рькам  со  стороны лагерных  охотников  и собак. Много  раз  в
окрестностях  лагеря на снегу  встречали мы  строчки  следов,  но ни  одного
живого песца так  нам и не  удалось  увидеть. Хитрые,  осторожные, они  были
неуловимы.  И капканы,  расставленные  Курко  по всем  правилам  охотничьего
искусства  у медвежьих  туш, лежавших  в  сугробах с самого лета, продолжали
оставаться пустыми.  Но сам факт, что песцы забираются так далеко  от земли,
весьма интересен  для  биолога.  Хотя  песец считается  типичным  обитателем
тундры, населяющим все крупнейшие острова Ледовитого океана  и его побережье
от Кольского полуострова до Чукотки и  Камчатки, он в такой же мере "морской
зверь",  как и белый  медведь, большую часть своей жизни проводящий на льдах
океана.  Песец  -  хищник.  Питаясь  обычно мелкими  грызунами:  леммингами,
различными видами полевок, он успешно охотится за птицами, особенно в период
их линьки, когда они теряют способность летать. Впрочем, не брезгуют песцы и
ягодами, и водорослями, и выброшенной морем рыбой, и падалью, и остатками не
доеденной медведем  добычи. В  поисках  пищи песцы  проходят порой громадные
расстояния  - мигрируют, или, как говорят  промышленники, "текут".  Особенно
охотно  песцы сопровождают белого медведя, который в  отличие от своих бурых
сородичей  не  знает  зимней  спячки.  Властелин арктической  пустыни весьма
разборчив в  еде. Поймав тюленя, он зачастую  довольствуется подкожным слоем
жира,  все остальное предоставляется песцам, терпеливо ожидающим  неподалеку
подачки  с  "барского  стола".  Видимо, и  во  льды полярного  океана  песец
проникает вслед за медведем.
     Впрочем,  нашим песцам жаловаться  на недостаток  пищи не  приходилось.
Свалка вблизи камбуза всегда была полна кухонных отбросов.
     Температура резко упала. Сегодня сорок шесть градусов ниже нуля. Однако
ветер стих, и это вносит некоторое успокоение в нашу жизнь.

     11 - 13 февраля

     Ремонт  и  сборка автомобиля идут  полным  ходом.  Комаров  сутками  не
выходит  из палатки,  которая  теперь  находится  "в Замоскворечье",  по  ту
сторону трещины.
     Кто  знает, может  быть,  в  ближайшем  будущем  автомобиль  нам  очень
поможет?
     К утру двенадцатого разыгралась пурга.  В такой бы день сидеть  да чаек
попивать. Но  сейчас  нам не до чая. Отменены даже  традиционные  воскресные
ужины.
     На  партийном собрании  мы  подводим  итоги  первых  месяцев  пятьдесят
первого  года. Здесь,  на  льдине,  ответственность  за  порученное дело  мы
чувствуем сильнее, чем когда-либо.
     Разыгравшаяся пурга не прекращается второй день.  Когда ветер стихнет -
не миновать очередной подвижки льда.
     Увы, наши прогнозы оказываются  правильными. К  ночи тринадцатого ветер
упал  и,   как  по   команде,  "заговорил"  лед.  Сначала  это  были  легкие
поскрипывания,   шорохи,   потрескивания.   Но   к   утру   они   перешли  в
непрекращающийся гул.  Теперь  непрерывную вахту несут двое дежурных,  чтобы
при  первой  опасности подать  сигнал  тревоги.  Аварийные  рюкзаки, набитые
двухнедельным запасом продовольствия,  самым  необходимым снаряжением, давно
уже вынесены из палаток и лежат на самом видном месте - на ящиках у входа.
     Ну  и февраль! Кажется, еще ни в одном  месяце на нас  не  обрушивалось
столько  неприятностей. Пурги, торошения, морозы -  чего только  не  было  в
феврале! Хорошо еще, что в нем всего двадцать восемь дней.

        "Глава 10"
     ВЕЛИКОЕ ТОРОШЕНИЕ

     Всю  ночь на  четырнадцатое  февраля мы  не спали.  Льдину  то  и  дело
встряхивало. Она вздрагивала  от ударов, поскрипывала, как старый деревянный
дом, но все еще держалась. Трещины, которые образовались десять дней назад и
вели себя до сегодняшнего дня  тихо,  начали дышать.  Они то расходились, то
снова сходились, и тогда вдоль  их краев возникали невысокие грядки торосов,
шевелившихся и похрустывавших.
     Иногда казалось, что торосить начало совсем рядом, и  дежурный выпускал
несколько  ракет,  тщетно пытаясь  хоть  что-нибудь разглядеть  за  короткие
секунды их горения. Наконец забрезжил рассвет, окрасив все вокруг - сугробы,
торосы, палатки  -  в унылый, пепельно-серый  цвет,  что придало еще большую
мрачность происходящему.
     Часы показывали  восемь, когда льдину потряс сильный удар,  от которого
закачались лампочки, а со стеллажа на пол свалилось несколько тарелок.
     Все выскочили из палаток и столпились в  центре  лагеря, всматриваясь в
морозный  туман,  пытаясь рассмотреть, что же  происходит там, за его мутной
подрагивающей пеленой.
     - И откуда зимой столько тумана натащило? - сердито сказал Дмитриев.
     - Наверное,  где-то  недалеко  много открытой  воды, -  покачал головой
Яковлев.
     - Михал Михалыч, мы,  пожалуй,  сходим с Иваном на разведку, посмотрим,
что там на аэродроме делается, - сказал Курко и, не дожидаясь ответа, шагнул
в серую густую муть. За ним последовал Петров.
     - Вернитесь,  немедленно вернитесь,  -  крикнул  Сомов,  но  обоих  уже
поглотил туман.
     - Вот черт! - выругался Макар. - Чего на рожон лезут.  Станет посветлее
- тогда все увидим.
     - Вроде бы жмет в основном с востока, - сказал Яковлев. - Весь вопрос в
том, как  будет  развиваться  торошение  и  как  поведет себя  наша  льдина.
Все-таки пак толщиной в три метра - штука крепкая.
     Гурий в этих делах у  нас авторитет, и мы внимательно прислушиваемся  к
его  рассуждениям.  Туман  начал  понемногу  рассеиваться.  Уже  можно  было
различить крайние  палатки,  черные фигурки Петрова и  Курко, удалявшиеся от
лагеря. Они  были  на  расстоянии  сотни  метров, когда поле  за  их  спиной
треснуло  со страшным грохотом, похожим на  орудийный  залп. Огромные льдины
взгромоздились друг на друга  и  в  считанные минуты образовали пятиметровый
вал торосов. Разведчики бросились назад, и мы со страхом наблюдали,  как они
карабкаются  с  льдины  на  льдину.  Один  неверный   шаг,   и  их  раздавит
многотонными громадами. Лед наступал.  Гигантские  глыбы наползали  одна  на
другую, обрушивались вниз  и  снова громоздились.  Будто  адская "мясорубка"
перемалывала толстый,  трехметровый пак, и наше поле метр за метром исчезало
в   ее   прожорливой   пасти.  Маленькая  брезентовая   палатка  гляциологов
затрепетала на вершине голубовато-белой скалы  и, перевернувшись,  исчезла в
ледяном  хаосе.  Вал торосов поднимался  все выше и выше. Вот  он достиг уже
шести, восьми метров. Лед впереди  него, не выдержав,  трескался, ломался  и
под тяжестью глыб,  давивших сверху, уходил под воду. Шум стоял такой, что в
двух шагах приходилось кричать друг другу.
     Снова раздался  пушечный грохот, и метрах  в двадцати перед наступающим
валом возник новый, такой же  грозный и неумолимый.  Он  в  несколько  минут
вырос метров до семи, и  снова поле  впереди него  лопнуло  с  оглушительным
треском, и теперь уже  метрах  в тридцати  от фюзеляжа поднялся третий вал и
покатил  к  лагерю. Он двигался  словно  лавина гигантских  белых танков,  и
воздух дрожал от грохота, скрежета, стонов  и тресков,  сливавшихся в единый
угрожающий  звук: бу-бу-бу-бу.  Льдина дрожала как в лихорадке. Мы понимали,
что  еще немного  и  под тяжестью  наступающих  торосов  вот-вот  поднимется
четвертый  вал,  на  этот  раз  в  самом  центре лагеря. Для  нас  он  будет
последним.
     Северное крыло  вала подбиралось к радиопалатке.  Но Курко, нервно дымя
папиросой, нетерпеливо поглядывал  на часы.  А  стрелки как назло  двигались
значительно медленнее, чем торосы. Но он не мог свернуть станцию, не передав
на  Большую землю сообщение  о бедствии.  Палатка  то  и  дело  подрагивала.
Позвякивали  миски  на  полке,   проливалась  вода  в  кружке,  стоявшей  на
унформере, раскачивались лампочки над  головой. Но  Костя  словно не замечал
происходившего.  Наконец  в  наушниках  раздались  знакомые  позывные. Курко
склонился  над  столиком  и  торопливо  стал  выстукивать  ключом точки-тире
тревожного  сообщения: "Сильным сжатием базовая льдина уничтожена тчк Лагерь
наступает три гряды торосов тчк Пытаемся перебраться  соседнее поле тчк  Все
здоровы  тчк Сомов тчк". Курко отстучал радиограмму  и,  помедлив,  добавил:
"Торосы рядом радиостанцией  тчк Следите эфире тчк Связь  кончаю  зпт  связь
кончаю тчк".
     Наверное, вот  так, не бросая ключа  до  последней  минуты, посылали на
Большую землю свои последние сообщения разведчики-радисты.
     Закончив  работу.  Костя   щелкнул  тумблерами.  Погас  красный  глазок
индикатора. Быстро отсоединив кабели питания, антенну, он с помощью Щетинина
вынес передатчик  из  палатки и  бережно  поставил  на передок нарт. За  ним
последовали  ящик с  аккумуляторами,  которые не  забыли завернуть в  ватную
куртку,  зарядное  устройство  и,  наконец, движок. Радисты  взялись было за
постромки.  Вдруг  Костя  крикнул:  "А   антенна?!  Антенну  забыли!"  -  и,
перепрыгивая через трещины, побежал навстречу наступавшему ледяному валу, на
пути которого сиротливо торчала спичечка радиомачты.
     Мы  ухватились  за  растяжки,  пытаясь  распутать  намертво  завязанные
обледеневшие узлы.  Мы  дергали, тянули, обдирая руки о стальные жилы и то и
дело  опасливо  поглядывая  на  подступавший  вал  торосов.  Тяжелые  глыбы,
скатившись с гребня, уже падали рядом с нами.
     -  Пора тикать,  - сказал Костя, едва увернувшись  от  крупного осколка
льда, шлепнувшегося у ног.
     В  этот момент, размахивая  топором,  подбежал  Щетинин и, не говоря ни
слова, яростно обрушился на растяжку. Она поддалась. За ней  другая, третья.
Мы бросили мачту поверх кучи радиоимущества,  нагруженного на нарты, и бегом
потащили их прочь.  Через пару минут на месте, где стояла мачта, уже бурлила
ледяная каша.
     К десяти часам  от всего многокилометрового  пакового поля остался лишь
жалкий,  метров  сорок  на  тридцать,  клочок  льда,  пересеченного  во всех
направлениях трещинами, словно кусок стекла, по  которому с  размаху ударили
молотком. Льдина содрогалась  от толчков и то  и дело словно  уходила из-под
ног, как пол в трамвае при внезапной остановке.
     Но первый шок уже прошел, и теперь мы отступали, унося с собой все, что
только могли  взвалить на себя,  без чего нельзя  было продолжать  жизнь  на
льдине.
     Мы  не раз  обсуждали  возможности  разлома льдины и порядок действий в
этом  случае  и  на  партийных собраниях,  и  во  время  вечерних чаепитий в
палатке.  Поэтому  каждый точно  знал,  что  ему  следует  делать  на случай
тревоги.
     К  нартам, стоявшим  неподалеку от  февральской  трещины,  уже  спешили
ледоисследователи  с  прорезиненными  мешками,  в  которые  уложили  журналы
научных  наблюдений, записные книжки и дневники. За  ними  появился  Миляев,
сгибаясь  под   тяжестью  магнитометра.  Принесли  свои   научные  материалы
гидрологи.  Никитин,  Петров и Яковлев,  бросив  на  снег перчатки, забыв  о
морозе, разбирали запасную гидрологическую палатку.
     Саша, Зяма и  я тем временем  притащили  аварийный  шестидесятилитровый
баллон  с  газом, редуктор, плитку  и  десяток банок  с  пятнадцатисуточными
пайками.
     Но куда бежать? Валы торосов окружили лагерь с трех сторон, постепенно,
но неумолимо сжимая свое смертельное полукольцо. А  с четвертой, на  западе,
где  белело небольшое, метров  триста на двести,  поле старого льда, путь  к
отступлению  отрезала миляевская трещина. Впрочем,  и  за этим полем зловеще
парило широкое черное разводье.  Мы подтащили  все имущество  к трещине. Она
непрерывно "дышала". Ее острые зеленоватые края то сходились, то расходились
вновь, выплескивая на снег мелкие волны.
     - Трап, быстро нужен трап, - сказал Сомов, - иначе нам не перебраться.
     Несколько человек тут же бросились к палатке Миляева, возле которой еще
с памятных событий  4 февраля лежали широкие  деревянные мостки, однажды уже
сослужившие нам добрую службу.
     Они оказались чертовски тяжелыми от  льда, покрывшего их толстым слоем.
После нескольких неудачных попыток трап наконец перебросили через трещину, и
по его скользким доскам, рискуя свалиться в ледяную воду, перетащили одну за
другой обе нарты с имуществом и  палатку.  Только теперь мы могли  перевести
дух и оглянуться. Лед продолжал наступать, и мы, сжав зубы, смотрели, как на
наших глазах гибнет  все  созданное  с таким  трудом, ценой  таких усилий  и
лишений. Но мы были бессильны  перед  природой, показавшей  сегодня всю свою
неукротимую мощь.
     - Чайник, чайник остался на камбузе, -  вспомнил я и, перепрыгнув через
трещину, которая чуть сузилась, пустился бежать к фюзеляжу.
     - Куда? - крикнул Никитин. - Назад!
     Я влетел в раскрытую дверцу  камбуза и  стал торопливо в полной темноте
нащупывать стоявший  где-то  под  столом чайник. Это были  ужасные  секунды.
Дюралевый фюзеляж содрогался от  толчков,  вибрировал, и грохот в  нем стоял
такой,  словно  сотня  молотков  колотила по нему со всех сторон.  Никогда в
жизни  я  не  испытывал   такого  страха.   Мне  казалось,  что  лед  сейчас
разверзнется  и  поглотит  самолет   вместе   со  мной.  Наконец  я  нащупал
злосчастный  чайник  и, прихватив  заодно  кастрюлю  и мешок  с  продуктами,
оставленные с вечера, пулей вылетел наружу.
     - Ну и псих, - сказал  Курко, когда я, тяжело отдуваясь, появился рядом
с нартами.  Сомов не  произнес ни  слова  в упрек, только  осуждающе покачал
головой.
     Торошение продолжалось  с неослабевающей силой. Еще  немного,  и лагерь
будет погребен  под грудой ледяных глыб. И вдруг!.. Нет, это было невозможно
ни  понять,  ни представить.  Словно могущественный волшебник взмахнул своей
палочкой,  и  все  остановилось.  Замерли в неподвижности  страшные  валы  с
нависшими  глыбами,  сомкнулись трещины,  и наступила  тишина. Ошеломляющая,
неестественная и неожиданная. Контраст  был столь разителен, что мы, все еще
не веря  происходящему,  удивленно  посматривали  друг  на друга, растерянно
улыбаясь.
     - Уф, кажется, пронесло, - сказал Петров, вытирая  пот с разгоряченного
лба.
     - Да,  хотелось  бы надеяться, что подвижки  прекратились окончательно.
Как, Гурий Николаевич? - спросил Никитин, жадно затягиваясь сигаретой.
     - Кто его  знает, -  сказал осторожно Яковлев  с таким видом, словно он
лично был  ответствен за  случившееся. -  Похоже, что  лед  выдохся, но, кто
знает, все может повториться.
     Пока радисты с помощью Дмитриева и Гудковича ставили палатку, укрепляли
антенну,   разворачивали   радиостанцию,   мы,   воспользовавшись  затишьем,
вернулись в лагерь. Мрачное  зрелище предстало перед  нашими глазами.  Самый
опасный  из  валов  замер,  насупившись  зубьями  торосов, местами  голубых,
местами черновато-бурых, словно вымазанных глиной, замер буквально  у порога
камбуза.  Всюду  валялись брошенные впопыхах  разбитые  ящики, рассыпанные в
спешке консервные банки, старое обмундирование, опрокинутые баллоны. Палатки
с разрушенными тамбурами, обвалившейся снежной обкладкой выглядели как  дома
после землетрясения.
     Поздно  вечером,  усталые,  измученные,  намерзшиеся,  мы  собрались  в
кают-компании  на  вечернюю  "трапезу".  Но  это  не  наша  добрая,   уютная
кают-компания.  Мы  сидели при  скудном  свете  четырех  стеариновых свечей.
Электричества  нет.  Движок  далеко,  в  новой  палатке-радиостанции.  Радио
молчит. Бак  с водой упал от толчка с газовой плитки, и пол покрылся толстой
коркой  льда.   Но   мы  уже  пришли  в  себя,  и  многое  происшедшее   уже
представляется в смешном виде. Петров с юмором рассказывает, как они с Курко
перетрусили,  когда  увидели, как  между  ними  и  лагерем  поднялась  стена
торосов,  и  никак не  могли решиться  полезть  через  шевелящиеся  льды.  Я
красочно  изобразил свои  переживания во время поиска на  камбузе чайника. В
довершение  вечера Щетинин принес  радиограмму  из Москвы,  вселившую в  нас
новые  силы: "Повседневно следим  за вашей работой, представляющей огромную,
необыкновенную  ценность.  Уверены, что ваш  отважный  коллектив  зимовки  с
честью преодолеет все трудности и выполнит задание правительства".
     Ночью ветер стал усиливаться, и  15 февраля к утру пурга разыгралась не
на  шутку.  Ветер  обрушился  на  стенки   палатки  с  такой  силой,  словно
намеревался напрочь сдуть ее с  льдины. Мы все набились  в маленькую КАПШ (в
лагере  Сомов запретил  оставаться),  кое-как  притиснувшись  друг к  другу.
Только дежурный время  от времени выбирался наружу и, закрываясь  от снежной
круговерти,  всматривался в  ночь, напряженно вслушиваясь в завывание ветра,
чтобы уловить шум торошения и подать сигнал тревоги. Под утро все проснулись
от резкого толчка.
     -  Михал  Михалыч,  заторосило на  севере  от  нас, -  сказал  Яковлев,
всовывая голову в палатку. Все мигом выбрались из спальных мешков.
     Сквозь  надрывное  гудение  пурги  с севера  явственно доносились звуки
торошения:   треск  и  рокот   шевелящегося   льда.  Они  то   затихали,  то
возобновлялись с новой силой.
     Утро не принесло успокоения. Сквозь  серую мглу  испарений, поднявшихся
над  широкими разводьями,  мы вновь  увидели  тревожную  картину. Теперь уже
торосы наступали с севера и северо-запада. Из тумана, словно белые призраки,
вырастали  ледяные  горы,  приближавшиеся  к нам  с неотвратимостью рока. Но
сейчас бежать было некуда. Разве что обратно, в старый лагерь.
     И несмотря на это, точно в назначенный срок  радисты передали  на землю
очередную сводку погоды,  а  Миляев, заявив, что торошение  не отражается на
силах земного  магнетизма,  заново принялся  устанавливать  свои приборы для
продолжения геомагнитных наблюдений. Ледоисследователи  бродили  по  лагерю,
замеряя  трещины, рассматривая  структуру  ледяных  глыб. Определение высоты
ледяного  вала подтвердило, что она достигла восьми метров. Только гидрологи
остались временно не у дел, так как их лунки засыпало льдом и  снегом. Но  у
Сомова  и  Никитина   и  без  того  хватало   неотложных  дел,  связанных  с
перебазированием лагеря.  Непогода  угомонилась только  шестнадцатого.  Едва
стих ветер, к югу и юго-западу от лагеря  на поиск  нового  пристанища вышли
две группы.
     В  палатке  остались  лишь  мы  с  Зямой  и вахтенный  радист. Курко со
Щетининым теперь круглосуточно  держали связь с  Большой землей. Радиограммы
поступали одна за другой из Москвы и Ленинграда. Радисты на Шмидте и острове
Врангеля вели за нами непрерывное  радионаблюдение.  Из Москвы сообщили, что
готовится группа самолетов для  проведения спасательной операции, и с каждой
новой радиограммой в нас возрастала уверенность в своих силах, уверенность в
успешном завершении  дрейфа.  Впрочем,  теперь,  когда самая  страшная  беда
миновала,  мы  спокойно  смотрели  в будущее. Оно, конечно, нам не  казалось
розовым, но уж во всяком случае не черным.
     Перебравшись  вместе  с  Гудковичем  через  огромную  трещину,  по  дну
которой, словно в глубоком овраге, текли темные  ручьи,  мы вскарабкались на
гребень  вала, чуть  не сокрушившего наш камбуз.  Мрачная  картина открылась
перед  нами. Со  всех сторон виднелся исковерканный, изломанный лед. А между
беспорядочными нагромождениями торосов чернели пятна открытой воды, уже чуть
подернутой молодым ледком.
     Мы возвратились к радиопалатке несколько подавленные увиденным. А какие
известия принесут  группы,  отправившиеся  на  поиски "хорошей" льдины?  Где
среди  этого  разгула  стихии  можно  отыскать  хоть  мало-мальски  надежный
островок  льда?  И  все же  такой  островок  удалось  обнаружить на  западе,
километрах  в  полутора  от старого  лагеря. Правда, путь  туда  преграждают
несколько нешироких трещин и три гряды торосов. Но это поле, хотя размер его
всего километр в поперечнике, вполне надежно и, главное, почти не пострадало
от  февральского  торошения. Конечно,  переезд  труден...  Нечего  и мечтать
тащить через эту полосу препятствий все наше имущество. Это нам не под силу.
Теперь вся  над