л он.  - Работа  будет  нелегкая. Теперь  вы
знаете,  что вас  ждет.  Поэтому прошу обдумать свое решение, взвесить  свои
силы.   Всего  требуется  человек  десять-двенадцать.   Поэтому,  если   кто
передумал, мы в обиде не будем.
     Наступило  молчание. Потом нерешительно поднялся и вышел один, за ним -
второй, третий. В кают-компании осталось одиннадцать человек.
     Ракитин попросил оставшихся сесть поближе.
     - Высадка назначена  на восемнадцатое, - начал  он. - Значит, не считая
сегодняшнего, осталось всего  два дня. Придется поторопиться.  Завтра всем с
утра прибыть в лабораторию на  медицинский осмотр.  Бориса Семеновича,  - он
повернулся ко второму штурману, - попрошу заняться подготовкой шлюпки.
     С утра  восемнадцатого  каюта-лаборатория,  которую занимал ракитинский
отряд,  превратилась  в  склад всевозможного  имущества:  анкерки  с  водой,
свертки  байковых одеял,  ящики  с  оборудованием, полиэтиленовые  фляги для
сбора мочи, медицинские приборы. Ракитин  разрывался на  части. Один анкерок
плохо  помыли,  и  вода  в  нем отдавала плесенью.  Часть  продуктов  забыли
принести  из  холодильника. Аккумуляторы  не успели подзарядиться. Казалось,
что  высадку сегодня придется отменить. Но часам к двенадцати все утряслось.
Имущество перенесли в спасательную шлюпку номер два, и боцман Володя Романюк
отдавал последние  приказания.  Шлюпку  вывалили  за борт, и  она повисла на
шлюпбалках,  поддерживаемая толстыми,  с  руку,  стальными  тросами. Романюк
дернул  рукоятку  стопора. Тяжелая  пятидесятиместная посудина плавно  пошла
вниз и без всплеска легла на воду.
     Все участники эксперимента в  отглаженных  голубоватых  комбинезонах, с
надетыми поверх ярко-оранжевыми спасательными нагрудниками, в белых шапочках
с огромными  козырьками и прорезиненными мешками с личным имуществом в руках
выстроились на корме. Капитан произнес прочувствованную  напутственную речь,
и  члены  экипажа  "Дельфина"  под  громкие  звуки марша,  доносившегося  из
динамиков,  один за другим стали спускаться по шторм-трапу. Все расселись на
банках.  Матросы взяли багры и  по  команде  боцмана "Отваливай!" оттолкнули
шлюпку от  борта  судна.  Шлюпка  качнулась и отошла. Через  несколько минут
между  кораблем и шлюпкой  образовалась широкая синяя полоса воды. За кормой
судна вскипел бурун. Провожающие замахали руками. Корабль басовито гуднул и,
набирая скорость, двинулся к югу. Вскоре он растворился в голубоватой дымке,
окутывавшей горизонт.
     - Вот мы и одни, - сказал  Ракитин. - Давайте наводить порядок.  Каждый
разберитесь в своих вещах, а  то  повернуться негде.  Аварийные  продукты  и
анкерки  с   водой   -  под   корму.   Иванчиков  с  Лебедевым,  занимайтесь
благоустройством. Положите брезент на дно шлюпки, а поверх настелите одеяла.
Вы,  Слава,   со  своей  радиостанцией  устраивайтесь  возле   мачты.  Вадим
Сергеевич, -  обратился он к  Савину,  -  давайте  на корму.  Там для  вашей
лаборатории самое удобное место. В общем, ребята, располагайтесь  поудобнее.
Жить предстоит почти неделю.
     - С новосельем,  начальник. Неплохо  бы и стопочку поднести,  - сказал,
весело подмигивая, Коля Лялин, - ну хотя бы водички холодной.
     Но,  к  сожалению, в  первый  день  терпящим  бедствие по инструкции не
положено ни воды, ни пищи.
     За хлопотами  время летело быстро, и Демин едва не прозевал срок выхода
на связь с судном. Он поспешно вытянул на всю длину телескопическую антенну,
щелкнул  тумблером  и повернул  ручку  настройки, прислушиваясь к  посвистам
эфира. Наконец, настроившись на нужную волну, он поднес к  губам микрофон и,
нажав кнопку передатчика, стал вызывать "Академика":
     - "Дельфин", "Дельфин". Я "Дельфин-два". На связь...
     Судно  отозвалось сразу,  и  в  репродукторе  послышался  знакомый,  не
искаженный помехами голос начальника судовой рации Коли Щетинкина.
     - "Дельфин-два", "Дельфин-два". Я "Дельфин". Как слышите? Прием.
     Демин передал, что все в норме. Работа началась, настроение хорошее,  и
акул пока нет. Щетинкин напомнил, что на связь надо выходить каждые три часа
и,  пожелав успеха, отключился. Судно  бродило  где-то там,  за  горизонтом,
отрабатывая  очередной гидрологический полигон, а шлюпка  тем временем, чуть
покачиваясь на легкой волне, начала свой пятидневный дрейф к югу.
     К вечеру  океан  разгулялся. На  волнах появились белые барашки. Шлюпка
стала зарываться носом в волну. Зазвенели растяжки мачты.  Несколько человек
уже  лежали  пластом.  Ветер   продолжал  усиливаться,  и  Ракитин  тревожно
вглядывался в небо, пытаясь угадать, чем грозит непогода.

        "ДЕНЬ ВТОРОЙ"

     Неспокойной была эта ночь. Шлюпка натруженно скрипела, то карабкаясь по
крутым  отрогам водяных холмов, то проваливаясь  в темные впадины между ними
Фонарь,  подвешенный   к  мачте,  раскачивался  из  стороны  в  сторону,   и
тускло-желтый зайчик  испуганно  метался,  перепрыгивая  с волны  на  волну.
Воздух был наполнен глухим гулом, протяжными завываниями,  стонами, шорохами
и всплесками. Ветер налетал порывами. Он неслышно  подкрадывался  к шлюпке и
вдруг,  выскочив из  темноты,  обрушивал на нее тучу  брызг,  с разбойничьим
свистом  рвал брезенты  и наконец,  яростно хлопнув на  прощание  полотнищем
флага,  уносился  прочь,  срывая клочья  пены  с  волн.  Шлюпка  тряслась  и
подпрыгивала,  словно телега  на булыжной  мостовой,  и  приходилось  крепко
держаться за бортики, чтобы не свалиться с жесткой шлюпочной банки.
     А  наверху все дышало покоем.  В бездонной  глубине  тропического  неба
перемигивались яркие звезды. Желтая молодая луна неторопливо плыла в вышине.
Ракитин не  заметил,  как  уснул. Его разбудила тишина.  Ветер стих.  Океан,
словно  утомившись,  замер. Рассвет медленно  стирал звезды  с побледневшего
небосвода, и  они  исчезали  одна  за  другой. Темные, словно вылепленные из
синей глины,  облака, тяжелые, неподвижные, гигантским  виадуком  застыли на
горизонте. В пролетах между его широкими опорами виднелось чуть порозовевшее
небо.  И  эти  краски  зари,  еще  робкие,  нежные,  были  первым  вестником
приближавшегося  солнца.  А  вот крохотный  оранжевый  бугорок появился  над
горизонтом. По заалевшему небу побежали алые  всполохи.  Бугор  вспучился и,
все ярче сияя в  ослепительном ореоле, превратился в огненный шар.  Он завис
над  горизонтом  на  мгновение  и  поплыл  все  выше,  выше,  заливая  океан
ослепительным светом.
     Ракитин  спустил ноги с банки, потянулся и, сладко зевнув,  вытащил  из
кармана  пачку  "Явы".  Там  оказалось  всего  две  сигареты, да  и  то  обе
сломанные.
     - Закурить есть?
     - Найдется, - отозвался с кормы Борис Петров, который, как и полагалось
капитану шлюпки,  нес  предутреннюю  - как ее  называют моряки,  "собачью" -
вахту.
     - Бросай! -  Ракитин ловко поймал брошенную пачку и,  вытащив сигарету,
щелкнул зажигалкой.
     - Ну, как дежурилось? - спросил он, глубоко затянувшись.
     - Дрожу, как цуцик. Вот не думал, что в  тропиках ночью такая холодина,
-  сказал  Петров.  - На  термометре  двадцать три градуса, а зуб  на зуб не
попадает.
     - Это от влажности. Наверное, сегодня все сто процентов. Гляди, сколько
росы выпало.
     Ракитин посмотрел на часы:
     - Пожалуй, пора будить народ.
     - Подъем! - возвестил вахтенный о наступлении утра.
     Все зашевелились. Из-под брезента высунулась одна взлохмаченная голова,
за ней другая, третья. Вскоре весь экипаж уже зевал и потягивался.
     Судя по  заспанным, помятым лицам, в первую ночь на  шлюпке  отоспаться
никому не  удалось. Впрочем, прохладный душ  быстро привел всех  в  чувство.
Ракитин  с Володиным втиснули между банками большой фанерный ящик, превратив
его в стол, накрыли его простыней, разложили приборы и приступили к  первому
медицинскому  осмотру.  Одиннадцать термометров отправились под  мышки. Всем
измерили артериальное  давление,  частоту пульса.  Все  по очереди подули  в
трубку  маленького  приборчика, определяющего  величину легочной вентиляции.
Получив  от  Володина  бланки  с  сотнями  различных  букв,  выстроившихся в
строчки,  испытатели вооружились карандашами и  по  сигналу врача  принялись
торопливо   зачеркивать   или  подчеркивать  нужные  буковки.  Затем  каждый
испытатель совершил путешествие на нос и после этого, вернувшись  на  корму,
вручил Савину  полную  до  краев  пузатую  полиэтиленовую флягу.  Содержимое
каждой такой фляги Савин измерит большим стеклянным цилиндром, определит его
удельный вес и кислотность.
     Но самой неприятной процедурой  для большинства оказалось  взятие крови
на  анализ.  Испытатели морщились,  ворчали,  отпускали  ехидные  замечания,
называли  Савина вампиром и  кровопийцей, но он невозмутимо  втыкал  в палец
иголку и ловко набирал алые капли в пробирки и пипетки.
     - Ну вот, теперь и позавтракать можно, - сказал  Игорь  Лапин,  потирая
руки от предвкушения утренней трапезы.
     Несмотря на качку, на отсутствие аппетита никто не жаловался. Поскольку
баночка консервов была рассчитана на четыре приема, а хранить остаток в жару
было  рискованно,  все разбились на  четверки. Партнеры  уселись  рядком  и,
причмокивая  от  удовольствия,  принялись  неторопливо  прожевывать   каждый
кусочек тушенки, заедая четвертинкой галеты, размоченной в морской воде (для
экономии  пресной).  Завтрак  завершили  кружечка  воды  и  несколько  долек
шоколада.
     Откушав,  каждый занялся  своим  делом. Одни прилегли с  книгой, другие
принялись заносить  в  дневник  (каждому была выдана тетрадь с переплетом из
текстолита  и подробным  вопросником  на обложке) впечатления  первых суток.
Демин, смочив спиртом тряпочку, заботливо  протирал телескопическую антенну,
на которой в местах сочленения уже осели кристаллики соли. Лебедев извлек из
мешка рыболовные снасти и, насадив  на крючки  кусочки мяса,  которыми перед
отплытием запасся на камбузе,  занялся ловлей спинорогов, объявившихся у нас
под кормой.
     Ракитин с Володиным приводили в порядок результаты утреннего осмотра, а
Савин занялся "консервацией" мочи. Из каждой фляги он отливал в бутылочки по
нескольку кубиков, а затем, добавив консервант, тщательно  заклеивал  пробки
липким  пластырем,  готовя  "пробы"  к  долгому   путешествию  на  землю,  в
институтскую лабораторию.
     С каждым  часом становилось все жарче. Ракитин взглянул на радиационный
термометр -  он показывал пятьдесят  шесть  градусов. Небосвод был  похож на
опрокинутую кобальтовую  чашу, в  центре  которой  прямо над  головой  сияло
ослепительное солнце.  Разговоры смолкли, все  словно  сникли,  придавленные
жарой.
     Ракитин снял майку, опустил за борт  и, слегка выжав, вновь натянул  на
себя.
     - Уф, хорошо, - сказал он, поеживаясь от холодных  струек, сбегавших по
спине. Его примеру последовал Володин.
     - Жаль, только высыхает она быстро, - сказал с сожалением Лялин.
     - Пожалуй, к концу дрейфа мы так  просолимся, что нами закусывать можно
будет, - сострил Радин.
     - Вот  и прекрасно. Просолимся  - дольше сохранимся, -  подхватил шутку
Лапин.
     Но как  бы то  ни было, все вдруг  повеселели.  И  действительно,  этот
нехитрый способ хорошо помогал переносить жаркое дыхание тропиков, поскольку
вода прекрасно выполняла  обязанности  пота,  который избавляет  организм от
излишков тепла.  Известно, что пот,  испаряясь, уносит с каждым граммом  581
калорию тепла.  Но,  образуясь  из водных  запасов организма,  он  тем самым
способствует  его  обезвоживанию,  особенно  в  тех   случаях,  когда  питье
ограниченно.
     Ракитин  уже не  раз во  время  экспедиции  проводил  на  палубе  судна
несложный  опыт.  Он  сажал  раздетых  догола  добровольцев  на  солнцепеке,
взвешивая  каждый час. За  три  часа под тропическим  солнцем все теряли  до
полутора  килограммов жидкости, а то и больше. Но, как только на испытателей
надели  рубашки,  разрешив  смачивать  их в ведре с  водой, потери  веса  не
превысили и пятисот граммов.
     Конечно, существовал еще более простой способ борьбы с жарой - купание.
     От  одного взгляда на эту  ласковую синюю гладь с температурой двадцать
восемь  градусов  от  желания  искупаться  сжималось  сердце.  Но  это  было
запрещено условиями эксперимента.  И  запрещение это обеспечивалось акулами,
которые поспешили начать свое бессменное дежурство у шлюпки  буквально через
несколько часов после высадки.
     К полудню  опять  посвежело.  Пошла крутая  волна, и вместе с  ней даже
самые  бодрые почувствовали себя неуютно.  Давал себя  знать пустой желудок.
Каждый  раз,  когда шлюпка опускалась в ложбину между волнами, под  ложечкой
тянуло и ком тошноты подкатывал к горлу.
     Савин и  Лялин скисли первыми. С  позеленевшими лицами  они  присели на
брезенте у мачты, уставившись помутневшим взглядом в одну точку.
     -  Нечего  сидеть. Ложитесь, -  сказал Ракитин.  -  Ну вот, так хорошо.
Голову запрокиньте назад. Глубже  вдох, и старайтесь  уловить  момент, когда
лодка идет на волну.
     -  Не  смущайтесь, ребята,  -  подбодрил их  Володин.  -  Даже  великий
флотоводец Горацио Нельсон всю жизнь страдал от морской болезни.
     -  И  кислую  карамельку  пососите,  -  посоветовал  Ракитин.  -  Сразу
полегчает.
     Волнение стихло только к вечеру. Укачавшиеся воспрянули духом. Скромный
ужин пополнился  гарниром  из  шуток. Едва  зашло солнце,  сразу  опустилась
темнота. Попытались спеть. Но хор получился жидковатым: никто толком не знал
слов.
     - Так у меня же гитара есть, - спохватился Лялин.
     Он извлек из-под брезента аккуратно укутанную в одеяло гитару, и под ее
аккомпанемент хор с воодушевлением исполнил "А я еду, а я еду за туманом, за
туманом и за шорохом тайги" и "А я бросаю камешки с крутого бережка далекого
пролива Лаперуза".
     - Дай-ка,  Коля, мне  гитару, - сказал Ракитин. Он прошелся пальцами по
струнам, и она отозвалась мягким гудением, Ракитин прокашлялся и, подыгрывая
себе  несложными аккордами,  запел хрипловатым, но  не  лишенным  приятности
голосом:

     Оставили немало "белых пятен"
     До наших дней Колумб и Магеллан.
     Но так же полон тайн и необъятен
     Великий, или Тихий, океан.

     И мы уходим в путь за облаками.
     Нас снова ждет неведомый маршрут.
     А те, кто нас считает чудаками,
     Пускай они, пускай они покамест
     подождут...

     И пусть всегда горит звезда надежды
     Среди обычных, повседневных дел,
     Чтоб ветер дальних странствий,
     как и прежде,
     Наполнил парус наших каравелл.

     Припев подхватили все хором,  и ветер унес в темноту последние строчки:
"А  те,  кто   нас   считает  чудаками,  пускай  они,  пускай  они  покамест
подождут..."
     Большая  желтая  луна  со  свитой  взлохмаченных  облачков плыла  среди
поблекших созвездий,  прокладывая  волшебную  золотистую дорожку  по черному
ковру застывшего океана.  Легкие дуновения ветерка  чуть  шевелили  флаг. На
юге,  осеняя  океан,  склонился Южный Крест - созвездие поэтов и романтиков.
Как-то  сами  собой  утихли разговоры.  Кого  сморил  сон, кто  погрузился в
воспоминания.

        "ДЕНЬ ТРЕТИЙ"

     Вокруг  до  самого  горизонта  простиралась  неподвижная  синяя  гладь,
отражавшая  мощный поток солнечного света. Блеск  был  нестерпим, и пришлось
нацепить очки-светофильтры. Солнце быстро  взбиралось по небосводу, поджигая
ватные  хлопья  облаков.  Ветер  вздохнул  в  последний  раз  и  затих.  Мир
погрузился в  жаркую тишину. Штиль. Тропический  штиль.  Точно  таким  его и
описывали  Конрад  и Стивенсон.  Зной подавлял,  лишал  сил  и  желаний.  Не
хотелось ни читать, ни писать, ни думать. Только  сидеть неподвижно и ждать,
когда неутомимое  светило укатится за горизонт. Но и  это  было бы  терпимо,
если бы не жажда. Сегодня ее почувствовали все по-настоящему. Но приходилось
сдерживать  свое  желание.  Слишком  уж  мала  была  норма  воды,  чтобы  ее
израсходовать  так  сразу,  по первому желанию.  Лишь  тогда, когда  терпеть
больше не  было сил,  шли на  поклон  к Володину. Он исполнял  роль главного
водочерпия.  В  ногах у него  красовался  деревянный бочонок,  сплюснутый  с
боков, - анкерок, в  котором хранилась пресная вода. Рядом  лежала  узенькая
металлическая  кружка  на  цепочке, называемая по-морскому  манеркой.  Выдав
жаждущему очередную порцию воды, он раскрывал толстую тетрадь учета и против
его фамилии ставил соответствующую цифру. Воду все пили крохотными глотками,
чтобы продлить удовольствие, и казалось, что в мире нет напитка вкуснее, чем
эта  прохладная,  чуть  отдающая  деревом  вода.  Чтобы она  не нагревалась,
бочонок обернули в несколько слоев брезента, и Володин обильно смачивал  его
забортной  водой. Способ  этот  был  известен  с  давних времен. Нагреваемая
солнцем вода испарялась и охлаждала стенки сосуда и его содержимое.
     - Ну, кажется, скоро  отдохнем от жары, - вдруг сказал Петров. - Гляди,
туча какая с востока ползет.
     Все оживились.
     И правда,  на  востоке  появилась  большая кудлатая  туча.  Она  быстро
приближалась, волоча за собой серый шлейф дождя. Его полупрозрачные складки,
развеваемые ветром, ложились на воду, покрывая ее мелкой рябью.
     -  Вот и возможность представится  узнать, сколько может дать  небесный
водопровод, - сказал Ракитин, стряхивая с себя сонную одурь.
     Мигом все бачки, канистры, пустые банки были  расставлены вдоль бортов.
Лебедев  с  Иванчиковым,  быстро  ополоснув  полотнище  из  белого  капрона,
расстелили  его  в  центре  шлюпки.  Но "фокус  не  удался".  Туча  нахально
проползла совсем рядом, и лишь  несколько крупных капель, словно в насмешку,
звонко  пробарабанили  по  тенту.  Эксперимент  по сбору  дождевой  воды  не
состоялся.  Впрочем,  никого  это  особенно не огорчило. Ведь все равно  наш
дневной  рацион не увеличился бы ни на йоту, а в  пополнении  запасов  мы не
нуждались.  На  случай  непредвиденных обстоятельств -  океан  есть океан, и
шутить с ним нельзя - в анкерах  на  корме хранилось сто литров. Вот если бы
экипаж нашей шлюпки оказался  в положении моряков байроновского  "Триниада",
когда  "семь  дней без  ветра  солнце пожирало бессильные,  недвижные  тела,
простертые, как трупы. Даль пылала в ней даже тень прохлады умерла. Ни пищи,
ни воды уже не стало...", наверное, на тучу обрушили бы град проклятий.
     Как же обеспечить пресной водой мореплавателей, потерпевших крушение? С
незапамятных времен это представляло важную, но трудноразрешимую проблему.
     Конечно,  всякий  предусмотрительный капитан  укладывал в  спасательные
шлюпки  бочонки  с  питьевой водой.  Но  она плохо сохранялась,  особенно  в
тропиках,  -  быстро  зацветала. Однако  приходилось  мириться. Ведь  и  эта
затхлая, отвратительная  на вкус  жидкость  была  счастьем. А чем же утолить
жажду, если и эти запасы на исходе? На что надеяться?  На росу, что выпадает
поутру на охлажденную поверхность  дерева и  парусины? Но ведь количество ее
столь  мизерно,  что  и  на одного человека не хватит. Может быть,  спасение
придет с  дождем? Вроде  бы в тропиках  дожди  нередки. Опасное заблуждение!
Уильям Уиллис за сто шестнадцать дней одиночного путешествия на плоту "Севен
систерз"  в Тихом океане впервые  воспользовался небесной  влагой  только на
семьдесят  шестые  сутки   после  выхода   из  порта  Кальяо.   Ален  Бомбар
приветствовал первый тропический ливень на двадцать третьи сутки плавания. А
по свидетельству  Алена  Брена,  соратника  знаменитого  Эрика  фон  Бишопа,
инициатора  и  руководителя  тихоокеанских  экспедиций  на  бальсовом  плоту
"Таити-Нуи", "против  всех ожиданий, за два с  половиной месяца плавания  не
выпало ни одного хорошего дождя".
     Конечно,  можно  воспользоваться  советом  Бомбара, сделав  поставщиком
воды... рыб.
     Ведь тело их почти  на 80% состоит из  воды. Надо только суметь извлечь
ее  из рыбьей плоти.  Правда, из  килограмма  морского окуня можно  выд