енный  чувством  благодарности,  поджариваю ему персональный толстый
антрекот. Яковлев принялся сетовать на погоду.
     -   Понимаешь,  хотел   пройти  на  дальнюю  площадку,  где   вморожены
электротермометры,  так надо же,  не  нашел дорогу! В двух шагах  ничего  не
разглядеть. Ну и погодка! Ветер метров тридцать в секунду.
     Я  сочувствую  Гурию, но,  что поделаешь, срочные  наблюдения  отменить
нельзя. Я представляю, как ему там достается, на площадках.
     Ровно в тринадцать, несмотря на пургу, из снежной круговерти выныривают
восемь  дедов-морозов.  Шумно отряхиваясь,  они заполняют кают-компанию, и с
ними  врываются  клубы  холодного пара  и  снежной  пыли.  В  палатке  сразу
похолодало. Я водружаю на стол бачок  с ухой,  сваренной мною впервые. Когда
же Комаров  и Курко  (самые суровые мои  критики) попросили  добавки, у меня
отлегло от сердца. Очередной эксперимент удался.
     Разговор  за столом  крутится  вокруг  одной  и той  же темы:  будет ли
торосить,   когда  пурга  утихомирится?   Все  уже  давно  заметили  строгую
закономерность стоит  улечься ветру, как в  движение приходят  ледяные поля.
Сомов и Яковлев считают, что  ветер  разгоняет  ледяные поля и они  движутся
единым  монолитом.  Когда  же  ветер  стихает,  они  по  инерции  продолжают
движение, но уже с разной скоростью, в зависимости от массы.  Так или иначе,
торошений нам не миновать.

     13 ноября

     По  существующим   приметам  сегодня   тяжелый   день.  Тринадцатое   в
понедельник  - надо ждать неприятностей.  Но  никаких  событий не произошло.
Лампы не коптили, лед не ломался, за обед не ругали.

     14 ноября

     Пурга выдохлась. Несколько раз  мы  ощутили  глухие  удары, от  которых
льдина слегка содрогнулась. Но торошения пока нет. Лагерь так замело снегом,
что  палатки, штабеля грузов  превратились в белые курганы. Как  хорошо, что
все  грузы   мы  вовремя  сложили  на  место  и   лишний   раз  убедились  в
справедливости правила,  которое особенно важно  для полярников: никогда  не
откладывай на завтра то, что ты можешь сделать сегодня.

     18 ноября

     Проснулся среди ночи. Кто-то настойчиво толкает меня. Спросонья не могу
сообразить, что происходит. При голубоватом свете горелки различаю у кровати
человека,  стоящего  на  коленях.  Комаров?!  Сон  мигом слетел с  меня, и я
выскакиваю из спального мешка:
     - Михаил Семенович, что с тобой?
     - Спина. Ох, спину прихватило. Мочи нет. Не согнуться, не  разогнуться.
Никакого терпежу нет. Даже не знаю, как дополз до вашей палатки.
     - Сейчас,  Миша, потерпи немного, я  спальный мешок  под тебя положу  и
тогда посмотрю.
     - Пошли ко мне, не то перебудим всех, а завтра аврал. И полегчало вроде
бы.
     Буквально  ползком мы добираемся до комаровской палатки, и там, охая  и
кряхтя, Михаил забирается в спальный мешок. Я  включаю газ, развожу паяльную
лампу и, как только потеплело, принимаюсь осматривать заболевшего.
     - Радикулит, - заключаю я. - Придется тебе недельку полежать.
     - Да ты что! У меня работы навалом.
     - Ничего не поделаешь.
     Я нагрел воды, наполнил грелку,  и  Комаров  подсунул ее  под одежду на
поясницу.  Притащив ему  целую горсть таблеток и  пообещав  скоро  зайти, я,
полусонный, плетусь на камбуз.
     В кают-компании все в полном сборе.
     - Доктор, что с Комаровым? - озабоченно спрашивает Сомов.
     - Радикулит. Думаю, отлежится недельку и все пройдет.
     - Пусть Виталий идет отдыхать: он ведь всю ночь не спал. А  с обедом мы
с Петровым и без него как-нибудь управимся, - сказал Гудкович.
     По несуществующему "закону парности случаев" к вечеру заболел  Яковлев.
Кашляет, то и дело вытирает нос  и  ругается  простуженным  голосом. Правда,
температура всего 37,3. Но кто знает, как  это может  обернуться  на льдине,
где царит  полярный  холод и повсюду  ледяные сквозняки?  Здесь опасно самое
невинное заболевание.

     19 ноября

     Вчера исчез Ропак. Провалился ли в трещину,  застрял ли в торосах, или,
может  быть,  его  загрыз другой  кобель  -  Торос? Дмитриев  себе  места не
находит. Как только утихла пурга, он вместе с Гудковичем  отправился  искать
пропавшую собаку. Но безуспешно. И вот сегодня вечером,  когда  мы  уже было
забрались в  спальные мешки, у  входа  в  палатку послышалось царапание и на
пороге появился Ропак. Но, боже мой, в каком виде! Отощавший, со свалявшейся
шерстью,  с  незажившими  царапинами  на  морде.  Помедлив,  он  прихрамывая
направился к постели Дмитриева и, став  на задние лапы, положил  передние  к
нему на грудь.  От радости  и умиления  Саша даже  прослезился.  Затем Ропак
поздоровался со мной, с Зямой, протянув нам лапу, потом отошел, прилег рядом
с газовой плиткой и,  положив  голову  на вытянутые  лапы, закрыл глаза.  Ну
точь-в-точь  как смертельно уставший  человек!  До чего же  он  красив,  наш
Ропак! Стройный, мускулистый, с вытянутой мордой, с большими карими глазами,
в  которых светился  недюжинный  (хотя  и  собачий)  ум. У него ослепительно
белая, без единого черного пятнышка, пушистая шуба и изящные, всегда стоящие
торчком  уши.  Ропак  ужасно обидчив. Стоит повысить на него  голос, как  он
опускает голову и медленным шагом покидает палатку.

     22 ноября

     Курко ворвался на камбуз с криком: "Жора помирает!" Нахлобучив шапку, я
в чем был бросился к палатке радистов. На  пороге  стояли Гудкович и Петров,
поддерживая под мышки безвольно обмякшее тело Щетинина.
     После уколов сердечных препаратов Георгий Ефремович пришел в себя и еще
тихим от слабости голосом рассказал, что произошло. Он  слушал  радиостанцию
Диксона, как  вдруг  почувствовал сильную  слабость.  Палатка поплыла  перед
глазами,  во рту появилась противная горечь. Что было  дальше, он не помнил.
Оказалось,  что выхлопную трубу движка, стоявшего в палатке, забило снегом и
Щетинин  надышался  выхлопных  газов.  Узнав  об  этом  происшествии,  Сомов
распорядился  немедленно  вынести   движок  наружу,  что   крайне  опечалило
радистов.  При  всех  неудобствах  постоянного  и  притом  довольно  шумного
соседства  с  движком  его  присутствие  в палатке  имело  два  существенных
преимущества, в тепле он легко заводился и, главное, нагревался, как хорошая
печка.
     В  довершение  ко всему ветродвигатель, который все  эти  дни  бесшумно
вертелся над палаткой, заряжая  аккумуляторы,  замер в  бездействии.  Однако
стенания радистов, видно, все же дошли до ушей владыки Арктики, и устойчивый
южный ветер весело закрутил широкие лопасти ветряка.

     30 ноября

     Заговорил лед. Совсем неподалеку слышатся шорохи, потрескивания, словно
кто-то большой, тяжелый ходит по торосам. Безлунье.  Высокие облака  закрыли
звезды. В  кромешной  темноте эти скрипы и шорохи звучат особенно зловеще. К
ужину  подвижки  прекратились  и  на льдину  опустилась  тишина,  то  особое
арктическое безмолвие, которое, по  выражению  Георгия  Ушакова, знаменитого
исследователя  Северной  Земли,  "кажется  здесь  физически   ощутимым.  Оно
подчиняет  настроение, заставляет подтянуться, сосредоточиться".  Эта тишина
придает  торжественное  величие  окружающей  нас  природе.  Я, молчаливый  и
одинокий, стоял среди черного  глухого  пространства, как вдруг  на юге,  за
торосами, промелькнул неведомый луч света.  Пока я раздумывал, что это могло
быть, свет усилился и  на горизонте возникло желтовато-зеленое зарево, будто
луна решила  взойти с юга. Зарево разливалось, постепенно захватывая небо, и
вот над торосами повис  гигантский занавес. Он жил, пульсировал, то бледнел,
то насыщался густыми красками, и складки его  трепетали, словно под вздохами
ветра. Но  вдруг  занавес разорвался,  собрался  в две  ослепительно зеленые
яркие ленты,  устремившиеся к  зениту. Все выше, выше. Вот они переплелись в
огромный  световой  клубок,  заметались  и  начали  быстро  меркнуть,   пока
окончательно не растворились в  густой черноте  неба,  на котором проступили
звезды.

     Что зыблет ясный ночью луч?
     Что тонкий пламень в твердь разит?
     Как молния без грозных туч
     Стремится от земли в зенит? -

     писал  великий Ломоносов.  Почти  двести лет назад он первый  указал на
электрическую природу полярных сияний.
     Однако  и до  наших  дней  многие тайны  этого  чудо-света  все еще  не
раскрыты. В общем-то, природа  этого явления известна: заряженные частицы  -
корпускулы,  устремляясь  из  просторов  Вселенной  в  верхние  слои  земной
атмосферы со скоростью одна-две  тысячи километров в секунду и сталкиваясь с
атомами газов, ее составляющих, вызывают яркое  причудливое свечение. Нижняя
граница полярных  сияний  лежит на  высоте примерно  ста километров, верхняя
достигает тысячи пятисот. Одна из новейших гипотез о природе полярных сияний
утверждает,  что  корпускулярный  поток "солнечного ветра", достигая  земной
магнитосферы, искажает ее форму. Она как бы вытягивается, а  затем несколько
раз за ночь возвращается к прежней  форме, отдавая свою энергию в  атмосфере
над   полюсами.   Магнитосфера   действует  словно   гигантский   ускоритель
электронов, которые,  в  свою очередь,  заставляют атомы  излучать свет.  По
второй  гипотезе,  "солнечный ветер" сам  по  себе способен возбуждать атомы
атмосферных  газов,  генерируя потоки  в  магнитосфере, которые  захватывают
отрицательно заряженные частицы и направляют ближе к  поверхности. Но как бы
ни  объясняли физики его происхождение, впечатление  это  зрелище производит
неизгладимое.  Оно  то  является  нам  в   виде  извивающихся  лент,  полос,
причудливых  дуг,  то   образует  светящееся  облако,  то  свисает  ожившими
складками драпри над бескрайней сценой арктического театра.

        "x x x"

     Откидная дверь  на  камбузе, обитая  оленьей шкурой, создает  некоторые
неудобства. Стоит  ее неосторожно  приподнять, как  иней, густо  покрывающий
мех,  сыплется за  воротник.  Поэтому  со  временем все усвоили новый  метод
проникновения в кают-компанию. Дверь осторожно приподнимают и, просунув ноги
вперед, рывком  протаскивают тело.  Тоже не очень  удобно,  но  зато  вполне
безопасно. С некоторой поры я без труда узнаю, кто ко мне пожаловал в гости.
Серые  изношенные  валенки  - значит,  Саша Дмитриев,  упорно не  признающий
преимущества унтов.  Коричневые унты  с черными, словно выпачканными  углем,
пятнами  - это Жора  Щетинин.  Светло-коричневые с обожженным мехом -  Гурий
Яковлев.

     2 декабря

     Несмотря на определенные бытовые  затруднения, ежедневное  бритье столь
же неотъемлемая часть  нашего быта,  как  утреннее умывание, чистка  зубов и
зарядка. Сомов неукоснительно требует выполнения правил личной гигиены.  Это
требование необходимо не  только для  поддержания  здоровья, оно и важнейшее
средство  против  "моральных"  недугов.  И  все  же  многие  из  "дрейфунов"
отрастили  бороды.  Одни - потому, что  бритье  связано  с  обременительными
хлопотами, другие считают  бороду неотъемлемым атрибутом  "полярного волка",
третьи убеждены, что борода - лучшее средство защиты лица  от мороза.  А вот
Гурий  Яковлев утверждает, что борода необходима для борьбы... с жаждой, так
как на дальней площадке из сосулек,  намерзших на бороду,  можно натопить по
меньшей мере граммов двести воды.
     Я  поначалу каждое утро выскабливал щеки  и  подбородок, считая,  что с
меня  вполне достаточно усов, но  однажды  я вдруг понял: борода  мне просто
необходима.  Она так  подходила  к моей  пышной пыжиковой  шапке и массивной
трубке из вереска.
     Но хлопоты доставляет не только бритье. В нашей лагерной  жизни обычные
"земные  дела" превращаются в проблемы.  Помыться  поутру  - проблема,  воды
раздобыть  - проблема,  сходить в  туалет -  почти  подвиг. Ведь  крохотная,
стоящая  на краю лагеря фанерная будочка обдувается  арктическими ветрами  и
промерзла насквозь. О теплые, светлые туалеты Большой земли!
     Но, пожалуй, самая сложная гигиеническая проблема  на  льдине - банная.
Последний раз  старожилы "парились" в конце лета. Тогда стояла тихая, ясная,
относительно  теплая  погода.  А главное,  пресной  воды  вокруг  было  хоть
отбавляй. Выходи на  порог палатки и черпай  прямо  из снежницы сколько душе
угодно. Другое дело сейчас.  Мороз за сорок, да и горючего осталось в обрез.
Но терпеть больше нет  мочи. На нас одежды  как листьев на капустном кочане.
Нижнее трикотажное белье, нижнее шерстяное белье,  рубаха,  свитер, суконная
куртка,  а поверх меховой жилет.  На ногах хлопчатобумажные носки, шерстяные
носки, меховые носки и унты. Все это постепенно пропитывается потом,  и тело
зудит, как от укусов  насекомых. Хотя таковых при самых  тщательных осмотрах
не обнаружено, надо что-то предпринимать.
     Сомов  вызвал  Комарова  на  "военный  совет", и тот, обвязав  поясницу
толстым  шерстяным шарфом, засел в мастерской.  Банный агрегат был готов  на
следующий день. Трехсотлитровая бочка с приклепанной внутри  трубой, похожая
на  гигантский  самовар,  была  водружена  на   треногу  в  центре  запасной
гидрологической  палатки,  которую   предварительно  очистили   от   наледи,
застелили брезентом,  устлали досками и фанерными листами, а  по  окружности
поставили  высокие ящики-полки. Заготовкой "воды" для  бани занялись все без
исключения,  и  вскоре  у  входа  в  нее  вырос  высоченный  штабель снежных
кирпичей.  Гудкович,  назначенный главным банщиком,  разжег  АПЛ под бочкой,
набитой доверху снегом, и мы уже потирали  руки, предвкушая удовольствие. Но
нам не  везло...  Лампа  коптила, то и  дело  гасла,  издавая подозрительные
звуки. Снег, вобравший в себя сорокаградусный холод, таял  с явной неохотой.
Только  к  вечеру в  бане  наконец забулькало  и  первая партия  счастливцев
скрылась за откидной дверью.
     Как   описать  оханья  и  уханья  поклонников  мыла  и  горячей   воды.
забравшихся,  чтобы не отморозить  ноги,  на ящики?  Лампа  гудела,  вода  в
"самоваре" весело клокотала, пар клубился, и вниз, на фанеру, стекали черные
потоки мыльной воды.
     Согласно неписаным  станционным правилам, последними в баню пошли Сомов
с Никитиным.  Они уже  сбросили всю  одежду, основательно намылились, налили
шайки до краев горячей водой, как  вдруг  лампа фукнула и погасла. Гудкович,
взявшийся за починку,  присел  на корточки, поковырял  примусной  иголкой  в
капсюле, подкачал насосом, подвернул регулятор и,  промолвив: "Теперь полный
порядок", поднес спичку.  Раздалось громоподобное уу-фф, и к потолку взлетел
столб пламени.  Палаточный полог вспыхнул,  как спичка. Шайки были мгновенно
выплеснуты  на огонь, бак  перевернулся,  и водопад обрушился на злосчастную
АПЛ.
     Пожар удалось погасить довольно быстро.
     -  Ничего  себе, попарились,  - бурчал Макар,  стирая с  себя подсохшую
мыльную пену.
     Но  Сомов,  которому  и на этот  раз не изменил оптимизм,  засмеялся  в
ответ:
     -  Хорошо   бы  мы  выглядели,  если  бы  пришлось  нагишом  бежать  по
сорокаградусному морозу  по снегу. Считайте, Макар Макарович, что мы  с вами
отделались легким испугом.
     За воскресным ужином, особенно веселом и оживленном после бани, которая
отогрела душу, эта история  была предметом  шуток. Смеялись все -  и  четыре
пары "чистых" (отличавшихся необыкновенно белыми лицами), и пара "нечистых"
     - Ну и напугался же я сегодня, - сказал Гурий Яковлев, зябко передернув
плечами.  - Пошел  я утром  на  дальнюю площадку к электротермометрам. Вдруг
слышу... Нет,  вернее, не  услышал, а  каким-то  внутренним чутьем  уловил -
кто-то  рядом Ну,  думаю, медведь! Выхватил револьвер, но патрон  загнать не
успел, как из темноты выросла какая-то белая фигура и чьи-то лапы опустились
мне на грудь. Сердце  словно  оборвалось.  И тут в  лицо меня  лизнул  своим
шершавым языком... Ропак. Сел я на снег. Сердце колотится. Руки дрожат. Весь
вспотел. А Ропак как ни в чем не бывало повертелся вокруг и исчез в темноте.
     Разговоры перешли на медвежью тему. Правда, со  времени моего  прибытия
на станцию не только  медведей, но и  следов  их  никто не обнаруживал. Зато
летом от медведей не было отбоя.
     Героем первой встречи с  белым медведем  стал Дмитриев,  и,  хотя с той
поры  прошло уже почти пять месяцев,  он при каждом удобном случае вспоминал
эту историю, добавляя к ней все новые и новые подробности.
     Вот и сейчас Саня Дмитриев, разгладив буйно отросшую бороду, сказал: "А
вот доктор с Миляевым не знают, как меня медведь чуть не сожрал".
     Все  заулыбались. Однако ни я, ни Миляев этой истории действительно еще
не слышали, и Саша продолжал:
     -  Вот  как  сейчас  помню.  Только  я  обед  сготовил, думаю,  надо  у
кого-нибудь  время  узнать, не  пора ли приглашать в кают-компанию. Закурил.
Вышел из камбуза, гляжу из аэрологической палатки Канаки вылез, потянулся. Я
ему: "Вася, который час? Не пора на  обед?" Он рукав  оттянул, чтобы на часы
посмотреть, да  вдруг как заорет: "Сашка, берегись!  Медведь!!!"  И  обратно
шасть  в палатку. Я сначала  вроде бы и не  понял,  где  он  медведя увидал.
Обернулся. Мама родная! На сугробе у камбуза зверюга стоит метров в восемь.
     - С гаком, - не выдержал Гурий.
     Дмитриев посмотрел на  него,  вложив в свой взгляд бездну презрения,  и
невозмутимо продолжал:
     - Поднялся  он  на  задние лапы,  носом водит, вынюхивает, значит,  чем
поживиться.  Я туда -  сюда.  А  карабина  нет.  Дернул меня черт  поставить
карабин  у  палатки радистов. Так разве туда добежишь?  Вдруг  он,  гад, как
прыгнет через сугроб! Я нырь в  камбуз,  дверь захлопнул, а он уже  тут  как
тут. Ткнулся в дверь и аж зарычал от злости. Он напирает, а я держу что есть
силы и думаю: "Ну,  конец  тебе,  Саня". Вдруг  рядом  как бабахнет. Медведь
заревел  благим  матом  и  бежать. Что  тут  началось! Все  повыскакивали из
палаток,  вопят,  из  карабинов палят.  Медведь метров пятьдесят пробежал  и
свалился.  Охотники его окружили.  Каждый кричит, клянется, что  это он убил
медведя. А  громче всех - Комар. Я, говорит, точно видел, как моя пуля прямо
под лопатку попала,  он аж подпрыгнул.  Пока спор шел,  Вася финку вытащил и
распорол медведю  брюхо. Тут все кинулись пули  искать. Одну  в самом сердце
нашли  - это уж  точно Васина была, -  а две  в заднице сидели. Вот  тебе  и
снайперы! Смех и горе, а не стрелки! Потом Михаил  Михалыч говорил: "Надо  у
него желудок посмотреть. Чем  он питался,  узнать". Вася разрезал желудок...
Знаете, что там было? Кислой капусты шматок и пять окурков.  Он, наверное, с
голодухи и забрел в лагерь.
     Но  рассказы рассказами,  а встреча  в темноте  нос к  носу с  хозяином
Арктики никому не улыбалась. И тайный страх гнездился в глубине души каждого
из нас и при выходе на исследовательские площадки, и во время "экскурсий" на
аэродром, и особенно при посещении... туалета.
     Не случайно несколько дней спустя,  10 декабря, Макар Никитин записал в
вахтенном журнале: "Темнота вносит много  неудобств.  Наружные  работы можно
производить  только с  освещением.  Человек  привыкает ко всему.  И  с этими
неудобствами  можно мириться. Но вот с постоянной угрозой встречи с медведем
никак не  свыкнешься.  И это отравляет  наше существование. В темноте  очень
легко столкнуться  с  медведем.  Поэтому всегда приходится  держать наготове
оружие и все время оглядываться по сторонам".

     4 декабря

     Заболел  Щетинин.  Знобит.  Больно  глотать. Температура  38  градусов.
Посмотрел горло - фолликулярная ангина.
     Назначил ему кучу лекарств,  полоскание  и, конечно,  постельный режим.
Жора лежит хмурый. Ругает последними словами свое горло, будто оно виновато.
Но  больше всего  его  огорчает, что  Гудкович остался  без помощника, ведь,
кроме  двоих,  больше  некому  выполнять  обязанности  метеорологов.  Я  его
успокаиваю, что Зяма молодой, выдюжит, а если не выдюжит - поможем.
     - Может, мне все таблетки сразу проглотить, тогда быстрей поправлюсь?
     - Попробуй, - заметил, н