и и  вместе вышли из  дома.  Морган
почти сразу затерялся в лесных зарослях, а Железная Рука зашагал по дороге
в Сан-Хуан-де-Гоаве.
     День занимался.  Развалины, где собирались заговорщики, обезлюдели, и
о  ночном сборище можно было  догадываться лишь  по  легким струйкам дыма,
которые поднимались над подернутыми пеплом, угасающими кострами.
     Когда охотник подошел к селению,  оно уже проснулось. Во многих домах
были открыты двери и горел огонь, разгоняя предрассветный сумрак.
     Исаак стоял,  как страж, на пороге таверны. Железная Рука прошел мимо
него не поздоровавшись и  последовал дальше в такой глубокой задумчивости,
что долгое время не замечал следовавшую за ним по пятам собаку. Наконец он
остановился,  собака остановилась рядом:  тут он увидел ее и узнал Титана,
подаренного им Хулии. На шее у пса был надет нарядный ошейник.
     Очевидно, ошейник этот имел какое-то значение,  понятное  влюбленному
юноше,  потому  что глаза его радостно сверкнули,  а лицо просветлело.  Не
задерживаясь ни на минуту,  даже не приласкав  собаку,  он  быстрым  шагом
направился к ближайшей роще.
     Забравшись в  чащу кустарников,  он внимательно огляделся по сторонам
и,  убедившись, что кругом никого нет, подозвал пса и снял с него ошейник.
В  ошейнике был потайной кармашек,  сделанный из той же кожи и скрытый так
искусно, что непосвященному найти его было бы невозможно.
     В кармашке лежала записка,  Антонио осторожно вытащил ее и развернул.
Там было сказано:

          <Антонио, мы очень несчастны.  Надеешься ли ты на бога,  как  я?
     Приходи в полночь и жди меня в саду.
                                                                   Хулия>.

     Охотник сорвал нежный лиловый цветок гуаякана и  положил его на место
записки.  Это  был  ответ.  Он  снова  надел на  Титана ошейник и  сказал,
указывая на дорогу:
     - Теперь домой, домой!
     И умный пес,  опустив уши,  помчался. Антонио перечел записку еще раз
десять,  спрятал  ее  в  карман  и,  миновав деревню,  направился в  горы.
Примерно через час охотники заметили,  как он прошел, глубоко задумавшись,
и уединился в своем шалаше.
     Любовь,  патриотические  чувства,  честолюбие,  стремление  к  славе,
надежды на  будущее бушевали в  груди  этого человека,  который чувствовал
себя способным на  великие дела и  видел,  что  союз с  Морганом открывает
перед ним  дорогу к  необыкновенным подвигам;  он  понимал,  что  мог быть
счастлив с Хулией и теперь терял ее,  он знал, что окончательно порывает с
обществом и навеки уходит от любимой женщины.
     Весь день Антонио не  выходил из  своего шалаша и  притворялся спящим
всякий раз, как кто-нибудь из охотников заходил поговорить с ним.
     Картины  прошлого  и  будущего,  страхи  и  надежды  сменялись в  его
воображении, он предавался мучительным сомнениям, как всякий человек перед
решающим шагом в своей жизни.
     Под  вечер Антонио задремал,  ему  приснилось,  будто Хулия и  Морган
бросают жребий:  кому достанется его сердце.  Он очнулся в холодном поту и
вернулся к действительности.
     Выиграл пират.


                                   VIII

                            ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

     Педро  Хуан  де  Борика  не  преминул явиться к  сеньоре Магдалене за
ответом, хотя заранее не сомневался в благоприятном исходе.
     Как все глупцы,  Педро Хуан был тщеславен и, как все люди, страдающие
этим недостатком,  очень заботился о своей внешности и полагал, что лишнее
кольцо,  новая золотая цепь или богатая пряжка на шляпе - лучшее украшение
для жениха и соблазнительная приманка для женщины.
     Подобные люди  считают женщину глупой птицей,  которую можно ослепить
солнечным   зайчиком,   и   придерживаются  в   отношении   возвышенной  и
прекраснейшей половины рода человеческого того мнения,  какого заслуживают
сами.
     Сеньора  Магдалена  уже  поджидала  Хуана.   Она  не  была  заурядной
женщиной,   способной  соблазниться  пышным  нарядом  или  драгоценностями
живодера.  Но в сорок лет заполучить богатого и глупого мужа - перед таким
искушением устояли бы немногие.
     Предложение живодера явилось для матери Хулии, которая и не помышляла
о вторичном замужестве,  как бы чудом,  нечаянным даром судьбы.  Потому-то
она с нетерпением и не без легкой тревоги поджидала испанца,  опасаясь, не
раздумал ли он. Все это было вполне естественно, и никто не мог бы осудить
благоразумную вдову Лафонт.
     При виде появившегося в саду живодера сеньора Магдалена,  невзирая на
свои  сорок весен,  зарделась как  маков цвет и  приняла томный вид,  хотя
сердце  ее  бешено  колотилось.  Женщина всегда  трепещет перед  тем,  как
ответить <да>,  но безмятежно произносит <нет>. Наблюдение, говорящее не в
пользу прекрасного пола.
     - Сеньора, - низко поклонившись, начал Хуан, - я пришел услышать свой
приговор.  -  И про себя подумал:  <А бабенка недурна, как только я раньше
этого не приметил?>
     - Кабальеро,  -  пролепетала сеньора  Магдалена,  потупив очи  и  еще
больше заливаясь краской, - я почти и не думала об этом...
     - Не думали, сеньора? Неужели вы так пренебрегаете мною?
     - Пренебрегаю? О нет, скорее наоборот.
     - Так, значит, вы согласны стать моей супругой! - воскликнул живодер,
взяв в свои руки все еще нежную ручку сеньоры Магдалены.
     - Не знаю, что и сказать, - отвечала она, не отнимая, впрочем, руки.
     <Смелее!> - подумал Хуан и, поднеся ее руку к губам, воскликнул:
     - Сеньора,  не  заставляйте меня больше страдать!  Будете ли  вы моей
женой?
     - Да,  - трепеща, ответила сеньора Магдалена и почувствовала на своей
руке страстные поцелуи Медведя-толстосума.
     В этот момент Хуан воображал,  будто и впрямь любит свою невесту, она
же и вовсе этому поверила: в ее груди даже шевельнулось какое-то чувство к
этому человеку.
     Любовь подобна горному склону, - стоит лишь ступить на него, а дальше
уже  спускаешься  без  труда:  достаточно  поверить,  что  любишь,  чтобы,
действительно полюбить.
     - Магдалена, - сказал живодер, почувствовав себя свободно, - когда вы
хотите назначить нашу свадьбу?
     - Когда вам будет угодно, - робея, ответила сеньора Лафонт.
     - В таком случае,  чем раньше,  тем лучше,  - я хочу как можно скорее
уехать с этого острова. Вы согласны, красотка моя?
     Много лет уже не  слыхала сеньора Магдалена,  чтобы ее  называли <моя
красотка>, и эти слова живительной влагой оросили ее сердце.
     - Да,  да,  чем раньше, тем лучше, - заговорила она, воодушевляясь. -
Уедем отсюда и, если вы согласны, прежде всего покинем это селение.
     - Разумеется; к счастью, я могу превратить в деньги все мое имущество
в  течение одного дня,  я  говорю о  еще не проданных товарах.  А  ваш дом
купят,  лишь только узнают,  что  он  продается.  Мы  тут же  отправимся в
Санто-Доминго и  там,  в  городе,  сможем без помехи обдумать,  где бы нам
обосноваться и зажить спокойно и счастливо.
     - Это вы очень хорошо придумали, очень хорошо.
     Так,  мечтая  об  ожидавшей  их  безоблачной  жизни,  строя  планы  и
перемежая  их   любовными  объяснениями,   -   которые  сеньора  Магдалена
выслушивала с  удовольствием,  а  Хуан  Педро произносил почти от  чистого
сердца, - они проговорили больше часа. Наконец живодер распрощался и пошел
готовиться к свадьбе и к отъезду.
     - Пожалуй,  я останусь не в накладе, - раздумывал он, шагая к дому, -
если даже придется всегда жить с матерью;  эта вдовушка весьма аппетитна и
к  тому же любезна,  а ручки у нее...  Вот она,  порода,  порода...  люблю
француженок!..
     Хулия не слыхала,  о чем говорили сеньора Магдалена с Хуаном;  но она
все  поняла,  когда  увидела,  с  каким самодовольным видом вышел из  дома
живодер, и заметила счастливую улыбку на пылающем лице матери.
     Неожиданное  сватовство  произвело  такое   впечатление  на   сеньору
Магдалену,  что она почти перестала упрекать Хулию за ее любовь к Антонио.
Увлеченная мыслями о собственном счастье, мать совсем позабыла о дочери.
     Сначала Хулия опасалась семейной грозы.  Но проходил час за часом,  а
сеньора   Магдалена   по-прежнему   улыбалась  и   ласкала   ее.   Девушка
приободрилась и, осмелев, назначила Антонио свидание.
     Настал вечер,  Хулия  нетерпеливо считала минуты,  ей  казалось,  что
сеньора Магдалена слишком медлит  с  отходом ко  сну.  Однако  ей  удалось
скрыть свое волнение.  Наконец в  доме все затихло.  Убедившись,  что мать
крепко спит, Хулия села у окна, выходившего в сад, и стала ждать.
     Ночной  ветерок  нежно  и  печально шелестел листвой  деревьев,  луна
озаряла  небосвод  слабым  зеленоватым  светом.  Глубокое  молчание  лесов
нарушалось лишь пением ночных птиц да мычанием коров.
     Хулия  ждала  долго.  Она  вспоминала  прошлое,  вопрошала  судьбу  о
будущем,  с  тоской думала о настоящем.  Мысли девушки были далеко,  когда
легкий шум в  саду вернул ее на землю.  При свете луны она узнала молодого
охотника.
     - Подожди меня, - шепнула Хулия.
     Железная Рука спрятался в  тени густого дерева,  и  вскоре Хулия была
рядом с ним.
     - Моя мать спит крепко,  -  сказала она,  -  но все же,  я думаю, нам
спокойнее будет в лесу.
     И,  не дожидаясь ответа,  она направилась к потайной лазейке, скрытой
вьюнками и кустарником.  Железная Рука молча последовал за ней.  Они вышли
на дорогу и углубились в небольшой лесок.
     - Антонио,  -  сказала Хулия, внезапно остановившись, - не правда ли,
мы очень несчастны?
     - Да, моя Хулия, это правда.
     - Что же ты думаешь делать?
     - Хулия,  если  бы  я  не  любил тебя  такой чистой любовью,  если бы
страсть моя не равнялась моему уважению, я сказал бы: <Хулия, иди со мной,
бежим,  и  ты будешь принадлежать мне в  глухом лесу,  будешь жить в  моей
хижине, станешь женой охотника, и дни наши пронесутся в счастье и радости,
как проносится легкий ветер над цветами>. Но нет,  любовь моя,  я  слишком
сильно люблю тебя.  Я  понимаю,  что хотя мы будем счастливы,  но я оторву
тебя от общества,  от света,  куда мы рано или поздно должны вернуться.  Я
хотел бы привести тебя в  мой дом и с гордостью назвать своей супругой.  Я
понимаю,  что если ты убежишь со мной, оставишь свою мать, то после первых
счастливых дней настанет для тебя пора раскаяния, печали, отвращения, и ты
разлюбишь меня.
     - Не говори так, Антонио!
     - Нет,  ангел мой, я говорю так, потому что это правда. Я - дворянин,
я принадлежу к знатному роду. Не смотри на то, что я живу в горах вместе с
охотниками. Не думай, что я искатель приключений без имени, без семьи, без
состояния.  Нет,  Хулия. В эту ночь перед долгой разлукой я хочу открыться
тебе. Кто я - ты в свое время узнаешь. Теперь же, радость моей жизни, тебе
достаточно знать, что я человек, достойный твоей любви.
     - Кем бы ты ни был,  Антонио,  дворянином или простолюдином,  богачом
или нищим,  маркизом или охотником, я люблю тебя и буду любить вечно, тебя
самого,  только тебя.  Я буду хранить твою тайну,  не пытаясь проникнуть в
нее,  я подчинюсь любому твоему решению,  потому что я обожаю тебя, потому
что нет у меня другой воли,  чем твоя,  других желаний,  чем твои,  других
надежд,  чем твои. Говори, приказывай, Антонио! Я твоя, и тебе принадлежит
моя жизнь, моя честь, мое будущее.
     - О,  ангельская душа!  - сказал охотник, сжимая Хулино в объятиях, -
твоя невинность и  твоя любовь -  вот  защита твоей добродетели.  Выслушай
меня: утром мы должны расстаться. Поклянись, что останешься верна мне, и я
ручаюсь за наше будущее и обещаю тебе, что мы будем счастливы.
     - Клянусь! - пылко воскликнула девушка.
     - Что бы ни случилось с тобой или со мной?
     - Да!
     - Даже если ты  услышишь обо мне самое дурное,  что только может быть
на свете, если тебе скажут, что я изменил твоей любви, что я умер?
     - Да, да! - рыдая, повторяла Хулия.
     - Хулия,  не забывай этой клятвы,  принесенной здесь,  в лесу,  перед
лицом бога.
     - Никогда! - с еще большим жаром воскликнула Хулия.
     Их души слились в долгом поцелуе.
     - Прощай,  Антонио, - произнесла, выскользнув из его объятий Хулия. -
Прощай. Скоро я увижу тебя?
     - Нет, Хулия. На рассвете я уезжаю.
     - Ты уезжаешь? - в ужасе воскликнула девушка. - Но куда? Куда?
     - Сам не знаю.  Я иду,  следуя велению судьбы,  иду,  чтобы завоевать
свободу и отомстить за мою родину.
     - Объясни,  что  это значит,  объясни,  ради бога!  Твои слова пугают
меня, в них кроется тайна. Куда ты идешь? Что собираешься делать?
     - Хулия, утром я покидаю селение вместе с Морганом. Теперь я заодно с
ним.
     - Боже правый! Ты - с Морганом, Антонио! Ты, такой благородный, такой
добрый,  уедешь с  этим пиратом,  одно имя которого внушает ужас!  Ты тоже
стал пиратом? О боже мой, боже мой! Что будет со мной? Что будет с нами?
     - Успокойся, ангел мой, успокойся!
     - Успокоиться,  Антонио?  Неужели ты  думаешь,  я  не понимаю,  какие
опасности грозят тебе?  Не  знаю,  что  тебя  ждут  ужасные кровопролитные
сражения?  Разве мне  неизвестно,  что все пираты приговорены к  казни,  к
позорной казни на виселице?  И ты хочешь, чтобы я была спокойна, зная, что
тучи собрались над твоей головой? Это невозможно, невозможно...
     Ломая руки, Хулия рыдала как безумная.
     - Хулия!  Хулия!  -  уговаривал ее охотник,  потрясенный этим взрывом
отчаяния.  -  Ради  бога,  во  имя  нашей любви,  умоляю тебя,  успокойся,
выслушай меня!
     - Как можешь ты  говорить,  чтобы я  успокоилась?  Ты  рискуешь своей
жизнью,  забыв,  что жизнь эта принадлежит мне,  что одна мысль о грозящей
тебе опасности может убить меня!..
     - Хулия,  дорогая,  все  дело в том,  что ты веришь людским толкам об
этих ужасных опасностях. Нет, любовь моя, все это преувеличения и выдумки.
Послушай, помнишь, как расписывали тебе жизнь охотников? Как ты дрожала за
меня поминутно?  И что же?  Разве со мной что-нибудь случилось? Разве я не
здесь,  с тобой, живой и невредимый? О Хулия! Не верь этим россказням, они
только лишат тебя покоя.
     - Антонио,  ты  обманываешь меня.  Ты  говоришь все  это,  чтобы меня
утешить,  но сам не веришь своим словам.  Жизнь охотников опасна, но разве
можно сравнить ее с жизнью пиратов?  Я это знаю,  Антонио,  знаю. И если я
дрожала за  тебя,  когда ты  охотился в  лесах,  то  что буду испытывать я
теперь,  когда  ты  будешь  вместе  с  пиратами,  с  этим  Морганом,  этим
бесчестным негодяем?  Я  ненавижу его!  Он пришел погубить меня,  отнять у
меня покой, счастье, жизнь!
     - Не думай так,  Хулия, ты разрываешь мне сердце. Я люблю тебя больше
жизни,  я ничего не делаю, ничего не говорю без мысли о тебе. Ты моя душа,
моя жизнь, мое вдохновение. Ради тебя я стремлюсь к славе и почестям, ради
тебя  хочу  жить,  ради  тебя презираю опасность.  А без тебя - путеводной
звезды моей жизни - что может привлекать меня на земле или на небе?  Кто я
без   твоей  любви?  Сухое  дерево,  иссякший  источник,  угасший  костер.
Печальный,  жалкий призрак,  который  влачится  по  земле  без  веры,  без
надежды,  без будущего.  И, зная, что я так тебя люблю, что думаю только о
тебе и о твоей любви,  ты,  Хулия  моя,  можешь  поверить,  будто  я  хочу
погубить свою жизнь, расстаться с тобой навеки и ранить твое сердце?
     С  каждым словом Железной Руки лицо Хулии оживлялось,  глаза ее снова
заблестели радостью, ночной ветерок осушил слезинки, сверкавшие в шелковых
ресницах, а на ее свежих алых губах расцвела счастливая улыбка.
     - Антонио,  любовь моя!  -  воскликнула она, не в силах сдержать свои
чувства.  - Как я счастлива, что ты так любишь меня! Как я счастлива! Боже
мой!  Боже мой,  ниспошли мне все беды мира,  только не отнимай у меня эту
любовь!  Антонио,  я больше не плачу, ты любишь меня, наше счастье в твоих
руках!  Прощай,  прощай!  Делай,  что  хочешь,  только люби  меня  и  будь
счастлив!
     - Прощай! - воскликнул охотник.
     И девушка, выскользнув из его объятий, легче газели побежала к дому и
скрылась в саду.


                                    IX

                               ПЕРВОЕ ДЕЛО

     Прошел лишь месяц после прощания Хулии с  возлюбленным,  но  за  этот
месяц многое переменилось.
     Живодер Педро Хуан де Борика женился на сеньоре Магдалене и,  покинув
вместе  с  супругой  селение   Сан-Хуан-де-Гоаве,   поселился   в   городе
Санто-Доминго,  надеясь при первом удобном случае отплыть в Новую Испанию.
Хулию сеньора Магдалена, разумеется, взяла с собой.
     После того  как  Педро-живодер сбыл  свой  товар,  он  оказался очень
богат,  дом Хулии был продан по выгодной цене, и все говорили, что живодер
вывез  изрядный капитал.  Теперь он  собирался заняться в  Мексике крупной
торговлей.
     В то же время из округи исчезли многие охотники, никто не сомневался,
что они примкнули к пиратам.
     Это известие,  облетевшее весь остров, встревожило испанские власти в
Антильских владениях,  и они  немедленно  отправили  донесения  в  столицу
Испании,  сообщая,  что  грозный  пират  Джон  Морган  замышляет  какие-то
серьезные действия против испанской короны.
     Однажды в водах,  омывающих южное побережье Кубы, на самом горизонте,
появился  едва  заметный  парус.  Постепенно ускоряя  свой  бег,  он  стал
приближаться к  острову.  Вдруг  за  ним  показался второй,  затем третий,
четвертый парус, пока не набралось их целых двенадцать, и все они, подобно
стае белых цапель,  летящих над  морской гладью,  стремительно понеслись к
берегу.
     Вечерело.   Море  было  спокойно,  волны,  едва  колебля  поверхность
огромной чаши с  жидким серебром,  тяжело и  лениво набегали на прибрежные
скалы.
     Попутный ветер  надувал  паруса,  и  корабли  могли  беспрепятственно
пристать к  берегу и высадить своих людей.  Однако случилось иначе.  Когда
суда  были уже  совсем близко,  резкий крик лоцмана,  замерявшего глубину,
возвестил,  что  можно  отдать якоря,  и  передовой корабль,  словно конь,
почувствовавший узду,  вздрогнул и  замедлил ход.  Раздался скрежет цепей,
послышалась дудка боцмана, потом удар якоря о воду, и корабль закачался на
волнах.
     Остальные суда повторили тот же маневр,  и вскоре вся флотилия встала
на якоре в виду острова.
     На  шканцах первого корабля можно  было  увидеть человека,  который с
равнодушным,    даже    пренебрежительным   видом   наблюдал   за    всеми
передвижениями.  Едва суда встали на якорь, человек этот отдал приказ, и в
тот же  миг на грот-мачте взвились флаг и  вымпел.  Остальные суда немедля
спустили на воду шлюпки,  бросили трапы,  по ним сошли капитаны,  и шлюпки
понеслись  на  веслах  к  флагманскому  кораблю.  Все  они  подошли  почти
одновременно;  капитаны поднялись на  борт,  а  шлюпки,  окружив  корабль,
остались их ждать.
     Человек,   подавший  сигнал,   был  Джон  Морган,  адмирал  пиратской
флотилии. Он призвал к себе капитанов, чтобы держать с ними первый военный
совет, как было обещано при встрече на Эспаньоле.
     Пираты,   собравшиеся  в   южных  водах  острова  Кубы,   располагали
внушительными  силами.   Теперь  им  предстояло  решить  судьбу  испанской
торговли и  испанского флота,  а  также  назначить время  и  место первого
морского сражения.
     Морган сдержал свое слово.
     День  стоял  ясный.  Свежий бриз  играл  флагом и  вымпелом на  мачте
адмиральского корабля.  На палубе пираты держали совет,  подобно генералам
армии, собравшимся в лагере перед битвой.
     - Испанская эскадра,  -  начал Морган,  -  должна прибыть на  днях  к
острову Эспаньола.  Ее назначение -  охрана груженых золотом судов и барж,
которые отправляет за океан вице-король Новой Испании. Кроме того, эскадре
поручено сопровождать корабли с  богатым грузом,  следующие из Маракайбо в
Веракрус.  Вместе с  флотом прибудут также  несколько судов  из  Испании и
адмирал  флота  дон  Алонсо-дель-Кампо-и-Эспиноса.   Итак,  настало  время
действовать, и я хочу посвя