спросила  Гуадалупе  с
материнской гордостью.
     - Очень. Словно ангел! Да простит мне бог это сравнение.
     Гуадалупе  поцеловала сына,  посмотрела на  него  и  снова  принялась
целовать.
     - Да сохранит его бог,  сестра, и да ниспошлет ему счастье. Бедняжка!
- добавил дон Хусто с удрученным видом, - как мне его жаль!
     - Почему? - в испуге спросила Гуадалупе.
     - Почему? Ладно, ты сама отлично знаешь. Не притворяйся.
     - Да нет же! Говори, ради бога, моему сыну грозит беда?
     - Нас никто не слышит?
     - Никто.
     - Тогда слушай,  -  шепотом продолжал дон Хусто.  -  Разве не кажется
тебе величайшей бедой то,  что этот ангелочек, в жилах которого течет наша
кровь,   не  наследует  титул  графа  де  Торре-Леаль,   а   будет  жалким
сегундоном?*
     _______________
          * С е г у н д о н   -  второй  сын  в  знатных  семействах,   не
     наследующий родовой титул и родовое имение.

     - Такова воля  божья,  -  отвечала Гуадалупе.  -  Но  граф меня очень
любит, он не оставит нашего сына в нищете...
     - Нет,  нет, этого я не думаю... Но представь себе... если бы ты была
матерью графа, а я его дядей...
     - Но право принадлежит тому, кто родился раньше моего сына.
     - А если бы это можно было изменить?..
     - Изменить?  -  с удивлением переспросила Гуадалупе.  - Что ты хочешь
сказать?
     - Сейчас поймешь...  Единственным препятствием к тому, чтобы твой сын
стал графом, является этот праздный гуляка дон Энрике.
     - Законный наследник?!
     - Да. Но если бы его не было...
     - Тогда мой сын стал бы графом.
     - Что ж, он легко может умереть.
     - Кто?
     - Дон Энрике.
     - Боюсь, что так. Эта разгульная жизнь, дуэли и бог знает, что еще...
Как огорчает он своего доброго отца.
     - Неплохо было бы помочь судьбе...
     - Каким образом?
     - Очень просто. Постараться, чтобы дон Энрике исчез.
     - Ты замышляешь преступление! Боже, какой ужас!
     - О нет. Зачем же преступление?
     - Что же тогда?
     - Да так, есть у меня один план. Не знаю, как объяснить тебе...
     - Нет,  Хусто,  не говори мне об этом.  Так велел бог, и я буду верна
его воле.
     - Подумай хорошенько...
     - Об этом нечего и думать, Хусто...
     - Но судьба твоего сына...
     - Бог позаботится о нем.
     - Ты ребенок,  ты ничего в этом не смыслишь.  Но, в конце концов, это
мой племянник, и я сам буду действовать.
     - Хусто, забудь об этом. Умоляю тебя!
     - Предоставь все мне.
     - Нет, нет!
     - Ты просто глупа, сестрица. Прощай.
     - Хусто... Хусто!.. - крикнула ему вслед Гуадалупе.
     Но дон Хусто, не отвечая, поспешно вышел из ее покоев.


                                    II

                              ПЕРВАЯ ЗАПАДНЯ

     Редкая женщина могла бы  устоять перед таким юношей,  как дон Энрике.
Обладатель несметного богатства,  стройной фигуры и ясного ума,  наследник
старинного дворянского титула,  ловкий  наездник,  -  он  был  отважен  до
дерзости,   искусен  во  владении  оружием  и  во  всех  видах  физических
упражнений,  а  романсы и  сегидильи сочинял с  той же легкостью,  с какой
владел  копьем.  Одаренный столь  незаурядными достоинствами,  дон  Энрике
чувствовал себя хозяином земли и был готов к любому приключению,  с равным
безразличием относясь и к опасности и к славе. Сердце дона Энрике было еще
прекраснее,  чем его тело.  Он без колебаний мог броситься в огонь,  чтобы
спасти неизвестного ему человека, или вступить в бой с негодяем, обидевшим
ребенка.  Не раз он переводил через дорогу беспомощного слепца, не думая о
том, какой разительный контраст являет его цветущая юность и шитый золотом
бархатный  камзол  с  грязными  лохмотьями и  печальной  старостью жалкого
нищего.
     Дона Энрике знали и  любили все жители города.  Однако дьявол не  раз
искушал его  приманками любви,  а  так как дьяволу нетрудно угадать слабую
струнку каждого человека,  то вскоре он понял, что именно в любовных делах
может победить эту  сильную душу.  Стоило дьяволу мигнуть,  и  дон  Энрике
оказывался влюблен по уши.
     Девушки, которым, как всем дочерям Евы, глаза даны на их же погибель,
не  могли  не  оценить достоинства молодого сеньора.  Несмотря на  слухи о
ветрености юноши,  каждая,  не доверяя чужому опыту, надеялась пленить его
своими чарами.  Но,  увы,  все они, одна за другой, оказывались желанными,
любимыми и покинутыми.  Правда, дон Энрике обладал даром лишать даму своей
любви, не теряя при этом ее дружбы.
     В  то время,  о  котором идет наш рассказ,  дон Энрике увивался,  как
говорят в народе,  вокруг прекрасной доньи Аны де Кастрехон,  единственной
дочери богатого испанца, умершего несколько лет назад.
     Донья Ана принадлежала к  тем девушкам,  которых в  наши дни называют
кокетками.  Она жила вдвоем с матерью,  щедро тратила деньги, посещала все
балы  и  развлечения,  всегда была окружена сонмом поклонников,  причем со
всеми  поддерживала добрые отношения,  -  одним словом,  была  истым доном
Энрике среди прекрасного пола.
     Ана и дон Энрике встретились в обществе и, сразу увидев и оценив друг
в друге сильного врага, не решались помериться силами. Каждый понимал, что
если  борьба начнется,  то  она  будет  слишком опасной.  Долгое время оба
прикрывались равнодушием, втайне поджидая, когда противник первым пойдет в
наступление,  чтобы тут же  разбить его или подчинить себе навеки.  Но  ни
один не решался взять на себя начало.
     <Эта женщина,  -  думал Энрике,  - хочет увлечь меня, чтобы надо мной
посмеяться и отомстить за свой пол. Внимание!>
     <Этот мужчина,  -  думала донья Ана,  - делает вид, будто не замечает
меня, чтобы задеть мое самолюбие и тем легче одержать победу. Внимание!>
     А молодые люди спрашивали у дона Энрике:
     - Как  это ты,  такой волокита,  пренебрегаешь случаем поухаживать за
красавицей доньей Аной?
     - Сам не знаю, - отвечал Энрике.
     А девушки спрашивали у доньи Аны:
     - Как это случилось, что до сих пор ты не заставила дона Энрике пасть
к твоим ногам?
     - Да  я  никогда  об  этом  и  не  думала,  -  отвечала донья  Ана  и
заговаривала о другом.
     Так проходили дни. Дон Энрике и Ана встречались постоянно, делая вид,
что даже не  глядят друг на  друга,  но в  действительности все их помыслы
были направлены на будущую победу,  которая для каждого стала делом чести,
ибо сердце тут уже никакой роли не играло.
     Наконец настал  день,  когда  судьба свела  их  на  балу.  Они  долго
беседовали.  Никто не  прерывал их  беседы,  ибо  все  поняли,  что пробил
долгожданный час, и хотели знать, кто победит.
     - Давно уже я замечаю, - говорила донья Ана, - что вы печальны. - Это
была ложь, но Ане казалось, что так легче завязать бой.
     - Сеньора,  -  отвечал дон Энрике,  понимая намерения дамы и принимая
вызов, - когда ранено сердце, трудно изображать на лице радость.
     - Уж не влюблены ли вы? - сказала девушка, прямо переходя к делу.
     - Кто  в  молодости не  влюблен,  сеньора?  -  возразил  дон  Энрике,
уклоняясь от удара.
     - Возможно,  это болезнь молодости.  Но,  очевидно, либо я не молода,
либо принадлежу к особой породе. Я не знала еще этой болезни.
     - Это почти невозможно, сеньора.
     - Поверьте мне.
     - Вы так прекрасны, так умны, окружены таким поклонением!..
     - Уж не стихами ли вы заговорили?
     - Сеньора, если правда - это поэзия, то я говорю стихами.
     - Вы грезите.
     - Я говорю то, что вижу и чувствую...
     - Сегодня вечером вы слишком любезны.
     - Сегодня вечером я говорю то, что думал не один вечер.
     - Это правда?
     - Клянусь.
     Донья Ана бросила на  Энрике взгляд,  полный огня,  и  он  ответил ей
таким же пылким взором.  С  этого часа их отношения становились все ближе.
Донья  Ана  не  переставала нежно  улыбаться другим своим обожателям,  дон
Энрике  также  не  упускал случая поухаживать за  другими дамами,  но  все
видели в этом лишь дань старым привычкам;  было ясно,  что из любви или из
тщеславия дон Энрике и донья Ана хранят верность друг другу.
     В  конце концов все  кругом поверили,  будто два эти существа преданы
друг другу навеки и дело близится к свадьбе.
     Мать доньи Аны  звали донья Фернанда.  Она  так  гордилась красотой и
любовными победами своей дочери,  что  ей  никогда не  приходило в  голову
остановить ее.  Донья Ана стала полной хозяйкой в  своем доме,  она всегда
поступала,  как  хотела,  и  матери  оставалось  лишь  сопровождать ее  на
вечеринки и развлечения.
     Любовь Аны и дона Энрике несказанно обрадовала донью Фернанду: выдать
дочь  за  наследника рода  Торре-Леаль казалось ей  высшим счастьем.  Хотя
почтенная сеньора никогда не говорила с дочерью о подобного рода делах, на
этот раз она решила посоветовать ей  добиваться заключения брака,  надеясь
своей опытностью помочь красоте и соблазнительности Аны.
     Однажды  вечером,   оставшись  с  дочерью  наедине,   донья  Фернанда
приступила к делу.
     - Дочь моя,  -  сказала она,  -  возможно,  мои  слова покажутся тебе
странными,  ведь до  сих пор я  никогда не вмешивалась в  твои дела.  Но в
нынешних  обстоятельствах  благоразумие  и   долг  велят  мне  быть  твоей
советчицей.
     - Вот чудо,  матушка!  А главное,  вы поздно спохватились. Кажется, я
уже совершеннолетняя и приобрела достаточный опыт в жизни!..
     - Даже к  старости,  дочь моя,  жизненный опыт не бывает достаточным.
Послушай, далеко ли зашли твои отношения с доном Энрике?
     Ана  с  удивлением посмотрела на  мать,  слегка  раздосадованная этим
неуместным допросом.
     - Не удивляйся, - продолжала донья Фернанда. - Ты моя дочь, и я желаю
тебе  добра.  Именно  в  отношениях с  доном  Энрике  ты  должна соблюдать
величайшую осторожность.
     - Уж не думаете ли вы,  матушка,  что я ребенок, которым Энрике может
играть по своей прихоти?
     - Нет,  надеюсь для этого ты слишком умна.  Я  боюсь не того,  что он
посмеется над тобой,  а того,  что у тебя не хватит ловкости заставить его
жениться.
     - Да я об этом даже не думала.
     - Вот в том-то и беда, об этом я и хотела поговорить с тобой.
     - Так поговорим, матушка.
     - Ана,  ты молода и красива, живя со мной, ты ни в чем не нуждаешься,
а в тот день,  когда я умру,  ты станешь очень богата. Но одинокая женщина
не может занять достойное место в обществе.  Мы,  женщины,  рождены, чтобы
выходить замуж.  Ты  тоже  должна иметь мужа,  и  я  не  вижу никого,  кто
подходил бы тебе больше, чем граф де Торре-Леаль.
     - Он еще не граф.
     - Но будем им,  и очень скоро. Теперь перейдем к главному: говорил ли
он тебе когда-нибудь о супружеских узах?
     - Никогда. Он говорил только о любви. Разве этого не достаточно?
     - Вот они, молодые люди! Наплетут вам нежных слов, а вы и довольны...
     - Да что же я могу сделать, если он не думает о женитьбе?
     - Заставить его, заставить.
     - Но как?
     - Ты призналась, что любишь его?
     - Да, матушка.
     - Потому-то они так ветрены! Никаких препятствий, никакой борьбы! Все
течет легко, как вода в ручейке, все само идет им в руки...
     - Но, матушка!
     - Потому-то так трудно теперь уберечь девушку.  В  мои времена,  дочь
моя,  <да>  говорили лишь  в  ответ на  предложение руки.  Мы  были  очень
благоразумны...
     - Полно,  матушка,  меня не проведете. Я уверена, что и вам моя бабка
говорила то же самое, и сама она слышала те же слова от своей матери...
     - Поступай как хочешь, но я говорю тебе истинную правду.
     - Ладно,  пусть так.  Но что же вы мне посоветуете теперь,  когда дон
Энрике уже добился взаимности без всяких условий?
     - Посмотрим,  посмотрим. Чтобы распалить его страсть, нужно поставить
перед ним непреодолимые препятствия, но это уже должна делать не ты, а я.
     - Вы?
     - Да,  я. Скажешь ему, что я против вашей любви, так как узнала о его
легкомыслии.  Скажешь,  будто  я  пригрозила,  что  скорее  заточу тебя  в
монастырь, чем соглашусь на ваш брак.
     - Но если он ничего не говорит о браке...
     - В  таком случае я  первая заговорю об  этом,  понимаешь?  И  слово,
которое ты вложишь в мои уста,  а он услышит от тебя,  сразу направит ваши
отношения по другому пути.
     - А если это охладит его любовь?
     - И  не  думай!  Ты  не знаешь мужчин.  Возможно,  вначале ему это не
понравится, но потом страсть в нем вспыхнет еще жарче. А кроме того, скажу
тебе по  секрету,  дон  Хусто,  брат доньи Гуадалупе,  сообщил мне,  будто
Энрике уже начинает скучать.
     - Боже мой! Матушка!..
     - Вот что случается,  когда нет никаких препятствий,  этому я  и хочу
помешать.  Ты  только верь мне  и  делай все,  что  я  говорю,  тогда сама
увидишь...
     - Хорошо, матушка, я на все согласна.
     - Теперь запомни хорошенько:  я -  самый лютый враг вашей любви,  и я
запрещаю тебе видеться с ним.  Почаще плачь, назначай ему свидания в самое
неподходящее время,  делай вид,  что дрожишь и  боишься.  Едва увидев его,
убегай,  проговорив второпях:  <Уходите,  ради бога,  уходите, дон Энрике,
сюда идет моя мать! Мы погибли!>
     Ана весело расхохоталась при одной мысли о предстоящей комедии. Таких
любовных  приключений у  нее  еще  не  было,  и  все  показалось ей  очень
забавным.
     - Но,  - продолжала донья Фернанда, - иной раз я не буду пускать тебя
на балы и прогулки...
     - Ах, матушка, какая досада!
     - Это  необходимо.  Иначе  он  ничему  не  поверит,  а  мы  ничего не
выиграем.
     - Очень жаль!
     - Нередко я буду запирать тебя, и ты не будешь видеть ни его, ни кого
другого.  Тогда  можешь  послать ему  письмо,  полное отчаяния и  любовных
жалоб.
     - Да ведь я едва умею написать свое имя,  и это ужасно,  потому что и
вы пишете не лучше.
     - Пустое.  Я-то не сумею,  но верный друг,  хотя бы тот же дон Хусто,
который обещал во  всем помогать мне,  напишет все,  что нужно.  А  не  то
попросим отца Хосе из монастыря кармелитов.
     - Нет,  лучше уж  дон  Хусто.  Ведь  фрай Хосе мой  духовник,  и  мне
придется нелегко.
     - Ладно, как хочешь, это пустое. Было бы добро, все равно от кого.
     - Отлично, вот это мне по вкусу.
     - Значит, теперь ты понимаешь?
     - Понимаю, понимаю.
     - Тогда за  дело.  Начинай завтра же и  расскажешь,  как все удалось.
Уверяю тебя,  не пройдет и нескольких месяцев,  -  если только будет на то
воля божья,  и старенький граф отправится вкушать небесный покой, - как ты
станешь сеньорой графиней де Торре-Леаль.
     - Бог поможет нам,  ведь научили же вы меня желать того, о чем я и не
помышляла.  Вот  увидите,  я  выполню все  ваши советы,  да  еще и  не  то
придумаю.
     Донья Фернанда удалилась, гордясь уроком, преподанным дочери, а также
и ее понятливостью.
     С этого дня Ана спала и  видела  себя  графиней  де  Торре-Леаль.  Ей
мерещились  гербы  на дверцах кареты,  вензеля,  вышитые в уголке носового
платка,  ливреи лакеев,  роскошь и блеск старинного дворянства. Раньше Ана
стремилась  восторжествовать  над  доном  Энрике,  заполучив  его  себе  в
поклонники. Теперь она хотела заполучить его в мужья.


                                   III

                                 ИНДИАНО

     В те времена одним из самых заметных людей в Мехико был дон Диего  де
Альварес,  известный  в  городе  под  прозвищем  Индиано.  Он  был холост,
сказочно богат,  щедр,  любил повеселиться и  слыл  в  обществе  блестящим
молодым человеком.
     Дону  Диего было  около тридцати лет,  лицо его  выдавало несомненную
принадлежность к  чистой индейской расе.  Стройный,  сильный,  с  гладкими
черными  волосами и  бронзовой кожей,  безбородый,  с  тонкими усиками над
губой, он казался прямым наследником Монтесумы.
     Индиано приехал в Мехико богачом, но никто не знал его прошлого. Одни
говорили,  будто он родом из внутренних провинций,  другие -  из Антекеры,
третьи -  из Семпоалы или с берегов Грихальвы, а иные были уверены, что он
явился с  Кубы  или  Эспаньолы.  Сам  дон  Диего не  пускался ни  в  какие
объяснения,   и  его  прошлое  было  окутано  тайной.  О  нем  создавались
невероятные легенды, что только способствовало его успеху у женщин.
     Несмотря на разноречивые слухи и  пренебрежение,  с  каким относились
тогда  к   индейцам,   богатство  дона   Диего  заставило  умолкнуть  всех
недоброжелателей,  и  он  был с  почетом принят в  высшем обществе Мехико.
Только вице-король и  вице-королева,  не  отказавшись от  своих  сомнений,
проявляли  подозрительность и  продолжали  следить  испытующим  взором  за
всеми, даже самыми невинными поступками Индиано.
     Дон  Диего  принадлежал к  наиболее пылким поклонникам доньи  Аны,  и
он-то  лишился  и  ее  благосклонности,  когда  любовь  красавицы завоевал
молодой наследник рода  Торре-Леаль.  Между  обоими претендентами сразу же
вспыхнуло соперничество.  Разжигаемое равнодушием дамы к  одному из  них и
благосклонностью к другому,  соперничество это вскоре превратилось в лютую
ненависть, и оба, затаившись, ждали только случая, чтобы найти ей выход.
     Однажды дон Энрике публично похвалился тем, что похитил сердце дамы у
соперника,  а  тот  гордо  объявил,  что  первым  властелином несравненной
красавицы был он. Неосторожные слова, подхваченные еще более неосторожными
друзьями,  сделали невозможным всякое примирение.  Дон  Диего  готовился к
мести, и Энрике, зная это, был все время настороже.
     Донья Ана, пользуясь мудрыми советами своей матушки, изменила тактику
по отношению к возлюбленному.  Иногда ему по нескольку дней не удавалось с
ней  встретиться,  и  в  конце концов он  поверил,  что  между ними  стоят
непреодолимые преграды.  Разумеется,  все эти маневры не  могли не оказать
желаемого действия,  и  вскоре дон Энрике,  который начал домогаться любви
доньи Аны только из прихоти, был страстно влюблен. А попав в расставленные
сети,  мужчина,  как бы  он  ни был умен,  как бы ни гордился своей волей,
будет,  как дитя,  подчиняться всем желаниям любимой женщины,  не понимая,
что  его  обманывают,  и  с  гневом  отвергая уговоры  друзей,  пытающихся
предостеречь его.  Всю  свою жизнь он  отдаст этой женщине,  которая может
стать для него либо спасением, либо гибелью. Жертвами этой ужасной болезни
сердца обычно становятся или  старики,  или  так называемые светские люди.
Дон Энрике и  дон Диего захворали опасным недугом одновременно,  и страсть
их  была обращена на  одну и  ту  же  женщину.  Дон Диего внезапно утратил
любовь  доньи  Аны,  на  пути  страсти  дона  Энрике  возникли неожиданные
преграды, и эти перемены, казалось, еще больше воспламенили обоих.
     Дон  Энрике чувствовал себя  способным на  любую жертву ради Аны,  но
мысль о женитьбе на ней казалась ему кощунством.  Ни за что на свете он не
отказался бы от этой женщины, однако понятия о чести рода, внушенные ему с
детства,  делали для  него  невозможным брак с  дочерью даже не  сельского
идальго,  а торговца,  да еще легкомысленной кокеткой, весьма благосклонно
относившейся к своим бесчисленным поклонникам.
     Близилось тринадцатое августа - день святого Ипполита, и город Мехико
готовился  пышно  отпраздновать  годовщину  падения  империи   ацтеков   и
вступления  Кортеса  в Теночтитлан.  Дамы готовили наряды и драгоценности;
молодые люди собирали  конные  отряды  для  участия  в  процессии;  жители
заранее  украшали  фасады своих домов.  На улицах,  по которым должны были
торжественно  пронести  знамя  завоевателя,   воздвигались   помосты   для
зрителей.  Даже в храмах собирались отметить день славы для испанцев, день
траура и печали для индейцев.  В народе толковали,  что Мехико никогда еще
не  видывал подобной роскоши.  Капитул и местные власти решили в этом году
затмить  всех  своих  предшественников,  все  было  призвано  доказать  их
верность и преданность его величеству - музыка и конные состязания, балы и
празднества, восхваления и шутовство.