удет
сил снова подняться.
   Мастер Виль больше чем когда бы то ни было проклинал  свою  сумасшедшую
затею и свое честолюбие и уже  тосковал  по  скромной  должности,  которую
занимал  в  Нельсонс-Фонтейне.  Теперь  это  уже  был  не   самоуверенный,
подталкиваемый радужными надеждами сыщик, чьему имени предстояло вскорости
прогреметь вплоть до самой метрополии.  Теперь  он  охотно  согласился  бы
снова подставить себя под шуточки коллег, лишь бы ему дали вернуться в  их
среду. Да что там - за стакан воды  он,  Вильям  Саундерс,  сам  пошел  бы
выполнять теперь все работы вместо с разными проходимцами,  приговоренными
к принудительным работам.
   Совсем другое  дело  его  преподобие.  Вот  кого  не  покидала  мрачная
энергия. Казалось - по крайней мере, внешне, - что  этому  человеку  чужды
обычные человеческие потребности. Он говорил мало, никогда не жаловался  и
только  шагал  и  шагал.  Спутники   не   переставали   восторгаться   его
непреклонной твердостью и, по простоте, приписывали ее  одной  только  его
горячей вере, не подозревая,  конечно,  с  кем  имеют  дело.  Каждую  ночь
мерзавец  ненадолго  отлучался  к  своим  чернокожим  сообщникам,  которые
следовали за караваном на небольшом расстоянии, и получал от них  продукты
и воду, отсутствие которых так тяжело переносили несчастные  французы,  их
проводник и полицейский.
   Единственное, что интересовало лжемиссионера, были  сокровища  кафрских
королей. Он мысленно  переносился  на  Замбези.  Там  он  видел  сверкание
драгоценностей,  обладание  которыми,  как  он  рассчитывал,  должно  было
принести ему и его  сообщникам  вожделенное  богатство.  Он  находил,  что
смерть делает свое дело слишком медленно. Он  охотно  помог  бы  курносой,
чтобы поскорей завладеть картой, находившейся у одного из трех  французов.
Он только не знал, который именно из них держит при себе этот  драгоценный
документ.
   Ни Альбер, ни Жозеф, ни Александр не делали ни малейшего намека на цель
своего путешествия, и бандит никогда ничего не заподозрил бы, если  бы  не
рассказы бура Клааса. Он и не думал, что его  сообщники  убьют  французов.
Напротив, для него не было исключено, что,  будучи  людьми  осторожными  и
искушенными, французы и вовсе не взяли карты с собой. Они могли  тщательно
ее изучить и хорошо запомнить, так, чтобы, придя на место, уметь  обойтись
без нее.
   Их не только не следовало убивать, но, если нынешнее тяжелое  положение
затянется, надо будет даже помочь им.
   И  так  как  всему  приходит  конец,  даже  страданиям,  то,  дойдя  до
предельного  изнеможения,  путники  увидели  бушменский  крааль.  Мужчины,
должно быть, ушли на охоту, а у женщин и  детей  появление  белых  вызвало
обычный страх, смешанный с любопытством.
   Зуга, крепкий, точно он  был  сделан  из  бронзы,  перенес  все  тяжкие
лишения относительно легко. Он поддерживал Александра, который еле волочил
ноги. Обращаясь к женщине, которая толкла  просо  в  ступе,  он  два  раза
умоляющим голосом сказал ей:
   - Метце! Метце! (Воды! Воды!)
   Женщина  подняла  голову.  В  глазах  у  нее   промелькнуло   выражение
сострадания, но она быстро его подавила, даже как будто  устыдилась  этого
непроизвольно обнаруженного чувства, и с усердием продолжала работать.
   - Женщина, - сказал проводник, -  этот  белый  человек  -  друг  черных
людей. Он и его спутники - такие же  люди,  как  Дауд.  Они  не  уводят  в
рабство воинов пустыни. Они накормили воинов Калахари, которые умирали  от
голода. Дай им напиться.
   У Александра подкашивались ноги. Его могучий организм был  сломлен,  он
был обречен на гибель. Альбер и Жозеф бредили, мастер  Виль  хрипел.  Один
только лжемиссионер смотрел на всех своими бесстрастными и  пронзительными
глазами.
   - Женщина, - повторил Зуга, - дай пить этим белым. Я отдам за  них  мою
кровь.
   Бушменка молча поднялась, вошла в шалаш  и  вернулась  через  несколько
минут, неся две скорлупы страусовых яиц,  наполненные  свежей,  прозрачной
водой.
   Путники пили жадно. Но проводник отмерил каждому недостаточную  порцию.
Вернувшись  к  жизни,  они   едва   были   способны   пробормотать   слова
благодарности и тотчас заснули свинцовым сном.
   Не прошло и часа, как этот целительный сон был  прерван  пронзительными
криками. Две женщины склонились над ребенком,  который  кричал,  показывая
ногу.
   - Что случилось? - спросил Александр.
   Одна из женщин, как раз та самая, которая дала  им  пить,  смотрела  на
бедного малыша, и глаза ее наполнились слезами.
   - Он укушен, - наконец с трудом выговорила женщина.
   Затем  она  взяла  ребенка  на  руки  и,  страстно  его  целуя,  подала
европейцу.
   У малыша уже опухла ножка, и на месте укуса, на светло-коричневой коже,
образовалось серое пятно. Две капельки крови, как два рубина,  просочились
из двух маленьких ранок.
   - Это змея пикаколу, - с грустью пробормотал Зуга. - Сам Дауд  не  знал
средства против этого укуса. Женщина, твой ребенок умрет.
   В это время из одного шалаша вышел старик. Он холодно осмотрел рану  и,
покачивая головой, подтвердил:
   - Пикаколу...
   Ничего больше он не сказал и лишь молча  следил  за  быстрым  действием
яда. Нога у ребенка распухала и распухала и бледноватое пятно подымалось к
бедру.
   Мать сидела на земле. Она молча плакала крупными  слезами  и  судорожно
прижимала к себе малыша, который издавал душераздирающие крики.
   - Ты уверен, что умрет? - спросил Александр.
   - Через полчаса. Против укуса пикаколу средств нет.
   - Клянусь, эта несчастная женщина имеет  слишком  много  прав  на  нашу
благодарность. Я попробую заплатить ей наш долг... Альбер, - обратился  он
к своему другу, - у нас нет никаких  прижигании,  и  я  не  вижу  хотя  бы
жаровни с углями. Высыпь мне порох из одного патрона. А  ты,  Зуга,  скажи
женщине, что я попытаюсь вырвать ребенка  из  лап  смерти,  но  ему  будет
больно.
   Мать отдала  малыша  беспрекословно  и  устремила  на  белого  человека
взгляд, полный нежности и доверия.
   Из своего дорожного прибора Александр достал ланцет,  сделал  на  месте
укуса два крестообразных надреза, раздвинул края  и  нажал,  чтобы  выжать
кровь, которая все не вытекала.
   Затем после секундного колебания он  взглянул  на  эту  скорбную  мать,
увидел жаркую мольбу в ее глазах, полных слез,  и  посмотрел  на  ребенка,
которого сотрясала страшная судорога.
   Альбер как будто угадал, что переживает его  друг,  и  у  него  сжалось
сердце. Он побледнел, но не сделал ни малейшего движения, чтобы остановить
сопряженную со смертельным риском безумную попытку Александра.
   Превозмогая страх, Александр прильнул ртом к  одной  из  ранок  и  стал
отсасывать кровь, время от времени сплевывая покрасневшую слюну.
   Напрасно пытались вмешаться и его преподобие и полицейский.
   Не слушая их и не отвечая им, Александр прильнул ко второй ранке и стал
из нее также отсасывать отравленную кровь. Решив, что отсосано достаточно,
он повернулся к Альберу:
   - Порох! Высеки огонь! Зажги трут...
   Альбер все предвидел и все приготовил.
   Александр крепко зажал раненую ножку, насыпал немного пороху на одну из
ранок и поднес трут, каким они обычно пользовались  для  разжигания  огня.
Порох вспыхнул, поднялось белое облачко,  запахло  жженым  мясом.  Ребенок
корчился и кричал.
   - Хорошо! Давай дальше!
   В два приема он  повторил  ту  же  операцию,  но  обращая  внимания  на
отчаянные крики маленького пациента.
   Несчастная бушменка  снова  подняла  свои  заплаканные  глаза  и  снова
взглянула на француза нежным и глубоким взглядом. Француз понял  ее  немой
вопрос.
   - Надейся, женщина, - сказал он мягко. - Твой ребенок будет  жить.  Его
прервал внезапный раскат саркастического  хохота,  за  которым  последовал
нечеловеческий крик.
   Александр резко повернулся, как  если  бы  сам  наступил  на  змею.  Он
остолбенел, увидев чернокожего с тяжелой колодкой на шее, который со  всех
ног бежал к ребенку. Малыш уже тем временем перестал плакать. Негр схватил
его на руки и, громко крича, стал сжимать в объятиях.
   Тут снова раздался смех, похожий на скрежет пилы, и длинный бич из кожи
гиппопотама, опустившись на спину  несчастного  бушмена,  оставил  на  ней
кровавую полосу.



        10

   Работорговцы. - Что такое чамбок. - Так ему и следует! - Искупление.  -
Благодарность - добродетель чернокожих. - Праздник в краале. -  Пирушка  у
туземцев. - Корни, стрекозы, гусеницы, ящерицы,  черепахи,  и  лягушки.  -
Остроумное устройство печи. - Пиво в плетенке. - Приготовления  к  большой
охоте.

   Европейцы  были  поглощены  наблюдением  за  героическим   и   безумным
поступком Александра, а мать умиравшего ребенка  была  целиком  во  власти
своего горя и своей надежды,  поэтому  никто  не  заметил,  какая  мрачная
процессия  неожиданно  показалась  в   долине,   направляясь   в   сторону
беззащитного крааля. Человек пятьдесят  негров  с  закрученными  за  спину
руками и с ногами, связанными, как  у  приговоренных  к  смерти,  медленно
плелись под конвоем вооруженных до  зубов  мулатов  со  зверскими  лицами.
Несчастные  негры  изнемогали  от  усталости  и  умирали  от   жажды.   Из
утонченного варварства их привязали за шею по двое к одному бревну  в  три
метра длины и с развилками на обоих концах.  Прикрепленные  друг  к  другу
этим двойным ярмом, негры были лишены возможности повернуться или хотя  бы
повернуть  голову.  Так  они  и  плелись,  спотыкаясь  на   каждом   шагу,
безжалостно подгоняемые чамбоком [чамбок - бич,  которым  погоняют  волов:
это полоска кожи гиппопотама или носорога длиной  в  два  метра,  толщиной
сантиметра  в  четыре  у  рукоятки   и   постепенно   сужающаяся;   чамбок
предварительно   хорошо   просушивают,   затем   обрабатывают   деревянной
колотушкой, после чего он  получает  удивительную  прочность  и  гибкость;
средней силы удар, нанесенный быку, вырывает у  него  шерсть  и  оставляет
след,  который  держится  целый  день  (прим.авт.)].  В  довершение  всего
несколько женщин, несших за спиной маленьких  детей,  были  также  скованы
попарно и подвергались тому же бесчеловечному обращению.
   Подлые барышники, которые перегоняли это человеческое стадо, были одеты
по-европейски: они носили куртки и бумажные штаны, широкополые  соломенные
шляпы  и  сапоги  со  шпорами.  Их  лица,  на  которых  застыло  выражение
жестокости, были бы страшны, даже если бы с ними пришлось повстречаться  в
стране цивилизованной. А уж в этой дикой и заброшенной пустыне они были до
того омерзительны, что и рассказать трудно.
   Александр, Альбер, Жозеф и даже мастер Виль  не  могли  поверить  своим
глазам. Как! В XIX веке, в нескольких переходах от английских владений еще
встречаются злодеи, занимающиеся  возмутительной  торговлей  людьми?  И  в
жилах этих чудовищ  течет  наполовину  кровь  тех  самых  черных  народов,
которыми они торгуют, и наполовину кровь белых! Какая мерзость!
   Александр,  еще  чувствовавший  на  себе   молчаливый   взгляд   матери
спасенного им ребенка, внезапно ощутил  приступ  того  бешеного  гнева,  с
каким не умеют совладать люди,  обычно  спокойные.  Только  что  он  смело
рискнул  собой,  чтобы  спасти  жизнь  ребенка.  Он   не   мог   сохранить
хладнокровие, когда его самоотвержению был брошен такой вызов.
   Этот негр, который завыл после удара бичом, но  лицо  которого  все  же
сияло сверхчеловеческой радостью,  не  мог  быть  никем  иным,  как  отцом
спасенного малыша. Своими зоркими глазами сына природы он издалека увидел,
что  здесь  происходит,  и  понял  великодушный  поступок  белого.  Сделав
отчаянное усилие, он сломал  свое  ярмо  раба  и  подбежал  к  ребенку.  А
конвоир-мулат, делая вид, что заподозрил попытку  к  бегству,  безжалостно
вытянул его чамбоком и рассмеялся, когда улыбка радости  несчастного  отца
смешалась со слезами и с кровью.
   На француза это зловещее веселье подействовало, как пощечина. Он  резко
выпрямился во весь свой гигантский рост, подскочил к насильнику, вырвал  у
него чамбок и так хватил его этим самым чамбоком по скотской роже, что тот
сразу облился кровью.
   - Это белый из Европы! - пробормотал мулат сдавленным  голосом.  -  Это
настоящий белый!
   - Да, мерзавец, я белый, и я европеец, и ты мне сейчас за все ответишь!
На колени, презренная тварь! На колени перед всеми этими  людьми,  которых
ты лишил свободы!
   Крик радости вырвался у чернокожих, когда они  увидели,  что  возмездие
близко.  Но  другие  работорговцы,  сообразив,  что  положение  становится
угрожающим, приготовились к борьбе.
   - Бросить оружие, или я сейчас же застрелю этого мерзавца!  -  приказал
им неумолимый мститель. - Альбер, Жозеф, возьмите их на мушку!  И  пулю  в
лоб тому, кто шевельнется.
   Когда работорговцы увидели, что на них смотрят стволы  крупнокалиберных
карабинов, рассчитанных на слонов, они поняли, что белые незнакомцы держат
их жизнь в руках. Тогда они побросали ружья на землю.  И  хорошо  сделали,
потому что оба наших каталонца, Альбер и Жозеф, были  в  таком  состоянии,
что еще немножко, и они бы застрелили работорговцев, как гиен.
   Пусть не удивляется читатель, что три  случайных  человека  смогли  так
сразу отбить у мулатов всякую охоту к сопротивлению. Надо знать, как велик
у этих первобытных народов престиж чистокровных белых, насколько  он  выше
престижа людей со  смешанной  кровью,  особенно  тех,  кто  происходит  от
португальцев и туземных женщин.  Эти  презренные  полукровки  бесчеловечно
жестоки в обращении со своими, но  один  лишь  вид  европейца  внушает  им
почтение.
   - А теперь, - сказал Александр, - освободите-ка этих людей, которых  вы
хотели угнать! Развяжите их! И живей!
   Покуда у мулата страдала только шкура, он молчал. Но когда под  угрозой
оказался его карман, он заволновался и  попробовал  торговаться.  Жадность
сильнее страха.
   - Но позвольте, белый сеньор, эти люди принадлежат мне. Я купил их... И
дорого за них заплатил... Я их купил у родного брата царя Сикомо. Я должен
доставить их на Вааль, бурам. Им там будет очень хорошо. Смотрите, как они
здесь несчастны, в этой пустыне, где нечего ни пить, ни есть...  А  там  о
них будут заботиться. Вот что, белый сеньор, если вы хотите  купить  их  у
меня, я их уступлю вам без всякой наживы.  Не  захотите  же  вы  этак  вот
разорить бедного человека, я надеюсь. Вы  мне  заплатите  за  них  сколько
хотите и когда хотите. Слово белого человека свято.
   - Ах, трижды мерзавец! - воскликнул Александр, которому эта беседа  уже
начала надоедать. - Ну погоди же, я тебе заплачу сейчас же!  И  с  лихвой!
То, что ты получил от меня чамбоком по роже, пока только задаток.  Подожди
минуту, сейчас мы произведем полный расчет.
   Он поднял чамбок, который все время судорожно сжимал в руке, и стал так
добросовестно обрабатывать шкуру негодяя,  что  тот,  задыхаясь,  запросил
пощады и милости.
   - Развяжи этих людей, - приказал ему Александр.
   Несчастные невольники, почуяв свободу и видя, что их враги обезврежены,
стали  кричать  от  радости.  Некоторые  пытались  поломать  свое  "бревно
рабства",  как  здесь   называют   деревянные   колодки,   надеваемые   на
невольников.
   Освободитель, желая, чтобы его приказание было  выполнено  в  точности,
сделал неграм знак не шевелиться. Затем он  взял  за  ухо  мулата,  тяжело
дышавшего после полученной  трепки,  и,  поведя  его  по  рядам,  заставил
развязать одного за другим всех невольников, и в  первую  очередь  женщин.
Альбер и Жозеф, держа в одной руке большие  кухонные  ножи,  другой  рукой
схватили каждый по одному мулату, и  даже  мастер  Виль  схватил  здоровой
рукой пятого  и  поволок  его,  несмотря  на  сопротивление.  Один  только
преподобный  довольно  растерянно  смотрел  на  шестого  мулата.  Но  этот
последний, видя, что все его сообщники поневоле покорились  и  развязывают
путы на невольниках, подчинился беспрекословно. Он был счастлив, что  дело
обошлось для него без проклятого ремня.
   Не прошло и пятнадцати минут,  как  справедливость  восторжествовала  -
невольники получили свободу. Колодки были свалены в кучу, а Зуга, угадывая
мысль белых, развел костер и бросил  "бревна  рабства"  в  огонь.  Бушмены
затеяли  бешеную  пляску,  на  которую  шестеро   работорговцев   смотрели
разочарованно и понуро.
   - Вы нарушили самые  священные  права  человека!  -  строго  сказал  им
Александр. - Вы лишили этих людей свободы. Я  мог  бы  отдать  вас  им  на
растерзанно, но мы судьи, а не палачи. Я ограничусь тем, что отберу у  вас
оружие. Идите на все четыре стороны. Где-нибудь вы свою  воровку  найдете.
Марш!..
   Мулаты были подавлены. Они  робко  поглядывали  на  бушменов,  которые,
вероятно, с удовольствием разорвали бы  их  на  куски.  Опустив  головы  и
побросав все свое оружие, они медленно удалились.
   Александр позвал проводника.
   - Собери все эти ружья, сабли, ножи, раздай людям - пусть у  них  будет
чем защищать свою жизнь и свободу.
   Затем  он  резко  обернулся,  почувствовав  какое-то  теплое  и  мягкое
прикосновение к своей руке. И тотчас лицо его, доселе  бледное  от  гнева,
осветилось доброй улыбкой: он увидел бушмена и его жену, склонявшихся  над
заснувшим ребенком.
   Бушмен весь сиял от счастья. Тихие слезы текли по его лицу, и он их  не
сдерживал. Одна из этих жемчужин, в тысячу раз более ценная, чем настоящий
жемчуг, и упала Александру на руку.
   Тут раздался веселый голос Жозефа:
   - Карай! Теперь, когда бся эта падаль ушла, а доврые вушмены  бернулись
домой, можно немного и побеселиться! Не прабда ли, месье Альвер?
   И действительно, в этот день в краале был праздник.  Бушменам  хотелось
достойным образом чествовать своих белых заступников.  На  стол  поставили
все, что было, и европейцы  увидели  такие  яства,  существования  которых
никогда и не подозревали.
   Много было блюд не только странных, но  даже  таких,  на  которые  наши
друзья поглядывали с опаской. Сначала пошли  вкруговую  красивые  тарелки,
искусно сплетенные из трав и наполненные  зелеными  гусеницами  "лапанес",
которые имеют до десяти сантиметров в длину. Бушмены набросились на них  с
жадностью. Затем гостям подали второе  блюдо.  Это  были  личинки  некоего
крылатого насекомого, покрытые сладковатой  слизью.  Насекомое  называется
"мопанес". Этим именем туземцы обозначают, собственно, дерево, на  котором
данное насекомое живет. Европейское название дерева - баугиння. Оно  очень
красиво, но обладает странной особенностью, вследствие которой его  листья
дают мало тени. В жаркие часы дня они свертываются и подставляют солнечным
лучам только жилки. А в складках этих листьев находит себе приют маленькое
съедобное насекомое. Жареные кузнечики, эти  воздушные  креветки,  как  их
шутливо назвал Альбер, имели у наших европейцев немного больший успех. Вид
больших сушеных  ящериц,  сухих,  как  вяленая  треска,  вызвал  у  Жозефа
тошноту. Зато он налег на восхитительный корнеплод,  имеющий  до  метра  в
окружности. По-бушменски он называется "маркуэ". Его сочная и  питательная
мякоть тает во рту и напоминает сметану. Затем ели "камерос" и  "киамало",
похожие на картошку, но сладкие. Они были поданы в вареном виде,  и  люди,
которые несколько дней не видели никакой горячей пищи, ели их с аппетитом.
   Белые не соблазнились ни гусеницами, ни  ящерицами,  ни  личинками,  но
отдали честь питательным растениям и были  уже  сыты,  когда  торжественно
внесли новое блюдо. Восхитительный запах, который оно издавало,  стал  еще
больше  раздражать  аппетит,  так  что   лакомства   вегетарианские   были
отставлены.
   Альбер без всякой церемонии поднял крышку с блюда, на котором легко мог
бы поместиться средней величины теленок. Там оказалось штук шесть черепах.
Они были приправлены ароматичными травами  и  варились  вместе  со  своими
панцирями.
   - Браво! - воскликнул каталонец. - Конечно, и ящерица - друг  человека,
но но в вареном