ться отсюда.
   Никакого ответа.
   - Вы меня слышите, сударыня? Не бойтесь: вам ничто не грозит.
   Обе пленницы хранили презрительное молчание.
   - Ладно, ладно! - проворчал Клаас и ушел. - Потом посчитаемся. Клянусь,
Корнелис и Питер были правы! Черт меня побери, если  я  не  заставлю  себя
слушать! Надо было  опрокинуть  фургон  в  речку  и  подмочить  бочонок  с
порохом, хотя бы даже погибли эти две тигрицы.
   Ночь наступила сразу, без сумерек. Она, как черное покрывало, свалилась
на реку, на долину, на лес. Клаас снял с себя  кожаную  куртку,  шерстяную
рубашку, разулся. На нем остались одни  только  узкие  рейтузы.  Тогда  он
вскрыл бурдюк, набрал полные пригоршни жира и обильно  смазал  себе  лицо,
туловище, руки и ноги и даже единственное свое одеяние.
   - Вот так! - сказал он. - Хорошо! Теперь, если я даже попаду в  засаду,
черта с два им удастся схватить меня. Я  выскользну  у  них  из  рук,  как
угорь, и никакая сила меня не удержит.
   Он заткнул оба револьвера себе за пояс и прихватил кривой нож,  похожий
на мексиканский мачете. Затем с легкостью, какой нельзя было и ожидать  от
такого увальня, он перескочил через  забор  и  исчез,  оставив  фургон  на
милость божью.
   По мере того как он приближался к месту  расположения  врагов,  которые
при фантастическом свете костров готовили себе ужин, шаг  его  замедлялся.
Клаас взял свой нож в зубы, растянулся на траве и пополз с гибкостью кота,
не дыша и производя не больше шума, чем змея, устремляющаяся в засаду.  Он
прокладывал себе дорогу руками среди сухой травы так, что не слышно  было,
как ломался сухой стебелек; он скользил по тропинкам,  которые  протоптали
дикие  звери,  использовал  всю  свою  ловкость  сына  природы  и  наконец
добрался-таки до своих врагов. Одни лежали, другие сидели во круг костра и
жарили мясо, покуривая отвратительный табак, который здесь на вес золота.
   Разговор  шел  оживленный,  и  говорили,  разумеется,   о   создавшемся
положении и о событиях, которых можно было ожидать назавтра.
   - Нет, вы только подумайте, - сказал  один,  -  этот  чурбан  хотел  бы
забрать себе весь клад!..
   - Клад? А вы уверены, что он действительно  существует,  этот  клад?  -
спросил какой-то скептик.
   - Да вы с ума сошли! - загремел хор оптимистов. - Все  только  об  этом
кладе и говорят! Такое богатство! Можно было бы купить всю колонию!..
   - А женщины?.. Там есть женщины, в  фургоне.  Когда  повесим  бура,  мы
женщин разыграем. На ножах.
   - Я предпочитаю добрую пригоршню алмазов...
   - А кто сказал, что эта скотина развозит  настоящих  женщин?  Вероятно,
это какие-нибудь голландские судомойки...
   - Еще чего!.. Это чистокровные англичанки, друг мой. Настоящие леди. Вы
видели, как он оберегал фургон, когда мы гонялись за Смитом?
   - Это верно.
   - Вы их не видали?
   - Нет, но мне говорили Корнелис и Питер.
   - Это его братья?
   - Братья. Но они страшно злы на него.
   - Ничего себе семейка! Братья, а готовы убить один Другого!
   - А вам-то что? Поделим их наследство!
   - Смотрите на них! Вот они о  чем-то  горячо  беседуют  с  миссионером,
который свалился к нам на прииск несколько дней назад. По-моему,  зловещая
птичка.
   Клаас, который невозмутимо слушал весь этот  разговор,  не  оставлявший
никаких  иллюзий  насчет  намерений  его   врагов,   повернул   голову   и
действительно увидел его преподобие в обществе Корнелиса и Питера.
   Вот они  медленно  отошли  в  сторону  и  остановились  в  самом  конце
освещенной кострами поляны. Клаас не потерял ни одного мгновения. Тем, кто
только что выкладывал свои планы, он предоставил тешиться надеждой, хотя и
придерживался особых взглядов на ее осуществимость, а сам пробрался к тому
месту, где совещались три мерзавца.
   Он не слышал первой части беседы, но вторая оказалась в высшей  степени
интересной.
   - Что касается Клааса, - сказал его преподобие своим трескучим голосом,
напоминающим завывание шакала, - то от него нам надо избавиться.
   - Нет! - грубо возразил Корнелис. - Я не  хочу,  чтобы  его  убили.  Он
старшин в семье, он всегда был нам хорошим товарищем, и его смерть...
   - Да бросьте! - перебил его Питер. - Вы тоже  начинаете  заводить  себе
предрассудки, Корнелис. А я такой человек: если мне мешают, я  не  смотрю,
родственник это или чужой человек. Бац! - и  готово,  его  нет!  По-моему,
лучшего и придумать нельзя.
   - Но Клаас вам не мешает.
   - Он захочет четвертую часть клада. А я считаю, что лучше делить на три
части, чем на четыре.
   - Питер, вы сошли с ума! Вы говорите о трех частях... А вся эта  орава,
которая нас сопровождает?..
   Его преподобие рассмеялся:
   - Честное слово, я еще не видал такого дурака, как этот Корнелис!
   - Послушайте, старый английский каналья, вам хочется, чтобы я сделал из
вас котлету?
   - Ну-ка, попробуйте, идиот! Скотина!  Я  вас  не  боюсь!  Попробуйте-ка
поднять на меня руку!
   - А кто мне помешает?
   - Вот это!
   И лжемиссионер извлек из внутреннего  кармана  своего  сюртука  измятую
грязную тряпку, отдаленно напоминавшую платок.
   - Вы смеетесь?! - обиделся Корнелис.
   - Вообще говоря, да. Но в данный момент я вполне серьезен, как человек,
знающий местонахождение  клада,  который  одинаково  сводит  с  ума  таких
дикарей, как вы, и даже людей цивилизованных вроде меня.
   - Неужели эта тряпка...
   - Эта  тряпка  -  карта  местности,  где  закопаны  сокровища  кафрских
королей.
   Клааса, притаившегося за деревьями, подбросило, точно он получил  заряд
дроби в бок.
   - Карта?.. Вы имеете карту? - задыхаясь, спросил Корнелис.
   - Тише, животное! Вы хотите, чтобы нас  услышали?  Я  не  имею  в  виду
делиться с ними...
   - Но позвольте-ка, вы надеетесь при помощи этой тряпки найти...
   - Я не надеюсь - я уверен.
   - Тогда я, конечно, понимаю, что вам не хочется делиться  с  Клаасом  и
другими...
   - Но как же вы ее раздобыли, эту тряпку?
   - Благодаря великодушию Клааса.
   - Нет, право же, брат сошел с ума.
   - Позвольте! Дайте мне объясниться. Эту карту раздобыл для меня  Клаас,
но он этого и не подозревает!..
   - Расскажите по порядку.
   - Вот вам все в двух словах. Клаас только что убил  наповал  одного  из
тех крикунов, которые хотели напасть на фургон. Вы видели, как я  бросился
к этому человеку, якобы для оказания помощи...
   - Но он в ней не нуждался, потому что Клаас стреляет метко.
   - Верно. Бедняга и вздохнуть  не  успел,  как  был  убит.  А  я  достиг
известного искусства в обшаривании карманов моих  ближних.  Я  использовал
это умение и на сей  раз  и  в  один  миг  взял  на  учет  все  наследство
покойного. И в следующий миг я переложил содержимое  его  карманов  в  мои
собственные. Я старался не пренебречь ничем, потому что у этих людей  есть
милая манера держать целые состояния в  самых  гнусных  тряпках.  И  я  не
ошибся. Я с первого же взгляда узнал эту карту местности. Ведь  ради  нее,
только ради того, чтобы завладеть  ею,  я  целых  три  месяца  тащился  за
французами. Не знаю, как она попала к тому чудаку, которого ухлопал Клаас.
Важно, что сейчас она у меня.
   - Если я не ошибаюсь, - заметил после минутного размышления Корнелис, -
покойник, которого вы так своевременно обворовали, сам  украл  ее  у  того
человечка, который кокнул американца Дика.  Я  очень  хорошо  помню,  что,
когда его носили на руках, один субъект шарил у него по карманам.
   - Что из этого? Для нас сейчас самое главное -  раскланяться  с  нашими
скотами и, не задерживаясь, поспешить в те места,  которые  обозначены  на
карте.
   - Скажите, - довольно наивно перебил его Питер, - а если бы нам взбрела
в голову фантазия не допустить вас к участию в дележе?
   Его преподобие медленно поднял свои вялые веки и  уставился  на  Питера
пронзительным взглядом укротителя.
   - Вы этого не сделаете по двум причинам. Во-первых, вы оба неграмотны и
без меня в этой карте не разберетесь.
   - Во-вторых?
   - Во-вторых, в одном из карманов  убитого  лежал  заряженный  револьвер
системы "Нью-кольт". Когда мы откопаем клад и вы попытаетесь  надуть  меня
при дележке, я пристрелю вас обоих.
   - Руку, ваше преподобие. Вы - мужчина!
   - Итак, все ясно. Мы сию же минуту уходим отсюда,  и  пусть  Клаас  сам
возится с этой оравой, когда кончится срок перемирия. Завтра  на  рассвете
мы будем у водопада, то есть в нескольких шагах от цели.
   Когда Клаас услышал этот откровенный разговор, его охватило  бешенство.
У таких медлительных людей, как он, бешенство особенно опасно, потому  что
оно удесятеряет их силы.
   Была  минута,  когда  ему  хотелось  броситься  на  трех  мерзавцев   и
размозжить им головы раньше,  чем  они  опомнятся.  Но  это  привлекло  бы
внимание всех остальных. Не лучше ли будет следовать за ними по пятам, шаг
за шагом, и, внезапно появившись в момент дележки,  потребовать  четвертую
часть? Но для этого пришлось бы оставить обеих пленниц в фургоне, то  есть
на милость той оравы!.. Тяжелая  борьба  происходила  у  Клааса  в  мозгу.
Жадность была побеждена.
   Клаас  сделал  над  собой  энергичное  усилие,  подавил   свою   злобу,
успокоился и негромко пробормотал:
   - Ладно. Ступайте вперед. Проложите мне дорогу, а я приду, когда  будет
нужно.
   Он медленно обогнул поляну и бивуак своих врагов и  вскоре  очутился  у
подножия скал, поросших эвфорбией.
   Ночь была темная, но сияли звезды, и этого было  достаточно,  чтобы  он
мог взяться за работу.
   У его ног дремал ручеек. Тихие воды едва текли  по  каменистому  руслу.
Клаас опытной рукой подрезал молочай,  всячески  остерегаясь  уколоться  о
шипы или прикоснуться к ядовитому соку, который лился из каждого  надреза.
Стебли  падали,  скользили  по  скалам  и  сваливались  в  речку,  обильно
примешивая к воде свои ядовитые соки.
   Почти вся ночь ушла на эту мрачную работу. Оставался  какой-нибудь  час
до рассвета, когда Клаас благополучно вернулся в фургон.
   Веря в успех своего замысла, он терпеливо ожидал развязки.
   Когда люди ведут жизнь, полную приключений, они  не  имеют  обыкновения
долго предаваться усладам сна. В пустыне встают рано; там  не  знают,  что
такое борьба с подушкой, хотя бы потому, что подушкой обычно служит охапка
травы, или полено, или  камень.  Веселые  крики  приветствовали  появление
солнца  из-за  холмов.  На  бивуаке  все  стали  встряхивать  друг  друга,
расталкивать спящих,  и  через  минуту  вся  полян  ка  наполнилась  шумом
голосов, песнями, бранью.
   Всюду, где преобладают  англичане,  -  в  Канаде,  как  и  в  Индии,  в
Австралии, как и в  Африке,  -  люди  перенимают  у  граждан  Соединенного
Королевства их правила гигиены.
   Если поблизости есть вода, день непременно начинается с общего купания.
Так было и на сей раз. Но надо  было  торопиться.  Все  быстро  разделись,
сложили одежду на прибрежном песке и,  порезвившись  немного,  ринулись  в
воду.
   Тут были все без исключения, и не без причины. Каждый боится воровства,
и никто но хочет, чтобы рылись в его вещах. Поэтому вошло в обычай,  чтобы
никто не оставался на берегу, когда решено купаться.
   Зловещая тишина внезапно сменила веселые крики и шутки, затем  раздался
страшный вопль и вой бешенства.
   Купальщики почувствовали страшную боль Они прыгали и корчились от боли,
они подносили руки к внезапно  ослепшим  глазам  и,  шатаясь  как  пьяные,
искали берега.
   Дьявольская  выходка  Клааса  имела  страшные  последствия.  Он   успел
вырубить за ночь столько эвфорбии, что буквально вся речка была отравлена.
Опытный глаз заметил бы на поверхности воды зеленоватый налет, который  не
растворяется благодаря своей маслянистости.
   Когда этот разъедающий сок попадает хотя бы только на  кожу,  наступает
распад тканей. Для слизистой оболочки глаз он  особенно  опасен,  так  как
вызывает почти неизлечимое воспаление.
   Таким образом, буру нечего было больше бояться: его  несчастные  враги,
лишенные всякой помощи, были люди обреченные. Их могло спасти только чудо.
Неистовыми воплями они как  бы  давали  знать  Клаасу,  что  их  положение
безвыходно. Бандит потирал руки, бормоча:
   - Ну что, господа европейцы, влопались? Будете в другой раз  звать  нас
белыми дикарями? А теперь вперед! День начался хорошо. Надо поскорей  уйти
из этого проклятого места и пуститься  по  следам  моих  милых  братьев  и
достойного проповедника.
   Клаас пошел запрягать быков, но тут у него самого вырвался крик  ярости
и отчаяния, не менее страшный, чем крики его врагов: все  быки  лежали  на
земле раздувшиеся, как мехи, с угасшими глазами, с высунутыми  посиневшими
языками. Одни были мертвы, другие бились в предсмертных судорогах.
   Подстилкой им служили кучи зеленых веток, на которых не  оставалось  ни
одного листика. Клаас сразу узнал эти обглоданные ветки.
   - Отравили моих быков! - взвыл он, колотя себя кулаками  по  голове.  -
Пока меня не было, им подбросили ветви тюльпа [тюльп (туземцы называют его
"мокун") содержит яд, убивающий быков; на лошадей  этот  яд  не  действует
(прим.авт)]. Ну, я найду виновного! И клянусь, я у него  вырву  сердце  из
груди!
   Раскат грома прервал поток его проклятий. Огромная, черная, как  смола,
туча, окаймленная зловещей медной полоской, поднималась на горизонте и все
больше и больше приближалась. Ее несла на  своих  крыльях  буря.  Валились
деревья, ломались ветви, рвались лианы. Вскоре тяжелые капли  дождя  стали
пронизывать воздух и с плеском падать  в  ручей,  на  котором  поднимались
тысячи пузырьков.
   Раскаты грома слились в один сплошной гул. Молнии сверкали непрестанно,
образуя ослепительное пламя. Казалось, все кругом горит.
   Клаас затрепетал при мысли о возможных последствиях грозы. Ничто ее  не
предвещало, она разразилась с предательской внезапностью,  как  это  часто
бывает в тропиках. Разверзлись  хляби  и  пролились  на  землю  в  обилии,
которое ни с чем сравнить нельзя.
   Скоро речушка раздуется, она  превратится  в  грозную  и  стремительную
реку!
   Опасность возрастала с каждой минутой.  А  фургон  неподвижно  стоял  в
таком месте, которому неизбежно грозило быть затопленным, и  вывезти  его,
было невозможно.
   Беспомощность  довела  Клааса  до  отчаяния,  он  потрясал  кулаками  и
ругался.



        15

   Белые производят на африканских негров странное  впечатление.  -  Жозеф
узнает человека, который его  ограбил.  -  Батоки  и  макололо  потрясены,
увидев двух Александров. - Сэм Смит ставит  условия.  -  Альбер  узнает  о
похищении жены. - Сто тысяч франков за карабин. - Вперед! - Три смельчака.
- Страшная ночь. - Гроза. - Потоп. - Крик ужаса. - Фургон в  опасности.  -
Альбер узнает Клааса.

   Когда жители Африки видят белого впервые,  они  испытывают  страх.  Это
подтверждают путешественники, наиболее заслуживающие доверия, в том  числе
Ливингстон. Характерно, что этот страх разделяют домашние животные.  Когда
белый показывается у крааля, собаки  встречают  его  тревожным  воем.  Они
пугаются так, как если бы увидели призрак, и  бегут,  опрокидывая  все  на
своем пути.
   Даже в тех случаях, когда благодаря частым встречам с путешественниками
то или иное племя уже привыкло к  виду  белокожих,  неожиданное  появление
европейца всегда и неизменно вызывает у них какое-то  необычное  смущение.
Нужно много времени и длительное общение, чтобы чернокожий со всем  свыкся
с белым, стал посвящать его в свою жизнь, в свои  привычки.  Да  и  то  он
испытывает к белому сложное чувство, в котором смешаны и  былой  страх,  и
какая-то робость, и уважение, доходящее до преклонения.
   Обычно путешественники-европейцы не вмешиваются в  междоусобные  распри
отдельных племен, хотя местные вожди  настойчиво  их  об  этом  просят,  а
иногда позволяют себе даже требовать, желая обратить в свою  пользу  страх
перед белыми и в особенности перед их огнестрельным оружием.
   Магопо,  вождь  племени  батоков,  тоже  хотел  заручиться  содействием
белого, чтобы напасть на макололо, вековых врагов своего племени, и не раз
обращался к Александру. Но тот осторожно отклонял эти просьбы, несмотря на
то что хитрый Магопо, обещавший отдать ему сокровища кафрских  королей,  в
конце концов поставил ему условие: участвовать в войне с макололо.
   А Сэм Смит смотрел на вещи по-иному. Войдя в доверие к батокам,  широко
используя свое сходство с Александром, он разыгрывал роль своего  двойника
уверенно и успешно. Он быстро догадался,  что,  как  говорится,  напал  на
золотую жилу, и решил соглашаться на все условия своего хозяина. Вопрос  о
походе против макололо решился сразу, как знает читатель, и войско  должно
было выступить без промедления.
   Магопо, вообще говоря, чувствовал  себя  не  слишком  уверенно,  но  не
сомневался, что победит, если рядом с ним будет европеец.
   А Сэм Смит был человек иного склада. Он видел во всей этой войне только
возможность набить себе карманы алмазами.
   Магопо  считал,  что  если  белый  вождь  не  отказывает  ему  в  своем
содействии, значит баримы были благосклонны к Гэну  и  Хорсу.  Поэтому  он
поторопился выступить в поход. Читатель помнит, как неожиданно встретились
обе стороны в тот момент, когда, с соблюдением всех местных  обычаев,  был
утвержден мирный договор, разработанный и подготовленный Александром.
   Сешеке еще пожимал руку Гэну, стоя возле ямы, в  которую  были  свалены
стрелы и патроны, а черный монарх испустил крик ярости, увидев нападающих.
   - Белый! -  взвыл  он,  грозя  Александру  копьем.  -  Белый,  ты  меня
предал!..
   Альбер и Жозеф, видя, какой опасности подвергается их  друг,  бросились
ему на помощь. Но Александр невозмутимо отвел их.
   - Спокойствие, - сказал он. -  Я,  кажется,  догадываюсь  в  чем  дело.
Надеюсь, все обойдется без кровопролития.
   - Надо торопиться! - воскликнул Альбер и Жозеф.
   - Вы, по-видимому, не  узнаете  европейца,  который  выступает  впереди
батоков?
   - Карай! - закричал Жозеф.  -  Он  грабитель!  Это  он  забрал  у  меня
двадцать тысяч франков! Ах, мерзавец! Пожалуйста, месье  Александр,  дайте
мне на минуту ваш карабин, пусть я хоть один разик выстрелю этому  негодяю
в голову!
   - Нет, храбрый мой Жозеф, не стреляйте в мое изображение.
   - Не понимаю...
   - Неужели вы  не  догадываетесь,  что  этот  мерзавец  Смит  обманывает
батоков, выдавая себя за меня? Довольно курьезное  недоразумение,  и  надо
его использовать. Предоставьте это дело мне.
   Когда батоки увидели, что среди макололо  находятся  не  только  Гэн  и
Хорс, но еще и три европейца, в том числе хорошо им  известный  Александр,
они остолбенели. Да и макололо, со своей стороны, не хотели  верить  своим
глазам, увидев такое поразительное сходство между бандитом-англичанином  и
путешественником-французом.
   Два Александра!
   Который же настоящий, который поддельный? И  нет  ли  здесь  раздвоения
одной и той же личности? Негры были так озадачены, что даже забыли  начать
военные действия.
   Не менее был озадачен и Сэм Смит: он чувствовал, что сейчас рушится вся
его  популярность  и  что  результаты  затеянной  им  финансовой  операции
придется списать по счету убытков.
   - Выслушай  меня,  вождь,  -  сказал  наконец  Александр,  обращаясь  к
ошеломленному Сешеке. - Мы  заключили  перемирие  самым  честным  образом,
потому что сын и племянник вождя батоков  находятся  среди  твоих  воинов.
Перемирие  будет  нарушено,  только  если  ты  этого  пожелаешь.  Дай  мне
переговорить с батоками. Они меня любят, и ты увидишь,  что  через  минуту
они сложат оружие.
   - Хорошо. Я тебе доверяю. Иди!
   - А вы, Альбер и Жозеф, идите со мной. Надо поскорей  перехитрить  Сэма
Смита, иначе не миновать беды! Используем его жадность.
   Оба отряда находились на таком расстоянии один от  другого,  что  могли
все слышать.
   Три француза сделали еще  несколько  шагов  и  остановились.  Несколько
шагов сделал и Сэм Смит и тоже остановился.
   - Право же, господа, - сказал он со своей  обы