менился  страшнейшей  истерикой,  полицейский   устроил   беглый   допрос
служанке. Но, как и следовало ожидать, она  ровно  ничего  не  знала.  Она
спала возле своей госпожи, когда чьи-то руки грубо  схватили  их  обеих  и
связали. Ей показалось, что она слышит сдавленный стон,  и  в  смертельной
тревоге стала ждать, когда придет помощь, но помощь пришла слишком поздно.
   Вот все, что могла сказать старая негритянка.
   Полицейский с сомнением покачивал головой, но его  бесстрастное,  точно
сделанное из камня лицо не выдавало волновавших его чувств.
   Между тем он был глубоко взволнован, и мы не осмелимся утверждать,  что
это злодейство, сопровождавшееся столь  загадочными  обстоятельствами,  не
доставляло ему известного удовлетворения. Дело в том,  что  мастер  Вильям
Саундерс, которого на прииске звали просто мастер Виль, считал самого себя
- по праву или без права - человеком ловким, но таланты которого все никак
не находили  себе  достойного  применения.  К  своей  великой  досаде,  он
прозябал в полиции на самых низших  должностях  и  с  нетерпением  ожидал,
когда случай предоставит ему наконец возможность выдвинуться. Теперь такая
возможность перед ним открывалась. Заставить какого-нибудь  кафра  вернуть
алмаз, который он прячет во рту; заставить какого-нибудь белого  сознаться
в краже; схватить несколько китайцев и  потащить  их  за  косы  в  тюрьму;
помогать при наказании палками или командовать нарядом  штрафных,  которые
убирают нечистоты в лагере, - ну что это, в самом деле, за занятие!  Любой
чернорабочий справится.
   Но раскрыть тайну загадочного и кровавого убийства, от  видимых  фактов
добраться до тайных причин, собрать все данные, все  самые  незначительные
улики, найти какое-нибудь, хотя бы самое маленькое указание, которое могло
бы послужить путеводной нитью, броситься  по  следам  убийцы,  проявить  в
борьбе с ним смелость и смекалку, схватить его, доставить в  суд,  слышать
со всех сторон, как люди говорят, что это Виль,  несравненный  Виль,  сам,
один  раскрыл  все  дело,  видеть  свое  имя  окруженным  самыми  лестными
эпитетами, находить свой портрет в газетах рядом  с  портретом  пойманного
преступника, - такая перспектива могла бы взволновать любого полицейского,
даже лишенного честолюбия. А Вильям Саундерс  был  честолюбец,  который  к
тому же любил свое дело.
   Он услышал  крики:  "Линчевать!  Линчевать!"  -  и  это  заставило  его
оторваться от мечтаний в такую заманчивую  минуту,  когда  он  уже  своими
ушами так и слышал речь губернатора, который в награду за блестящий подвиг
назначал его начальником всей полиции Капштадта.
   Он с важным видом повернулся, обвел взволнованную публику  бесстрастным
взглядом и проронил только нижеследующие несколько слов:
   - Вы хотите его линчевать?.. Кого?..
   Этот простой вопрос произвел  впечатление  холодного  душа.  По  адресу
почтенной корпорации, коей Виль был лучшим украшением,  посыпались  весьма
нелестные замечания.
   - Спокойствие, джентльмены!  -  невозмутимо  продолжал  Виль.  -  Идите
работайте! О вашей безопасности должны  заботиться  мы,  и  мы  свой  долг
выполним. Что касается меня, то я это  дело  распутаю.  Тому  порукой  моя
честь. И - господь меня слышит - вы еще повеселитесь: я  обещаю  вам  одну
или несколько великолепных виселиц!
   Легко возбудимая толпа, состоявшая из людей нервных, быстро переходящих
от одной крайности к другой, стала хлопать в ладоши и оглушительно  громко
кричать:
   - Гип! Гип! Ура! Да здравствует Виль!
   Полицейский вернулся в фургон  и  продолжал  расследование.  Результаты
были ничтожны. Отдавая себе в этом отчет, Виль все  же  тщательно  измерил
кровавые оттиски рук убийцы,  осторожно  вытащил  нож  из  груди  убитого,
прочитал на клинке имя фабриканта и собрался  уходить,  когда  взгляд  его
совершенно случайно упал на некий небольшой предмет. От  удивления  мастер
Виль даже вздрогнул.
   Он поднял предмет, запрятал его в карман и вышел  из  фургона,  бормоча
про себя:
   - Так! Мне везет с самого начала. Дай бог дальше не хуже.
   Он  медленно  направился  к   помещению,   где   были   расквартированы
полицейские, когда к нему подошел человек огромного роста и выпалил:
   - Вам известно, что француз ночью уехал?
   - Какой француз?
   - Тот самый, у которого покойный откупил вчера  участок,  и  алмазы,  и
орудия, и даже палатку.
   - Знаю. Что из этого?
   - Подождите. Француз уехал с двумя  белыми,  которых  никто  раньше  на
прииске не видел. Они были оба одеты подорожному.
   - Дружище, вы напрасно тратите время. Я знаю все это не хуже вас.
   - Вы так думаете? А знаете, что я нашел возле палатки француза, которую
покойный еще не успел разобрать и унести?
   - Что именно?
   - Вот эти ножны. Посмотрите, но подойдут ли они к  тому  ножу,  который
торчал у старика в груди.
   - Покажите.
   Ножны пришлись как нельзя лучше.  Ошибки  быть  не  могло  -  нож  имел
слишком необычную форму.
   - А что это доказывает? - спросил мастер Виль.
   - Очень многое. Хотя бы то, что убийство совершил именно  француз,  или
его спутники, или все трое вместе.
   -  Не  исключено,   -   пробормотал   полицейский,   казавшийся   более
флегматичным, чем всегда.



        3

   Под  баобабом  в  ожидании  завтрака.  -  Виль  начитался   романов   о
путешествиях. - Прожекты будущих миллионеров. - Как  каталонцы  произносят
"б" и "в". - Проповедник или канцелярист. - Оригинальная форма изгнания. -
Наивные хитрости детей природы. - Тайна.

   Четверо суток прошло после  того  ознаменовавшегося  кровавым  событием
дня, когда на Нельсонс-фонтейн приезжал Альбер де Вильрож.
   Сейчас мы видим его и Александра  Шони  расположившимися  под  огромным
баобабом  [баобаб  -  дерево  или,  вернее,  целый  растительный  агрегат,
обладающий необычайной живучестью;  его  ствол  можно  выдолбить,  рубить,
жечь, а дерево будет продолжать расти; доктор Ливингстон описывает случаи,
когда баобаб рос после того, как дерево было срублено (прим.авт.)]. Дерево
имеет чуть ли не двадцать пять  метров  в  обхвате  и  делится  на  четыре
громадных разветвления, прикрывающих  своей  листвой  довольно  просторную
площадку. Над жаровней шипит продетая на ветку какого-то душистого  дерева
туша животного средней величины, в котором  естествоиспытатель  с  первого
взгляда узнал бы капского  тупорылого  кабана.  Это  был  еще  всего  лишь
поросенок, но клыки у него были длинней, чем у старого европейского вепря.
   Жозеф, который заведует  всеми  делами  де  Вильрожа,  чистит  ружье  и
одновременно присматривает за жарким,  аппетитный  вид  и  запах  которого
приводят в явное восхищение  двух  негров,  чье  своеобразное  одеяние  мы
описали выше. Их лица, скорей темно-коричневые, чем  черные,  расплываются
от удовольствия при виде этого зрелища,  радующего  вечно  пустые  желудки
туземцев.
   Оба они расхваливают на своем  языке  вкусовые  достоинства  маленького
слона, как зулусы зовут кабана  из-за  клыков,  но  не  помогают  кулинару
европейцу,  а  только  посматривают  на  него,  застыв  в  позе   ленивого
блаженства.
   Расседланные лошади мирно пощипывают траву.
   Альбер де Вильрож рассказывает кое-что, по-видимому, весьма интересное;
Шони слушает своего друга  внимательно  и  не  перебивая,  лишь  время  от
времени улыбаясь его остротам, которые могли бы вывести из равновесия даже
индийского факира.
   - Видишь ли, дружище, - говорил де Вильрож, - в жизни всякое бывает. Ты
говоришь - роман. А  роман  -  это  та  же  правда.  Самые,  казалось  бы,
невероятные  хитросплетения   человеческой   фантазии   в   конце   концов
воплощаются в действительность. Вот мы с тобой лежим  под  этим  баобабом,
который торчит здесь, вероятно, с незапамятных времен. Разве одно  это  не
подтверждает мои взгляды, которые ты назвал слишком смелыми? Что  касается
меня, то я рожден для всяческих приключений, не  спорю.  Ты  помнишь,  как
меня  бросало  в  лихорадку,  когда  я  читал  романы  Гюстава   Эмара   о
приключениях, или захватывающие драмы Габриеля Ферри,  или  Дюплесси,  или
Фенимора Купера?.. Я  впивался  в  потрепанные  страницы,  сердце  у  меня
билось, я  бывал  близок  к  обмороку,  когда  читал  о  подвигах  великих
искателей приключений... Эти люди казались  мне  не  менее  великими,  чем
великие завоеватели... Грозный Пиндре,  перед  которым  трепетали  бандиты
Соньоры, отважный Рауссе-Бульбон... А скачка по Великому  Западу  рядом  с
этим канадцем Буй-Розе, истинным героем долга?.. Я так и  видел  выжженные
солнцем долины, прииски, в которых золото сверкает, как молния, и  которые
находятся под охраной краснокожих демонов; безрадостные поля,  на  которых
белеют кости воинов, погибших в пустыне, необозримые, но  проклятые  леса,
завлекающие беспомощного человека! Всю  мою  молодость  меня  не  покидали
мечты об этом едва угадываемом рае, о захватывающих страстях, которые  так
превозносили мои любимые писатели...
   - Браво, дорогой мой! Если бы ты говорил не в пустыне - ибо здесь мы  в
совершеннейшей пустыне, - если  бы  ты  выступал  так  красноречиво  перед
воспитанниками лицея, ты бы сразу мог зажечь кучу юнцов... Но что касается
меня, то я давно вышел из того счастливого возраста, когда люди  протирают
свои короткие штаны на школьных скамьях, и, скажу тебе  откровенно,  я  не
вижу ничего райского и захватывающего в том положении, в какое мы попали.
   - Эх, прозаический ты человек!
   -  Ну  давай  попытаемся  рассуждать,   по   возможности,   здраво.   Я
всего-навсего обыкновенный уроженец Боса, и меня демон приключений никогда
не искушал. Я прост, как земля, на которой впервые увидел свет божий. Если
бы я родился в каком-нибудь портовом городе, у моря, где корабли все время
приходят и уходят и пробуждают  в  ребенке  мысли  о  незнакомых  краях  и
потребность в передвижениях, было бы  Другое  дело.  Морские  дали  всегда
имеют обаяние экзотики, и нельзя от этого отделаться. Но ведь я-то  прожил
всю жизнь в таких местах,  где  никто  о  путешествиях  и  не  мечтает.  Я
преспокойно делил  свое  время  между  хлопотами  по  имению  и  парижской
светской жизнью...
   - И вот ты попал в Южную Африку, к бечуанам, ты сидишь  под  баобабами,
ты жаришь тушу дикого кабана и сейчас будешь с аппетитом ее уплетать.  Вот
оно как! Теперь ты видишь, что всякое бывает?  Ты  разорился  до  нитки  и
решил, что надо поскорей и честно восстановить свое благосостояние. Но  ты
выбрал способ довольно-таки странный для человека, привязанного к земле.
   - Тоже заслуга, нечего сказать! В Париже, когда я обеднел, мои знакомые
чувствовали себя неловко, встречаясь со мной. Они  точно  боялись,  что  я
утащу у них бумажник! А что касается моего алмазного  участка,  который  я
бросил, то я хотел бы знать, что более достойно сумасшедшего:  отправиться
с тобой на поиски этой грандиозной кубышки или копаться в грязной  яме,  в
которой можно каждую минуту погибнуть?
   - Упрямый ты человек! Ну ладно, поедим  жаркое  и  двинемся  дальше,  в
страну миллионов.
   - Почему не миллиардов?
   - Пожалуйста, пускай в страну миллиардов. Мне так много даже не  нужно.
Когда я отстрою Вильрож, и прикуплю соседние  каштановые  рощи,  и  подарю
моей Анне бриллиантовый гарнитур, я заживу, как  легендарный  Потемкин:  я
буду сорить алмазами, я буду  их  раздавать  направо  и  налево.  Конечно,
некрасиво,  когда  мужчина  увешивает  себя  этими  сверкающими  кусочками
булыжника. Это могут делать  только  бразильцы.  Им  очень  нравится  быть
похожими на  ювелирную  витрину.  А  я  украшу  бриллиантами  упряжь  моих
лошадей, ошейники моих собак.
   - Ты сошел с ума!
   - Пожалуйте кушать, - прервал его Жозеф, нарезавший на  ломтики  хорошо
прожаренное кабанье мясо.
   - Если бы нас видели наши бывшие  парижские  друзья!  Воображаю,  какие
шуточки посыпались бы по нашему адресу!.. - заметил Александр.
   - Мы еще больше могли бы посмеяться над ними... Они едут в какой-нибудь
модный кабачок и вяло жуют кусочек мяса, обработанного  тонким  кулинаром.
Они выпивают стакан кислого вина, которое потом  не  могут  переварить,  а
вечером  они  будут  сидеть  неподвижно  в  каком-нибудь   большом   зале,
разделенном на тесные и неудобные уголки. Там они будут сидеть, как  некие
Будды, и смотреть, как накрашенные мужчины и дамы встречаются под  газовым
фонарем и рассказывают друг другу нелепые и вымышленные истории, и наконец
они поедут домой спать. В то время как мы созерцаем эту пышную природу...
   - ...и едим жаркое без хлеба!..
   - Здесь чистый воздух! Свобода...
   - Мы ее запиваем простой водой...
   - Какие великолепные деревья!..
   - В их тени мы спим под открытым небом...
   - Какие ослепительные цветы!..
   - Они кишат скорпионами и тысяченожками...
   - Какие птицы в ярких перьях!..
   - Какие ленивые и грязные негры!..
   - Сколько насекомых! Они более разнообразны, чем украшения султанши.
   - В том числе комары и муравьи.
   - Извольте идти  кушать,  -  повторил  Жозеф,  прерывая  таким  образом
беседу, которая развлекала двух взрослых, как двух детей.
   Обычно, когда  мысли  Жозефа  не  бывали  заняты  ничем  особенным,  он
выговаривал "б" и "в" почти как все. Но когда что-нибудь его беспокоило, и
он начинал говорить со всей своей каталонской словоохотливостью,  то,  как
это почти всегда бывает  с  испанцами,  эти  две  буквы  менялись  у  него
местами, и речь его порой звучала довольно странно.
   - Позбольте, месье Альвер и месье Александр, - сказал он. - Мясо  вудет
холодное. Получится везовразие...
   Затем он обратился к обоим неграм:
   - Эй, бы! Будете кушать? Ну, конечно! Тогда завирайте свою порцию...
   Негры ели с жадностью, кости так трещали у них в зубах, что крокодил  и
тот мог бы позавидовать. Европейцы тоже собрались поесть. Но в этом важном
деле им помешал невообразимый шум  и  гам,  поднявшийся  на  другом  конце
полянки и причину которого от них скрывала густая трава.
   Это была какая-то какофония. Ее  производил  целый  оркестр.  Музыканты
дули в туземные флейты, в дудки, выдолбленные из слоновых бивней, они били
в  барабаны  и  тренькали  на  струнных  инструментах.   К   этим   звукам
примешивались свирепые вопли, которые,  казалось,  не  могли  исходить  из
человеческого горла.
   Трое белых были захвачены врасплох. Всегда готовые к тому, что придется
столкнуться  с  опасностью,  они  мгновенно   схватились   за   оружие   и
расположились в трех точках, спиной друг к другу, с карабинами в руках.
   Но их опасения были  непродолжительны.  Все  трое  разразились  громким
смехом, когда перед ними предстало зрелище, какого они еще никогда в жизни
не видели. Чернокожие, производившие этот  шум,  шли  полукругом  и  одной
только своей бешеной музыкой гнали впереди себя какое-то существо,  одетое
по-европейски. Оно было  похоже  на  зверя,  которого  травит  разъяренная
свора, и пыталось вырваться, но  тщетно.  Грохот  барабанов,  плач  флейт,
рычанье струн, вой костяных дудок - весь этот ливень звуков обрушивался на
него с такой яростью, что оно еле держалось на ногах.
   Александр, Альбер и Жозеф, сотрясаясь от непреодолимого смеха, были  не
в силах сохранить свое воинственное настроение - слишком уж необычной была
такая форма преследования. Впрочем, сама внешность жертвы могла бы вызвать
улыбку у  наиболее  невозмутимого  из  граждан  Соединенного  Королевства.
Вообразите себе редко уже встречающийся в Париже тип мелкого  канцеляриста
лет пятидесяти, с обветренным и загорелым  лицом,  на  котором  облупилась
кожа; вообразите его в  высоком  цилиндре,  в  длинном  черном  сюртуке  с
засаленным воротником и лоснящимися рукавами,  в  брюках  орехового  цвета
недостаточной длины, чтобы доходить до ботинок,  которые  были  совершенно
стоптаны.  Представьте  себе  этого  человека  жадно  глотающим  вместе  с
воздухом пыль и грязь. Телосложением он весьма напоминал ящик  от  стенных
часов: посадите на этот ящик плешивую  голову  с  морщинистым  лицом  и  с
испуганными глазами; забросьте  такого  субъекта  куда-нибудь  к  туземцам
Южной Африки, и вы получите некоторое представление о  человеке,  который,
опустив голову, изгибаясь и размахивая руками, спасался от бури,  поднятой
неумолимыми виртуозами.
   Наконец он заметил трех европейцев, подскочил от удивления и направился
прямо к ним, больше не обращая внимания на своих преследователей.
   - Мир вам, братья мои!
   - И вам того желаю, - ответил Александр, который покусывал  усы,  чтобы
сдержать смех.
   - О неверные! О проклятый! - вопил незнакомец.
   Теперь он показывал своим преследователям кулак.
   Но те, увидев европейцев, и сами перестали шуметь.
   - Ладно, сударь,  успокойтесь!  -  в  свою  очередь  сказал  Альбер  де
Вильрож. - По-моему, эти добрые малые не питают к вам особенно  враждебных
чувств. Единственное, что вам грозит, - это либо оглохнуть,  либо  на  всю
жизнь возненавидеть музыку.
   - Ах, брат мой, что бы для меня значила пытка, даже сама  смерть,  если
бы мне только удалось  пролить  свет  евангелия  на  эти  заблудшие  души,
погрязшие во тьме варварства! Но они упорствуют!..
   Эти слова были сказаны по-английски.
   Тогда де Вильрож шепнул своему другу:
   - Да это, никак, проповедник!
   - Однако скажите, пожалуйста, каковы их намерения? Чего  они  хотят?  -
спросил Александр.
   - Они хотят изгнать меня со своей территории, брат мой.  Меня,  мирного
человека, который принес им свет истинной веры...
   - Изгнать вас?
   - Да! Хотя они и считаются подданными ее величества, но живут по  своим
законам. И если вы пришли к ним с пустыми руками, то есть если у  вас  нет
фургона, нагруженного товарами для обмена, они вас  вежливо  выпроваживают
вон - до самой границы. В этом я убедился на собственном опыте.  Я  прибыл
только сегодня утром, и уже мне приходится убираться.
   - К счастью, они  не  сделали  над  вами  никакого  насилия,  -  сказал
Александр. Он уже пожалел, что смеялся над этим беднягой.
   - Они бы не посмели.  Довольно  близко  отсюда  имеются  цивилизованные
учреждения. Но что я теперь буду делать один и без средств?
   - Успокойтесь. Мы вас не оставим. Хотите делить  с  нами  наш  скромный
стол и сопровождать нас в нашей экскурсии? С нами  вы  можете  не  бояться
никакой музыки.
   - Увы, братья мои, если у вас  нет  никаких  предметов,  которые  могут
утолить их жадность, вы здесь передвигаться не сможете.
   - Ну, на сей счет не беспокойтесь. Мы еще и не такое видели. Не  правда
ли, Александр?
   - Еще бы! - ответил Александр Шони со своим великолепным хладнокровием.
- Впрочем, мне кажется, что этот маскарад  не  больше  чем  шутка.  Просто
милые чудаки захотели повеселиться.
   Во  время  этого  короткого  разговора  оркестранты,   которые   раньше
разглядывали белых с неким почтительным любопытством, подошли ближе. Затем
тот, кто, по-видимому,  был  их  вождем,  повернулся  к  Александру  Шони,
которого он по солидному виду принял за начальника, и заговорил с  ним  на
ломаном английском языке.
   Внушительный арсенал трех европейцев и запасное оружие, которое держали
их слуги, видимо, подействовали на черного вождя.  Он  подал  знак,  и  из
густых зарослей мгновенно выскочила  целая  регулярная  рота,  вооруженная
копьями и старыми ружьями.
   Одежда - верней, неописуемые лохмотья, которые висели на этих людях,  -
придавала им вид одновременно и смешной и  свирепый.  Вождь  был  в  серой
фетровой шляпе с белым пером, в изодранной куртке, в  коротких  штанах  из
светлой кротовой кожи,  в  сапогах  с  отворотами;  он  представлял  собой
законченный  пример  того,  как  сын  природы   превращается   в   смешную
карикатуру.  К  воротнику  его,  по  туземному  обычаю,   были   подвешены
коробочка, ожерелье, нож, табакерка и хвост шакала, который служит носовым
платком.
   - Мой белый брат знает, конечно, что за переход  через  землю  бечуанов
надо заплатить?
   - С удо