десь, а утром отправимся дальше  пешком.  Но  пока
что  надо  развести  огонь,  потому  что  туша  моего  буцефала,  конечно,
привлечет всех хищников этого леса. К счастью, у меня уцелело огниво и  не
промок трут. Значит, все в порядке. Кусок  жареной  конины  на  ужин  -  и
спать.
   Ночь, наступившая после столь бурного дня, прошла спокойно, и Александр
проснулся на рассвете, разбуженный разноголосым хором серых  попугаев.  Он
хотел вскочить и поскорей стряхнуть с себя  оцепенение,  вызванное  ночным
туманом, но не мог, - его точно пригвоздили к земле.
   В его мозгу внезапно пронеслось  все,  что  он  пережил  накануне.  Ему
показалось, что продолжается кошмар или что у него свело руки и ноги, и он
крикнул, чтобы убедиться, что не спит.
   Ему ответили громкие крики, и он с  ужасом  увидел,  что  его  окружает
многочисленная  толпа  чернокожих,  одетых  в   лохмотья   и   вооруженных
старинными ружьями. Эти люди  воспользовались  его  глубоким  сном,  чтобы
связать его.
   Ничто, однако, не могло больше ни поразить его, ни тронуть. Он  оглядел
этих подлых врагов совершенно невозмутимо, но  не  смог  сдержать  возглас
удивления, когда узнал в них тех самых туземцев, которых  видел  во  время
своей первой встречи с миссионером: черные виртуозы из бродячего оркестра,
от какофонии которых бежал преподобный отец.
   - Что вам от меня нужно? - строго спросил он. - По какому праву вы меня
задержали? Что я вам сделал?
   Тогда вождь, знавший несколько слов по-английски,  нахально  подошел  к
нему почти вплотную и сказал:
   - Белый сломал бревно рабства невольников, которые принадлежали купцам,
пришедшим со стороны заката. Бушмены убили купцов, и мои  люди  больше  не
могут продавать невольников. Я не смогу давать моим людям  ни  платья,  ни
кап-бренди, ни ружей. Поскольку белый довел моих людей до нищеты,  он  сам
станет их рабом. Он  будет  толочь  просо  и  сорго  и  во  всем  помогать
женщинам, которые обслуживает мужчин. В Кейптаун он не  вернется  никогда.
Он раб, пусть на него наденут колодку.



        15

   Человек, который верит в  нелепости.  -  Бушмены  считают,  что  борода
помогает европейцам не заблудиться в лесу. - По следу. - Стрела с  красным
оперением. - Муха цеце. - Любопытное обезвреживание. - Отчаянный  план.  -
Плот. - Буря, гроза, наводнение. - Истребление лошадей. - Погибли! - Опять
предательство. - Приступ злокачественной лихорадки.

   Верхом на лошадях,  которых  предусмотрительный  бушмен  прислал  после
истребления работорговцев, Альбер, Жозеф, мастер  Вяль  и  его  преподобие
рысью направлялись туда, где, как все надеялись, можно  было  найти  следы
Александра. На пятую лошадь, которую под уздцы вел Зуга, навьючили вещи, а
оба бушмена, не чувствительные ни к зною, ни к  усталости,  шли  пешком  и
даже впереди всего каравана. Жители Южной  Африки,  в  особенности  жители
Калахари, отличаются способностью ходить  не  утомляясь  так  быстро,  что
могут легко состязаться с самыми крепкими и выносливыми лошадьми.
   Оба каталонца пытливо всматривались в местность, его преподобие  хранил
каменную непроницаемость, а мастер Виль  предавался  размышлениям.  Больше
чем когда бы то ни было проклинал он свое самомнение, которое толкнуло его
на эту дурацкую авантюру, в скверном исходе которой,  быть  может  не  без
оснований, он уже не сомневался. С Другой стороны, его  начинало  угнетать
это  существование,  наполненное   вечными   тревогами   и   бесчисленными
лишениями. Спокойствие трех французов, их полное достоинства поведение, их
благородные поступки -  все  это  сбивало  нашего  полицейского  с  толку.
Наконец, ни  разу  не  было  сказано  ни  слова  о  таинственной  цели  их
передвижения на север. Эта цель  представлялась  мастеру  Вилю  совершенно
непонятной; он не мог постичь, что за странная фантазия толкала  французов
навстречу неслыханным трудностям и неисчерпаемым опасностям.
   Что касается их причастности к убийству в Нельсонс-Фонтейне, то  мастер
Виль  неукоснительно  держался  своего  первоначального   убеждения:   как
чистокровный англосакс, мастер Виль был удивительно упрям.
   "Credo quia absurdum" - "Верю  потому,  что  это  нелепо",  -  говорили
древние логики, когда у них не хватало других аргументов. Мастер Виль  был
убежден, что три француза - убийцы, только потому, что это убеждение  было
глупо.
   Правда, он признавал, что это все-таки не обычные  преступники;  однако
полиция, эта высшая и безупречная организация,  знает  немало  фактов  еще
более необыкновенных и загадочных, и мастер Виль убеждал самого себя,  что
если французы действовали и не с корыстной целью - было очевидно, что  они
люди не корыстолюбивые, - то у них было какое-то другое побуждение. Мастер
Виль уже бесился от того, что, беспрерывно ломая голову над этой загадкой,
ничего  разгадать  не  мог.  Поэтому  он   невзлюбил   наших   бесстрашных
путешественников. Его голова, набитая полицейскими правилами и предвзятыми
мнениями, не  могла  постичь  всего  благородства  трех  отважных  сердец.
Полицейский, привыкший всегда вращаться  на  самом  дне  общества,  видеть
только его язвы, всегда кого-нибудь  подозревать,  не  может  и  не  хочет
верить в чью бы то ни было честность. Напротив, он  склонен  видеть  урода
или сумасшедшего во всяком, кто  по  своим  личным  качествам  стоит  выше
толпы. Полицейский разбирается в пороках, но великие человеческие качества
скрыты от него за семью печатями.
   А тут еще и преподобный со своими подлыми штучками. Он целиком подчинил
себе полицейского. И единственное оправдание, которое можно было бы  найти
для мастера Виля, если только глупость может быть оправдана, - заключается
в том, что он был человек добросовестный.
   Итак, он участвовал в кавалькаде и злился на самого  себя  и  проклинал
преступников, которых не мог разоблачить. Щемящая тревога снедала  Альбера
де  Вильрожа  и  Жозефа,  а  Зуга  и  оба  бушмена  были  полны   странной
уверенности. Альбер спросил бушмена, почему он так верит в успех  дела.  И
бушмен ответил:
   - Великий белый вождь не пропадет - у него такая же борода, как у вас.
   Лошади шли  рысью,  и  черные  разведчики,  искавшие  след  Александра,
отказались от поисков, только когда спустилась ночь. А наутро,  с  первыми
лучами солнца, поиски были  возобновлены  и  неутомимо  продолжались  весь
день.
   Кавалькада находилась на берегу того самого озера, где Александра  чуть
было не съели крокодилы. Еще сохранились следы, оставленные его лошадью  в
тот момент, когда она испугалась и бросилась, в воду.
   Альбер не мог понять, ни почему его друг пустил коня в воду, ни в какую
сторону  он  направился.  Он  недоумевал,  зачем  Александр   избрал   это
направление: оно могло привести его  в  Нельсонс-Фонтейн,  но  было  прямо
противоположно краалю, где находились его друзья.
   Очень уж,  должно  быть,  страшные  враги  преследовали  его,  если  он
пустился на такой опасный шаг!
   Второй раз прервала ночь эту охоту за человеком. С восходом солнца Зуга
и бушмен обошли все озеро и нашли следы на другом берегу, а также ямку, из
которой Александр вырвал питательный  корень.  Далее  следы  вели  к  тому
месту, где лежала убитая копьем лошадь.  Многочисленные  следы  босых  ног
окружали обглоданный хищниками скелет животного. Очевидно, здесь  побывало
много туземцев; однако - странное дело! - здесь кончался легко  различимый
след сапог Александра. Сколько ни искали, найти этот след дальше так и  не
удалось. А следы босых ног уходили в северном направлении  и  терялись  на
берегу узкой и глубокой речки, которая также текла на север.
   Альбер, бушмен и Зуга не верили своим глазам. Они  тщательно  осмотрели
каждую примятую травинку, каждую ямку, они терпеливо описывали все более и
более широкие круги, и все  было  напрасно:  найти  что-нибудь  так  и  не
удавалось.
   Альбер де Вильрож, охваченный тревогой,  почти  с  отчаянием  пришел  к
заключению, что не иначе, как его друга похитили чернокожие  и  понесли  к
реке. И, очевидно, у них были важные причины скрывать это похищение  и  не
показывать, в какую сторону они скрылись, ибо путь свой они  продолжали  в
лодке - вверх или вниз по течению. Глубокие борозды, оставленные на мокрой
песчаной   отмели   четырьмя   лодками,   очень   скоро   подкрепили   это
предположение.
   Один только лжемиссионер очень скоро кое-что понял: он нашел  торчавшую
в  земле  стрелу  с  красным  оперением,  и  эта  находка  заставила   его
вздрогнуть.
   - Вот оно как! - пробормотал он, сардонически улыбаясь.  -  Кажется,  я
знаю происхождение этой штучки. Пусть черти  унесут  меня  в  преисподнюю,
если эта стрела  выпала  не  из  колчана  кого-нибудь  из  моих  приятелей
бечуанов. Они, должно быть, поймали этого  верзилу  и  увели.  Браво!  Это
упрощает все дело. Его хорошенько обыщут, и если только карта при нем, она
попадет ко мне в руки. Если карта не при нем, надо постараться узнать, что
делается в карманах у тех двух. Ладно, пока все в порядке.
   Мерзавец протянул стрелу Альберу и прибавил:
   - Наличие этой стрелы, месье, только подтверждает  ваше  предположение.
Чернокожие уплыли куда-то по этой речке. По-моему, она - отдаленный приток
Замбези.
   - Вы в этом уверены?
   - Я не решусь утверждать. Но должен сказать вам, я в здешних местах  не
впервые. Весь общий вид местности, и резкая  покатость,  и  то,  что  река
течет на север, - все это позволяет думать, что я не ошибаюсь.
   У Альбера эти слова пробудили надежду. Быть может, решил он,  Александр
сумел ориентироваться и пуститься  в  сторону  водопада  Виктория  и  взял
чернокожих проводников. А быть может, он  ранен  или,  попросту,  устал  и
нанял носильщиков. Но ведь, в конце концов,  разве  все  три  приятеля  по
условились,  что,  если  что-нибудь  непредвиденное  разлучит  их,  каждый
должен, не теряя времени, продвигаться к цели экспедиции?
   Правда, Александр, как человек крайне  осмотрительный,  пунктуальный  и
четкий, должен был бы оставить хоть что-нибудь,  что  говорило  бы  о  его
пребывании здесь и хоть как-нибудь показывало, в какую  сторону  он  ушел.
Но,  быть  может,  что-нибудь  помешало  ему  сделать   это.   Надо   было
предполагать,  что  соответствующие  приметы  и   указания   скоро   будут
обнаружены в другом месте.
   Итак, решили идти на  север,  следуя  течению  реки.  Черные  лодочники
обязательно должны были сделать где-нибудь привал - на одном берегу или на
другом.
   Немного времени прошло с той минуты, как тронулись в путь,  и  вот  оба
негра начали проявлять беспокойство.
   - В чем дело? - спросил Альбер, пристально вглядываясь в листву.
   - Цеце, вождь! Цеце! Надо удирать поскорей! Надо уйти  от  воды,  иначе
погибнут лошади...
   Альбер уже не раз слыхал об этом страшном насекомом, и слова проводника
заставили его вздрогнуть. Кавалькада действительно вся была окутана густым
роем назойливых мух, с жужжанием впивавшихся в лошадей.
   Бежать из этих  проклятых  мест!..  Да,  но  это  значит  оставить  тот
единственный  путь,  по  которому  должен  был   проследовать   Александр!
Оставаться? Но это значило потерять лошадей. А ведь  только  лошади  могли
состязаться в быстроте с пирогами чернокожих!..
   И наконец, все равно поздно: минуты не прошло,  и  каждая  лошадь  была
искусана этими проклятыми насекомыми более чем в ста местах, а каждый укус
смертелен.
   Что делать? Как быть, когда обрушивается  новый  удар  судьбы?  Пройдет
двое  или  трое  суток,  быть  может,  каких-нибудь  двенадцать  часов,  и
несчастные животные падут, а помочь им невозможно.
   Из  всех  бесчисленных  насекомых,  живущих  в  Южной   Африке,   между
английскими владениями  в  Капе  и  экватором,  самым  опасным  несомненно
является цеце. До такой степени, что даже туземцы либо уходят из тех мест,
либо отказываются от занятия скотоводством.
   Человеку нечего бояться яда, который цеце выделяет. Ее укус  отличается
тем, что он безвреден для человека и диких зверей. Не собака, лошадь,  бык
- эти первейшие помощники путешественника и колониста - погибают сразу.  И
чем здоровее животное, тем быстрее наступает роковая развязка.
   Цеце жала не имеет. Неуловимое количество яда,  который  она  выделяет,
содержится в железе, находящейся у основания ее хоботка.  Когда  ей  нужна
пища, она с быстротой стрелы летит на замеченное ею животное, вонзает, как
это делает комар, хоботок в его мышцы и скоро улетает, разбухшая от крови.
На месте укуса остается еле заметная краснота и легкий зуд.
   Как я уже сказал, человек, дикие звери и - странная вещь! -  теленок  в
период кормления молоком матери абсолютно нечувствительны к укусу цеце.
   Что касается быка, то, если он истощен от переутомления  и  недоедания,
признаки отравления проявляются лишь  спустя  несколько  дней.  Начинается
обильное выделение  слизи  из  глаз  и  ноздрей,  и  под  нижней  челюстью
образуется опухоль. Бык быстро худеет, можно сказать  -  тает  на  глазах:
мускулы увядают, начинается понос,  животное  перестает  есть,  становится
похожим на скелет и погибает. А если бык в теле,  то  признаки  отравления
появляются с почти молниеносной быстротой.
   Спустя каких-нибудь несколько часов после укуса у животного  начинается
головокружение, как если бы  головной  мозг  пострадал  у  него  в  первую
очередь. Бык начинает кружиться на одном месте, жалобно мычит,  слепнет  и
погибает спустя двенадцать - пятнадцать часов.
   Вскрытие  показывает  полный  распад  всех  тканей  и  органов.   Мышцы
становятся вялыми; жир жидким, как растительное масло, сердце дряблое, как
пустой пузырь, печень бледно-желтая и расползается в  руках.  Короче,  кто
своими глазами не видел, какие разрушения  производит  этот  еле  заметный
укус, тот никогда не составит себе о них никакого представления.
   Собака и  лошадь  обнаруживают  те  же  признаки,  и  распад  организма
протекает у них в такой же форме. Из всех домашних  животных  одна  только
коза пользуется той же привилегией, что и человек и дикие  звери.  Этим  и
объясняется, что коза - единственное домашнее  животное,  встречающееся  у
многих племен, живущих на берегах Замбези,  где  цеце  является  подлинным
бичом всех других пород.
   До сих пор не найдено средств против этого страшного яда, а  ученые  не
могут установить, чем объясняется иммунитет диких  зверей,  хотя  бы  даже
имеющих  много  общего   с   некоторыми   домашними   животными,   которые
чувствительны к  яду  цеце.  Как,  казалось  бы,  ничтожна  разница  между
домашним быком и лесным буйволом, между зеброй и лошадью, и наконец, между
бараном и козой! Больше того: теленок-сосунок не боится яда  цеце,  только
пока кормится молоком матери, равно как и щенок,  сосущий  молоко  матери.
Никакая привычка к климату и никакая прививка не спасают.  Если  животное,
перенесшее легкий укус, и не погибнет,  что  случается  крайне  редко,  то
иммунитета оно еще не приобрело: оно погибнет, если будет укушено в другой
раз. И наконец, домашние животные, здесь родившиеся и живущие здесь же  из
поколения в поколение  на  свободе,  в  почти  диких  условиях,  не  менее
подвержены действию яда цеце, чем животные, привезенные из таких мест, где
это насекомое не водится.
   Альбер понимал, что лошади должны неминуемо погибнуть, и  очень  скоро,
потому что они находились в хорошем состоянии. Поэтому он решил, что  надо
использовать их, пока они живы, и пустить во весь карьер. Нечего больше их
беречь, раз их часы все равно сочтены. А если  ускорить  аллюр,  то,  быть
может, все-таки удастся догнать похитителей  Александра  или,  по  крайней
мере, приблизиться к ним.
   Уже приступили к осуществлению этого плана, лошадям дали  шпоры  и  они
понеслись  по  берегу,  усаженному  редкими  и  чахлыми  кустами.  Но,   к
несчастию, характер местности очень  скоро  переменился.  Вместо  твердого
грунта, образуемого сухими песками и  камнями,  начались  наносные  пески,
покрытые густой сетью лиан и водяных растений, через которые  нельзя  было
прорваться. Лошади спотыкались и увязали на каждом шагу, они утопали среди
этой дикой растительности, а всадники еле удерживались в седле.
   - Над нами тяготеет какое-то проклятие! - воскликнул  Альбер,  чуть  не
рыдая. Ему казалось, что злой рок преследует его. - Ну-ка,  слезайте  все!
Все равно тут не пройдет ни конный, ни пеший.  Лодок  у  нас  нет.  А  нам
необходимо в ближайшие два часа найти какой-нибудь способ спуститься  вниз
по реке.
   - Плот? - спросил Жозеф.
   - Я как раз об этом и думал. Леса здесь хватает. И деревья  не  слишком
толстые, они поплывут легко.
   - Но чем вы свяжете бревна? - спросил, в свою очередь, миссионер.
   - А лианы на что?
   - Они непрочны...
   - Убьем лошадей. У них шкура крепкая. Сделаем ремни...
   - Правильно! В таком случае, скорей за дело!
   И оба англичанина вместе с неграми, подбадриваемые своими неустрашимыми
спутниками, бросились в заросли и стали валить деревья и подбирать их одно
к другому по длине и толщине. Оставалось только скрепить их.
   Всех охватило такое лихорадочное усердие, что  эта  часть  работы  была
выполнена меньше чем за час.
   Зуга  и  бушмен  зарезали  лошадей,  освежевали  их,  бросили  в   реку
отравленное мясо, а шкуры разрезали  на  длинные  ремни.  Никто  не  думал
передохнуть хоть минуту, никто не думал о голоде, который уже  давал  себя
чувствовать, никто не обращал внимания на надвигавшиеся  густые  тучи,  на
гулкие раскаты грома, на первые крупные капли дождя. Все работали,  как  в
лихорадке. Стихии разбушевались со всей яростью, которая им свойственна.
   Но, несмотря ни на что, плот был сколочен. Однако пуститься в  плавание
немедленно  было  бы  большой  неосторожностью:  ночь  стала  непроницаемо
темной, густые тучи повисли на  верхушках  деревьев.  Раскаты  грома  были
оглушительны, и тысячи молний полосовали свинцовую воду реки; буря трепала
густые заросли. Дождь превратился в ливень - один  из  тех  ливней,  каких
жители наших широт и вообразить не могут. Это было нечто такое,  как  если
бы где-то наверху вылетело дно водоема площадью в двадцать пять квадратных
миль.
   От такого притока воды река немедленно вздулась. Еще несколько минут, и
ливень вызвал бы наводнение. Вода уже и так поднималась на глазах,  и  при
вспышках молний было видно, что она течет все быстрей и быстрей. Надо было
поскорей двинуться вперед. Если на ходу вас  может  опрокинуть  волна,  то
оставаться на месте еще опасней: каждую минуту можно погибнуть  в  потоке,
который расшвыривает вырванные деревья.
   Альбер стоял на середине плота. Рядом с, ним был миссионер, как всегда,
непроницаемый и мрачный. Сюртук прилипал у него к костлявому телу. Впереди
и позади находились оба негра, вооруженные  длинными  шестами.  Управление
утлым плотом они взяли на себя. Жозеф и  мастер  Виль  оставались  еще  на
берегу и собирались тоже занять места на плоту.
   В это время раздался раскат грома, способный  заглушить  залп  двадцати
батарей, и разогнал тучу. Необычайной силы ураган выворачивал деревья, они
с шумом валились, и плот,  внезапно  оторвавшись,  полетел  стрелой  среди
всяких обломков, которые уносила река.
   Полицейский, который держал сплетенный из лиан канат, упал. Он  заметил
при этом, что канат не порвался, а перерезан  острым  ножом.  Мастер  Виль
стал ругаться крепкими матросскими  словечками.  Крик  бешенства  вырвался
одновременно и у Жозефа, который увидел, что плот ушел в чернеет вдали  на
свинцовой  поверхности  реки.  Никаких  сомнений:  они  с  мастером  Вилем
остались на твердой земле, в то время как его друг покачивался  на  зыбких
бревнах, уносимых потоком.
   В это время миссионер быстро оглядел всех, убедился, что негры, занятые
своим опасным делом, не заметили странного движения, которое он  сделал  в
момент отплытия, спокойно сложил нож, который держал в руке, опустил его в
карман и снова застыл в неподвижности.
   Стран