после всех  пережитых  треволнений
очень хочется есть, ибо переживания прогнали сон и ожесточили аппетит.
   - Ты чертовски прав! - сказал Альбер. -  Вчера  нам  поневоле  пришлось
отказаться от кабана как раз в ту минуту, когда  мы  собрались  поесть.  Я
того мнения, что нам бы следовало попробовать слоновьей ноги.
   Неутомимый  черный  проводник  разбросал  тлеющие  угли,  лежавшие   на
поверхности, и с бесконечными предосторожностями выгреб туземное блюдо  из
ямки. Ноги толстокожего животного невероятно разбухли и стали неузнаваемы.
Но вид у них был соблазнительный, и они весьма вкусно пахли.
   - Да ведь это блюдо, достойное короля!  -  воскликнул  Альбер,  набивая
рот.
   -  Оно  достойно  императора,  сатрапа,  набоба!  [сатрап  -  правитель
провинции в древней Персии; слово употребляется для  обозначения  деспота,
ведущего пышную жизнь; набоб (арабск.) -  богатый  индийский  вельможа]  -
поддержал Александр. - Грош  цена  медвежьей  лапе!..  Грош  цена  свиному
окороку с трюфелями!..
   -  Нет,  вот  уж  никогда  не  увидят  современные  Лукуллы  [Лукулл  -
древнеримский полководец, отличавшийся пышностью жизни  и  пристрастием  к
изысканной еде] такое вкусное блюдо на своем столе! Ни за какое золото  не
купят они ничего подобного...
   - Просто непостижимо, как это такое грубое, тяжеловесное животное,  как
слон, может дать такое тонкое и деликатное блюдо.
   - Я нисколько не удивляюсь, если дикое  четвероногое,  зовущееся  царем
лесов, тоже пришло понюхать аромат, идущий из этой незатейливой харчевни.
   - А ведь правда! Я так увлекся  нашими  гастрономическими  делами,  что
забыл о диких зверях. А проводник еще утверждал,  будто  один  вид  белого
человека внушает львам непреодолимый ужас. Взгляните на  беднягу,  который
валяется на траве, - вот вам убедительное опровержение.
   Это замечание было сделано по-английски, и проводник, почувствовав себя
задетым, ответил своим гортанным голосом:
   - Я помню почтенного белого человека, по имени Дауд  [чернокожие  Южной
Африки называли этим именем доктора Давида Ливингстона].  Он-то  прекрасно
знал, что лев - трус и нападает только на более слабых. Какой это подвиг -
зарезать козла или антилопу? Я, например, сопровождал  Дауда  и  Ма  Робер
[имеется в виду жена Ливингстона] на  озеро  Ньями.  Два  льва  напали  на
буйволенка. На буйволицу они напасть побоялись. Но она ринулась на  одного
из львов, подняла его на  рога  и  убила  наповал.  А  второй  удрал,  как
последний трус. В другой раз Дауд спал ночью под кустом.  Он  лежал  между
двумя мужчинами моего племени. И вот  они  забыли  поддерживать  огонь,  и
уголь почти погас. Вдруг подошел лев. Он стал рычать, но но набросился  на
людей, которые лежали в нескольких шагах от него. Он не  посмел  броситься
даже на быка, который стоял в кустарнике. Лев  увидел  белого  человека  и
ушел подальше и только ворчал до самого рассвета. А ты  разве  не  знаешь,
что, когда белые люди стали стрелять дичь и отогнали ее далеко от краалей,
голодные львы съедали своих детенышей, но не решались  нападать  на  людей
твоего племени?
   - Все это верно, - ответил Альбер, - однако сегодня  ночью  у  нас  под
самым носом  произошло  как  раз  обратное.  Я  бесконечно  уважаю  мнение
прославленного путешественника, но, видимо,  он  не  всегда  бывает  прав.
Наконец, исключения всегда возможны.


   Не в укор нашему герою и для сведения читателя я не могу устоять против
желания познакомить его с том, что писал о  южноафриканских  львах  доктор
Ливингстон. Пусть слова столь авторитетного человека опровергнут ошибочные
утверждения кабинетных путешественников или рассказы  писателей,  которые,
добросовестно заблуждаясь, составили  себе  преувеличенное  мнение  о  той
опасности, какую представляет встреча со львом.
   "Днем,   -   пишет   знаменитый   английский   исследователь,   -   лев
останавливается на  одну-две  секунды,  чтобы  осмотреть  встреченного  им
человека. Затем  он  начинает  медленно  ходить  вокруг  и  отдаляется  на
несколько шагов,  не  переставая  озираться.  Затем  он  ускоряет  шаг,  и
наконец, когда ему кажется, что его уже не  видно,  он  пускается  наутек,
скача, как заяц. Днем нет никакой опасности, что лев нападет на вас,  если
только вы его не тронете. И то же самое ночью, если светит луна. В  лунные
ночи чувство безопасности бывало у нас так велико, что мы лишь очень редко
привязывали быков, и они спали рядом с фургонами, в которых находились  мы
сами; зато в темные или дождливые ночи, если только где-нибудь  поблизости
находился лев, можно было быть  уверенным,  что  на  лошадей  и  волов  он
нападет непременно.
   Если  вы  встретили  льва  среди  бела  дня,  то   и   тогда,   вопреки
распространенному мнению, вы увидите зверя далеко не  величественного.  Он
попросту немного крупней большого дога и очень напоминает зверей  собачьей
породы [лев с собачьей мордой водится в Южной  Африке;  он  меньше  других
львов]. У него морда удлиненная, как у собаки, и он  мало  похож  на  того
льва, какого изображают на картинках.
   Льву приписывают  разные  вымышленные  внешние  черты,  а  его  рычанье
изображают,  как  самый  страшный  звук   на   свете.   Мы   слыхали   это
"величественное рычанье царя зверей"; конечно, можно испугаться,  особенно
ночью, если оно примешивается к раскату  южного  грома,  если  ночь  такая
темная, что после каждой вспышки  молнии  вы  чувствуете  себя  совершенно
ослепшим, а дождь идет такой,  что  ваш  костер  гаснет  и  ничто  вас  не
защищает: ни дерево, ни даже ваше ружье, ибо оно мокро  и  первый  выстрел
будет неудачен. Но если вы находитесь в фургоне, тогда другое дело,  тогда
вы слушаете рычанье льва без страха и без почтения.
   Страус кричит так же громко,  но  никогда  человек  его  не  боялся.  Я
высказал это утверждение несколько  лет  назад,  но  оно  было  взято  под
сомнение. Поэтому я тщательно проверял его у европейцев, которые слышали и
льва и страуса. И спрашивал  их,  могут  ли  они  установить  какую-нибудь
разницу между рычаньем льва и рычаньем  страуса.  И  все  признавали,  что
никакой разницы не находили.
   Наконец, охота на льва с собаками почти не опасна, если сравнить  ее  с
охотой на индийского тигра, потому что затравленный лев оставляет охотнику
полную возможность спокойно прицелиться и стрелять не спеша.
   Надо рассчитывать на частые встречи со львами во всех тех  местах,  где
водится много дичи. Они выходят на ловлю группами по  шесть  и  по  восемь
голов. Но, во всяком случае, скорее  можно  быть  раздавленным  на  улицах
Лондона, чем съеденным львами в Южной Африке, - если только  не  охотиться
за ними. Судя по тому, что я видел и слышал,  ничто  не  может  остановить
человека смелого..."
   Занималась заря,  и  трое  французов,  освежевав  убитых  ночью  львов,
собирались выйти на поиски раненого слона.
   Проснулся больной. Он казался более спокойным и ужо не смотрел на своих
спасителей так растерянно.
   Радостными  кликами  было  встречено  появление  нового  лица,  которое
нетрудно было узнать по необычному наряду.
   - Как! - с обычной своей сердечностью воскликнул Альбер  де  Вильрож  и
бросился к новоприбывшему. - Это вы, ваше преподобие? Мы рады видеть  вас!
Вам удалось-таки  удрать  от  ваших  бродячих  музыкантов?  Очень  хорошо!
Садитесь, поешьте! Тут еще хватит чем насытиться, если вы  голодны.  А  мы
отправляемся в небольшую экскурсию.
   - Тысяча благодарностей, господа. Я тронут вашим милым приглашением.  Я
действительно изнемогаю от голода и усталости.
   Затем,  случайно  взглянув  на  раненого,  он   едва   сдержал   дрожь,
пробежавшую у него по всему телу.
   "М-да! - сказал он самому себе. - Что все сие  означает?  Здесь  мастер
Виль!.. Неужели он что-то подозревает? Во всяком случае, будем начеку!"



        8

   Полицейский и бандит. - К путникам присоединяются один проводник,  один
шпион и один враг, - Пустыня Калахари. - Питательные клубни  и  арбузы.  -
Бушмены и бакалахари. - На что идет желудок дикой полосатой лошади куагги.
- Жажда. - Рябчик - дурная примета. - Четвероногие, могущие обходиться без
питья. - О чем говорят следы носорога. - Невидимый водоем  в  Калахари.  -
Иссякший источник. - Бедствие.

   И полицейский и лжемиссионер были оба  слишком  заинтересованы  в  том,
чтобы не упускать французов из виду, поэтому они быстро  спелись  и  стали
понимать друг друга с полуслова. Его преподобие - до поры  до  времени  мы
вынуждены называть его так - сумел с  дьявольской  ловкостью  использовать
отсутствие хозяев, отправившихся на поиски слона, которого подранил Жозеф.
Его преподобие был ласков, наивен, он говорил умно и убедительно  и  обвел
полицейского вокруг пальца, как нормандский барышник.  А  полицейский,  со
своей стороны, был убежден, что покорил миссионера.
   Несмотря на всю свою слабость, мастер Виль головы, однако, не  потерял.
Костлявую  антипатичную  фигуру  миссионера  он  слишком  часто  видел   в
Нельсонс-фонтейне и, встретив его здесь,  не  мог  рассчитывать,  что  сам
останется неузнанным. Стало быть, приходилось как-нибудь объяснить, что он
делал здесь, на подступах к пустыне Калахари, в ту минуту, когда  французы
столь удачно вытащили его у льва из пасти. Но мастер Виль не  смущался  ни
капли. Он выдал себя за американского матроса, который бросил свое судно в
Дурбане. Нужда якобы заставила его поступить в  колониальную  полицию,  но
ему надоело прозябать на ничтожной должности.  Когда  в  Нельсонс-фонтейне
произошло убийство и начальник послал  его  на  розыски  убийц,  он  решил
дезертировать. Он якобы увидел, что это дело  не  могло  принести  ему  ни
малейшей  пользы,  ибо  в  случае  удачи  честь  и  выгоду  присвоит  себе
начальник.  А  в  случае  неудачи,  на  которую,  конечно,   и   следовало
рассчитывать больше всего, единственной наградой за все его труды была  бы
ругань. Поэтому он и решил сбежать. Он  хотел  пробраться  на  голландскую
территорию, но, пытаясь перейти  вброд  какую-то  речку,  сбился  с  пути,
заблудился в лесу и в конце концов, потеряв лошадь, свалился без сил рядом
со слоном, которому распорол брюхо носорог. Его разбудил ружейный выстрел,
и он направился по звуку, когда внезапно почувствовал, что  его  схватили,
зажали в железные тиски и уносят в  глубь  леса.  Он  потерял  сознание  и
очнулся только здесь, на бивуаке.
   Его преподобие сделал вид, что свято верит всей этой глупой выдумке,  а
сам ломал себе голову только над одним вопросом: знает  ли  ищейка  о  его
причастности к убийству или не знает. А вдруг начальнику полиции взбрело в
голову бросить каких-нибудь ловких сыщиков по следам трех буров?  А  вдруг
мастер Виль выслеживает именно его самого? Это  предположение,  далеко  не
лишенное оснований, нисколько, впрочем, не  тревожило  преподобного  отца.
Сейчас ему, в общем, никакая непосредственная опасность не  угрожала,  ибо
они уже больше не находились на английской территории, и лучше было  иметь
полицейского рядом с собой  -  это  позволит  избавиться  от  него,  когда
наступит время.
   Он скоро сообразил, что оказал слишком  много  чести  изобретательности
этого самонадеянного господина: тот всячески старался держаться в обществе
французов, притом не внушая им никаких подозрений.
   "Вот здорово! - подумал  его  преподобие,  борясь  с  сильным  желанием
смеяться. - Да если бы Клаас, Корнелис и Питер заплатили этому дураку,  он
не должен был бы сделать ничего лучшего. Пусть меня возьмут черти, если он
сам не осуществляет полностью первую часть нашей программы и  если  он  не
уверен, что купца убили именно эти  три  француза!..  Воистину  полиция  -
чудесное учреждение! Этот чудак способен арестовать своих  спасителей.  Не
возражаю! Пожалуйста! Во всяком случае, он не станет  болтать  с  ними  об
убийстве. С этой стороны никакой опасности нет".
   - Послушайте меня, мастер Саундерс,  -  сказал  он,  -  ваше  положение
вызывает у меня  большое  сочувствие.  Я  отлично  понимаю,  что  в  вашем
плачевном нынешнем состоянии вам невозможно искать убежища у  буров.  Я-то
сам не больше чем бедный миссионер.  У  меня  нет  ничего,  кроме  доброго
сердца и великого желания принести несчастным дикарям свет истинной  веры.
Я намерен добраться до Замбези.  Как  мне  кажется,  наши  путешественники
держат путь туда же. Оставайтесь со  мной.  Если  хотите,  проделаем  путь
вместе, а когда вернемся, то миссионерское управление  -  а  оно,  как  вы
знаете, довольно богато - сумеет вознаградить вас.
   Мастер  Виль  с  восторгом  принял   это   предложение,   так   чудесно
соответствовавшее его собственным  планам.  Альбер  и  Александр,  которые
сразу к нему привязались,  потому  что  оказали  ему  такую  услугу,  тоже
одобрили план его  преподобия.  Они  были  очень  далеки  от  того,  чтобы
догадаться, с каким мерзавцем имеют дело.
   И вот небольшая группа, пополненная двумя новичками, уходит  в  пустыню
Калахари. Негры,  надолго  обеспеченные  пищей  (третий  слон  был  найден
мертвым примерно в десяти километрах), проводили их  благословениями.  Что
же касается чернокожих слуг, то они взвесили все  трудности  и  опасности,
могущие встретиться в пути, и почли за благо исчезнуть.
   Один лишь проводник, в котором знакомство  со  знаменитым  Ливингстоном
зародило живую симпатию к белым, согласился их сопровождать. У них не было
никаких мелких вещей, какие так любят наивные местные  уроженцы,  но  этот
славный малый поверил французам на слово, когда они обязались вознаградить
его по окончании путешествия. Он  попрощался  со  своими  и  отправился  в
качестве проводника пересекать огромное и пустынное пространство,  лежащее
между 29ь и 20ь южной широты.
   Это был чистокровный  бечуан,  и  звался  он  Зуга.  Прекрасное  знание
местности  делало  его  весьма  ценным,  прямо-таки   незаменимым   членом
маленькой экспедиции, ибо все остальные пустились  в  опасное  путешествие
несколько легкомысленно.
   Действительно, хотя пустыня Калахари поросла густой травой, хотя там  и
произрастает множество разнообразных  растений  и  встречаются  не  только
густой кустарник, но и крупные деревья, она, однако, не менее, а, пожалуй,
и более иссушена и безводна, чем  Сахара.  Ее  именно  потому  и  называют
пустыней, что в ней нет рек и крайне  редко  встречаются  родники.  Это  -
огромное  пространство,  местами  пересеченное  руслами  иссякших  рек   и
населенное разнообразнейшими  видами  животных,  в  том  числе  некоторыми
породами антилоп, организм которых весьма мало  нуждается  в  воде.  Почва
здесь песчаная - очень мелкий, бледного цвета песок, то есть почти  чистый
силиций. Вдоль русла высохших рек лежат наносные породы,  затвердевшие  на
солнце, не менее прочные, чем спала, и  не  пропускающие  воды.  В  период
дождей здесь образуются естественные водоемы, в которых  вода  сохраняется
долго. Среди обильных и густых трав тут и  там  встречаются  участки,  где
почва совершенно обнажена или покрыта ползучими растениями. Их корни сидят
очень глубоко, но сами они  подвергаются  сильнейшему  действию  солнца  и
обладают некоторыми странными особенностями.  Так,  многие  из  них  имеют
корни в виде клубней и могут  одновременно  утолять  и  голод  и  жажду  в
засушливое время, когда нет никакой иной пищи и никакого  питья.  Наконец,
благодаря любопытной своей приспособляемости волокнистые корни  одного  из
этих  растении  превращаются  в  клубни,  когда  растению  необходим   для
произрастания известный запас влаги. Это  растение  принадлежит  к  породе
тыквенных. Оно  меняет  свои  вид  в  зависимости  от  почвы,  на  которой
произрастает, и дает пунцового цвета огурец,  пригодный  для  еды.  Другое
растение,  которое  туземцы  зовут   "мокоми",   принадлежит   к   разряду
травянистых и ползучих. Оно дает по нескольку крупных клубней -  величиной
с голову человека. Туземцы находят их благодаря  остроумному  приему,  для
которого нужен весьма чувствительный слух. Они берут камень,  бьют  им  по
земле, и разница в звуке показывает им, где есть клубни и где их нет.  Эта
невероятная сноровка туземцев восхитила бы наших врачей, которые по  звуку
определяют,  какие   изменения   произошли   в   человеческом   организме.
Встречается также великолепный, восхитительный арбуз.  Туземцы  зовут  его
"кэмэ". Это освежающее и одновременно укрепляющее растение.  Оно  является
благодеянием не только для человека, но и для животных. Травоядные  -  как
слон и носорог, хищники - как лев, гиена и шакал,  и  даже  грызуны  ценят
этот дар природы, удовлетворяющий самые разнообразные вкусы.
   Живут здесь племена бушменов и бакалахари. Бушмены,  которых  некоторые
этнографы относят к семейству  готтентотов,  малорослы,  хотя  не  следует
причислять их к карликам. Они кочевники, никогда земли не  обрабатывают  и
не разводят домашних  животных.  Это  страстные  охотники,  вся  их  жизнь
проходит в преследовании дичи, которую они тут же, на  месте,  и  съедают.
Бушмены питаются также корнями и дикими плодами, сбор которых  возлагается
на женщин. Бушмены худы, жилисты, неутомимы и, подобно арабам  в  пустыне,
способны переносить необычайную усталость и неслыханные лишения.
   Бакалахари,   которые   являются   ответвлением   бечуанов,   напротив,
трудолюбивые земледельцы и скотоводы.  Они  терпеливо  обрабатывают  землю
мотыгой, хотя неблагодарная почва ничего но дает им  за  их  труды,  кроме
небольшого количества арбузов и тыкв. Корни, немного проса, козье молоко -
таково скудное питание этих бедных людей.
   Целую неделю бродили по этой пустыне пятеро европейцев и их  чернокожий
проводник. Много пришлось им перенести лишении, и если ложиться  спать  на
голодный желудок приходилось все же не  каждый  день,  то  недостача  воды
мучила  беспрерывно.  Уже  на  второй  день  пришлось  бросить  все  шесть
слоновьих клыков, которые были навьючены на одну из лошадей. Ей много надо
было работать, чтобы всех обеспечить продовольствием, и  не  следовало  ее
переутомлять. Александр, Альбер и Жозеф  по  очереди  садились  на  нее  и
пускались по следам антилопы, буйвола или жирафа.  Вторая  лошадь  служила
только для перевозки мастера Виля,  у  которого  рука  поправлялась  очень
медленно. Что касается его преподобия, то он в своем шелковом  цилиндре  и
развевающемся сюртуке шагал как человек, которому все обычные  потребности
чужды.
   Пять дней назад Александр подстрелил куаггу - однокопытное, похожее  на
зебру, но меньше ростом. Полосы, столь чудесно  украшающие  зебру,  куагга
носит только на шее, на голове и боках. Проводник Зуга отложил  в  сторону
желудок животного, утверждая, и не без оснований, что нельзя  пренебрегать
самым лучшим сосудом для перевозки питьевой воды. Зуга наполнил его  водой
из довольно грязной лужи, и это был весь запас путешественников  на  целых
два дня. Вот уже сутки, как выпита последняя капля и  всех  мучает  жажда.
Особенно тяжело полицейскому: у него  лихорадка,  он  кричит  и  бредит  и
производит впечатление буйнопомешанного. Между тем его спутники героически
отказались каждый от части своей воды в его пользу, и он  получил  больше,
чем другие. Это была большая жертва, но бедняга не мог ее оценить, так как
совершенно потерял голову. Лошади  едва  тащились,  а  люди  передвигались
тяжело - у них горело в горле, губы потрескались, язык покрылся  язвами  и
кружилась голова.
   Зуга пытается приободрить их: он говорит, что поблизости есть  источник
и вечером будет много хорошей воды. Однако  очертания  местности  не  дают
оснований рассчитывать  на  близость  родника.  Сколько  видит  глаз,  все
безжизненно и однообразно.  Повсюду  выгоревшая  трава,  повсюду  островки
сухого песка, тощий кустарник или сморщенные деревца. Нет больше  арбузов,
нет сочных клубней. Несчастные обитатели этой пустыни уже давно  поглотили
все, что содержало хотя бы каплю влаги.
   Альбер де Вильрож знает Южную Афри