ациональной гордости великороссов", где Ленин выступает в роли ново-
го Карамзина, и в  речах  о  брестском  мире.  Эти  выражения  достигают
большой поэтической выразительности. Но примеры второго рода пафоса, мо-
жет быть, еще более ценны, так как в них выразительная сила речи появля-
ется в противоположных средствах, с помощью простых и даже грубых слов и
образов, которые, однако, тем самым вернее бьют в цель и резче дают выс-
тупить сквозь них, словно отбрасывая высокую тень, подъем подлинной силы
и резче дают выступить сквозь "грязное белье", "грязная рубаха и  хлев",
"ползать на брюхе в грязи", - это образы крайнего  натурализма,  в  речи
Ленина, проникнутой страстным стремлением к последней правде, к  послед-
ней обнаженности вещей, приобретают крайнюю степень выразительности. Ре-
шение загоняется здесь в самые низины, чтобы упереть его в самое  дно  и
показать осязательно, что другого выхода нет. И тут же вдруг эта отрица-
тельная характеристика преображается, получает оправдание и новый  смысл
благодаря сопоставлению с героическими  словами,  подчеркнутыми  резкими
антитезами: "не революционер, а болтун", "мы хотим... мы хотим"  (огром-
ных деяний) "и мы боимся самих себя". В  том  и  другом  случае  острота
сталкиваемых лицом к лицу контрастов, усиливает их до размеров, закрыва-
ющих все иные выходы зажатому в них решению.  Этот  замечательный  прием
достигает у Ленина большой силы, так как пафос усиливается и  оправдыва-
ется здесь суровым героизмом марксистского миропонимания.
   Интересно также употребление метафоры, как перифраза, напр.: "в  один
кровавый комок спутано"..., "бросать песок в глаза", "поливать  маслице"
(взамен "утишить, успокоить", при чем и здесь Ленин как будто вкладывает
в ходячее выражение иронический смысл,  которого  оно  первоначально  не
имело, и подчеркивает его уменьшительным "маслице"). Эти выражения дают-
ся более или менее непосредственно как сами по себе понятные,  при  всей
своей иносказательности; они не служат конкретной иллюстрацией более об-
щей мысли и вообще не являются приложением к оправдывающему и мотивирую-
щему их прямому значению; перевести их на прозаический язык  понятий  не
всегда возможно и легко. И Ленин, повидимому, со своей стороны вовсе  не
иллюстрирует здесь на частном примере какую-то отвлеченную мысль, а дает
сразу обратную, чувственную, "поэтическую" форму выражения просто  пото-
му, что он так мыслит и, может быть, сам не всегда сумел бы другими сло-
вами передать их содержание, ибо  иногда  самая  символичность  подобных
фраз придает содержанию их общее и неопределенное значение,  которое  не
поддается исчерпывающему переводу. Примеры употребления Лениным подобно-
го символического языка весьма интересны.
   Обратимся, наконец, к более сложным видам сравнения.
   Прежде всего отметим случаи распространенного сравнения,  к  которому
речь возвращается. Один пример сочетания нескольких сравнений  (авангард
и проч.) уже был приведен, к нему могут быть примкнуты примеры  повторе-
ний ("увертываются" и "скатились" и "связали"), в которых был отмечен их
своеобразный "музыкальный" характер композиции. Приведем  еще  несколько
примеров стойкости образов сравнения. Таковы, например, исторические па-
раллели: необходимость новой экономической политики мотивируемых  анало-
гией с осадой Порт-Артура и вся статья, которая  так  и  называется  "От
штурма к осаде", построена на этой параллели; заключение брестского мира
сравнивается метафорически с тем внутренним "договором", который  партия
как бы заключила со Столыпиным в 1907 г., отказавшись от решения  бойко-
тировать Государственную Думу, и, с другой стороны, с Тильзитским миром.
"Мы заключили Тильзитский мир. Новый Тильзитский мир... Мы  придем  и  к
нашей победе, к нашему освобождению, как немцы  после  Тильзитского  ми-
ра"... В этих примерах позорному и похабному братскому миру  противопос-
тавляется "неслыханный позорный договор со Столыпиным" и "неизмеримо бо-
лее тяжкие  (перед  этим  "архитяжкие"),  "зверские,  позорные,  угнета-
тельские мирные договоры", "похабные и похабнейшие мирные договоры" (см.
приведенные в примерах повторения слова "позорный" во всех  степенях)  и
таким образом по контрасту, напряженному до высшей степени целой  систе-
мой повторений, выступающих особенно резко на общем  фоне  сопоставлений
бьющих особенно в атмосфере газетной и устной травли "похабного мира"  и
даже борьбы внутри самой партии.
   Другая аналогия, привлеченная Лениным по тому  же  поводу,  сравнение
России и Германии с домашним животным и "хищником,  вооруженным  до  зу-
бов": "Лежит смирный домашний зверь рядом с тигром  и  убеждает  его"...
"рядом с нашим смирным домашним зверем лежит тигр", "армии нет, а  рядом
с вами лежит хищник"... "чтобы следующим  прыжком  захватить  Петербург.
Этот зверь прыгает хорошо", (Речь 7/III-18 г., на съезде РКП). Сравнение
с хищником, ставшее шаблонным, затасканное газетами и митингами, поднов-
ляется и получает новую силу и выразительность в образе тигра и  в  наг-
лядных картинках, изображающих положение дела. Эти картинки даются не  в
виде прилагательных к тексту иллюстраций, а метафорически, т.-е.  непос-
редственно в языке образов.
   По этому же поводу, говоря об истерических  воплях  о  похабном  мире
(доклад 14/III-18 г., на Съезде Советов), Ленин сопоставляет  психологию
антибрестского негодования с "психологией  дворянчика-дуэлянта,  истери-
чески призывающего к войне, с буржуазными вояками, театрально размахива-
ющими шпагой", "дворянчиков-дуэлистов" (см. в другой речи,  там  же,  на
следующий день: "бросать слова и махать  картонным  мечом  бесполезно").
Оба данные здесь варианта развились, повидимому, из речи,  произнесенной
неделей раньше, по поводу статьи "Коммуниста". "Ей (этой газете) следует
носить кличку "Шляхтич", ибо она смотрит с точки зрения шляхтича,  кото-
рый сказал умирая в красивой позе со шпагой - "Мир, это - позор,  война,
это - честь. Они смотрят с точки зрения шляхтича, но я подхожу  с  точки
зрения крестьянина".
   Наконец, все по тому же поводу, обсуждая революционные возможности  в
Германии, Ленин пользуется сравнениями из области эмбриологии:  "эмбрио-
нальное состояние"... "республика в России родилась сразу, так легко ро-
дилась... массы дали нам скелет, основу этой власти... республика  сове-
тов родилась сразу"... Эти сравнения,  несомненно,  подготовлены  речью,
произнесенной двумя месяцами раньше: "Но ведь Германия только еще  бере-
менна революцией, а у нас уже родился здоровый ребенок -  социалистичес-
кая республика, которую мы можем убить, начиная войну" и во второй  речи
того же дня: "движение на западе", "германское движение", но суть в том,
что там движение еще не началось, а у нас оно уже имеет новорожденного и
громко кричащего ребенка".
   Одним из излюбленных образов сравнения, встретившихся мне в речах Ле-
нина, является "икона". Он употребляет его  даже  так  эпизодически,  не
подготовляя и не разъясняя, что оно  кажется  даже  мало  понятным,  как
напр., в следующей фразе: "Социализм уже теперь не есть вопрос  отдален-
ного будущего или какой-нибудь отвлеченной картины или какой-нибудь ико-
ны", где неясность усиливается еще неловким сочетанием "вопрос... карти-
ны или... иконы". В другом месте сравнение развивается: "после их (вели-
ких революционеров) смерти делаются попытки превратить их  в  безвредные
иконы, так сказать, канонизировать их, представить  известную  славу  их
имени для утешения угнетенных классов и для  одурачения  их".  (Т.  XIV,
стр. 298). Еще полнее разъяснение того же сравнения в следующем его  ис-
пользовании: "Резолюции лонгетистов превращают "диктатуру  пролетариата"
в такую же икону, какой бывали резолюции Второго Интернационала: на ико-
ну надо помолиться, перед иконой можно перекреститься, иконе надо покло-
ниться, но икона нисколько не меняет  практической  жизни,  практической
политики". (Т. XVII, стр. 16). Сравнение развито здесь и  объяснено  че-
тырьмя параллелями (вернее, тремя параллелями) и заключительным "перпен-
дикуляром" отрицания, при чем три параллели варьируют повторяющееся сло-
во в падеже и предлоге и рифмуют в глаголе. В  противоположность  ирони-
ческому рассуждению предыдущего примера,  здесь  сравнение  разъясняется
тремя наглядными иллюстрациями,  метафорически  определяющими  положение
лозунга, оставшегося только священной фразой. И в контраст с этим  скоп-
лением образов последняя фраза низводит образ  "иконы"  в  язык  деловой
прозы, уже этим подчеркивая бессилие и отчужденность всего, что символи-
зуется этим словом, в жизненной обстановке. Это довольно сложный  пример
как по построению, так и по развитию метафорической темы и по тонкой иг-
ре лексических функций входящих в него словесных элементов.
   Эти примеры, помимо стойкости образов, свидетельствуют и об  осторож-
ности ленинской речи. Он может употребить образ  неловко  или  неряшливо
только, если такое слово стало для него привычным термином  и,  следова-
тельно, потеряло рельефную  образность.  Иначе  он  его  подготавливает,
разъясняет и иллюстрирует. Скромность и требовательность Ленина к  мета-
форическим, "фигуральным" сравнениям сказывается и в его оговорках и из-
винениях. Несколько таких случаев нам уже встретилось. Также, по  поводу
"бюрократического извращения" рабочего государства, он признает, что "мы
этот печальный - как бы это сказать? ярлык что-ли - должны были на  него
навесить." ("О профсоюзах и проч." 1921, стр. 10). Или, употребляя образ
"пересадки", повидимому получивший распространение, Ленин дважды в  раз-
ных речах вводит его с оговоркой, как бы извиняясь, и подготавливая ее к
его восприятию: "пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на дру-
гую; именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой, с лошади эконо-
мий... на лошадь, которую ищет и не может не искать для себя  пролетари-
ат, на лошадь крупной машинной индустрии, электрофикации, Волховстроя  и
т. д." ("Лучше меньше, да лучше", 1923 год). Замечу в скобках, что мета-
форическая перифраза получает здесь развитие и разъяснение также метафо-
рически и при том двухстепенное: сначала в наглядном образе  "крестьянс-
кой, мужицкой обнищалой лошади", при чем эти конкретные эпитеты усилива-
ют наглядность и контраст, а потом в отвлеченно-аллегорическом  словосо-
четании" лошади экономии, приложенной к первому  и  скрепленному  с  ним
анафорическим повторением основного слова "лошадь"; далее, опять метафо-
рически простая и ясная фраза, с такой же анафорой, подготовляет  парал-
лельную первой аллегорией, которая все же кажется тяжелой, как  содержа-
ние, которое она представляет. Такое аллегорическое употребление метафо-
ры редко у Ленина; в приведенных раньше примерах можно найти его,  пожа-
луй, в "маслице реформистских фраз". В другой  раз,  вспоминая  об  этом
сравнении, Ленин все же опять вводит его извинительным, так сказать, ха-
рактерным для его взыскательной, сдержанной речи: "в  этом  отношении  у
нас не было, так сказать, если употребить старое сравнение, никаких  пе-
ресадок ни на другие поезда, ни на другие упряжки". (Речь  в  Московском
Совете 20/XI-22, см. том XVII, 527).
   Остановимся еще на сравнениях, выводимых в порядке примера или  более
сложных форм характеристики, портрета, воображаемой  речи,  собственного
выступления и т. д.
   В речи по поводу брестского мира Ленин,  в  качестве  примера,  берет
следующее сравнение: "Два человека идут на них, нападают 10. Один борет-
ся, другой бежит, это предательство. Две армии по сто тысяч; против  них
пять таких же армий. Одну армию окружили двести тысяч; другая должна ит-
ти на помощь, но вдруг узнает, что триста тысяч подготовили ей  на  пути
ловушку. Можно ли итти на помощь? Нет нельзя. Это уже не предательство и
не трусость. Простое увеличение числа изменило  все  понятие"  и  т.  д.
(Заключит. слово на съезде РКП 8/III-18).
   Возражая против веры Суханова в добровольную уступку власти  пролета-
риату, Ленин говорит: "Может быть,  в  детской"  "добровольная  уступка"
указывает легкость возврата: если Катя добровольно уступила Маше  мячик,
то возможно, что "вернуть" его "вполне  легко".  Но  в  политике  добро-
вольная уступка "влияния" доказывает такое бессилие  уступающего,  такую
дряблость, такую бесхарактерность, такую тряпичность - (см. "Корень  За"
1917 г.). Редкий случай живописного примера у Ленина представляет следу-
ющий (против "буферной группы" Бухарина):.. "буфер, такой буфер,  что  я
затрудняюсь подыскать парламентское выражение для описания этого буфера.
Если бы я умел рисовать карикатуры так, как умеет рисовать Бухарин, то я
бы Бухарина нарисовал таким образом: человек с ведром керосина,  который
подливает этот керосин в огонь и подписал бы:  "буферный  керосин".  Эта
острота продолжается и далее: "нет сомнения, что у Бухарина желание было
самое искреннее и "буферное". Но буфера не вышло". (Том XVII, стр. 23).
   Подобные же сатирические картины сопоставляет Ленин по поводу  требо-
вания военным командованием восстановления смертной казни  на  фронте  в
1917 году. "Сладенькие, до приторности сладенькие,  мелкобуржуазные  ми-
нистры и экс-министры, которые бьют себя в грудь, уверяя, что у них есть
душа, что они ее губят, вводя и применяя против масс смертную казнь, что
они плачут при этом - улучшенное  издание  того  "педагога"  60-х  годов
прошлого века, который следовал заветам Пирогова и потом не попросту, не
по обычному, не по-старому, а поливая человеколюбивой слезой "законно" и
"справедливо" подвергнутого порке обывательского сына" (статья "Бумажные
резолюции". Тактика большевизма. М. 1923 г).
   Можно найти еще несколько подобных примеров, но в общем их немного  и
они не характерны. Значительно  более  частыми  кажутся  случаи  примера
конкретизующего, наглядно иллюстрирующего, в котором Ленин  умеет  схва-
тить и выразить немногими чертами, при всей своей экономии, существенные
оценки положения. Так, обращаясь апострофически к О. Бауэру и  Адлеру  с
вопросами и сам давая на них ответы, - прием ему свойственный в  полеми-
ке, - Ленин, очертив ситуацию в решительный  момент  гражданской  войны,
изображает сцепку переговоров рабочих или интеллигенции  с  Деникиным  с
приведением воображаемого мнения о них иностранного  советника,  которое
заключает в себе сравнение этих соглашателей с вождями западного  социа-
лизма. (Том XVII, стр. 21). Ленин вообще  нередко  пользуется  подобными
сцепками или воображаемыми речами, вкладываемыми им в уста других: фран-
цузских рабочих,  финских  представителей,  финляндского  правительства,
"большинства" и т. д., иногда же сам ставя себя на  место  того,  о  ком
идет речь. Так, говоря о предпочтении ударных предприятий в материальном
отношении, Ленин вводит такой пример: "Если меня будут так предпочитать,
что я буду получать восьмушку хлеба, то благодарю покорно за такое пред-
почтение. Без этого ударность - мечтания, облачко, а мы все-таки матери-
алисты. Если говорить - ударность, тогда дай и хлеба, и одежду, и мясо".
("О профсоюзах и прочих" стр. 14). Думается, что этих примеров достаточ-
но для характеристики Ленинских сравнений в широком смысле этого  слова,
даже без тех комментариев, которые могут быть здесь даны только в  пред-
варительной, поверхностной и общей форме. Сколько-нибудь полный  научный
анализ осложнен такими теоретическими и материальными  трудностями,  что
всякая попытка произвести его теперь же, при всех тех условиях, о  кото-
рых сказано в начале статьи, была бы  заранее  обречена  на  неудачу.  Я
предпочитаю не иметь подобных претензий и главную задачу статьи видел  в
подборе примеров и снабжении их  вводными  примечаниями,  скорее  только
указывающими путь к их пониманию, чем дающими готовое их истолкование.
   Я даже признаю, что прямее к характерной сути ленинской  речи  привел
бы анализ таких примеров, в которых средства воздействия и выражения  не
так ясны. Такие фразы, как "Кто хочет помочь колеблющемуся,  должен  на-
чать с того, чтобы перестать колебаться самому," хотя она напоминает из-
вестное изречение Горация: "Коли хочешь, чтоб  плакал  я,  нужно,  чтобы
прежде плакал ты сам," или "Голодный не может отличить республики от мо-
нархии; озябший, разутый, измученный солдат, гибнущий за чужие интересы,
не в состоянии полюбить республику. А вот, когда последний чернорабочий"
и т. д. "Тогда никакие слова... никакие силы... не победят народной  ре-
волюции, а напротив она победит весь мир," - я признаю, что  они  харак-
тернее для речи Ленина. Но их анализ слишком труден и сложен.  Предвари-
тельно надо сделать более простую работу.
   Ораторская речь - включая в нее все виды  устного  обращения:  пропо-
ведь, воззвание, инвективу, приказ, лекцию, доклад,  диспут  и  проч.  и
проч. - наиболее широкая, неопределенная и разнообразная область  слова.
В отношении к ней труднее всего говорить об "искусстве". И все же, это -
искусство. Границы между поэтикой и риторикой не ясны.  Ораторская  речь
допускает оттенки всех родов поэзии, в ней могут встречаться и повество-
вание, и описание всякого рода и личное обращение, монолог и  даже  диа-
лог, а также и восклицания и проч. формы лирической экспрессии. Она  мо-
жет быть построена ритмически и  пользоваться  фанатическими  средствами
(гармонией и ассонансом, иногда даже рифмой), она  может  сопровождаться
мимикой, жестом, телодвижением и даже переходить в  настоящее  действие,
или в актерство. Но все эти элементы изменяются в ораторской речи,  под-
чиняясь ее собственным законам, как живописные элементы получают  особую
роль и значение, служа целям сцены. Основной же нерв ораторства лежит не
в них. И вот, в зависимости от той специфической атмосферы в которую  их
погружает оратор, смотря по тому, какой перспективой их наделяет та  или
другая манера ораторства, они распределяются всякий раз иначе по  своему
относительному удельному весу, приобретают больше или меньше колорита  и
рельефности или меняют самый характер того и другого. Тут следует разли-
чать фактуру и манеру. Очевидно, что гравюра  уже  по  своему  материалу
требует иных средств, чем масляная живопись. Но в этой  последней  могут
быть различные манеры. И в зависимости от них и применяемые средства со-
ответственно и взаимно изменяется. Основной и существеннейшей чертой ле-
нинской речи является ее аналитичность, ее жестокий,  почти  технический
характер. Как истинный марксист, он должен был видеть  в  господствующей
системе понятий продукт буржуазной идеологии, в  самом  словаре  которой
"каждое слово подделано в интересах буржуазии" и, следовательно,  служат
орудием увлечения и эксплоатации. Поэтому он не доверяет словам, прошед-
шим литературную школу, и в каждом выражении, унаследованном от  прошлой
политической культуры, подозревает если не врага, то сомнительного пере-
бежчика, которого необходимо всякий раз подвергнуть тщательному  допросу
и обыску, прежде, чем ему довериться. Больше того, как подлинный матери-
алист в философском смысле этого слова, Ленин требует от себя и от  дру-
гих прежде всего ясного отчета в реальном значении вещей, реальной оцен-
ки явлений, как фактов  жизненного  существования  и  классовой  борьбы,
т.-е. прагматически. Содержание всякой истины, лозунга, понятия он  про-
веряет на человеческой потребности и пользе, сводя их оценку к взвешива-
ющему решению, к действию и беспощадно разоблачая их пустоту и бесполез-
ность, если они  не  приводят  к  определенному  решению  и  фактической
пользе.
   Отсюда его чрезвычайное, взыскательное, почти подозрительное  отноше-
ние к слову вообще, необычайно зоркое во всякой  неясности,  "путанице",
"каше", "подмене понятий". Как будто  стремясь  к  последней  правде,  к
крайнему реализму и прямоте сознания, полной обнаженности вещей, он всем
своим существом ненавидит "фразу", неустанно борется с  малейшей  склон-
ностью "убаю