о под строгий контроль доходы шиитов.  Поскольку  до
тех пор  пожертвования  шиитам  были  не  подотчетными  государственному
контролю, это нанесло удар в самое сердце шиитского  сообщества.  Хусейн
лишил духовенство главного средства общественной и политической  власти,
успешно сведя их к положению рядовых государственных чиновников.  У  них
больше не было возможности распоряжаться финансовыми ресурсами по  своей
воле. Теперь государство собирало, распределяло и  регулировало  расходы
шиитов и контролировало материальное содержание всех их святынь. То, что
Саддам выбрал кнут в своих отношениях с  шиитами,  ударило  и  по  нему.
Приход к власти фундаменталистского режима в  Тегеране  сыграл  ключевую
роль  в  возрождении  антиправительственных  настроений  среди  иракских
шиитов в 1979 и 1980 годах. Все же одинаково верно  и  то,  что  большая
доля ответственности за подстрекательство шиитов к сопротивлению ложится
и на самого Саддама. Благодаря своему равнодушию к тому, что  его  планы
развития    ухудшали    социально-экономическое    положение     шиитов,
непоколебимой   антиклерикальности   и   репрессий   против    шиитского
духовенства, он ухитрился возбудить безграничную враждебность  к  режиму
самого многочисленного сообщества в Ираке задолго до Иранской революции.
Поэтому неудивительно, что полуофициальные  биографы  Хусейна  лезут  из
кожи вон, чтобы снять с него ответственность за выдворение  из  Ирака  в
октябре 1978 года иранского духовного вождя аятоллы  Хомейни.  Этот  шаг
вызвал серьезное недовольство шиитов. Один из биографов доказывает,  что
Хомейни был выслан из Ирака вовсе не  по  просьбе  шаха.  Напротив,  ему
предоставлялась полноценная возможность оставаться до тех пор,  пока  он
соблюдал просьбу властей воздерживаться от  враждебных  действий  против
Ирана, однако же он решил уехать по собственной воле:  "Шесть  лет  Ирак
поддерживал   иранские   оппозиционные   группы;   Хомейни   разрешалось
использовать Ирак как центр своей деятельности  и  с  ним  обращались  с
наивысшим уважением.
   После Алжирского соглашения между Ираком и Ираном  Ирак  приостановил
деятельность иранских оппозиционных группировок.  Но  Хомейни  продолжал
свою борьбу и умножил свою активность в 1978 году, вызвав  жалобы  шаха.
Власти Ирака не хотели ухудшения отношений с Ираном, поэтому они послали
члена Совета революционного командования и попросили Хомейни  относиться
с уважением к позиции  Ирана.  Хомейни  отказался  проявить  гибкость  и
сказал представителю Ирака:
   - Я буду продолжать борьбу против  шахского  режима,  и  если  власти
Ирака против, я уеду из Ирака.
   Через несколько дней имам Хомейни покинул Ирак и направился в Кувейт,
но кувейтские власти отказались его впустить. Он  связался  с  иракскими
властями с границы и попросил разрешения вернуться  на  несколько  дней,
пока он не найдет себе другое  пристанище.  Иракские  власти  немедленно
согласились.  В  тот  самый  момент,  когда  имам  Хомейни  находился  в
пограничной зоне, иранское посольство попросило  от  имени  шаха,  чтобы
имаму Хомейни не  было  разрешено  вернуться  в  Ирак;  иракские  власти
отказались выполнить просьбу Ирана. И тогда имам Хомейни уехал из  Ирака
во Францию".
   Это описание хода событий,  которые  привели  к  отъезду  Хомейни  из
Ирака, далеко от реальности. Хорошо известно,  что  престарелый  аятолла
оставил Ирак не по своей воле,  он  был  выдворен  Саддамом  по  просьбе
иранского шаха. Поэтому, как только Хомейни прибыл в Тегеран  и  заменил
свергнутого монарха, шиитское сообщество в Ираке охватила волна великого
энтузиазма, и в  результате  партия  Дава,  которая  открыто  признавала
Хомейни своим  духовным  вождем,  усилила  борьбу  против  саддамовского
режима.
   В феврале 1979 года в ответ на  повсеместные  демонстрации  в  защиту
Хомейни, Саддам послал войска, включая танки, в Кербелу и Неджеф. В июне
1979 года в двух священных городах снова возникли беспорядки после того,
как аятолла  аль-Садр,  который  тем  временем  стал  символом  иракской
шиитской оппозиции, не получил разрешения возглавить процессию  в  Иран,
чтобы поздравить аятоллу Хомейни. Сообщали, что в южных городах и даже в
самом Багдаде был введен комендантский час.  Против  партии  Дава  и  ее
вождей началась жестокая  кампания.  Принадлежность  к  партии  каралась
смертью.   Подверглись   заключению   множество   подозреваемых   членов
организации, включая самого Садра, которого поместили под домашний арест
в Неджефе и запретили ему общение с внешним миром.
   Однако на этот раз Саддам  намеревался  предложить  шиитам  наряду  с
кнутом и пряник. Он все больше и больше принимал во внимание  и  глубину
отчуждения шиитов,  и  потенциально  разрушительные  последствия  такого
отчуждения  для  своего  режима.  Болезненные   события,   приведшие   к
Алжирскому соглашению, все еще были живы в его памяти. Он  понимал,  что
если вмешательство Ирана в курдские дела в начале 70-х  годов  поставило
режим Баас на колени, то возмущение в  самом  крупном  сообществе  Ирака
против   его   стихийного   руководителя   могло   привести   только   к
катастрофическим последствиям.
   К  своему  великому  удивлению,  шииты  услышали,  как  до  сих   пор
непреклонный Саддам прославляет их патрона имама Али  ибн-Али  Талиба  и
заявляет,  что  он  его  истинный  последователь  в  поисках   "небесных
ценностей". В знак  своей  приверженности  таким  "ценностям"  Саддам  в
начале 1979 года запретил азартные игры и направил  щедрые  средства  на
религиозные цели. Одетый в  традиционный  шиитский  костюм,  аббайя,  он
осуществил многочисленные посещения, с показом по телевидению,  шиитских
поселений, раздавая  шиитам  деньги  и  телевизоры.  Чтобы  покончить  с
остающимися   сомнениями   относительно   искренности   его   внезапного
преображения,   он   представил   окончательное    "доказательство"    -
генеалогическую таблицу, связывающую его  с  центром  шиизма.  Во  время
широко разрекламированного визита в священный  город  Неджеф  в  октябре
1979 года было объявлено, что Саддам -  прямой  потомок  халифа  Али,  а
следовательно, и пророка Мухаммеда.
   - Мы имеем право заявить, и при  этом  не  фальсифицируя  историю,  -
взволнованно произнес он, - что мы внуки имама Хусейна.
   Вербовка святейших фигур ислама во имя  политических  целей  отразила
крайнюю степень и беспринципного прагматизма Хусейна, и его тревоги.  Он
рассчитал, что националистические и светские идеи Баас мало пригодны для
сдерживания все возрастающего иранского давления на его  режим.  Хомейни
хотел  свергнуть   его,   разжигая   религиозные   чувства   шиитов,   а
следовательно, ему надо  было  противопоставить  те  же  средства.  Если
предложенная игра называется религией, надо ей обучиться. На  протяжении
всего последующего десятилетия, когда он  боролся  не  на  жизнь,  а  на
смерть  в  восьмилетней  войне  против  Ирана,  ему  приходилось  широко
использовать религиозный символизм,  отодвинув  в  сторону  идеологию  и
фразеологию  Баас.  Какова  бы  ни  была  суть  идеологии,  ее  ценность
определялась лишь ее  эффективностью  для  одной  цели  -  политического
выживания Хусейна.
   Новая тактика Саддама проводилась в жизнь без передышки, в которой он
в 1979 и 1980  годах  так  нуждался.  Иранцы  и  подпольные  организации
иракских шиитов,  поддерживаемые  ими,  оставались  равнодушными  к  его
показному  благочестию,  продолжая  свою  неистовую  борьбу  против  его
режима. Это, в свою очередь, заставляло Саддама сопровождать свои усилия
по умиротворению шиитов жестокой репрессивной тактикой, которая  привела
его в президентский  дворец.  Он  обрушился  на  подпольные  организации
шиитов, ответил на иранскую пропагандистскую кампанию  серией  словесных
атак на аятоллу  Хомейни,  которого  он  назвал  "шахом  в  тюрбане",  и
поддерживал  сепаратистских  элементов  в  Иране,  таких  как  курды   и
хузистанские арабы. Он также ускорил рост  иракских  вооруженных  сил  и
попытался  сплотить   арабские   государства   вокруг   своего   режима,
провозгласив в феврале 1980 года Национальную Хартию,  которая  пыталась
превратить арабскую нацию в единый фронт, направленный  против  "внешней
агрессии". Глубоко потрясенный неприкрытым намерением Ирана поразить его
режим в самую сердцевину, особенно после неудавшегося покушения на жизнь
Азиза, Саддам воспринял иранскую угрозу гораздо более серьезно и ответил
драконовскими мерами против шиитской оппозиции. Не прошло и двух  недель
после неудачной попытки  устранить  Азиза,  как  самый  видный  шиитский
религиозный деятель Ирака, аятолла Мухаммед Бакир аль-Садр, находившийся
под домашним арестом несколько  месяцев,  был  казнен  вместе  со  своей
сестрой. А вслед за своим почитаемым  пастырем  были  расстреляны  сотни
шиитских  политзаключенных,  преимущественно  члены  партии  Дава.   Эта
эпидемия убийств не  миновала  и  вооруженные  силы,  где  были  казнены
несколько десятков офицеров, некоторые из них лишь потому, что не смогли
справиться с возрастающей волной иранского терроризма в  стране,  другие
же пали  жертвами  стандартного  обвинения  в  заговоре  против  режима.
Хусейну удалось изолировать южную часть Ирака, не допуская  иностранных,
особенно иранских, паломников к священным шиитским местам. О степени его
беспокойства свидетельствует тот факт, что из страны было выслано  около
ста тысяч иракских шиитов.
   Эти контрмеры не  произвели  никакого  впечатления  на  революционный
режим в Иране. В ответ на угрозу Саддама Хусейна отомстить за  покушение
на жизнь Азиза, аятолла Хомейни 9 июня 1980 года призвал иракских шиитов
свергнуть "правительство Саддама". Министр иностранных дел Ирана,  Садег
Готбзаде, сообщил в тот же самый день,  что  его  правительство  приняло
решение уничтожить баасистский режим в Ираке.  Та  же  тема  была  снова
затронута через два дня иранским президентом  Абул  Хасаном  Банисадром,
который также предупредил, что если  обстановка  на  границе  ухудшится,
Иран начнет войну. Иранский министр обороны открыто обрисовал  некоторые
перспективы вероятной иракско-иранской войны.
   - Если иранская армия войдет в Ирак, - сказал он,  -  иракские  шииты
встретят ее с распростертыми объятиями.
   К тому времени ирано-иракская конфронтация уже вступила в новую фазу,
со стычками вдоль общей границы. В августе они  превратились  в  тяжелые
бои с участием танков и артиллерии и с воздушными ударами.
   Подрывная  деятельность  Ирана  вообще  и   длительные,   все   более
ожесточенные приграничные стычки в частности привели Саддама  Хусейна  к
заключению, что у него  нет  другой  альтернативы,  кроме  как  обуздать
иранскую угрозу с помощью полномасштабной войны. Столкнувшись второй раз
за десять лет с решимостью Ирана нарушить статус-кво в регионе по своему
собственному проекту  и  сохранив  горькие  воспоминания  о  вооруженном
конфликте с Ираном в начале 1970-х  годов,  Хусейн  всерьез  сомневался,
сможет  ли  его  режим  выдержать  еще   одну   длительную,   изнуряющую
конфронтацию с  Ираном.  К  этим  соображениям  прибавлялась  уникальная
природа нового теократического режима  в  Иране.  Шах,  при  всей  своей
военной мощи и честолюбивых планах, представлялся Хусейну разумным, хоть
и  малоприятным  человеком.  Конечно,  его  цели   были   противоположны
национальным интересам Ирака, и достижение оных неизбежно происходило за
счет Ирака. Однако, шах не  пытался  убрать  баасистский  режим,  и  его
вмешательство   во   внутренние   дела   Ирака   было   ограниченным   и
предназначалось исключительно для  демонстрации  военного  превосходства
Ирана перед Ираком. Как только стремления шаха к гегемонии в Заливе были
признаны, можно было заключить сделку (пусть и невыгодную для  Ирака)  и
более или  менее  рассчитывать,  что  обе  стороны  будут  соблюдать  ее
условия.
   Напротив, революционный режим в Тегеране  был  соперником  совершенно
иного типа - действующим  неразумно,  с  бескомпромиссной  идеологией  в
качестве  мотива.  Он  преследовал  цели,  совершенно  неприемлемые  для
Хусейна и сбрасывающие его со  счетов.  Духовным  лицам  не  нужна  была
лишняя территория, не говоря уже о расчленении Ирака.  Их  экспансионизм
был духовным, и, в отличие от  шаха,  они  были  непреклонны  в  решении
свергнуть Хусейна и  светский  режим  баасистов.  Все  больше  и  больше
убеждаясь в действительных целях иранского режима, Хусейн понял, что  не
сможет примириться с превосходством Ирана, которое он  молча  признал  в
1975 году. Теперь такое превосходство могло, в конце концов, привести  к
его краху, а скорее всего, к его  физическому  уничтожению.  Поэтому  он
пришел к выводу, что единственный способ сдержать иранскую угрозу -  это
воспользоваться временной слабостью  Ирана  после  революции  и  поднять
ставки с обеих сторон, прибегнув к открытой, поддерживаемой  всей  мощью
государства военной силе. 7 сентября  1980  года  Ирак  обвинил  Иран  в
обстреле иракских  приграничных  городов  с  территорий,  по  Алжирскому
соглашению  принадлежащих  Ирану,  и  потребовал  немедленной  эвакуации
иранских  сил  из  этих  районов.  Вскоре  после  этого  Ирак   двинулся
"освобождать" эти спорные районы и 10 сентября объявил, что  эта  миссия
выполнена.  Через  неделю   Хусейн   формально   аннулировал   Алжирское
соглашение. Теперь война была практически неизбежна.
   Решение Хусейна воевать было принято как  бы  нехотя  и  без  всякого
энтузиазма. Похоже, он решился на эту войну вовсе не  для  осуществления
заранее  обдуманного  "великого  плана",  а  был  втянут  в  нее   своим
неизбывным страхом за собственное политическое выживание. Война не  была
его скоропалительным выбором, но крайней мерой, к которой  он  прибегнул
только после всех других  попыток  отклонить  давление  Ирана.  Это  был
упреждающий  шаг,  рассчитанный  на  использование   временной   оказии,
средством  избежать  иранской  угрозы   его   режиму,   безжалостный   и
рассчитанный акт использования иракского народа в качестве живого  щита,
чтобы защитить его политическое будущее. Если Саддам, помимо сдерживания
иранской угрозы, лелеял еще какие-то планы, а это не исключено,  то  они
отнюдь не были причиной для начала войны, они были делом второстепенным.
   Хусейн вторгся в Иран из страха, а не из алчности:  уже  весной  1980
года он  публично  упоминал  об  угрозе  распада  Ирака  на  три  мелких
государства  -  суннитское,  шиитское  и  курдское.  При  взгляде  назад
оказалось,  что  эти  опасения  были  сильно   преувеличены,   так   как
большинство иракских шиитов презрительно игнорировали  воинствующий  вид
ислама, навязываемый Хомейни. Однако, если принять во внимание  волнения
среди шиитов в конце 1970-х гг., мощное давление Ирана на режим  Баас  и
параноидальное   стремление   Хусейна   обеспечить   свое   политическое
долголетие, его тревоги жарким летом 1980 года были вполне объяснимы.
   Насколько Хусейн не хотел нападать на Иран,  ясно  отразилось  в  его
военной стратегии. Вместо того, чтобы нанести иранской армии решительный
удар  и  попытаться  опрокинуть  революционный  режим  в  Тегеране,   он
стремился локализовать войну, урезать  цели,  средства  и  задачи  своей
армии.   Его   территориальные   цели   не   простирались   за   пределы
Шатт-эль-Араба  и  небольшой  части  Хузистана.  Что  касается  средств,
вторжение осуществлялось менее чем половиной иракской армии -  пятью  из
двенадцати дивизий. Вначале Хусейн  воздерживался  от  поражения  целей,
имеющих гражданское и экономическое значение, нападая  исключительно  на
военные объекты. И только после того как  иранцы  ударили  по  невоенным
целям, Ирак ответил тем же.
   Саддам Хусейн надеялся, что быстрые, ограниченные, но все же активные
действия убедят иранский революционный режим отказаться от  попыток  его
свергнуть. Проявляя сдержанность,  он  как  бы  сигнализировал  о  своих
оборонительных целях и о намерении избежать тотальной войны  в  надежде,
что Тегеран ответит тем же или,  может  быть,  даже  захочет  достигнуть
соглашения. Как говорил Тарик Азиз:
   - Наша военная стратегия отражает наши политические цели. Мы не хотим
ни разрушать Иран, ни навсегда его оккупировать, потому что эта страна -
сосед, с которым мы всегда будем связаны географическими и историческими
узами и общими интересами. Поэтому мы  полны  решимости  избегать  любых
необратимых действий.
   Это стремление принимать желаемое за действительное привело  к  тому,
что Хусейн не понял, как следует вести такую войну. Вместо  того,  чтобы
приказать  своим  войскам  наступать  до  тех  пор,  пока  позволяли  их
возможности, он добровольно сдержал их продвижение  через  неделю  после
начала  военных  действий  и  объявил  о  желании  вести  переговоры   о
соглашении. Это нежелание  использовать  первоначальные  военные  успехи
Ирака привело к ряду печальных последствий,  которые,  в  свою  очередь,
изменили весь ход войны.  Оно  спасло  иранскую  армию  от  решительного
поражения, обеспечило Тегерану выигрыш во времени  для  реорганизации  и
перегруппировки и оказало удручающее действие  на  боевой  дух  иракской
армии и, следовательно, на ее боевые операции. И самое  главное,  робкое
вторжение Ирака  не  поставило  под  угрозу  революционный  режим  и  не
утихомирило аятоллу Хомейни.
   Разумеется,  большинство  правительств  дали   бы   достойный   отпор
вооруженной   иностранной   интервенции,   но    революционный    режим,
подвергшийся  нападению,  естественно,  должен  был  отреагировать   еще
яростнее, поскольку он не достиг еще стопроцентной легитимности  и  имел
множество  внутренних  врагов.  История  показывает,  что  нападение  на
нестабильное гражданское общество, к тому  же  охваченное  революционным
пожаром, имеет тенденцию объединять сограждан, ибо внутренние враги  ему
представляются менее опасными, чем внешние. Как и французы, почти на два
столетия раньше, иранцы направили  национальный  и  религиозный  пыл  на
сопротивление внешней угрозе. Вместо того чтобы стремиться к  скорейшему
примирению, власти в Тегеране воспользовались  нападением  Ирака,  чтобы
спешно уладить свои внутренние конфликты, притупить борьбу за  власть  в
своих собственных  рядах  и  подавить  сопротивление  своему  режиму.  В
результате Хусейну пришлось заплатить гораздо более высокую цену  за  ту
ограниченную оккупацию, на которую он рассчитывал.  Впрочем,  он  и  сам
откровенно признал через месяц после  начала  военных  действий,  когда,
казалось бы, добился несомненного успеха:
   - Несмотря на нашу победу, если вы сейчас  меня  спросите,  нужно  ли
было вступать в эту войну, я скажу: лучше бы мы ее не  начинали.  Но,  к
сожалению, у нас не было другого выхода.
   Ему  следовало  бы  придерживаться  общеизвестной   мудрости   и   не
развязывать войну с государством, где произошла революция. Но  поскольку
Саддам считал, что его политическое будущее под угрозой, он  не  проявил
тут особой проницательности. Впоследствии ему пришлось дорого  заплатить
за свою недальновидность.

Глава восьмая
Саддам. Хусейн и аятолла Хомейни

   Еще с тех пор как в конце XVIII века война превратилась из состязания
профессиональных армий в столкновение между народами, ведение  ее  стало
во многом зависеть от состояния национального  духа.  Никакой  режим  не
может выдержать длительной войны, если значительная часть народа  ее  не
поддерживает и не готова на любые жертвы.
   Саддам Хусейн это всегда понимал. Он рассчитывал, что иракский  народ
можно сплотить вокруг дела, чрезвычайно важного для нации. Но у него  не
было иллюзий относительно желания  народа  идти  на  любые  жертвы  ради
сохранения его личной власти. Война с Ираном возникла прежде всего из-за
враждебности между Хусейном и Хомейни,  и  уже  поэтому  не  приходилось
надеяться  на  поддержку   иракского   народа,   тем   более