года один из иностранных гостей Саддама Хусейна с ужасом узнал, что  его
хозяин лично застрелил двух коммунистических министров в своем кабинете.
Как сказал некто из свиты Саддама, эти двое были  приглашены  в  кабинет
заместителя председателя, чтобы обсудить их  возможное  повышение.  Пока
они, ничего не подозревая, сидели в кабинете Саддама и пили кофе, Хусейн
неожиданно вытащил пистолет и прикончил их обоих.  Весь  кабинет  был  в
крови до такой степени, что пришлось менять ковры.
   В отличие от других рассказов  о  склонности  Саддама  лично  казнить
крупных   диссидентов,   этот   рассказ    легко    опровергнуть:    оба
коммунистических министра в кабинете после 1974 года - Муккарам Талабани
и Амир Абдалла - были изгнаны,  но  не  казнены.  Следовательно,  вопрос
состоит в  том,  почему  человек,  принадлежавший  к  внутреннему  кругу
Саддама, очень умный и  высокообразованный,  измыслил  историю,  которая
могла бы повредить его хозяину и дорого обойтись ему  самому?  Очевидно,
он был горд предполагаемым поступком Саддама и хотел сообщить  другим  о
беспощадности своего шефа.
   - Коммунисты заслуживают такой участи, - сказал он, -  это  возмездие
за их зверства против иракского народа в конце 50-х годов.
   Самым правдоподобным  объяснением  кажется  то,  что  распространение
таких историй - обычная практика  в  узком  кругу  Саддама,  оно  всегда
считалось полезным средством для возвеличивания  могущественного  образа
их хозяина, дабы оберегать его от возможных заговорщиков.
   Этот эпизод, при всей своей сомнительности, символизировал конец  эры
взаимоотношений Хусейна с ИКП и отражал нарастание  его  нетерпимости  к
любой оппозиции по мере роста его  абсолютной  власти.  С  точки  зрения
Саддама, коммунисты всегда были крупным препятствием к превращению Ирака
в истинно однопартийное государство.  Он  готов  был  терпеть  тягостное
сосуществование с ними в начале 70-х гг.  только  потому,  что  отчаянно
нуждался в передышке на внутреннем фронте  и  в  сближении  с  Советским
Союзом. И, как он рассказал в  марте  1975  года  алжирскому  президенту
Хуари Бумедьену и иранскому шаху, он повернулся к  Москве  только  из-за
международной изоляции Ирака и давления, оказываемого  на  него  Ираном.
Когда эти причины были устранены, и Советский Союз, и  коммунисты  стали
ненужными.
   Коммунисты, со своей стороны, очевидно, верили, что,  присоединившись
к Национальному патриотическому фронту (основанному в  июле  1973  года,
чтобы придать режиму  видимость  демократии)  в  то  время,  когда  Баас
становилась все  более  зависимой  от  Советского  Союза,  они  получали
настоящую возможность укрепить  свое  положение.  И  на  короткое  время
действительно показалось, что  они  могут  возобновить  свою  нормальную
политическую деятельность: они получили большую свободу  слова  и  могли
открыто укрепить свои низовые организации. Однако они быстро поняли, что
не участвуют в принятии решений и подвергаются закулисным преследованиям
со  стороны  Саддама.  Их  разочарование  усилилось   после   заключения
Алжирского  соглашения.  Имея  традиционно  надежную  силовую   базу   в
Курдистане, коммунисты пришли в  ужас  от  зверского  подавления  курдов
после того, как тех предал иранский шах. Одинаково тревожным было и  то,
что, когда внутренние и внешние трудности Саддама отступили и власть его
усилилась, интенсифицировалось преследование коммунистов. К  концу  1975
года и в последующие несколько лет коммунистов снова стали  без  разбора
арестовывать  и  травить.  Те  ответили  усилением  критики  Баас  -  ее
репрессивных методов, ее политики по отношению к курдам и ее  склонности
к Западу.
   Последнее обвинение особенно задело  чувствительные  струны  Саддама,
который решительно не хотел, чтобы общественность знала о его отношениях
с Западом. По мере того как он удалялся  от  Москвы,  всегда  мнительный
заместитель председателя начал подозревать, что  грядет  заговор  против
него со стороны ИКП с подачи  Москвы.  Его  опасения  усугубились  после
инспирированного Москвой переворота в Афганистане в  апреле  1978  года,
который привел к власти радикальный режим под руководством Нур Мухаммеда
Тараки. На этом фоне  Хусейн  действовал  быстро.  Он  обвинил  Иракскую
Коммунистическую Партию в том, что она действует под диктовку Москвы. Он
обвинил ее также в  нарушении  принципов  Национального  патриотического
фронта и в заговоре с целью свержения режима.
   Сигнал для кровопускания был дан в мае  1978  года,  когда  более  20
коммунистов,  уже  несколько  лет  сидевших  в  тюрьме  по  обвинению  в
организации коммунистических ячеек в армии, было  казнено,  несмотря  на
призывы Советского Союза и нескольких восточноевропейских  стран  об  их
помиловании.  В  следующие  месяцы  проходила   исключительно   яростная
кампания  против  ИКП.  Последовали  аресты,  пытки  и   казни,   многие
коммунистические лидеры бежали из страны, коммунистическая партия  снова
ушла в  подполье.  К  лету  1979  года  ИКП  фактически  перестала  быть
политическим фактором,  и  Национальный  патриотический  фронт  перестал
существовать.
   Уничтожение коммунистической партии совпало с планомерной ликвидацией
последних  курдских  повстанцев.  Одностороннее  осуществление  Саддамом
Мартовского манифеста, начатое в 1974 году, продолжалось после поражения
курдского восстания вслед  за  Алжирским  соглашением.  Границы  спорных
территорий, таких как область Киркука, были заново пересмотрены.  Саддам
хотел удостовериться, что курды там уже не в большинстве, а стало  быть,
их сепаратистские претензии в будущем будут невозможны. С этой целью  он
возобновил свои систематические усилия изменить демографический баланс в
Курдистане насильственным переселением  курдов  и  заменой  их  арабами.
Действия, которые были повторены через десять лет,  на  конечной  стадии
ирано-иракской войны, когда многочисленные деревни вдоль иранской  (и  в
меньшей степени турецкой) границы  были  разрушены  до  основания  и  их
население переселилось в различные части страны, чтобы освободить  место
для "зоны безопасности" между Ираком и его соседями. Многие поселения  и
в других частях Курдистана также были разрушены  или  заселены  арабами.
Курды в большом количестве были переселены в южные районы Ирака, где  их
поселили в арабских деревнях группами не более пяти семей на деревню.  К
1979 году были переселены более 200 000 курдов.
   Но хотя военная инфраструктура курдского национального движения  была
до основания разрушена в 1975  году  и  основной  источник  их  военного
снабжения был полностью перекрыт, правительственные репрессии  снова  не
могли  не  разжечь  вооруженного  сопротивления   курдов.   Партизанские
операции возобновились в 1976 году и вскоре  стали  серьезно  беспокоить
центральное правительство. Весной 1978 года несколько раз  сообщалось  о
крупномасштабных военных действиях в северном Ираке  и  о  столкновениях
между армией и курдскими  партизанами.  Согласно  некоторым  источникам,
более 1 000 иракских солдат и  курдов  были  убиты,  а  девять  деревень
сожжены.  Средства  массовой  информации,  контролируемые  государством,
отрицали эти сообщения, говоря вместо  этого,  что  "несколько  десятков
шпионов и террористов, которые осуществляли бомбардировки и  убийства  в
Сулеймании в апреле" казнены.
   К  большому  облегчению  Саддама,  курдское   национальное   движение
страдало от общинных и племенных  разногласий.  Курдов  разделила  также
смерть  в  марте  1979   года   Мустафы   Барзани,   символа   курдского
сопротивления - они лишились признанного вдохновенного руководителя. Все
это,  сделало  курдское  сопротивление  режиму  далеко  не  таким,   как
вооруженная борьба в начале 70-х  годов.  Вслед  за  катастрофичным  для
курдов Алжирским; соглашением  1975  года,  когда  Иран  прекратил  свою
поддержку, курдское движение  разделилось  на  два  лагеря  -  временное
руководство КДП, возглавляемое Масудом Барзани,  и  Патриотический  союз
Курдистана (ПСК), руководимый Джалалом Талабани. Оба  они  выступали  за
вооруженную борьбу против режима, но партия Барзани  была  "традиционно"
националистической,  тогда  как   ПСК   заявлял,   что   руководствуется
марксистско-ленинской  идеологией.  Первая  впоследствии   сочувствовала
Ирану Хомейни и поддерживалась им; последнему помогала Сирия.
   Вместо  того,   чтобы   объединиться   для   борьбы   с   центральным
правительством, две группировки занялись бесплодной борьбой за власть  и
влияние в курдском сообществе, дав  возможность  Саддаму  сталкивать  их
друг с другом. И хотя курдам, как и коммунистам,  никогда  не  удавалось
увернуться от тяжелейших ударов саддамова  кнута,  временами  им  давали
попробовать и пряника. В попытке сделать свою репрессивную  политику  не
столь  невыносимой  для  курдов,  Саддам  периодически  сопровождал   ее
демонстративными  жестами  -  увеличением  финансирования  муниципальных
проектов или введением нескольких курдов в центральное правительство и в
Национальный патриотический фронт. В начале 1979 года было  организовано
много шума вокруг  репатриации  приблизительно  30  000  семей  курдских
беженцев из Ирана в иракские  деревни.  Каждая  семья  получила  цветной
телевизор и денежное пособие, и власти объявили о направлении финансовых
ресурсов в развитие курдских районов. Саддам хотел, чтобы все знали, что
в Ираке этнические меньшинства не подвергаются дискриминации.
   Чем больше Саддам погружался в  дымящиеся  внутренние  проблемы,  тем
меньше  он  хотел  ввязываться  во  внешние  авантюры.  Он  решил,   что
идеологический экстремизм панарабизма в начале 70-х годов (проявлявшийся
в подрывной  деятельности  за  границей  и  смелых  заявлениях  Ирака  о
"защите" арабских интересов в Заливе) не принесли Ираку друзей,  оставив
его в изоляции и без защиты от внешних врагов. К середине 70-х  гг.  ему
уже не нужно было более или  менее  серьезно  считаться  с  желаниями  и
программами своих коллег; вместо этого партия вынуждена была  учитывать,
чего хочет  он  сам.  И  ему  не  надо  было  больше  маневрировать  для
достижения политической власти: он терпеливо готовил  себя  для  высшего
поста в стране. И меньше всего ему нужны были рискованные мероприятия за
границей, которые могли расшатать иракскую лодку в ненужном  направлении
и в неподходящее время.
   В соответствии  с  этим,  заключение  Алжирского  соглашения  создало
"нового" Саддама, примирившегося со своим непосредственным окружением  и
демонстрирующего  множество  примирительных  жестов.  Яростные  речи  об
экспорте арабской революции исчезли, а их место заняла  мирная  надежда,
что дух согласия распространится на весь регион. Это показное дружелюбие
сопровождалось не явными, но заметными изменениями в одном  из  основных
идеологических догматов баасизма - единстве арабской нации. Как  Сталин,
отвергший понятие "перманентной революции" в пользу политики  социализма
в одной отдельно  взятой  стране,  Саддам  также  медленно  склонялся  в
сторону  баасизма  в  отдельно  взятой  стране.  Чтобы  оправдать   свой
постепенный отказ от понятия панарабизма, он доказывал, что только после
полной баасизации Ирака можно будет распространить революцию дальше, под
руководством Ирака, на остальной арабский мир. Как он выразился:  "Слава
арабов зависит от славы Ирака. На протяжении всей  истории,  как  только
Ирак становился могущественным и процветающим, такой  же  становилась  и
вся арабская нация.  Вот  почему  мы  стремимся  сделать  Ирак  сильным,
прочным, просвещенным и развитым и вот почему  мы  ничего  не  пожалеем,
чтобы преумножить его благосостояние и сделать как можно  очевидней  его
славу".
   Первыми выгадали от перемены настроения Саддама консервативные режимы
в Заливе, которые были основными объектами нападок Ирака в  начале  70-х
годов. Визит в Багдад наследного принца Фахда  знаменовал  начало  новой
эпохи в отношениях между Ираком и Саудовской Аравией и проложил  путь  к
новой эре  двусторонних  соглашений,  включая  соглашение  о  демаркации
нейтральной зоны на их общей  границе.  Следующей  весной  Саддам  нанес
ответный визит и  поехал  в  Джидду,  где  он  подчеркнул  необходимость
сотрудничества  арабских   государств   в   Заливе.   Были   установлены
дипломатические отношения с Оманом, монарх которого, султан Кабус, всего
лишь несколькими годами ранее числился  в  Багдаде  в  "списке  объектов
подрывной деятельности". Решительная поддержка  марксистского  режима  в
Южном Йемене была свернута в 1978 году, по  мере  того  как  Саддам  все
больше брал на себя роль посредника между  ним  и  его  более  умеренным
соседом, Йеменской Арабской Республикой.
   Попытки  Саддама  интегрировать  Ирак  в  общую   арабскую   политику
отразились также в его подходе к палестинской  проблеме.  Уже  во  время
встречи на высшем уровне в Рабате в октябре 1974 года Ирак отказался  от
своей упорной приверженности  к  вооруженной  борьбе  против  Израиля  и
принял  поэтапную   стратегию,   которая   предусматривала   образование
небольшого палестинского государства на Западном берегу и в секторе Газа
как промежуточную стадию "конечного освобождения  Палестины".  Поддержав
это изменение в политике, Саддам надеялся убить двух зайцев: представить
Ирак умеренным  консервативным  арабским  режимом  и  сократить  военное
участие Ирака в деле освобождения Палестины. Как  он  честно  признался,
освобождение Палестины военными средствами  будет  невозможно,  пока  не
построен "сильный в научном, экономическом и военном отношении Ирак".
   Неудивительно, что этот подход не удовлетворил ООП, которая давно уже
имела зуб на Ирак за то, что он не пришел ей на помощь во время "Черного
сентября" 1970  года.  Багдад,  со  своей  стороны,  ответил  поддержкой
экстремистских группировок  внутри  палестинского  движения,  таких  как
печально  знаменитая  Сабри-эль-Банна,  больше  известная   по   боевому
прозвищу   своего   лидера   (Абу    Нидаль),    которая    действовала,
дислоцировавшись на территории Ирака. Хотя Ирак выступал на стороне  ООП
против сирийской военной интервенции в Ливан в 1976 году  (первоначально
направленной в поддержку христиан против палестинцев), его политика была
мотивирована  больше   желанием   подорвать   сирийские   позиции,   чем
сочувствием к положению ООП. Отношения между  Ираком,  аль-Фатах,  самой
крупной группировкой внутри ООП,  и  собственной  организацией  Арафата,
достигли  низшей  точки  в  начале  1977  года.   Не   прекращая   своих
террористических акций против Ирака и Израиля,  аль-Фатах  закрыла  свои
организации  в  Багдаде  и  изъяла   оттуда   свои   финансовые   фонды.
Палестинская организация распространяла брошюры, характеризующие Саддама
как профессионального убийцу, и нападала на Ирак за то, что он не входил
в "прогрессивный" лагерь, выступающий против мирных  переговоров  Анвара
Садата с Израилем.
   Багдад ответил обвинением аль-Фатах в "клевете против иракской партии
Баас и правительства".
   Но, как это часто бывает, перспектива  разрядки  напряженности  между
Египтом и Израилем оказалась достаточной, чтобы  еще  раз  сблизить  два
лагеря. Их антагонизм внезапно сошел на нет в  конце  1978  года,  когда
Хусейн, пытаясь играть видную роль во всеарабских усилиях  заблокировать
стремление Анвара Садата к миру с Израилем, быстро двинулся к примирению
с аль-Фатах и вообще с ООП. Саддам и  Арафат  встретились  в  Багдаде  в
ноябре 1978 и еще раз в марте 1979 года, и Багдад помешал действиям  Абу
Нидаля против ООП.
   Особенно отчетливо видна растущая умеренность Саддама  в  конце  70-х
годов в его отношениях с Египтом. Исторически отношения между Египтом  и
Ираком были скорее соперничеством, чем сотрудничеством: с давней  борьбы
за гегемонию в регионе, через монархическое  соперничество  в  XX  веке,
вплоть до  сложных  отношений  с  Насером  и  обмена  обличениями  между
Саддамом и египетским президентом  в  конце  60-х  годов,  когда  Саддам
обвинил Насера в унизительном поражении арабов в Шестидневной войне. Все
же, как ни странно, именно тогда, когда преданность Египта  панарабскому
делу, казалось, ослабла, Саддам попытался наладить с ним отношения.  При
президенте  Насере,  защитнике  арабского  национализма,   между   двумя
странами существовала глухая вражда.  Но  когда  преемник  Насера  Анвар
Садат  отдалился  от  просоветского  "прогрессивного  лагеря"  и   начал
заигрывать с американскими "империалистами", Саддам Хусейн стал поощрять
экономические связи  с  Каиром.  Открытая  заинтересованность  Садата  в
сближении с Израилем сначала не  казалась  Саддаму  препятствием,  и  он
продолжал оказывать египетскому президенту политическую поддержку до его
исторического визита в Иерусалим в  ноябре  1977  года.  Таким  образом,
когда в сентябре 1975  года  Садат  заключил  с  Израилем  соглашение  о
взаимном  выводе  вооруженных  сил  из  Синая,  Хусейн  обвинил  Насера,
предшественника  Садата,  в  том,  что  он   посеял   семена   позорного
соглашения, и,  как  ни  странно,  утверждал,  что  Дамаск  "использовал
египетский  режим  как  миноискатель,  позволяя  ему  поглощать  взрывы,
рассчитывая на то, что, когда  дорога  будет  очищена,  сирийский  режим
сможет пройти по ней задарма". Желание Саддама ввести  Ирак  в  основное
русло арабской политики, чтобы развязать ему руки для укрепления  своего
внутреннего политического положения, оказалось сильнее, чем  безусловная
преданность высоким баасистским идеалам панарабизма.
   Даже визит Садата в Иерусалим не спровоцировал Хусейна на язвительные
выпады. В то время как Дамаск  выходил  из  себя,  проклиная  египетское
"предательство арабского дела", тон Багдада в ответ на  шаг  Садата  был
относительно спокойным. Когда в январе 1978  года  радикальные  арабские
государства организовали Фронт непреклонного  противостояния  египетской
"капитуляции", Ирак остался в стороне от этого воинственного альянса.  И
хотя Ирак оправдывал свое неучастие мягкой реакцией Фронта  на  действия
Египта, в марте 1978 он не отказался  от  возобновления  дипломатических
отношений с Египтом. Как и в 1975 году, Ирак не преминул направить  свой
гнев на Сирию. В письме к нескольким главам арабских государств в ноябре
1977 года президент Бакр свалил на Сирию  "основную  ответственность  за
ухудшение положения арабов, ибо после войны Судного Дня в 1973 году, она
следовала той же  линии,  что  и  Садат,  хотя  временами  пыталась  это
завуалировать".
   Заметное  различие   между   сирийской   и   иракской   реакцией   на
израильско-египетское мирное урегулирование  отражало  противоположность
их интересов. Для Хафеза Асада визит Садата  был  болезненным  событием.
Помимо того, что шаг Садата нарушил священные  арабские  политические  и
идеологические запреты, он подорвал  возможность  Сирии  добиться  своих
национальных целей. Он серьезно нарушил стратегическое равновесие  между
Израилем и арабами, оставив Сирию наедине,  "как  сироту",  перед  лицом
израильской угрозы.  Для  Саддама  Хусейна,  наоборот,  этот  визит  был
скрытым благом. Его не так, как Асада, беспокоили последствия  нарушения
стратегического баланса. В отличие от  Сирии,  у  Ирака  не  было  общей
границы с Израилем, и опасности израильского  вторжения  практически  не
существовало. В  то  же  время  уход  Египта  из  центра  внутриарабской
политики   давал   Саддаму   идеальную   возможность   достигнуть   двух
взаимосвязанных  целей:  выйти   на   видное   место   в   регионе   без
сколько-нибудь значительного риска  и  использовать  чувство  повышенной
опасности у Асада из-за "измены" Египта для того, чтобы заставить своего
заклятого  врага  признать  превосходство   Ирака.   Саддам   решительно
продвинулся на обоих фронтах.
   Вслед за  заключением  Кемп-Дэвидских  соглашений  между  Израилем  и
Египтом  в  сентябре  1978  го