евидно. Всем изнасилованным в нашем  институте
я задавал один и тот же вопрос: если, скажем,  одна  цивилизация  пытается
передавать в первый раз  информацию  другой  цивилизации,  как  она  может
привлечь внимание к  своим  сигналам?  И  все  кибернетики  в  один  голос
отвечали: чтобы привлечь внимание к своим сигналам, они должны постараться
подчеркнуть их искусственный характер.
   - А как?
   - Вот именно, а как? И  все  изнасилованные  ответили  одно  и  то  же:
варьируя сами сигналы или  интервалы  между  ними.  Скажем,  если  сигналы
поступают с интервалами в две, четыре, шесть и так далее  единиц  времени,
можно быть абсолютно уверенным, что  интервалы  эти  не  носят  случайного
характера. Или, допустим, интервалы меняются в геометрической  прогрессии:
два, четыре, восемь, шестнадцать... То же самое можно сказать о длине  или
силе самих сигналов. Ты меня понимаешь?
   - Как будто.
   - А раз так,  то  мы  можем  сделать  вывод.  Твои  людишки  безусловно
носители разума. Они должны понимать, что те, кто  принимает  их  сигналы,
захотят их проверить...
   - Но их сигналы ведь не нужно расшифровывать. Это ж не какие-нибудь там
точки и тире или кривые. Это кинофильм. Многосерийный учебный кинофильм.
   - Да, но... - Илья задумался, но тут  же  встрепенулся.  -  Они  должны
понимать, что само содержание сновидений зафиксировать нельзя.
   - Почему они обязательно должны так думать? Я  не  знаю,  спят  ли  они
вообще, видят ли сны. Этого я, повторяю, не знаю. Но я же  тебе  объяснял,
что они не знают, что такое мои мысли и чужие  мысли.  Их  мысли  свободно
циркулируют между всеми  братьями  У.  И  для  них  поэтому  необходимость
доказать кому-то, что я думал то-то и то-то, а не то-то и то-то,  абсурдна
и не укладывается в сознание. Ты понимаешь, они не могут знать, что  такое
ложь. А раз они не знают, что такое ложь, они не могут  знать,  что  такое
проверка.
   - Да, ты, наверное, прав,  -  как-то  сник  Илья.  -  Хотя  попробовать
все-таки стоит.
   - А что именно?
   - То, о чем говорили кибернетики. Частоту сигналов.
   - Но сон...
   - Сновидение - это и есть сигнал. Ты ж говорил мне, что  в  лаборатории
сна умеют объективно фиксировать начало сновидений.
   - Да, так мне сказали. Но что такое сон? Заснул...
   - В отличие от тебя я предприимчив и  любознателен.  Я  сегодня  прочел
пять книжечек о сне. Сон, дорогой мой слабоумный друг,  дело  не  простое.
Там есть свои фазы и так далее. Пойди в лабораторию, упади в профессорские
ноги...
   - Там изумительные ножки...
   - Профессорские?
   - Почти. И глаза. Серые. Потрясающей формы. И узкие, длинные ладони. Ее
зовут Нина Сергеевна.
   - Да,  это  тебе  не  Янтарная  планета.  Здесь  ты  сразу  становишься
красноречив. С ней ты, я надеюсь, договоришься о сне.
   - Не говори пошлостей.
   - Боже мой, боже мой, какое воспитание, какие манеры! Пардон, мсье.  Я,
знаете, забылся. Экскьюз ми, сэр...
   Илья что-то еще продолжал бормотать, а  я  вдруг  вспомнил,  что  забыл
сказать ему о телепатии. Это было невероятно. Как я мог забыть?
   - Илюшенька, - сказал я, - а ты знаешь, мне кажется, что они  дают  нам
еще одно подтверждение своего существования.
   - Какое?
   - Они каким-то образом  наделили  меня  способностью  улавливать  чужие
мысли.
   Илья встал и выключил газ под плевавшимся паром и негодующе клокотавшим
чайником.
   - Неостроумно.
   - Я не пытаюсь острить. Подумай о  чем-нибудь.  Отвернись  от  меня  на
всякий случай. Ну, думай же, думай, если умеешь.
   "Разыгрывает или нет?"
   - Да нет, Илюша, не разыгрываю. Думай всерьез. Назови про себя хотя  бы
какие-нибудь цифры.
   "Семь... сто три... пятнадцать..."
   - Семь, - сказал я, - сто три, пятнадцать...
   Илья повернулся ко мне, снял очки, подышал на  стекла,  потом  долго  и
тщательно протирал их полой пиджака.
   Мне стало жаль его.
   - Давай еще. Я думаю, - пробормотал он.
   - "По улицам ходила большая крокодила".
   - Еще, - сказал Илья.
   - "Гутта  кават  ляпидем  нон  ви..."  Если  я  не  забыл,  это  значит
по-латыни: "Капля точит камень не силой".
   - Еще, - жестко сказал Илья. - Только не повторяй вслух,  а  запиши  на
листке бумаги. И я запишу. Давай.
   Я написал: "Этого не  может  быть,  потому  что  этого  не  может  быть
никогда".
   Он взял листок и долго, мучительно долго читал то, что я написал. Потом
то, что написал он. Потом положил рядом оба листка.
   - Юрочка, как же  так?  Ты  можешь  ущипнуть  меня,  ударить,  укусить,
порезать, но не очень  сильно?  Как  же  так?  Этого  же  не  может  быть.
Понимаешь? Не может быть.  Нет  ни  одного  случая  четко  зафиксированной
передачи мыслей на расстояние. Ты это понимаешь?
   - Я это "понимаешь".
   - Так что же ты стоишь?
   - А что мне делать?
   - О боже, почему мой  друг  так  дементен?  Это  же...  это  же...  это
событие, значение которого не укладывается в сознании. Нет, Юрка, это  все
правда? Если я не сплю, в честь такого события я клянусь убрать  квартиру,
покрыть полы польским лаком и выучить наизусть  календарь.  Что  я  сейчас
подумал?
   - Что я стою, как кол, начисто лишенный фантазии.
   - С ума сойти! Я уж даже не знаю, как отметить... По рюмочке?
   - Нет, мой друг, - важно ответил я. - В отличие от некоторых я не  могу
относиться к своей голове  безответственно.  А  вдруг  алкоголь  разрушает
способность к телепатии?
   - Во имя науки, - жалобно сказал Илья.
   - Я тебе дам науку, алкаш! - строго сказал я. - К тому же я за рулем.
   - Ладно, бог с тобой. Я вот  сейчас  подумал...  Хотя  зачем  мне  тебе
говорить, раз ты и так читаешь мои мысли...
   - Разговаривать все-таки привычнее.
   - Знаешь, Юраня, пока ты особенно не распространяйся о чтении мыслей.
   - Почему?
   - Это все слишком серьезно. Не надо делать из этого цирк. Галя знает?
   - Да.
   - А кто еще?
   - Никто.
   - Возьми с нее слово, что она никому не скажет. Обещаешь?
   - Да.
   - А я тоже подумаю, что нам делать дальше.


   Педагог есть педагог.  Я  просто  не  мог  отказать  себе  в  маленьком
удовольствии. К тому же я, если говорить откровенно, все-таки тщеславен.
   - Так, подумаем, кого бы сейчас вызвать,  -  сказал  я  и  встал  из-за
стола.
   Седьмой "А" затаил дыхание. Я медленно  пошел  между  партами,  заложив
руки за спину.
   "Не спросит, прошлый  раз  с  места  вызывал",  -  юркнула  мысль  Коли
Сафонова.
   - Ты в этом уверен? - спросил я, останавливаясь.
   -  В  чем,  Юрий  Михайлович?  -  вскочил  ставосьмидесятисантиметровый
акселерат.
   - В том, что не спрошу тебя, поскольку прошлый раз с места вызывал.
   Сафонов несмело улыбнулся.
   - Ну что ж, уверенность - прекрасная вещь. Раз ты  уверен,  не  спрошу.
Садись, мой юный друг.
   Сафонов сел, недоуменно моргая прекрасными пушистыми ресницами.
   "А  я  не  выучила!"  -  испуганно  подумала  Аня  Засыпко,   маленькая
чистенькая, беленькая девочка, у которой была самая длинная и толстая коса
в классе, а может быть, и в мире.
   - Печально, Анечка, печально, - сказал я и посмотрел на нее.
   Класс встрепенулся. В мире нет более отзывчивой аудитории, чем школьный
класс. Бездельники почувствовали,  что  на  их  глазах  происходит  что-то
интересное, и на всех лицах, кроме  беленького  личика  Ани  Засыпко,  был
написан живейший интерес.
   Аня стояла молча, маленькая чистенькая, беленькая  девочка  с  длинной,
толстой косой.
   - Ты ведь не выучила на сегодня? - играл я с ученической мышкой  эдаким
учительским котом.
   Аня еще больше потупилась и густо покраснела, отчего сразу стала похожа
на дымковскую игрушку.
   - Садись, Аня. Я твердо знаю, что ты  не  готова,  я  это  знал  с  той
минуты, когда только вошел в класс, но  не  буду  тебя  спрашивать.  Я  не
садист, я не получаю удовольствия от  двоек  и  записей  в  дневнике.  Вот
Сафонов только сейчас подумал: "Как это он узнал?" Верно, мой юный друг?
   Сафонов сделал судорожное  глотательное  движение  и  так  выразительно
кивнул, что класс дружно рассмеялся.
   - Вы видите, милые детки, сколь тщетны ваши попытки ускользнуть из моих
сетей. Видите?
   Класс печально кивнул.  Я  их  понимал.  Плохо,  когда  ты  в  сети.  Я
посмотрел  на  Антошина.  Мне  показалось,  что  в  глазах  у  него  тлеет
заговорщический огонек. Я подошел  к  нему.  "Хоть  бы  меня  спросил",  -
подумал Антошин. Даю вам слово, у меня на глаза чуть не навернулись  слезы
благодарности.
   - У меня такое впечатление, что Сергей Антошин не  прочь  бы  ответить.
Так, Сергей?
   Антошин встал:
   - Я учил, Юрий Михайлович.
   Он действительно выучил, мой милый Антошин. Он отвечал на "четыре",  но
я с наслаждением поставил ему "пять". В журнале и в дневнике.


   Нина Сергеевна Кербель встретила меня у входа в лабораторию.
   - Я не думала, что вы так быстро приедете.
   - Вы назначили мне аудиенцию в четыре, а сейчас ровно четыре.
   - Неужели  уже  четыре?  Пройдемте  сюда,  вот  в  эту  комнатку.  Пока
заведующего нет, я здесь обосновалась.
   Нина Сергеевна села за стол, закрыла глаза и помассировала  себе  веки.
На носу были заметны крошечные вмятинки от очков. Я молчал  и  смотрел  на
нее. Она, должно быть, совсем забыла обо мне. Наконец  она  встрепенулась,
открыла глаза и виновато улыбнулась:
   - Простите, я что-то устала сегодня...
   - Господь с вами...
   - Слушаю вас.
   Она, должно быть, не хотела, чтобы я услышал ее  вздох,  но  я  услышал
его. Я не хотел этого делать, но уже не мог остановиться.
   - Нина Сергеевна, подумайте о чем-нибудь, - сказал я.
   Она подняла свои прекрасные серые глаза и посмотрела на меня:
   - В каком смысле?
   - В буквальном. О чем угодно. Произнесите про себя какую-нибудь фразу.
   - Для чего?
   - Нина Сергеевна, будьте иногда  покорной  женщиной,  подчиняющей  свою
волю мужской.
   - Вы думаете, я никогда этого не делала? - Она улыбнулась своей слабой,
неуловимой улыбкой. - Ну хорошо. Задумала.
   - Простите меня, но это банально. Вы подумали: "Что он от меня хочет?"
   Нина Сергеевна чуть-чуть покраснела и пожала плечами.
   - Еще раз.  Что-нибудь  более  специальное,  чтобы  свести  к  минимуму
случайное совпадение... Ага, вот это лучше. Вы произнесли про себя  фразу:
"Быстрый сон был открыт в 1953 году Юджином Азеринским из Чикаго". Угадал?
   - Как вы это делаете?
   - Не знаю. Я думаю, что это как-то связано с тем, что я рассказывал вам
в прошлый раз.
   - С вашими сновидениями?
   - Да.
   - И когда вы впервые обнаружили в себе такую способность? - Манеры Нины
Сергеевны сразу  стали  напористыми,  энергичными.  Передо  мной  был  уже
исследователь.
   - Вчера.
   - Гм!.. И вы действительно слышите мои мысли?
   - Когда  нахожусь  достаточно  близко  и  концентрирую  внимание.  Нина
Сергеевна, я ведь  пришел  к  вам,  честно  говоря,  не  для  того,  чтобы
продемонстрировать свои телепатические способности...
   - О чем вы говорите, я вас не отпущу! Вы даже  не  представляете  себе,
как это интересно...
   - И тем не менее не это главное. Вы давеча  говорили  мне,  что  умеете
фиксировать своими приборами начало и конец сновидений.
   - Совершенно верно. По странному совпадению  я  только  что  задумывала
фразу, которую вы услышали... Помните, о быстром сне?  Так  вот,  как  раз
быстрый  сон,  иногда  его  называют  парадоксальный   сон,   ремсон   или
ромбэнцефалический сон - видите, сколько названий, - этот сон и есть  сон,
во время которого мы видим сновидения.
   - И вы можете фиксировать этот сон?
   - О да, несколькими способами.
   - Хорошо, Нина Сергеевна. Представьте себе  на  секундочку,  что  я  не
сумасшедший...
   - Я...
   - Я понимаю. Не надо извинений. Представьте себе на секундочку, что мои
рассказы о Янтарной планете истинны.  Истинны  в  том  смысле,  что  такая
планета существует в реальности, а не в моем воображении. И что мои сны  -
это информация,  которую  эта  цивилизация  посылает  нам.  Я  повторяю  -
допустим. Так вот, кибернетики говорят, что при  передаче  сигналов  любая
цивилизация постарается сделать так, чтобы эти сигналы  можно  было  легко
выделить, чтобы виден был их искусственный характер.
   - Вы хотите сказать...
   - Совершенно верно. Если считать сны сигналами,  может  случиться,  что
периодичность их или интервалы между ними будут подчиняться какой-то явной
зависимости. Вы меня понимаете?
   - Вполне...
   - Я прошу вас об эксперименте как о  личном  одолжении.  Если  все  это
окажется чистой фантазией, мы просто забудем об этом. А если нет...
   - А если нет?
   - Тогда подумаем.
   - А мне бы хотелось посмотреть на вашу энцефалограмму во  время  чтения
мыслей. Это может быть интересно. Во  всяком  случае,  таких  работ  никто
никогда, по-моему, не делал. Хотя бы потому, что телепатии, как  известно,
не существует.
   - Ну и прекрасно, Нина Сергеевна. Вы кандидат?
   - Да.
   - Вы станете доктором. Потом заведующей лабораторией. Потом вас выберут
членом-корреспондентом. Вы будете самым красивым членкором.  И  все  будут
говорить: "А, это та, интересная, открывшая  телепатию..."  -  "Подумаешь,
повезло просто. Попади этот Чернов ко мне  в  руки,  я  бы  уж  академиком
стал..." - "Все равно она интересная дама..."
   - Благодарю вас. - Нина Сергеевна улыбнулась уже совсем весело.
   - За что?
   - За самого красивого членкора и за определение "интересная".
   - Не стоит.
   - А я-то уже сейчас считала себя красивой...
   - И я это считаю, - сказал я очень серьезно, и  Нина  Сергеевна  быстро
взглянула на меня. - Так вы обещаете?
   - Ну, раз вы гарантируете мне членкора, я поговорю с шефом, он как  раз
завтра выходит после отпуска.
   - А он...
   - Попробую уговорить.



7

   Нина  Сергеевна  шефа  не  уговорила,  но  попросила  меня  приехать  и
попробовать поговорить с ним самому.
   Шеф,  Борис  Константинович  Данилин,  оказался  невысоким,  коренастым
человеком лет  шестидесяти,  с  лицом  бывшего  боксера  и  настороженными
глазами  участкового  уполномоченного.  Он  был   настолько   выутюжен   и
накрахмален, что даже при малейшем движении издавал легкий жестяной шорох.
   Я представился и попросил прощения за вторжение.
   - Да, да, - неохотно сказал заведующий лабораторией, -  Нина  Сергеевна
мне говорила о вас. Но у нас ведь научное учреждение, а  не  спиритическое
общество. Хотите вызвать духов - ваше дело. Соберите приятную  компанию  и
занимайтесь столоверчением на здоровье. Но мы-то здесь при чем?
   Я почувствовал острое желание повернуться и выйти из  комнаты.  Но  это
было легче всего. Обида - защита слабых, а я не хотел быть слабым. К  тому
же я сражался не за себя. За себя  я  никогда  по-настоящему  постоять  не
умел. Рохля - назвала меня однажды Галя. Это  было  жестоко,  но  довольно
точно. Но сейчас за мной были У и его братья, и я держал в  руке  дрожащую
серебряную паутинку. Я отвечал за нее. Я не мог ее выпустить, если бы даже
передо мной были десять тысяч Борисов Константиновичей и все  они  могучим
хором предлагали мне заниматься столоверчением и вызовом духов.
   - Борис Константинович, я не  спирит  и  не  прошу  вас  участвовать  в
спиритическом сеансе. Я прошу проделать один научный эксперимент.
   - Какой эксперимент? - брезгливо сказал заведующий лабораторией и  стал
раскатывать сигарету между пальцами. - О  чем  вы  говорите?  Эксперименты
ставят тогда, когда они имеют отношение к науке. Пусть  самое  отдаленное,
но все-таки имеют. А вы, простите меня, приходите не то с  телепатией,  не
то со спиритизмом, не  то  с  теософией.  Это  же,  дорогой  мой,  чепуха.
Абсолютная и раз навсегда решенная че-пу-ха!
   Я  сделал  такой  скорбный  вздох,  что  Борис  Константинович  чуточку
смягчился.
   - Поймите, если бы ко  мне  пришел  самый  симпатичный  мне  человек  и
попросил проверить работу изобретенного им вечного двигателя, я бы не стал
этого делать, как не стал бы этого делать  ни  один  ученый,  слышавший  о
законе сохранения энергии. Вы тоже пришли ко мне  со  своего  рода  вечным
двигателем. Не знаю уж, как вы сбили с толку Нину  Сергеевну,  она  вообще
человек мягкий, - голос Бориса  Константиновича  стал  сердитым,  -  но  я
разрешения на шарлатанские фокусы дать не могу.
   Борис Константинович сердился, а я,  наоборот,  совершенно  успокоился.
Наверное, и я бы на его месте вел себя так же. Но просто любой  нормальный
человек должен обладать хоть каплей детского любопытства.  Самое  страшное
существо на свете - это человек, начисто лишенный любопытства. Неужели  же
ученый может быть настолько лишен этого  чувства?  А  может  быть,  именно
потому он и ученый, что не хочет и слышать о вещах, выходящих за рамки его
представлений?
   Заведующий лабораторией прекратил катать сигарету между пальцами, очень
внимательно и придирчиво осмотрел со всех сторон, не прятались ли  за  ней
спириты  и  телепаты,  торжественно  вставил  ее  себе  в  рот   и   вынул
замысловатую зажигалку.
   Почему-то я обратил внимание на его пальцы. Они были короткие,  мощные,
а аккуратно подстриженные ногти были покрыты бесцветным лаком.
   Не согласится, подумал я. Человек,  лишенный  любопытства,  но  кроющий
ногти бесцветным лаком, - это нелегкая комбинация. Ну и бог с ним. Во  мне
поднималось прежнее настроение безудержного оптимизма, и  суровое,  словно
отлитое в литейном цехе лицо заведующего лабораторией  показалось  мне  не
таким уж металлоломным.
   - Борис Константинович,  -  сказал  я,  -  я  знаю,  что  телепатии  не
существует. Но можете вы задумать какую-нибудь фразу, или фразы, или числа
и записать их на листке бумаги, произнеся лишь их про себя?
   - Нет, не могу.
   - Почему, Борис Константинович?
   - Потому что никакого чтения мыслей на расстоянии не существует.
   - А если я докажу вам, что существует?
   - Вы ничего не можете мне доказать. Вы не можете доказать  то,  что  не
существует.
   - Борис Константинович, для чего нам спорить? Насколько проще  было  бы
проделать этот крошечный опыт, о котором я только что говорил. Да  давайте
даже не проделывать его. Только что вы подумали: "Вот еще напасть  на  мою
голову!" Да или нет?
   Заведующий лабораторией сделал  губы  кружочком  и  выпустил  несколько
колец дыма редкостной правильности. Кольца казались  такими  же  жесткими,
упругими и металлическими, как и весь он.
   Он поднял глаза и посмотрел на меня:
   - Вы не ошиблись, и я  прошу  извинения  за  слово  "напасть",  которое
пришло мне в голову, хотя обычно за то, что думают, не извиняются.  Но  вы
меня ни в чем не убедили. Абсолютно ни в чем. Сам характер нашей беседы, -
Борис Константинович выразительно развел руками, словно  говоря:  я  же  в
этом не виноват, - характер нашей беседы  таков,  что  вам  не  составляло
особого труда догадаться о моих мыслях.
   Я улыбнулся. Во мне проснулся охотничий азарт. Неужели я не загоню  его
в угол?
   - Согласен, Борис Константинович, я  действительно  навязался  на  вашу
ученую голову. И я вас прекрасно понимаю. Но с другой стороны:  отвяжитесь
же от этой напасти,  от  этого  настырного  протеже  слишком  доброй  Нины
Сергеевны. Уважьте его прихоть!
   Заведующий лабораторией улыбнулся. Для  этого  ему  пришлось  затратить
немало  усилий,  потому  что  его  металлическое  лицо  никак  не   хотело
складываться даже в самую бледную улыбку.
   - Теперь-то я понимаю, как вы заморочили голову  моей  заместительнице.
Будь я женщиной, я бы тоже, наверное, не выдержал такой интенсивной осады.
   На  мгновение  я  представил  себе  Бориса  Константиновича   дамой   и
содрогнулся от ужаса.
   - Но поймите же вы, молодой человек, никакого  чтения  мыслей,  никакой
телепатии не существует. Да сто раз угадайте вы задуманное мною -  я  лишь
пожму вашу руку и скажу, что вы прекрасный иллюзионист.
   - И у вас не возникнет желания узнать, как я это делаю?
   - Может быть, и  возникнет.  Но  я  подавлю  его.  Если  бы  я  занялся
изучен