церкви?  -  спросил  лейтенант  и
подумал, что он невнимателен. Он сразу должен был понять,  что  перед  ним
синт. Хотя бы по глазам. Спокойствие, принесенное их снадобьем. Как оно  у
них называется? Ага, христин.
   - Да, - ответил парень. - И родители и я. Я надеялся, что помогу и Лине
снять груз.
   - Вы давали ей христин?
   - Нет, мистер Милич. Вы не понимаете. Мы никого не обращаем в нашу веру
христином. Христин для нас - как молитва. А у Лины  не  было  веры.  Я  ей
рассказывал о нашей церкви, как  она  снимает  груз  с  души  и  сердца  и
приносит гармонию.
   - Она слушала?
   - Да, ей было интересно. Она не уставала  расспрашивать  меня  о  нашей
вере.
   - В тот вечер, когда она погибла, у вас было назначено свидание?
   - Да, накануне мы договорились встретиться.
   - Накануне? Это седьмого декабря?
   - Верно.
   - В каком она была настроении?
   - В обычном. Посмотрит  на  меня,  рассмеется  и  спросит:  "Ну,  Брюс,
неужели ты всегда будешь таким серьезным?" -  "Если  не  потеряю  веру,  -
отвечал я ей. - Это ведь не серьезность, Лина. Это  гармония".  -  "А  что
такое гармония?" - спрашивала она. "Ты этого не понимаешь,  пока  на  тебе
груз, -  отвечал  я  ей.  -  Груз  -  это  бремя  эндокринного  испытания,
посланного нам небом. Бремя злых страстей. Сними груз - и ты воспрянешь. И
вместо груза почувствуешь гармонию".
   - Она говорила вам, что ее мать тяжело больна?
   - Да. Мы договаривались, что на следующей неделе съездим в Шервуд.  Она
говорила, что мать страдает и ей нужна вера и помощь.
   - Вы знали, что делает Лина в Лейквью?
   -  Нет,  точно  не  знал.  Она  как-то  сказала,   что   работает   там
стенографисткой.
   - И вы не расспрашивали ее подробнее?
   - Нет, мы, синты,  нелюбопытны.  Излишняя,  суетная  информация  делает
достижение гармонии и удержание ее более трудным.
   - Спасибо, мистер Тализ.
   - Пожалуйста, - сказал молодой человек, вставая.
   Он достал из кармана  металлическую  коробочку  с  выдавленным  на  ней
распятием, сдвинул крышку, высыпал на ладонь два белых  шарика,  привычным
движением бросил их себе в рот и вышел из комнаты.
   - Ну, что вы думаете, Джим? Настоящий синт или играет?
   - Настоящий, - убежденно сказал Поттер. - Так не сыграешь. Да и  зачем?
Проверить - дело десяти секунд. - Поттер потянулся к телефону.
   Милич усмехнулся:
   -  Я  начинаю  подумывать,  чтобы  представить  вас  своему  шефу.   Вы
хватаетесь за  телефон,  как  киноковбои  за  пистолет,  когда  заходят  в
салун...  Бог  с  ним,  с  этим  парнем.  Может  быть,  ее   действительно
интересовала Синтетическая церковь,  а  может  быть,  она  хотела  сделать
что-нибудь для умирающей матери. Во всяком случае, пока он для нас особого
интереса не представляет...
   - Мистер Милич...
   - Генри...
   - Простите, никак не могу привыкнуть... Если Липа и ехала  в  город  на
свидание с этим синтом, это вовсе не исключает, что  она  могла  захватить
портфель с документами, чтобы передать кому-нибудь по пути.
   -   И   как   же   все   материалы   тогда   исчезли    из    портфеля?
Дематериализовались?
   - Простите...
   - Выскочили из портфеля?
   - Она могла вынуть материалы из портфеля до взрыва.
   - А зачем? Почему бы не передать иксу  материалы  вместе  с  портфелем?
Представьте себе: вечер, темно, холодно, идет дождь. И  нужно  вытаскивать
из портфеля все эти бумаги, пленки.  Я  просто  не  вижу  в  этом  смысла.
Впрочем, пока я ни в чем не вижу смысла. Нет, все  это  в  высшей  степени
мало вероятно. Лина Каррадос  выкрадывает  материалы,  чтобы  передать  их
кому-нибудь,  а  ей  тем   временем   подсовывают   в   машину   маленькую
аккуратненькую бомбочку. Не импонирует мне...
   - Простите, не понял.
   - Не впечатляет меня эта теория.
   - Значит,  вы  считаете,  что  материалы  вытащила  из  сейфа  не  мисс
Каррадос?
   - Я ничего не считаю. Я ни в чем не уверен.  Просто  в  голове  у  меня
крутятся  все  эти  чудеса:  космические  сновидения,  самодельные  бомбы,
знаменитый влюбленный  старик,  голопузая  юная  красавица,  чтение  чужих
мыслей, русские и все остальное. Разве это для такого человека, как я? Мне
по должности положено что-нибудь попроще. Муж раскраивает  гаечным  ключом
череп любимой супруге за то, что  та  не  приготовила  вовремя  обед.  Или
наоборот. Все ясно, понятно, четко, гармонично, современно. И ты начинаешь
вибрировать в такт...
   - Простите, я как-то не совсем улавливаю...
   - Ладно. Не надо вибрировать. Я же говорю все это не потому,  что  хочу
вам что-то сказать. Я говорю потому, что сказать мне нечего.  Вы  замечали
такую корреляцию?
   - Извините...
   - Ах да, корреляция. Связь. Взаимозависимость. Чем меньше человек может
сказать ближнему, тем больше он тратит для этого слов.  Вот  что  я  хотел
сказать.
   Сержант Поттер посмотрел на лейтенанта:
   - Никак не привыкну, как вы разговариваете... Но я понимаю,  понимаю...
Я сам, когда голова очень забита чем-то, становлюсь что немой.
   - Вы прекрасно все поняли. Правда, с другим знаком. Наоборот. Но это не
имеет никакого значения... Значит, завтра вы проверите для очистки совести
портфель, также для очистки нашей полицейской совести посмотрите на сейф -
а вдруг совестливый преступник оставил нам набор  своих  отпечатков?  А  я
начну знакомиться с обитателями Лейквью.



3

   Профессор  Лернер  оказался  маленьким  человечком  с  огромной  копной
седеющих волос и насмешливыми глазами. Он сидел в кресле, закинув ногу  на
ногу, и курил. Несколько раз он забывал стряхнуть пепел,  и  Милич  видел,
как серенький столбик падал на мятый пиджак социолога.
   - Вы спрашиваете, лейтенант, могли бы у  кого-нибудь  быть  мотивы  для
убийства Лины Каррадос? Сколько угодно. Например, у меня. Мои коллеги, без
сомнения, расскажут вам, что Абрахам Лернер не в слишком большом  восторге
от идеи космического братания.
   - И это будет соответствовать истине?
   - О да, - тонко улыбнулся Лернер. - Разве могут уважаемые  ученые  мужи
возводить напраслину на коллегу? Меня действительно пугает  мысль  о  том,
что человечество  могло  бы  познакомиться  с  какой-нибудь  иной  моделью
развития.
   - Почему?
   - Потому что цивилизация наша хрупка и  ненадежна.  Ни  одно  уважающее
себя страховое общество не возьмется застраховать ее хотя бы  на  полвека.
Мы - странная и нелепая мутация. Разум, сознающий сам себя, -  болезненный
уродливый нарост на теле органической жизни. Знаете, что  лежит  в  основе
неустойчивости общества? Абсурдное противоречие между разумом,  сознанием,
сознающим  себя,  и  бренным  телом,  терзаемым  страстями,  болезнями   и
обреченным на скорую смерть. Разум противится мысли  о  смерти  и  создает
пирамиды и религию, философию и радиотелескопы, литературу и  наследование
состояний.
   "О боже правый и милосердный! - подумал лейтенант Милич.  -  При  таком
начале он заговорит меня насмерть! И  я  умру,  так  и  не  построив  себе
пирамиду".
   - И вот нашему неустойчивому, жалкому в  своих  противоречиях  обществу
говорят: а вот смотрите, как  живут  другие.  В  гармонии  и  спокойствии.
Забыв, что такое смерть и одиночество. А ведь именно  это  основные  черты
мира, который видела Лина Каррадос. И вы думаете,  это  видение  вдохновит
человечество? - Профессор Лернер торжествующе и  насмешливо  посмотрел  на
лейтенанта.
   Лейтенант  почувствовал,  что  как  представитель  человечества  должен
попытаться защитить его.
   - Конечно. Если, как вы говорите,  какая-то  другая  цивилизация  может
жить в мире и согласии, достигнув бессмертия и избавившись от одиночества,
разве эта мысль не придаст нам оптимизма?
   - Нет, мистер Милич,  -  радостно  вскрикнул  профессор  Лернер,  -  не
придаст! И знаете, почему? По принципу масштаба зависти.
   - Масштаб зависти?
   - Угу. Вы ведь не склонны завидовать какому-нибудь Гетти, который  даже
не знает точно, сколько у него миллиардов. Он слишком  далек  от  вас.  Он
абстракция. Фикция. Математическая фикция. Столько-то нулей. А вот  вашему
коллеге,  у  которого  зажигалка  со  светочувствительным  элементом,   вы
завидуете. Масштаб зависти соизмерим.
   - Я не совсем...
   - Сейчас, дорогой мой лейтенант, вы все поймете, Если бы Лина  Каррадос
принимала сигналы с планеты, на  которой  у  автомобилей  по  сравнению  с
земными усовершенствованные тормоза,  или  даже  если  бы  автомобили  там
летали, все было бы прекрасно. Это та же зажигалка, о которой мы  мечтаем.
Но речь идет не об автомобильных тормозах. Речь идет о цивилизации,  рядом
с  которой   мы   -   катастрофически   размножившиеся   темные,   глупые,
эгоистические животные. Линина цивилизация не зовет нас вперед. Она лишний
раз наглядно показывает, кто мы и что мы.  И  от  этого  опускаются  руки.
Линины сны - это зеркало человечества. Только поглядев на ее  планету,  мы
впервые увидели себя со стороны. Мы  получили  масштаб  для  сравнений.  И
сравнение не в  нашу  пользу.  Заставьте  человечество  посмотреть  в  это
космическое зеркало - и последние остатки воли  к  прогрессу,  надежды  на
прогресс исчезнут. - Профессор вдруг засмеялся и поднял палец правой руки.
- Не то чтобы потеря была  велика,  но  все  же,  согласитесь,  жалко.  Вы
понимаете меня?
   Лейтенант вздохнул. В этом и заключалось несчастье. Все они говорят так
ловко и так убедительно, что хочется верить каждому, если даже этот каждый
говорит нечто прямо противоположное тому, что говорили до него.
   - Да, но...
   - Никаких, к сожалению, "но"...
   - Я хотел сказать, что говорите вы очень  убедительно,  но  я,  знаете,
привык ко всему относиться настороженно. Инстинкт полицейского. Тем более,
что другие...
   - О да, -  усмехнулся  профессор  Лернер.  -  В  мире,  в  котором  все
становится дороже и дороже, единственный товар, недостатка  в  котором  не
замечается,  -  это  теория.  Инфляция  интеллекта.  Ежегодные  распродажи
вышедших из моды идей. Большой выбор слов. Наборы "Сделай сам". Философ за
пять минут. Мисс, эти идеи вам не к лицу. У вас овальное лицо, и мы  можем
порекомендовать вам новые, только что полученные из-за границы идеи.
   "Наркоман,  -  подумал  Милич.  -  Наркоман.  Упивается  словами,   как
наркотиком".
   - Мы немножко отвлеклись, мистер Лернер, - сказал он.  -  Мы  начали  с
того, что могло бы побудить кого-то убить Лину Каррадос. Вы  сказали,  что
мотив мог бы быть и у вас.
   -  Совершенно  верно.  Я  как  раз  и  попытался  объяснить  вам   этот
философский мотив. Убивают даже тогда, когда появляется  угроза  кошельку,
репутации или карьере, а здесь - угроза человечеству.
   - Значит, вы признаете, что могли бы  подложить  бомбу  в  машину  мисс
Каррадос?
   - Безусловно. Насчет "мог бы", наверное, к сожалению, нет.  А  вот  что
должен был бы - в этом у меня сомнений нет.
   "Прямо дымовая завеса из  слов.  Каракатица,  окутывающая  себя  темным
облачком, чтобы благополучно удрать. Ящерица, оставляющая  хвост  в  зубах
преследователя".
   - Значит, вы все-таки не подложили бомбу?
   - Увы, нет. Я из  породы  говорунов.  Когда  легко  говорить  -  трудно
делать. А ведь у меня были прекрасные возможности. Я  знал  комбинацию  от
сейфа в кабинете Хамберта.
   - Что?
   - То, что вы слышите. Как-то, не очень давно, я проходил мимо  кабинета
Хамберта. Дверь в него была открыта. В двери стояла  Лина  и  смеялась.  Я
остановился.  Когда  Лина  Каррадос  смеялась,  пройти   мимо   нее   было
невозможно. Поверьте мне. За шестьдесят четыре года жизни  я  слышал  смех
разных женщин. Даже над собой. Лина была рождена  для  смеха.  Совершенное
приспособление   для   получения   самого   звонкого,   самого   веселого,
мелодичного, пьянящего женского смеха. Она не могла  не  смеяться.  У  нее
умирает мать в Шервуде, но  и  мать  не  могла  заткнуть  этот  серебряный
фонтанчик...
   "Стоит им заговорить о Лине, как все они становятся поэтами", - подумал
Милич.
   - Я остановился и услышал, как она говорит Хамберту, что станет...  Как
это слово? Тот, кто взламывает сейфы?
   - Медвежатник?
   - Совершенно верно. Она смеялась и говорила, что станет  медвежатницей,
потому  что  читает  мысли  и  может  определить  комбинацию,  если  замок
наборный. И назвала цифры. Я их и сейчас помню.  Девятнадцать  -  двадцать
пять - пятьдесят девять.
   - Скажите пожалуйста, почему вы рассказали мне об этом случае? Вы  ведь
могли бы  и  не  рассказывать.  Видел  вас  кто-нибудь  тогда  у  кабинета
Хамберта?
   - Нет. Ни одна душа.
   - Зачем же вы мне рассказали? Допустим, о ваших взглядах на  полезность
контактов с внеземной цивилизацией мне могли бы рассказать  ваши  коллеги.
Но то, что вы знали комбинацию сейфа?
   Профессор Лернер хохотнул. Смешок у  него  был  такой  же  маленький  и
стремительный, как он сам.
   - Вы думаете, я сам знаю как следует? Разве что начну объяснять  вам  и
пойму. У меня слово предшествует мысли...
   "Это видно, - подумал Милич. - И ткет и ткет, прямо опутывает словесной
паутиной".
   -  Понимаете,  чтобы  высказывать  немодные  взгляды,  нужно   обладать
определенным интеллектуальным  мужеством.  И  я  горжусь  тем,  что  такое
мужество, как мне кажется,  у  меня  есть.  К  шестидесяти  четырем  годам
остается, знаете, не так уж много вещей, которыми можно было бы гордиться.
Скрыть что-то от вас... Гм... Я бы почувствовал к себе презрение. Человек,
утаивающий что-то от полицейского офицера, уже тем самым зачисляет себя  в
разряд  тех,  кто  имеет  хоть  какое-то  отношение  к   преступлению.   А
преступление мне всегда претит. Хотя бы потому,  что  всякое  преступление
банально. Я ясно выражаю свои мысли?
   - О, вполне. Если бы только все те, с кем нам  приходится  иметь  дело,
думали так же, как вы! Значит, будем пока исходить из того, что вы  так  и
не собрались подложить бомбу в машину мисс Каррадос.
   - Пока? Пожалуйста, пусть будет пока.
   - Отлично. А что вы могли бы сказать мне о других? Могли быть мотивы  у
других членов вашей группы?
   - Разумеется. Как только несколько цивилизованных  существ  оказываются
связаны общими интересами, у них тут же в изобилии появляются  поводы  для
ненависти, зависти, страха, ревности и тому подобное. И стало быть, и  для
преступления.
   - Например? Можете вы быть конкретнее или вы признаете  только  крупный
шрифт?
   - Не понимаю, - нахмурил лоб профессор Лернер.
   - Слава богу, а то я один все время морщил лоб... Знаете,  в  учебниках
психиатрии мелким шрифтом обычно набирают истории болезней  для  пояснения
мысли автора. "Больная М.М., двадцати восьми лет, в детстве  перенесла..."
и так далее.
   - Понимаю. Это остроумно. Что ж, перейдем к мелкому  шрифту.  Начнем  с
нашего ходячего памятника целой эпохи.
   - Вы имеете в виду профессора Хамберта?
   - Угу. Старик был явно влюблен в Лину.
   - Это при их-то разнице в возрасте?
   - Полноте, лейтенант. Шестьдесят лет - велика ли разница?  -  Профессор
улыбнулся. - Он, разумеется, считает, что любит ее как дочь, но  его  жену
это не вводило в заблуждение. Вот вам мелкий шрифт для  начала.  Профессор
Х.Х., восьмидесяти лет, влюбился в девушку девятнадцати лет. Понимая,  что
не  может   рассчитывать   на   взаимность,   не   сумев   себя   обмануть
самоувещеваниями, что испытывает лишь отцовские  чувства,  испытывая  муки
бессильной ревности к некоему молодому человеку, к которому ездит девушка,
он убивает ее. А чтобы отвести от  себя  подозрения  и  создать  видимость
научного преступления, прячет  материалы  исследований.  Каково,  а?  Идем
далее.  Супруга  Х.Х.,  также  терзаемая  муками  ревности  и  напичканная
детективными  и  шпионскими  историями  с  инструкциями  по   изготовлению
маленьких аккуратных пластиковых бомбочек, взрывает машину соперницы.
   - А сейф?
   - Это уже детали. Это ваше дело. Я вам лишь  подбрасываю  идеи.  Причем
заметьте:  бесплатно.  А  бесплатно  разрабатывать  детали  я   не   умею.
Продолжать или вы устали уже от этого умственного жонглирования?
   - Нет, нет, мистер Лернер. Наоборот.
   - Отлично. Продолжаем. Мисс Валерия Басс. Это наша специалистка по сну.
Ассистентка профессора Кулика, о котором мы еще поговорим. Незамужняя дама
тридцати  с  небольшим  лет.  Достаточно,  чтобы  потерять  надежду  стать
настоящим ученым, и  недостаточно,  чтобы  обрести  философское  смирение.
Достаточно, чтобы сменить по крайней  мере  двух  мужей,  и  недостаточно,
чтобы вцепиться в последнего.  Рядом  с  Линой  Каррадос  кажется  бледной
старухой с синеватым прозрачным носом. Чем не мотив?
   - На этот раз я не аплодирую.
   - И правильно делаете. Ученым и артистам аплодировать не  следует,  они
сразу  же  перестают  двигаться  вперед.  Кто  уйдет  по  доброй  воле  от
сладостных звуков оваций?
   "О  господи,  я  засыпаю!  Еще  немножко  -  и  он  усыпит  меня   этим
нескончаемым потоком слов", - подумал лейтенант Милич.
   - Следующий абзац мелкого шрифта. Сам профессор Кулик. Гм... Что бы ему
придумать? Взглядов у бедняги нет, не было  и  не  будет.  Любовь?  Только
трогательная в своей бескорыстности любовь к себе. А может быть, он тайный
безумец, убийца-маньяк?
   - Слабо.
   -  Увы,  действительно  слабовато.  Что  значит  эгоист...   Еще   один
специалист  по  сновидениям,  профессор  Лезе.  Никак  не  может  простить
родителям, что они родили его в Шервуде, а не в старой  доброй  Вене,  где
должен рождаться каждый уважающий себя  психоаналитик.  Гм...  Вполне  мог
взорвать машину, чтобы потом на досуге не спеша анализировать самого себя.
   - Психосамоанализ невозможен.
   - Это выдумка психоаналитиков, которые боятся лишиться куска хлеба. Ну,
а если говорить серьезно, ему мотива я пока подобрать не могу. Зато Чарльз
Медина так и просится на  скамью  подсудимых.  Молод,  энергичен,  мечтает
занять уютную нишу, где наш Хью Хамберт спешно достраивает себе памятник.
   - Но разве он не участвует в работе группы? Он в  списке,  который  мне
дал мистер Хамберт.
   - О да, конечно. Но это группа Хамберта. Проект Хамберта. Хамберт выбил
деньги у фонда Капра. Хамберт узнал о девчонке,  которой  снятся  странные
сны. А Чарльз Медина  не  из  тех  людей,  которые  согласны  быть  просто
сотрудниками. Если бы ему предложили участвовать в проекте, который должен
сделать человечество счастливым, он бы прежде  всего  спросил,  кто  будет
руководителем. И если не он - отказался бы.
   - Но он же согласился на этот раз.
   - Может быть, только для того, чтобы скомпрометировать великого старца.
   - Нельзя сказать, мистер Лернер, чтобы вы были особенно высокого мнения
о ваших коллегах...
   - Ученые в целом, как группа, невозможны. А как индивидуумы невыносимы.
Пожалуй, за исключением Иана Колби. Это наш  теолог,  моралист  и  местный
святой.
   - Какой у него мог быть мотив?
   - У него?  Гм...  Здесь  даже  моей  фантазии  не  хватает.  Кротчайшее
существо. Синт. Синт третьего ранга.  Знаете,  те,  что  носят  на  одежде
желтую нашивку.
   - Ага. А он подпадает под ваше определение ученых?
   - Пожалуй, нет. Он теолог.  А  это  не  наука.  Религия  -  это  мечта.
Теология - поэзия. Он скорее поэт.  Тихий,  кроткий  поэт,  стремящийся  к
недостижимому совершенству...
   - Так. Давайте подведем итоги...
   - Э, обождите еще. Я совершенно забыл нашего физиолога  Эммери  Бьюгла.
Отличная кандидатура для роли убийцы.
   - Почему?
   - Твердо убежден, что все несчастья - от разрядки. Спорил  с  Хамбертом
до хрипоты, доказывал, что не следует проводить  совместные  исследования.
Впрочем, он вам расскажет об этом сам. Его дважды просить не нужно, уверяю
вас. Знаете, эдакий биологический консерватор. Человек, которого корчит от
новых идей.  Вот,  собственно  говоря,  и  вся  наша  маленькая  компания,
которая, надо думать, скоро распадется.
   - Как скоро, кстати?
   - Пока еще ничего не решено. Хамберт, насколько  я  понимаю,  хотел  бы
провести цикл исследований с ру