том
сказал, все пошло бы прахом. Но я молча пожал ему руку, и впервые на  лице
Сергея вместо брезгливой сонливости сияла тихая гордость.
   Черт возьми, как легко отмыкаются ребячьи  души  и  как  трудно,  найти
ключик, который бы к ним подходил! Два  года  я  не  знал,  что  делать  с
Сергеем. Два года.
   В перерыве телефон в учительской каким-то чудом оказался  свободным,  и
я, веря в то, что такой день  должен  быть  удачным  во  всех  отношениях,
позвонил Илье.
   - А я как раз тебе собирался звонить, но  никак  не  мог  вспомнить,  в
какой школе ты терроризируешь детей неправильными  английскими  глаголами.
Бери карандаш и записывай.
   - Что, глаголы?
   - Запиши телефон и адрес. - Он  продиктовал  мне:  -  "Нина  Сергеевна.
Кандидат медицинских наук Нина Сергеевна Кербель".  Записал?  Ни  пуха  ни
пера.
   - Подожди! Что такое Нина Сергеевна Кербель? Что она делает?
   - Она  изучает  сон  и  сновидения.  Привет  от  Арины  Родионовны.  Не
обессудьте, батюшка, ежели што не так.
   Он засмеялся и положил трубку.  Ну  что  ж,  Нина  Сергеевна  так  Нина
Сергеевна.
   Когда я позвонил ей, она  долго  молчала,  вздыхала  в  трубку,  чем-то
шелестела и вдруг спросила:
   - А сегодня вы приехать не можете?
   Я сказал, что могу. Она снова молчала, дышала в трубку,  и  я  подумал,
что, если и научные проблемы она решает с такой же скоростью, тайны сна  и
сновидений еще долго будут волновать человечество. Наконец она решилась  и
попросила меня приехать к пяти часам.
   Оказалась Нина Сергеевна красивой молодой женщиной с  огромными  серыми
глазами.
   - Да, да, - сказала она, пожимая мне руку, - мне звонил наш  шеф.  Сам.
Вы хорошо знаете Валерия Николаевича?
   Я неопределенно пожал плечами. Жест должен был обозначить -  так  себе.
Конечно, это было легкое преувеличение, поскольку я первый раз слышал  его
имя, но мне так не хотелось огорчать Нину Сергеевну. Не знаю почему, но  я
вдруг посмотрел на ее пальцы. Мне было приятно, что обручального кольца  я
не увидел.
   - Валерий Николаевич мне сказал, что вы журналист...
   - Вообще-то... Но я к вам вовсе не по журналистскому делу...
   Ай да ловкач Илюша! Журналист...
   Нина Сергеевна вопросительно посмотрела на меня:
   - А я поняла, что вы журналист. Гм... Ну, раз вы здесь, слушаю вас.
   Это был самый трудный момент. Порог, за который  так  легко  зацепиться
ногой и шлепнуться лицом вниз. А мне совсем не хотелось падать перед  этой
стройной женщиной в белом, ловко сидящем на ней  халате.  Интересно,  есть
под ним платье или нет? Какая чушь! Но в голову мне  лезли  самые  нелепые
вопросы, лишь бы оттянуть страшный миг. Мне захотелось спросить, трудно ли
изучать сон и сновидения, как она относится к теории Фрейда, почему  халат
на ней сидит как влитой, без единой складочки, а на других  висит  вялыми,
жеваными хламидами, что ей снится самой.
   Но отступать было поздно. Нина Сергеевна терпеливо и молча смотрела  на
меня, и я  увидел,  как  в  ее  огромных  серых  глазищах  начинает  тлеть
недоумение.
   Я зажмурился и прыгнул в холодную, страшную воду.
   - Нина Сергеевна, то, что я собираюсь  вам  рассказать,  будет  звучать
совершенно фантастически. Я это знаю и отдаю себе в этом  отчет.  И  я  не
обижусь, если в любой момент вы скажете: простите, я занята, у меня  много
работы. Я вздохну, извинюсь и уйду, унося... и так далее.
   Нина Сергеевна слабо улыбнулась и сказала:
   - Я действительно занята, но после такого вступления  я  просто  должна
выслушать вас.
   - Спасибо, - сказал я.
   Весь мой ужас испарился, и я смело посмотрел на  специалистку  по  сну.
Она снова еле заметно улыбнулась и принялась  рассматривать  свои  пальцы.
Пальцы были узкие и длинные.
   Я начал рассказывать. Я был краток и, как мне казалось,  убедителен.  Я
рассказал о сновидениях, о посещении психиатра. Она  оторвалась  от  своих
пальцев. Лицо ее ничего не выражало.
   - Ну, а что мы можем для вас сделать?
   - Мне сказали, что вы занимаетесь сном.
   - Да, наша лаборатория занимается сном.
   - Я думал...
   - Понимаете, никто в мире никакими приборами не может зарегистрировать,
что именно снится человеку. Мы  можем  определить  момент,  когда  человек
начинает видеть сны, но что он видит, мы не знаем. Это может  быть  сон  о
вашей планете, а может быть сон самый обычный и земной. Физиологически они
одинаковы.
   Должно быть, на лице моем было написано такое  разочарование,  что  она
добавила:
   - Поверьте, мы бы с удовольствием помогли вам, но я просто не знаю...
   В ее глазах не было ни насмешки, ни брезгливого равнодушия. И за это  я
уже был ей благодарен.
   - Простите, Нина Сергеевна, я отнял у вас столько времени.
   Я протянул ей руку и на долю секунды задержал ее ладонь  в  своей.  Она
внимательно посмотрела на меня, и  по  лицу  ее  снова  скользнула  слабая
улыбка.
   - До свидания, - сказала она.
   Я подумал, выходя, что был бы рад, если бы ее слова  оказались  вещими.
До свидания, Нина Сергеевна.
   День был холодный. Снег еще не лег, и голый асфальт стыл на  морозе,  и
от вида его серой наготы было особенно зябко.
   Мне должно было бы быть грустно. И оттого, что лаборатория  сна  помочь
мне ничем не могла, и оттого, что у нее такие прекрасные глаза, и  оттого,
что на пальце у нее нет обручального кольца, а у меня есть, и оттого,  что
свинцовое небо совсем неохотно цедило скупой зимний свет. Но мне  не  было
грустно. Мой маленький друг протягивал мне с Янтарной  планеты  не  только
зыбкую  паутину  сновидений.  Он  посылал  мне  бодрость  и  веру,   и   я
почувствовал, что начинаю любить далекий и  неведомый  народец,  такой  не
похожий на нас и такой похожий.


   Это случилось утром. Когда я шел в школу. Я подходил к аптеке и  увидел
метрах в ста Вечного Встречного.  Лентяй  сегодня  опаздывал  немножко.  Я
подумал, что улыбаться ему еще  рано  -  все  равно  не  увидит  на  таком
расстоянии. И вдруг почувствовал в голове... как  бы  это  назвать...  ну,
легкую щекотку, что ли. Мгновенный зуд, но  вовсе  не  неприятный.  Не  на
коже, не в корнях волос, а где-то внутри, в мозгу. Тут же этот зуд перешел
в неясное бормотание.  Я  по  инерции  продолжал  идти  навстречу  Вечному
Встречному, и с каждым нашим шагом,  сокращавшим  расстояние  между  нами,
бормотание становилось громче, чище, явственнее, словно  голова  моя  была
приемником и кто-то подкручивал ручку настройки.  Когда  Вечный  Встречный
был уже в нескольких метрах от меня и мы улыбались друг другу,  я  услышал
четкие слова: "Какой симпатичный молодой человек!"
   До самых последних часов своей жизни я буду помнить эти слова!
   Я не могу описать вам голос, который я услышал. Это был явно  не  голос
Вечного Встречного. Голос был как бы бесплотный,  мой,  внутренний  голос,
без тембра,  звука,  без  окраски,  но  он  четко  произнес  слова  "какой
симпатичный молодой человек", и я слышал эти слова.
   С невообразимой скоростью  у  меня  перед  глазами  замелькали  термины
учебника   психиатрии.   Вербальные   иллюзии,   слуховые    галлюцинации,
псевдогаллюцинации...
   На мгновение мне стало страшно. В груди образовалась  пустота,  властно
всосала в себя желудок, сердце пропустило такт. Значит, я все-таки схожу с
ума, подумал я и понял тут же, что это неправда. Нет,  это  неправда.  Мне
уже не было страшно. Мною овладело детское ощущение, что происходит что-то
интересное. Что из фотоаппарата  вдруг  действительно  вылетела  птичка  и
сказала "здрасте".
   Я обернулся. Вечный Встречный был уже  метрах  в  ста  позади  меня.  Я
помчался  за  ним,  размахивая  портфелем,  в  котором  лежал  проверенный
накануне диктант. Из сорока одной работы семь двоек.  Не  блестяще,  прямо
скажем.
   - Простите, - сказал я, запыхавшись, и Вечный  Встречный  посмотрел  на
меня с недоумевающей улыбкой. - Что вы подумали только что,  проходя  мимо
меня? Это очень важно. Поверьте мне, это...
   Вечный Встречный весело рассмеялся:
   - Что я подумал? Я подумал: "Какой  симпатичный  молодой  человек".  И,
ей-богу, это не комплимент, я в этом действительно уверен.
   Я быстро обнял своего незнакомого знакомца и чмокнул его в тугую  сизую
щеку и помчался в школу. Теперь уже в обратном порядке  я  услышал  слова:
"Странный мальчик". Сначала они прозвучали чисто и сильно, а  затем  через
несколько шагов слились в неясное бормотание и погасли.
   Странный мальчик. По крайней мере один-то человек уже точно знает,  что
я рехнулся.
   А мне  было  весело.  Меня  захлестывало  радостное  ожидание  чего-то,
детское предвкушение праздника. Птичка ярмарочного фотографа вилась вокруг
моей головы, обещая удивительные события  и  необыкновенные  встречи.  Мне
казалось, что внизу подо мной, в шумной гавани, покачивается на бутылочных
волнах мой галеон, который вот-вот отправится в неведомые страны. А  может
быть, это вовсе не гавань и не галеон, а космодром и ракета. И я иду  один
по бескрайнему полю к серебристой игле, нацеленной в зенит.
   Я посмотрел на часы. Двадцать восемь минут девятого. Сигарету  выкурить
я, конечно, не успею, но можно не торопиться. Но я не мог  идти  спокойно.
Забыв о педагогической солидности, я галопом взлетел по лестнице, ворвался
в учительскую и почти пропел "доброе утро".
   Семен Александрович испуганно посмотрел на меня и поднял журнал, словно
хотел загородиться этим педагогическим щитом, и я явственно  услышал:  "Уж
не пьян ли он?"
   - Нет, нет, - покачал я головой и  увидел,  как,  увеличенное  стеклами
очков, в выцветших бледно-голубых глазах математика  медленно  поднималось
облачко изумления.
   Я схватил журнал и помчался в восьмой "А"  раздавать  диктант  с  семью
двойками.
   Вечером я решил проделать серию  экспериментов.  Солидных,  корректных,
как говорят ученые мужи, экспериментов.
   - Люш, - сказал я жене, - ты можешь произнести  про  себя  какую-нибудь
фразу и записать ее на листке бумаги?
   - А для чего?
   - Для эксперимента.
   - Фокус, что ли?
   -  Я  ж  тебе  говорю:  эксперимент.  Только,  пожалуйста,   что-нибудь
пооригинальнее. А то  напишешь  "Юрка  дурак",  и  мне  будет  неинтересно
угадывать.
   - Зато это будет правда.
   - Люшенька, жена моя, спутница жизни,  правда  правдой,  а  эксперимент
экспериментом. Ты же женщина. Ты должна быть любопытна и недоверчива,  как
сорока. Не слезай с тахты. Вот тебе карандаш,  вот  листок  бумаги.  Когда
будешь писать, прикрой листок рукой, чтобы я ненароком не подсмотрел.
   - Дай что-нибудь подложить.
   Я протянул ей номер "Науки и  жизни".  Теперь  сосредоточиться.  Я  уже
установил, что бесплотный голос в моем мозгу звучит чище и громче, когда я
сосредотачиваюсь,  прислушиваюсь  к  нему.  И  наоборот,  когда  я   занят
чем-нибудь, голос исчезает.
   Быстрый, летучий зуд, приятная щекотка. Ощущение включенного приемника.
Он включен, но передача еще не началась. И вот голос: "Что  б  написать...
Что  ему  надо  отдохнуть?  Просто  очень.   Он   просил   пооригинальнее.
Какую-нибудь стихотворную  строчку...  Зима!  Крестьянин,  торжествуя,  на
дровнях обновляет путь..."
   Я не удержался. Я хотел написать услышанное тоже  на  листке  бумаги  и
сравнить потом. Вместо этого я пропел:
   - "Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь..."
   Галя уставилась на меня, слегка приоткрыв рот, и  я  услышал,  как  она
подумала: "Как это он... Фокус какой-нибудь..."
   - Угадал? - спросил я.
   - Да-а, - словно не веря себе, протянула Галя. - А как ты это делаешь?
   - Очень просто, - небрежно и слегка покровительственно объяснил я. -  Я
смотрю на тебя и слышу твои мысли. В этот момент, например, никаких  ясных
мыслей у тебя нет. Но давай-ка поставим еще один опыт.
   "Что бы такое придумать, чтоб он не догадался... Какие-нибудь  имена...
Знакомых... Нет, знакомых он может угадать... Чушь какая, как он  может...
О, есть! Напишу фамилии сотрудников соседней лаборатории. Зав -  Сидорчук,
потом этот симпатичный молодой доктор Леонтьев, Малыкина,  Ишанова...  Как
фамилия этого хромого? Ш-ш... А, Шулятицкий. Кто еще? Полищук и Нина  Сыч,
которые никак не поженятся... Хватит, пожалуй".
   - Хватит, - кивнул я, и Галя нерешительно посмотрела на меня.
   У меня было такое впечатление, что она еще не решила: то ли удивляться,
то ли восхищаться, то ли обругать меня. А для такой решительной особы, как
Галя, неопределенность - состояние противоестественное.
   - Записала? - спросил я.
   - Да.
   - Читаю, - сказал я. - А ты следи по своему списку, не пропустил  ли  я
кого-нибудь: "Сидорчук". Дальше у меня записано "с.м.д. Леонтьев". Если  я
правильно помню, гражданка  Чернова,  с.м.д.  -  это  симпатичный  молодой
доктор. - Я вздохнул, изображая отчаянную ревность. - "Малыкина, Ишанова".
   - Ешанова, - поправила Галя.
   - Хорошо. Я великодушен. Я разрешаю этой даме быть отныне не  Ишановой,
а Ешановой.
   - Она не дама. Она девушка.
   - Передай ей мои поздравления. Продолжаю. "Шулятицкий, Полищук  и  Нина
Сыч". Правильно?
   - Правильно. Здорово ты это делаешь!.. Будем ужинать?
   - Ужинать? - переспросил я.
   - Не завтракать же.
   Боже, она только что была  свидетелем  чуда.  Самого  настоящего  чуда.
Маленького настоящего волшебства.  И  зовет  ужинать.  Вместо  того  чтобы
упасть на колени и обратить  ко  мне  простертые  длани,  она  зовет  меня
ужинать. У-жи-нать! Слово-то какое нелепое - у-жинать. И этот  человек,  с
которым я живу под одной крышей, работает еще  в  научно-исследовательском
институте. Исследовательском. Научном.
   Она вся была в этом. Все, что она не могла контролировать, все, что  не
могла держать в своих маленьких, цепких лапках, она отбрасывала прочь.  Ей
не нужно было чуда, потому что для созерцания чуда  нужна  смиренность,  а
смиренностью моя жена не отличается.
   - Галя, - сказал я, - ты - младший научный  сотрудник.  У  тебя  готова
треть диссертации. Ты знаешь про пищеварение плоских червей больше всех на
свете. Ты начинающий ученый. И ты так спокойно отнеслась  к  тому,  что  я
тебе показал? Как это может быть?
   - А что я должна была делать?  -  Галя  сползла  с  тахты,  потянулась,
выгнувшись по-кошачьи. - Что сегодня по телевизору, ты не знаешь?
   - Люшенька, - жалобно простонал я, - как я это делал? Объясни мне.
   - Откуда я знаю? Ну что ты хочешь от меня? Фокус какой-нибудь...
   - Какой фокус? - загремел я. - Ну какой это фокус?
   - А-что это? - необычайно вежливо спросила Галя.
   - Это чтение мыслей, вот что это.
   - Чтение мыслей, материализация духов и раздача слонов.
   - Боже мой, какая эрудиция! Ты даже читала Ильфа и Петрова. Ну  хорошо,
а если бы я сейчас взлетел в воздух и вылетел в окно?
   - Я бы поплакала полгода и вышла, наверное, за другого.
   - Спасибо, Люш, за полгода. На самом деле тебе,  наверное,  хватило  бы
для слез и полмесяца или полдня. Но я имел  в  виду  благополучный  полет.
Предположим, я бы полетал и сел на подоконник. И ты бы тоже спросила меня,
что сегодня по телевизору?
   "С ним все-таки что-то происходит, - услышал я ее  мысли.  -  Попросить
Валентину, чтобы она еще раз поговорила с этим врачом..."
   - Попроси, попроси! - крикнул я  и  подумал,  что  кричать,  вообще-то,
глупо и я, наверное, на ее месте вел бы себя так же.
   - Что - попроси? - Теперь, в первый раз за вечер, из Галиных глаз исчез
домашний ленивый покой, и вместо него я увидел поднимающееся изумление.
   - Попроси Валентину, чтобы она еще раз поговорила с этим  врачом!  -  Я
знал, что зря распаляюсь, но уже ничего не мог  поделать  с  собой.  -  Ты
абсолютно права. Как только встретишь что-то непонятное, не укладывающееся
в принятые схемы, давай к психиатру! Последняя линия окопов! Раньше  -  на
костер инквизиции, а теперь - в кабинет к психиатру! Если бы я  утверждал,
что у тебя на голове рожки, ты бы могла подумать, что у меня галлюцинации.
Но ведь это не  галлюцинации.  Сравни  две  бумажки.  Сидорчук,  Леонтьев,
Малыкина, Ешанова или Ишанова, как там ее... Или  это  тоже  галлюцинация?
Семейная галлюцинация? Ладно, когда я пытался рассказать тебе о своих снах
и ты оставалась вежливо-равнодушной,  я  еще  мог  тебя  понять.  Какая-то
планета, какой-то человечек У с запасной металлической головой, - мало  ли
что кому снится! Но сегодня... Объясни мне... Это же... Это же  чудо!  Это
телепатия, которой не существует! А ты говоришь - ужинать!
   Галя подошла ко мне  и  обняла  меня.  Знакомое  теплое  прикосновение.
Слабый знакомый запах ее  духов.  Знакомая  комната.  Чуть  криво  висящий
эстамп с букетом сирени. Сколько раз я собирался вбить новый гвоздик...
   - Ну что ты, Юрча, - нежно сказала Галя и потерлась кончиком носа о мою
щеку.
   Кончик был мягкий и теплый, и я, несмотря на раздражение,  почувствовал
прилив нежности к этому существу, которое я безжалостно волок за собой  из
ее привычного теплого мирка к далекой Янтарной планете.
   - Не нервничай, хорошо? - сказала она. - Наверное, ты прав. Наверное, я
дурочка. Но что же делать, если господь обидел меня разумом?  Но  ведь  ты
тоже глупенький. Как ребеночек. Как по-твоему, что я сейчас думаю?
   - "Все-таки я его люблю!"
   - Правильно, - засмеялась Галя.
   Это  уже  было  нечто  более  понятное,   чем   можно   было   привычно
распоряжаться. Можно было снова почувствовать себя хозяйкой.
   Я не сердился на нее. Одни жаждут чуда,  другие  бегут  его.  Мне  было
только чуть-чуть стыдно за нее. Перед У. И чувство это не  было  для  меня
смешным.
   Галя ушла на кухню, а я подумал, что лучше  всего,  наверное,  было  бы
забыть  о  Янтарной  планете  и  начать  выступать   с   так   называемыми
психологическими опытами. "А сейчас феномен  природы,  заслуженный  артист
республики, продемонстрирует опыты чтения  мыслей,  основанные  на  учении
Ивана Петровича Павлова..." А я в сатанинском  черном  фраке,  бледный,  с
горящими глазами выхожу на эстраду,  небрежно  раскланиваюсь,  замечаю  во
втором ряду сказочной красоты блондинку, подхожу к ней и пристально смотрю
на нее. Бедняжка дрожит и не может оторвать от меня завороженного взгляда.
Я прошу ее написать на бумажке два предложения и передать в жюри,  а  сам,
отвернувшись, называю их. Зал гремит овациями, блондинка уже не дрожит,  а
вибрирует, а я продолжаю психологические опыты, основанные на учении Ивана
Петровича Павлова.
   Я улыбнулся. Нет, я не предам своего друга У и  его  дар  ни  за  какие
деньги, эстраду и завороженный взгляд блондинки. Не я хозяин дара и не для
заработка протянули мне братья У  серебряную  ниточку  сквозь  бесконечные
просторы космоса.
   Вдруг удивительно громко и  неожиданно  зазвонил  телефон.  Галя  взяла
трубку.
   - Привет, Илюшенька... Да, дома, даю трубку.
   Я взял трубку.
   - Ты можешь ко мне приехать? Прямо сейчас? - выпалил одним духом Илья.
   - Что-нибудь случилось? - спросил я.
   - О имбецил! Стараешься для него, ломаешь голову, а он  спрашивает,  не
случилось ли что-нибудь!
   - Хорошо, Илюша, сейчас приеду.
   Галя вопросительно посмотрела на меня:
   - Уезжаешь?
   - Съезжу к Илье.
   - Надолго?
   - Нет, часа через два буду дома.
   - Езжай, только осторожно. Я сегодня видела  такую  страшную  аварию  у
Белорусского... Маршрутка и троллейбус...



6

   Илья, наверное,  высматривал  меня  в  окно,  потому  что  не  успел  я
захлопнуть дверцу лифта, как он тут же распахнул дверь своей квартиры.  Он
схватил меня за руку и втащил на кухню, где зло шипел на плите чайник.
   - Прости меня, Юрочка, но я  действительно  не  ошибался,  считая  тебя
олигофреном.
   - Спасибо.
   - И себя тоже. Вчера и сегодня  я  изнасиловал  всех,  кто  имеет  хоть
какое-нибудь отношение к кибернетике.
   - К кибернетике?
   - Вот-вот. Именно здесь и проявляется твое клиническое  слабоумие.  Что
такое твои сновидения, если ты не разыгрываешь нас? Это  сигналы,  несущие
какую-то информацию. Так?
   - Очевидно.
   - "Очевидно"! Я думаю, оч