ете? - спросил наконец Борис  Константинович
Илью.
   - Нет, я, знаете, по образованию гуманитарий.
   - Так вот, вероятность случайного совпадения равна практически нулю.
   - Значит... - тихо сказала Нина, и профессор внимательно  посмотрел  на
нее, словно видел в первый раз.
   - Значит, мы  сейчас  будем  пить  чай,  -  сказал  профессор  и  вдруг
засмеялся. - Я подумал о том, какая  будет  физиономия  у  Штакетникова...
Машенька!
   Профессорша-робот застыла по стойке "смирно".
   - Машенька, организуй, пожалуйста, нам чай и посмотри у Вити, есть ли у
него что-нибудь выпить.
   Профессор опять неумело прыснул и повернулся к Нине:
   - Нет, Нина Сергеевна, вы представляете себе, какая будет физиономия  у
Штакетникова?
   Боже правый и милосердный, подумал я, как люди по-разному реагируют  на
великие события! Одни подбрасывают к потолку чужих жен, другие  плачут,  а
третьи думают о выражении лица Штакетникова. Нет, я ошибся. Профессорша не
могла быть роботом. Роботы не могут работать с такой  скоростью.  За  одну
минуту стол накрылся скатертью, скатерть - тарелками  с  сыром,  колбасой,
вареньем двух сортов, рюмками и едва начатой бутылкой коньяка,  не  говоря
уж о чайнике. Молодец Витя. Все-то у тебя есть, от линейки до коньяка. Мне
бы такого Витю...
   - Сядь с нами, Машенька, - сказал профессор и принялся разливать коньяк
по рюмкам.
   Машенька стремительно бросилась к столу и  застыла  на  краешке  стула.
Когда  профессор  выйдет  на  пенсию,  он  сможет  неплохо   зарабатывать.
Демонстрация высшей дрессуры супруги.
   Профессор поднял рюмку:
   - Один мой  знакомый  американский  психолог  говорил  мне,  что  самые
доверчивые люди на свете - ученые. Никого нельзя так легко одурачить,  как
ученого. И  действительно,  сколько  ученых  мужей  попадалось  на  удочку
всяческих шарлатанов! А почему? Потому что ученый привык доверять  фактам.
И как бы ни были необычны факты, он вынужден принять их. Но если бы ученые
не были доверчивы,  не  было  бы  науки,  ибо  все  новое  всегда  кажется
абсурдным, как казалось, например, абсурдным  Французской  академии  идея,
что с неба могут падать камни. Когда Юрий Михайлович в первый  раз  пришел
ко мне, я не хотел слушать его. То, что он говорил, было  фантастично.  Но
теперь это факты. И я должен им верить. И должен заставить верить  других.
Ибо ученый -  это  еще  и  миссионер,  который  должен  всегда  стремиться
обращать людей в свою веру. Выпьем за великие факты,  свидетелями  которых
мы с вами стали, выпьем за веру в науку.
   Мы все выпили. Профессорша тоже выпила свой коньяк, не сводя взгляда  с
мужа. Пила она синхронно с ним.
   Потом мы выпили за интеллектуальное бесстрашие и за братьев по  разуму.
Потом за Контакт.
   - Машенька, - сказал профессор, -  посмотри  у  Вити,  нет  ли  у  него
чего-нибудь еще... эдакого...
   Старушку как ветром сдуло  и  принесло  обратно  уже  с  бутылкой  рома
"Гавана-клуб". Профессорша прижимала бутылку к груди.
   - Борис Константинович, - сказал я, - знаете, как я определил про  себя
ваши глаза?
   - Как?
   - Я решил, что у вас глаза участкового уполномоченного.
   - По-ра-зи-тельно! - крикнул профессор.
   - Почему?
   - Потому что я в молодости работал в милиции.
   Мы выпили за нашу милицию. Илья что-то шептал Гале на ухо, и она  мелко
тряслась от смеха.
   - Дорогой профессор! - сказал я и почувствовал, что  профессор  вот-вот
раздвоится  и  что  надо  его  предупредить  об  этом.  -  Дорогой   Борис
Константинович! Я хотел  вас  предупредить...  -  Я  забыл,  о  чем  хотел
предупредить профессора, но он уже не слушал меня.
   - Машень-ка! - позвал он, и мне показалось, что голос его звучит уже не
так, как раньше. А может быть,  это  я  уже  плохо  слышал.  -  Машень-ка!
Посмотри, нет ли у Вити чего-нибудь... Ром не годится.
   Я посмотрел на бутылку "Гавана-клуб". Она была пуста.
   Ночь постепенно теряла четкие очертания. Машенька еще дважды  ходила  к
Вите, и Витин дух послал нам бутылку "Экстры" и  бутылку  "Саперави".  Эту
бутылку профессорша чуть не уронила, так как споткнулась об Илюшину  ногу,
и Илья поймал ее на лету.
   Потом пришел какой-то немолодой лысоватый человек, назвавшийся Витей, и
я доказывал ему, что Витей он  быть  не  может,  потому  что  Витя  -  это
ребенок, мальчик такой ма-а-аленький, которому негде спать, так  как  злые
родители заставили всю его комнату бутылками.
   Лысоватый человек почему-то пожал мне  руку  и  со  слезами  на  глазах
признался, что он все-таки профессорский сын и сам профессор.
   Я сказал ему, что профессорский сын и профессор - совсем  разные  вещи,
но он пошел в свою комнату, принес  оттуда  бутылку  венгерского  джина  и
какую-то книжечку, которую он все порывался показать мне, уверяя,  что  из
нее я узнаю о его звании.
   Потом он танцевал с Ниной, и Нина сбросила туфли, и мне было  смешно  и
грустно одновременно, потому что все были такими милыми, что сердце у меня
сжималось от любви к ним всем.



13

   Нина позвонила мне домой  и  передала  просьбу  Бориса  Константиновича
приехать к трем часам в институт. Оказалось, что он  идет  к  директору  и
хочет, чтобы я был наготове.
   - Посидите в приемной с Ниной  Сергеевной.  Может  быть,  вам  придется
продемонстрировать еще раз свои способности, - сказал профессор,  когда  я
примчался к нему.
   Мы пошли к кабинету директора института. Впереди  -  решительный  Борис
Константинович, за ним - Нина, а за ней уже и я.
   - Оленька, Валерий Николаевич у себя? - кивнул профессор на  дверь,  на
которой красовалась табличка "В.Н.Ногинцев". - Он назначил  мне  аудиенцию
ровно на три.
   Оленька, существо лет  восемнадцати  с  ниспадающими  на  плечи  русыми
волосами, подняла глаза от книжки, которая лежала на  пишущей  машинке,  и
кивнула.
   - Сейчас, Борис Константинович. - Она  нажала  на  какой-то  рычажок  и
сказала: - Валерий Николаевич, к вам Борис Константинович Данилин.
   - Попроси его, пожалуйста, -  послышался  из  динамика  низкий  мужской
голос.
   Именно такими голосами должны обладать, по моему  глубокому  убеждению,
обитатели больших кабинетов, перед которыми сидят  секретарши  с  длинными
русыми волосами.
   Борис Константинович коротко  кивнул  нам  и  исчез  за  обитой  черным
дерматином дверью.
   - Здравствуйте, Борис Константинович, - послышалось в динамике.
   - Добрый день, Валерий Николаевич, - ответил голос профессора.
   Русоволосое существо потянулось к рычажку, и  я  вдруг  неожиданно  для
самого себя сказал:
   - Оленька, дитя мое, а зачем лишать нас маленького удовольствия?  Дайте
нам послушать, о чем будут говорить ученые мужи.
   - Нельзя, - сказала Оленька, но динамик не выключила.
   - А такой  красивой  быть  можно?  -  спросил  я  и  сам  покраснел  от
бесстыжести своей лести.
   Оленька прыснула и посмотрела на Нину Сергеевну.
   - Да ничего, он свой. - Нина кивнула в мою сторону с видом заговорщика.
   - Ладно, только никому ни слова, а то Валерий Николаевич знаете что мне
сделает...
   Я не знал, что он сделает Оленьке, но особенно за  нее  не  волновался.
Судя по ее манерам, еще большой вопрос, кто кому больше  сделать  может  -
директор Оленьке или Оленька директору.
   - Валерий Николаевич, я к вам по не  совсем  обычному  делу,  -  сказал
Борис Константинович, и, даже пропущенный через сито динамика,  голос  его
звучал напряженно.
   - Слушаю вас.
   - В нашу лабораторию сна пришел молодой человек, двадцати пяти  лет,  и
попросил, чтобы мы определили, какой характер носят его сновидения.
   - И что  же  снится  молодым  людям  в  наши  дни?  -  мягко  забулькал
директорский бархатный бас. - Неужели не то, что снилось нам?
   - Нет, Валерий  Николаевич,  -  твердо,  без  улыбки  в  голосе  сказал
профессор, сразу же уводя разговор в сторону  от  предложенной  директором
слегка шуточной тропинки. - Юрию  Михайловичу  Чернову  снится  незнакомая
планета,  которую  он  называет  Янтарной,  так  как  именно   этот   цвет
преобладает там. Юрий Михайлович уверен, что эти сновидения - не что иное,
как мысленная связь, установленная с ним обитателями этой планеты.
   Мне стало зябко, и по спине пробежал озноб. Только сейчас  я  понял  до
конца, кем должен выглядеть в глазах нормального человека.
   - Гм, гм! - басовито кашлянул директор, и в глухих раскатах его  голоса
можно было уловить приличествующее случаю сочувствие. - Нужно ему помочь?
   - Да. Но речь идет вовсе не о  психиатрической  клинике.  Дело  в  том,
Валерий Николаевич, что идеи  Юрия  Михайловича  -  не  заболевание  и  не
иллюзия.
   - То есть?.. - Голос директора прозвучал чуть суше,  словно  влажный  и
мягкий его бас слегка подсушило нетерпение.
   Я почувствовал, что изо всех сил сжимаю подлокотники  зеленого  кресла.
Каково же сейчас Борису Константиновичу? Милый, несимпатичный,  упрямый  и
несгибаемый профессор.
   - Мы имеем все основания считать, что Юрий Михайлович не ошибается, что
с ним установили связь представители некой внеземной цивилизации.
   - Очень мило, - облегченно засмеялся  директор.  -  Я,  признаться,  не
подозревал, уважаемый Борис Константинович, что вы у нас шутник-с...
   - Я понимаю вас, - сухо и твердо  произнес  профессор.  -  Я  полностью
отдаю себе отчет в том, какое у вас должно сейчас сложиться мнение обо мне
вообще и о моих умственных способностях в частности. Я  сам  прошел  через
это, и ваш скептицизм вполне понятен.
   -  О  чем  вы  говорите,  какой  скептицизм?  -  с  легчайшим   налетом
раздражения спросил директор. - Если вы для чего-то решили подшутить  надо
мной, то при чем тут скептицизм? Помилуйте, уважаемый коллега...
   - Валерий Николаевич, я вас не разыгрываю и не шучу  с  вами.  Как  вы,
возможно, заметили, я вообще не очень склонен шутить. В нашей  лаборатории
проведены исследования, которые на сто  процентов  подтверждают  вывод,  о
котором я уже имел честь вам сообщить.
   - Да вы что, смеетесь, дорогой Борис Константинович? - В бас  директора
вплелись негодующие нотки.
   - Я не смеюсь. Я вам уже сказал, что не смеюсь и не разыгрываю вас.  Вы
знаете, что за двадцать три года работы в институте я никогда не  позволил
себе никаких шуточек и никаких розыгрышей. Я повторяю: я не сошел с ума  и
не шучу. Я прошу вас только выслушать меня.
   - Хорошо, - со вздохом сказал директор, и я  представил  себе,  как  он
откидывается с жертвенным видом в кресле и полузакрывает глаза.
   - Мы провели четыре ночных исследования Юрия Михайловича во время  сна.
Мы получали электроэнцефалограмму, которую дублировали  регистрацией  БДГ.
Вот график быстрого сна испытуемого в первую ночь, во вторую, в  третью  и
четвертую. Обратите внимание, что все периоды быстрого  сна  начинаются  в
одно и то  же  время  и  продолжаются  ровно  по  пять  минут.  Вы  видели
когда-нибудь такую ЭЭГ?
   - Довольно странная картина, согласен, но...
   - Мы обратили внимание на то, что Юрий Михайлович в  отличие  от  нормы
прекрасно  помнит  все  сновидения,  во  всех  деталях  и  что  сновидения
последовательно знакомят его с жизнью Янтарной планеты.
   - Борис Константинович!..
   - Прошу прощения, Валерий Николаевич, я еще не кончил...
   - Я вовсе не настаиваю, чтобы вы продолжали этот странный разговор...
   - Товарищ директор,  я  заведующий  лабораторией.  Я  пришел  к  своему
директору. Я, наконец, ученый и  пришел  к  коллеге.  Выслушайте  же  меня
спокойно...
   - Хорошо, Борис Константинович, если  вы  настаиваете,  я,  разумеется,
выслушаю вас до конца. Но поймите...
   - Поймите вы, что я никогда не пришел бы к вам, если бы не был уверен в
том, что говорю. Вы думаете, я не  представляю  себе,  что  у  вас  должно
сейчас вертеться в голове? Старый  идиот,  выжил  из  ума,  этого  еще  не
хватало, и так далее...
   - Борис Константинович, я, по-моему, не давал вам...
   - Я вас ни в чем  не  обвиняю.  Я  лишь  прошу,  чтобы  вы  спокойно  и
беспристрастно посмотрели на графики, лежащие перед вами. Как  вы  видите,
интервалы между короткими периодами  быстрого  сна  все  возрастают  слева
направо, от первого периода до десятого. В  двух  случаях  между  пятым  и
шестым циклами  появляется  еще  один,  дополнительный  период.  Так  вот,
пропорция интервалов в точности  соответствует  пропорциям  расстояний  от
Солнца до девяти планет. Дополнительная же точка между Марсом и  Юпитером,
которая то появляется, то  исчезает,  является,  по-видимому,  космическим
кораблем, посланным этой Янтарной планетой. Я обратился к двум математикам
с вопросом, какова вероятность случайного совпадения  десяти  цифр.  Такая
вероятность исчезающе мала...
   Пауза,   которая   последовала    за    последними    словами    Бориса
Константиновича, все росла и росла, пока наконец  директор  не  спросил  с
глубоким вздохом:
   - Вы хотите уверить меня, что речь идет о  телепатической  связи  между
некой внеземной цивилизацией и вашим испытуемым. Так?
   - Так.
   - И вы рассчитывали, что убедите меня в реальности такой связи?
   - Рассчитывал, - сказал Борис Константинович.
   - Но вы же прекрасно знаете, что телепатия - это миф,  фикция,  выдумки
шарлатанов. Для чего возвращаться к этим мифам?
   - Это не миф. Перед вами на столе лежит  реальность  в  виде  графиков,
составленных абсолютно корректно на основании абсолютно корректных опытов.
Опыт повторен четыре раза. Возможность ошибки исключена.
   - Вы читали работы, где исследуется вопрос, какова должна быть мощность
мозга, чтобы он излучал сигналы, способные достигать мозга реципиента? Это
же чушь, раз навсегда установленная чушь. Нет ни одной известной нам формы
энергии, при  помощи  которой  можно  было  бы  передавать  телепатическую
информацию. На нашем с вами уровне обсуждать  вопрос  о  телепатии  просто
несерьезно. Если бы мы с вами были двумя дикарями, тогда, может  быть,  мы
бы могли говорить о подобной  чепухе.  Не  буду  скрывать  от  вас,  Борис
Константинович, электроэнцефалограмма действительно весьма занятная, спору
нет. Но что касается всего остального... Я даже не могу подобрать слов...
   - Валерий Николаевич, в вашей приемной сидит наш испытуемый. Я не хотел
говорить раньше об этом, но  он  может  продемонстрировать  вам  те  самые
телепатические способности, которые, как мы с вами знаем, не существуют.
   Оленька с любопытством посмотрела на меня, чуть склонив  голову  набок,
как собачонка, и тяжелые ее русые волосы тоже опрокинулись набок.
   - Борис Константинович, вы взрослый человек, и не мне вас  воспитывать.
Если вы решили пропагандировать телепатию, это ваше частное дело.  Но  как
сотрудника нашего института, как заведующего лабораторией нашего института
я бы попросил вас воздержаться от столь странного хобби.  Тем  более,  что
это вовсе не ваша специальность. Вы можете выставлять себя  на  посмешище,
ежели того желаете, но скреплять печатью научного учреждения ваши фантазии
- нет, извольте уж, коллега,  простить  старика.  Своим  именем  и  именем
института  я  как-то,  знаете,  не  привык   покрывать   разного   рода...
шарлатанство.
   - Валерий Николаевич, вы обвиняете меня в шарлатанстве?
   -  Вы  сами  себя  обвиняете.  Спасибо,  что  избавили  меня  от  столь
неприятной миссии.
   - Прекрасно, товарищ директор. Допустим, я старый шарлатан.  Прекрасно.
Благодарю вас. Но вы директор института. Вы ученый. Вы  член-корреспондент
Академии наук. Поймайте нас на шарлатанстве.  Неужели  вы  думаете,  я  не
понимаю вас? Когда Юрий Михайлович впервые пришел ко мне, я тоже ничего не
хотел слушать. Я говорил ему о проектах вечного двигателя, которые ни один
грамотный человек не будет рассматривать. И все же он убедил меня,  потому
что знания не должны быть шорами на глазах.
   - Не уговаривайте меня, я никогда ни за что не соглашусь участвовать  в
шарлатанских трюках.
   - Но какая же у нас корысть...
   - Дело не в корысти. Вы можете быть  даже  искренне  уверены  вместе  с
вашим подопечным в своей честности...
   - Благодарю вас, Валерий Николаевич. Это уже большая похвала...
   - Оставьте, Борис Константинович. Закончим этот  тягостный  разговор  и
давайте забудем, что мы его вели. Мы знакомы лет тридцать, наверное,  и  я
никогда не давал вам повода сомневаться в моем добром к вам отношении.
   В директорском басе снова появились очаровывающие бархатные нотки.
   Надо было спасать  бесстрашного  Бориса  Константиновича.  Я  встал,  и
Оленька испуганно взглянула на меня.
   - Куда вы? - пискнула она. - Нельзя!
   Но я уже входил в директорский кабинет.
   Директор оказался точно таким, каким я его  себе  представлял:  крупным
седым красавцем, стареющим львом.
   - Простите, я занят, - коротко бросил он, удостоив меня  одной  десятой
взгляда.
   - Я знаю, Валерий Николаевич, что вы заняты. Я  как  раз  тот  человек,
из-за которого весь сыр-бор.
   Директор откинулся в кресле и внимательно посмотрел на меня. Он был так
велик, благообразно  красив  и  респектабелен,  что  я  почувствовал  себя
маленькой мышкой, которая пришла на прием  к  коту.  Борис  Константинович
молча хмурил брови. Вид у него был встрепанный и сердитый. И вдруг мне так
остро захотелось взорвать неприступную  директорскую  броню,  что  у  меня
зачесалось в голове. И вместе с  зудом  пришел  шорох  слов,  сухой  шорох
струящихся  мыслей.  И  мысли  директора  были   такие   же   солидные   и
респектабельные,  как  он  сам.  Такие  же  корректные  и  чисто  вымытые.
Немолодые, но хорошо сохранившиеся мысли:
   "Нелепая история... наваждение... Позвать Оленьку..."
   - Вы уверены, что это нелепая история, - сказал я, -  вы  уверены,  что
это наваждение. Вы даже хотите позвать вашу прелестную девочку, чтобы  она
выставила меня вон...
   "Чушь какая-то... Цирковой трюк..."
   - Теперь вы утверждаете, что это чушь какая-то, цирковой трюк.
   Краем  глаза  я  заметил,  что  суровое,  взволнованное   лицо   Бориса
Константиновича тронула едва заметная улыбка, и он неумело подмигнул мне.
   -  Че-пу-ха!  -  вдруг  выкрикнул  Валерий  Николаевич,  и  голос   его
неожиданно стал выше и пронзительнее. - Же де сосьете!
   - Уверяю  вас,  это  не  салонные  игры,  как  вы  говорите.  Настолько
французский я знаю. Я просто слышу, что вы думаете.
   "А может быть, проверить? Ловко он это делает", - пронеслось в голове у
директора.
   - Конечно, проверьте.
   - Что проверить? - вскричал директор.
   Его  невозмутимая  респектабельность  исчезала  прямо  на  глазах.   Он
становился старше, меньше,  крикливее,  торопливее  и  суетливее.  Он  уже
больше не был львом. Даже котом, к которому пришла на поклон мышка.
   - Проверьте, как ловко я это делаю.
   - Не смейте! - уже совсем тонким голосом взвизгнул директор.
   Прошелестела дверь.  Я  обернулся.  В  дверях  стояли  Оленька  и  Нина
Сергеевна. Я подмигнул им. Я  уже  не  нервничал  и  не  боялся.  Веселая,
озорная волна подхватила меня. Опьяняющая радостная невесомость, в которую
погружал меня У.
   - Что не сметь?
   - Не смейте читать мои мысли!
   - Да  позвольте  же,  Валерий  Николаевич,  разве  читать  чужие  мысли
возможно? Вы же уже полчаса утверждаете обратное. Или вы теперь согласны с
тем, что я слышу чужие мысли?
   - Я ни с чем не согласен, - уже несколько спокойнее отчеканил директор.
Должно быть, Оленька вливала в него силы. - Это элементарный  трюк.  Цирк.
Вы видите мое лицо, вы знаете, о  чем  идет  речь,  вам  вовсе  не  трудно
догадаться, что я думаю. Я этого тем более не скрываю.
   Последняя мысль, по-видимому, несколько  поддержала  директора,  потому
что  он  начал  снова  увеличиваться  в  размерах,  опять  заполняя  собой
вращающееся немецкое креслице.
   - Вот именно, - сказал я и почувствовал, что держу  аудиторию  в  своих
руках, что рядом со мной Нина, что ее большие серые глаза смотрят на  меня
с восторгом и ужасом, что, наконец, на меня смотрит длинноволосая Оленька,
которая, наверное, и не пред