дят уже слишком быстро  и  внезапно,
но теперь я находился в огромном дворце, построенном из  черного  мрамора  и
эбенового дерева, с  кариатидами,  поддерживающими  потолок,  и  со  всякими
завитушками в верхней части стен - забыл, как  они  называются.  За  дворцом
лежало озеро, длинное озеро как  бы  из  полированного  стекла,  очень-очень
спокойное, а на его середине я увидел остров с небольшой мраморной беседкой,
окруженной темными тополями.
   Мне здорово полегчало, ибо я не знал, какой предстанет  передо  мной  моя
смерть, и очень надеялся, что это  будет  за  представление  в  классическом
стиле - что-то греческое, скажем, или итальянское -  они-то  в  таких  делах
знали толк. И, разумеется, я  не  хотел  ничего  шумного,  грубого,  этакого
египетского, казавшегося мне слишком вульгарным. Я не хотел  достичь  самого
дна иллюзии, ни в коем случае не хотел, поскольку раз вы добрались  до  дна,
то, говорят, можно выскочить на ее другой стороне.
   Я приготовился отправиться на остров в лодке, и действительно  лодка  уже
скользила по воде - такая длинная, вроде гондолы. Высокий человек  с  лицом,
скрытым под капюшоном, стоя на корме, направлял лодку шестом.
   Куранты дежа вю <Парамнезия, ложная память.> гремели в моих ушах.  Я  уже
бывал здесь!
   - Ну и ладно, - сказал я. - Так куда же мы с вами направимся в сей миг?
   - Избавьте меня от вашего так называемого  остроумия,  -  сказала  Смерть
(ибо это была она, или он, или оно - как вам будет угодно).
   Смерть предложила:
   - Просто садитесь, и мы отправимся.
   Она показалась мне нетерпеливой. Я никогда не слышал, что  Смерть  бывает
нетерпеливой, и это удивило меня больше самого факта смерти, о котором я уже
успел к этому  времени  позабыть...  Что-то  вроде  падения  в  лужу  крови,
кажется... или я умер на вечеринке?  Неважно.  Сейчас  я  здесь  и,  похоже,
совсем близко к тому, что именуют Царством Смерти. Я влез в  лодку,  сел  на
маленькую скамеечку в середине гондолы  и  окунул  пальцы  в  воду.  Кормчий
вернулся к своему занятию налегать на  шест,  и  вскоре  мы  заскользили  по
черной воде на пути к тому, что должно было быть островом мертвых  -  иногда
подобные знания пробуждаются сами по себе.
   Мы резали воду, и она плескалась  о  борт,  но  по  прошествии  какого-то
времени кормчий остановился, позволив своему  тонкому  шесту  волочиться  по
воде сзади.
   - Сигареты есть? - спросил он меня. Этим он меня  достал.  Я  очнулся  от
апатии и возмутился:
   - Ну ты и нахал!  Именно  из-за  сигарет  я  сюда  и  попал,  правда,  не
непосредственно и доказать не берусь, но если б  я  не  курил  столько  лет,
отравляя легкие и перегружая кровеносные сосуды тяжелыми металлами, мышьяком
и прочим дерьмом в том же духе, я бы,  вероятно,  и  сейчас  жил  на  Земле,
занимаясь своим обычным делом - беспокойством, а не торчал бы в этой  лодке,
направляясь к этому острову, где, готов спорить, и порядочной киношки-то  не
найдешь!
   - В конце концов, люди помирают и без сигарет, -  напомнила  мне  Смерть.
Она порылась в своем саване, достала пачку,  сунула  сигарету  в  рот  очень
ловким, говорящим о большой практике, движением. Потом протянула пачку  мне.
- Закуришь?
   - Я думал, у тебя нечего курить.
   - А я уважаю чужие. Валяй, закуривай. Тебе теперь это не повредит.
   Я взял сигарету и порылся в карманах. Да,  зажигалка  у  меня  оказалась.
Забавно, что "Бик" может пережить даже смерть. Я зажег наши сигареты,  и  мы
принялись спокойно  дымить.  Смерть  села  на  банку  напротив  меня,  держа
сигарету в костлявых пальцах. Я пускал кольца и смотрел на  воду.  Наступила
минута созерцания. В свое время я думал о множестве  предметов,  но  если  б
тогда мне сказали, что  я  буду  сидеть  в  маленькой  лодчонке  наедине  со
Смертью, я б сказал, что вы спятили. Курить после смерти было  приятно,  так
как знаешь, что  сигарета  дает  только  удовольствие,  и  больше  ни  шиша.
Сигареты после смерти стоят нам куда меньше, чем  те,  что  мы  курим,  пока
живы.
   - Ну и как тебе нравится быть Смертью? - спросил я. На самом деле мне это
было до лампочки, но ведь надо же о чем-то говорить.
   - Работа как работа, - ответила она.
   - Должно быть, встречаешься с интересными людьми? - сказал я.
   - Понятное дело. Все идут этим путем. Но попадают они не  обязательно  ко
мне. Я же  тут  не  единственная  Смерть.  Аллегория  -  это  одно,  но  нам
приходится быть практичными. Нас - смертей - много, и  мы  принимаем  разные
формы.
   - Слушай, - сказал я. - Мне кажется, из нашего  разговора  можно  сделать
вывод, что после смерти тоже существует жизнь, а?
   - Можешь предполагать что угодно, - ответила Смерть. -  Но  предположения
не обязаны сбываться.
   - А что будет на острове?
   - Скоро сам узнаешь.
   Такой ответ мне не слишком понравился. До  сих  пор  тревога  была  делом
реальным, все остальное казалось пустяком.
   - А что ты делала до того, как стала Смертью? - спросил я.
   - Была стихийным  духом,  -  ответила  она.  -  Участвовала  в  одной  из
аллегорических сцен с  нимфами,  херувимами  и  бородачами.  Какое-то  время
работа казалась мне довольно приятной. Но затем нам велели ставить сцены  из
жизни в аду. А это куда хуже.
   - У тебя дружок когда-нибудь был?
   - Сон - жених Смерти.
   - А кем ты хочешь стать, когда подрастешь?
   - В этой Вселенной много дел, - буркнула она. - Ты и представить себе  не
можешь сколько. Кое-какие из них я бы хотела попробовать.
   Лодка меж тем скользила сама по себе к  маленькой  пристани  островка.  В
туманной дали я видел  какие-то  огромные  фигуры  с  очень  завлекательными
лицами. Я знал,  что  они  что-то  такое  символизируют,  но,  к  сожалению,
надписей на них не было, так что не могу  вам  сказать,  что  они  означали.
Теперь я  чувствовал  себя  свободней.  У  аллегорических  сцен  есть  такое
свойство: что бы вы ни делали, дела идут своим ходом.
   Пока мы разговаривали, я увидел,  что  на  пристани  стоят  еще  какие-то
фигуры и машут нам руками.
   - Кто они такие? - спросил я.
   - Твои друзья, должно быть, - ответила Смерть. Я никак не мог представить
кого-то, кого бы знал достаточно хорошо в аду, чтоб он заявился  сюда,  дабы
приветствовать меня в день прибытия.  Но  когда  мы  вошли  в  док,  я  стал
узнавать отдельные  лица.  Д'Артаньян,  Улисс  и  большой  жирный  парень  с
бородкой, который, если я не ошибаюсь, был Бальзаком. Я очень надеялся,  что
это не так.
   Дело в том, что я так и не удосужился прочесть  хотя  бы  одно  слово  из
написанного им, хотя  давным-давно  собирался  это  сделать.  Какой  стыд  -
встретиться с ним после смерти и не иметь возможности  хоть  что-то  сказать
насчет "Человеческой комедии"!
   - Дорогой друг! - возопил Бальзак. - Какое счастье видеть вас здесь! Нет,
нет, не беспокойтесь, вы меня прежде никогда не  встречали!  Но  мне  выпала
великая честь быть избранным в комитет по  организации  вашей  встречи.  Для
меня это великолепная платформа, с которой я  продолжу  мои  исследования  в
области поведения человека.
   - Но с какой целью? - спросил я. - И где вы приобрели столь блистательное
знание английского языка?
   - Английский  -  универсальный  язык  смерти,  -  ответил  Бальзак.  -  А
поскольку сейчас это моя страна, то, думаю, вполне справедливо было наделить
меня и знанием этого языка. Я и пишу на нем. Ибо, конечно  же,  я  продолжаю
писать.
   - И публиковаться?
   - А как же! Вы удивитесь, когда увидите длинный список наших публикаций в
аду! Мы издаем гораздо больше книг, чем живущие, что вполне понятно, ибо нас
куда больше, чем их, и  наше  положение  гораздо  стабильнее.  Вы,  конечно,
знаете, что мертвые остаются мертвыми весьма и весьма долгое время. У  этого
обстоятельства есть и свои отрицательные стороны, но зато  оно  поддерживает
стабильность. Однако скажите мне, а вы действительно померли?
   - Ну, мне, во всяком случае, так кажется, - ответил я.  -  А  здесь  надо
проходить какие-нибудь тесты, чтоб выяснить это?
   - Конечно, да, -  воскликнул  Бальзак.  -  Вы  просто  поразитесь,  когда
узнаете, какое множество живых пытается тайком пролезть к  нам!  Живыми,  вы
понимаете? А этого допускать никак нельзя.  У  нас  повсюду  есть  детекторы
жизни,  и  обманщиков  карают  изгнанием.  Им  говорят,  что  Жизнь   должна
продолжаться, и отсылают в один из миров, населенных живущими.
   Для себя я не мог бы придумать лучшего выхода. Хотя Бальзак и  говорил  о
нем, как о чем-то очень скверном, но я в это не слишком верил. Я спустился с
пристани на берег. Вид был приятно классический,  и  я  с  удовольствием  им
любовался:  длинные  ряды  темных  тополей,  строгая   разбивка   цветников,
сверкающие белые статуи, разбросанные там и сям. И та  необъяснимая  печаль,
которая всегда ощущается в мавзолеях и  прочих  заведениях  такого  рода.  К
этому времени я уже чувствовал себя почти отлично, так как у  меня  возникло
убеждение, что я в любом случае выигрываю - и  если  останусь  в  этом  мире
мертвеца, будучи действительно мертвым, и если  буду  отправлен  снова  жить
жизнью, полной приключений, в случае отправки к живым.
   Мне сказали, что вечером состоится банкет в честь новоприбывших и что  на
него следует явиться в вечернем костюме.
   - Тут в вашем тряпье не ходят, - сказал д'Артаньян и мрачно скривился.  Я
заметил, что он тоже говорит по-английски, но почел за лучшее с ним об  этом
не заговаривать.
   Меня отвели во дворец, в тот, что поменьше, и там все было бесплатно.  Во
всяком  случае,  мне  так  показалось.  Да  и  в  самом  деле  -  чем  можно
расплачиваться, живя жизнью после смерти?
   Мой слуга имел лицо, похожее на собачью  морду,  ходил  полуобнаженным  и
носил  нечто  вроде  юбочки  древних  египтян.  Сначала   он   казался   мне
страшноватым, но вскоре я привык к нему.
   Приняв ванну  и  побрившись,  я  проинспектировал  вечерний  костюм,  уже
приготовленный для меня. Все казалось в  полном  порядке.  Я  решил  соснуть
немножко И в самом деле скоро уснул.
   Мне снился сон, причем я отлично знал, что сплю. Снилось мне, что одна из
стен комнаты растаяла, сквозь нее вошла группа людей. Все они были одеты  по
моде древних египтян, а многие имели на плечах головы животных и  птиц.  Они
сделали мне знак, и я встал с кушетки. Страха я не испытывал, так как  знал,
что сплю. Но и чувства полной безопасности тоже не  было:  в  этом  краю,  о
котором я ничего не знал, вполне могли быть свои тайны.
   Я последовал за ними  сквозь  стену,  спустился  по  лестнице  с  низкими
ступеньками, ведущей к реке, воды которой плескались о каменную  набережную.
Там уже ждала лодка, сделанная, если я не ошибаюсь, из  папируса,  на  корме
которой стоял кормчий с птичьей головой. Я хотел им  сказать,  что  лодочный
вариант сценария мной уже  пройден,  но,  по-видимому,  лишился  способности
произносить  звуки.  Меня  ввели  в  лодку.  Рядом  со  мной  села   бледная
черноволосая женщина. Она была прекрасна, но  выглядела  столь  не  от  мира
сего, что я потерял всякую надежду перекинуться с ней парой слов. Наконец  я
все-таки произнес:
   - Вы тут часто бываете?
   - Легкомысленность вряд ли уместна в таком месте,  как  это,  -  ответила
она.
   - Я не беспокоюсь, - отозвался я. - Мне ведь все это только снится.
   - Но это вовсе не значит, что того же не происходит в действительности, -
был ее ответ.
   - И именно это имеет место сейчас? - Я ждал ответа, но она промолчала.
   - Не хочу казаться нахалом, - настаивал я, - но не могли  бы  вы  сказать
мне, что будет дальше?
   - Вас доставят в некрополь, - ответила она.  -  Забинтуют  члены  тела  и
челюсти. Затем вынут мозг через ноздри и внутренности через задний проход. А
уж потом накачают разными средствами для консервирования.
   - Шутите! - прошептал я.
   - Ничуть. Я говорю вполне серьезно.
   - Но я категорически возражаю против такого обращения!
   - Ваши предпочтения не имеют ни малейшего значения.  Вы  мертвы,  и  ваши
пожелания никому не интересны.
   - А как же Бальзак? Разве с ним обращались таким образом?
   Она качнула головой:
   - Он заключил сделку.
   - Я тоже хочу сделку!
   Она смерила меня долгим спокойным взглядом.
   - Боюсь, вам нечего предложить. - А затем отвернулась, давая понять,  что
разговор окончен.
   А я озирался по сторонам, пока лодка плыла по мрачному длинному  туннелю.
Искал выхода. Но ничего не находил. Затем  мы  подошли  к  большой  бетонной
пристани. На берегу сидели  псы.  Они  рассматривали  меня,  свесив  красные
языки.
   Это зрелище показалось мне не слишком привлекательным, но то, что ожидало
меня впереди, нравилось мне еще  меньше.  Я  встал,  готовясь  сражаться  со
всяким, кто попробует остановить меня. Но никто и не пытался. Я выскочил  из
лодки на пристань. Лодка продолжала плыть, и мне  показалось,  что  я  слышу
призрачный  смех.  Пристань  уступила  место  туннелю,  весьма  широкому   и
высокому, сложенному из черных, почти необработанных каменных блоков.  Света
было достаточно, чтоб видеть дорогу, ведущую сквозь сумрак. Ни  одна  собака
из сидевших у входа не напала на меня и даже не последовала за мной, когда я
вошел в туннель. Он  все  суживался  и  суживался,  и  вскоре  мне  пришлось
согнуться, чтоб идти дальше. Потом  он  стал  изгибаться,  места  стало  еще
меньше, пока наконец мне не пришлось лечь на живот и ползти. А еще  потом  я
остановился, так как, по-видимому, дальше смысла двигаться просто  не  было.
Но хотя я и пытался повернуть назад,  оказалось,  что  и  там  туннель  тоже
сузился и что я зажат его каменными стенами,  в  которых  открывались  узкие
ходы куда-то вглубь, но я в них никак не вмещался.
   Волна отчаяния захлестнула меня. Но тут я вспомнил, что мой верный рюкзак
все еще со мной. Я снял его с плеч и поставил перед собой, чтобы достать  из
него крохотную машинку-чепушинку.



   Роберт ШЕКЛИ
   ДЕНЬ, КОГДА ПРИШЛИ ИНОПЛАНЕТЯНЕ




   Iднажды ко мне пришел некто. Он был не совсем  похож  на  человека,  хотя
имел две ноги. Лицо у него было какое-то странное, словно его  расплавили  в
печи, а потом быстро заморозили. Позднее я  узнал,  что  подобное  выражение
лица характерно для группы инопланетян, называющих  себя  синестерианами,  и
что они считают его весьма привлекательным. Они называют его  "расплавленная
внешность" и даже оценивают на конкурсах красоты.
   - Мне сказали, что вы писатель, - заявил он. Я подтвердил, что  это  так.
Мне скрывать нечего.
   - Выходит, мне повезло, - обрадовался  посетитель.  -  Я  покупаю  разные
истории и рассказы.
   - А я их пишу.
   - Есть у вас что-нибудь на продажу? Он шел прямо к цели. Я решил отвечать
столь же откровенно.
   - Да, есть.
   - Прекрасно. Весьма рад. Этот город кажется мне каким-то странным.  Да  и
планета тоже, если подумать. Но город особенно.  Непривычные  обычаи  и  все
такое. Едва приехав сюда, я сразу  сказал  себе:  "Путешествовать,  конечно,
очень приятно, но где мне отыскать того, кто продаст мне рассказы?"
   - Это проблема, - признал я.
   - Ладно, перейдем к делу, потому что работы будет  много.  Для  начала  я
хотел бы получить небольшую повесть на десять тысяч слов.
   - Считайте, что она у вас уже есть. Когда она нужна?
   - К концу этой недели.
   - Сколько вы намерены за нее заплатить?
   - Я заплачу тысячу долларов за повесть в десять тысяч слов  Мне  сказали,
что это стандартная оплата труда писателя в данной  части  Земли.  Ведь  это
Земля, верно?
   - Да, Земля, и я согласен на ваши условия. Скажите лишь,  на  какую  тему
мне нужно писать.
   - Тему я оставляю на ваше усмотрение. В конце концов, вы ведь писатель.
   - Разумеется. Так вам все равно, о чем будет повесть?
   - Совершенно все равно. Я ведь не собираюсь ее читать.
   -  Разумно,  -  заметил  я.  -  Зачем  вам  лишние  заботы?  Я  решил  не
расспрашивать его  дальше,  предположив,  что  кто-нибудь  когда-нибудь  мою
повесть все же прочитает. С написанным это рано или поздно случается.
   - Какие права вы покупаете? - спросил я, потому что в  подобных  вопросах
важно соблюдать профессиональный подход.
   - На первую и вторую синестерианскую публикации. И,  разумеется,  сохраню
за собой права на экранизацию, но заплачу вам пятьдесят процентов  от  суммы
сделки, если смогу продать на Синестерии права на съемку фильма.
   - Насколько это вероятно?
   - Трудно сказать. Пока что  Земля  считается  у  нас  новой  литературной
территорией.
   - В таком случае я хотел бы увеличить свою долю до шестидесяти процентов.
   - Не стану спорить, - согласился он. - На  сей  раз.  Не  исключено,  что
позднее я поставлю более жесткие условия. Кто знает, как  я  поведу  себя  в
следующий раз? Пока что для меня ваша планета - целый новый площадь.
   Я не стал его поправлять. Пусть инопланетянин слегка оговорился,  но  это
вовсе не значило, что он невежда.
   Написав  за  неделю  повесть,  я  принес  ее   в   офис   синестерианина,
разместившийся в старом здании "Метро-Голдвин-Майер" на Бродвее. Я  протянул
ему распечатку, он предложил сесть и принялся читать.
   - Очень  неплохо,  -  сказал  он  через  некоторое  время.  -  Мне  очень
понравилось.
   - Вот и прекрасно, - отозвался я.
   - Но мне хочется, чтобы вы кое-что переделали.
   - Вот как? А что конкретно вы имеете в виду?
   - Ну... там у вас есть героиня по имени Элис.
   - Верно, Элис, - поддакнул я, хотя и не помнил, что в повести упоминалась
какая-то Элис. Быть может, он имеет в виду Эльзас, провинцию во  Франции?  Я
решил не уточнять. Какой смысл выставлять себя дураком, обсуждая собственную
писанину?
   - Так вот, эта Элис... она размером с небольшую страну, верно?
   Черт, он и в самом деле говорит про Эльзас, а я уже упустил момент, когда
мог его поправить.
   - Да, правильно. Размером с небольшую страну.
   - Тогда почему бы вам не написать о том, как  Элис  влюбляется  в  другую
страну - побольше размером и в форме кренделя?
   - В форме чего?
   - Кренделя, - повторил он. - Этот образ часто используется  в  популярной
синестерианской литературе. Синестерианам приятно о таком читать.
   - В самом деле?
   - Да, - подтвердил он. - Синестерианам нравится  представлять  существ  в
форме кренделя. Если вы вставите  подобное  обстоятельство  в  повесть,  она
станет более образной.
   - Образной, - машинально повторил я.
   - Вот именно. Потому что нам не следует забывать о возможной экранизации.
   -  Да,  разумеется,  -  подтвердил  я,  вспомнив,  что  мне   причитается
шестьдесят процентов.
   - Далее, раз уж мы заговорили об экранизации, мне кажется,  что  действие
должно происходить в другое время суток.
   Я попытался вспомнить, в какое время суток  развиваются  события  в  Моей
повести. Кажется, время суток вообще  не  упоминалось,  о  чем  я  и  сказал
заказчику.
   - Верно, вы не упоминали какое-либо конкретное  время,  но  подразумевали
сумерки. Меня убедила в этом некая расплывчатость употребленных вами слов  и
образов.
   - Да, конечно, - подтвердил я. - Сумеречное настроение.
   - Получается неплохое заглавие, - заметил он.
   - Да, - отозвался я, сразу возненавидев эти два слова.
   - "Сумеречное настроение",  -  медленно  произнес  инопланетянин,  словно
пробуя слова на вкус. - Да, повесть можно назвать именно так, но  переписать
ее, как мне кажется, следует в "дневном настроении". Ради иронии.
   - Да, я вас понял.
   - Тогда почему бы вам еще разок не  прогнать  текст  через  компьютер,  а
потом вернуть мне?
   Когда я возвратился домой, Римб с хмурым видом мыла тарелки. Тут я должен
упомянуть,  что  Римб   -   средних   размеров   блондинка,   а   постоянная
встревоженность   ее   взгляда   характерна   для   инопланетян   из   секты
"божественников". Из соседней комнаты доносились  странные  звуки.  Когда  я
вопросительно взглянул на Римб, она лишь указала глазами на дверь  и  пожала
плечами. Войдя в комнату, я увидел