асти
разрушенного мраморного здания где-то в центре Лу.  Мажинни  не  понимал,  к
чему все это. Но у Герна был сизо-стальной пистолет, и он все  время  держал
его под рукой - то положит рядышком на пень, то на каменную полку. А до того
он связал  Мажинни  руки,  обмотав  другой  конец  веревки  вокруг  колонны,
торчавшей из разбитой мраморной плиты. Сидеть было не так уж неудобно,  хотя
и не очень-то приятно.
   - А теперь что делать будем? - спросил Мажинни.
   - Будем ждать.
   - Чего ждать? Или кого?
   - Не ломайте попусту голову. Там увидите. И Герн, мурлыкая себе под  нос,
принялся наводить  порядок  в  мраморной  комнате.  На  полу  валялась  уйма
мраморных осколков. Герн вымел  их  маленькой  швабкой.  Мажинни  не  видел,
откуда взялась эта маленькая  швабка.  Он  хотел  было  спросить,  но  потом
подумал, что это неважно.
   - Откуда вы взяли эту маленькую швабку?  -  спросил  он  Герна,  внезапно
передумав.
   - Не спрашивайте, это неважно, - ответил Герн.
   - Я так и думал.
   Комната была похожа на пещеру, каменную,  глубокую  и  холодную.  Мажинни
заметил, что солнце уже клонится к закату. Он  видел  это  сквозь  громадную
глыбу мрамора. Мажинни хотелось пожаловаться, однако  он  сдержался,  решив,
что от него ждут чего-то получше.
   - Через некоторое время снаружи раздался звук.  Не  очень-то  и  громкий.
Сначала.  Но  потом,  по  мере  уменьшения  мелодичности,  амплитуда   звука
увеличивалась, и вскоре его уже можно было назвать  настоящим  ревом,  какой
вполне бы мог вырваться из глотки гнома, будь у него мегафон.
   Герн  раздраженно  подошел  к  окну  и  выглянул.  Лицо   его   озарилось
маниакальным блеском, вспыхнувшим в глазах.
   - Вы не поверите! - воскликнул он.
   - А вы все-таки попробуйте, - посоветовал ему Мажинни.
   - Дружище, у меня для вас хорошие новости. В городе цирк! Сплошной  цирк,
ей-богу!

Глава 27

ПРЕДПОЧТЕНИЯ

   Итак, вот он перед нами, Мажинни, только что прошедший через ворота  мимо
сторожа или, возможно, стражника вместе - или они не вместе?  -  с  довольно
эфемерной женщиной, встреченной им несколькими строчками ранее. Появится  ли
эта женщина снова или нет? Имеет ли это значение?
   Мажинни на наших глазах заходит в сектор неопределенности, где вещи имеют
не только право выбора, но  и  обязанность  одновременно  быть  и  не  быть.
Небытие гораздо спокойнее для глаза, и цвета его так приятны на вкус, что их
надо попробовать, чтобы увидеть. Небытие предполагает также непостроение, то
есть такой метод композиции, при котором основной нажим делается на  заранее
оформленных героев и членов их семейств. Бытие и небытие  однако  пользуются
общей  терминологией  и  падежными  окончаниями,  поэтому  отныне  мы  будем
обращаться к любому из них, на  свой  вкус,  и  в  любых  выражениях,  какие
придутся нам по вкусу, и мы надеемся, что вас достаточно нас понимает, чтобы
мы могли продолжать закручивать нашу жареную утку.
   Итак, перед нами Мажинни, который  идет  по  неописанию  города.  В  этом
секторе он в основном состоит из мощных питающих проводов, хотя  чуть  позже
они превращаются в тающие проводы, а  затем  в  слабый  дождик  и  изморось.
Мажинни сделал вид, будто не расслышал наших  слов.  Он  искал  описание.  К
сожалению, такового здесь не было на  много  миль  вокруг,  поэтому  Мажинни
пришлось его подделать. Он начал с городских стен, придав им цвет и форму, а
также, пока никто  не  видит,  некоторую  эластичность.  Затем  приступил  к
воротам. Их было два вида - проходные и непроходные,  а  последние,  в  свою
очередь, делились на абсолютно непроходные и относительно. Различить их  тем
не менее было трудно, если у вас не было при себе описания их плюмажа -  или
я хотел сказать плюрализма?
   Мажинни шагал осторожно, ибо почва тут была несколько зыбкой, как  и  все
остальное. Она то и  дело  превращалась  в  вазы  или  в  силуэты  женщин  с
ротогравюрными профилями, что само по себе выглядело совсем  недурно.  Потом
на пути его оказались ряды говорящих статуй, и тут Мажинни почувствовал себя
почти как дома, потому что его самого вырастила говорящая статуя в  какой-то
вонючей дыре, где прошло его  детство.  Статуи  наговорили  ему  ласковых  и
утешительных слов,  а  потом  спели  песенку  о  маленьких  серых  кошечках,
дрейфующих по морю мармелада, и  Мажинни  сразу  вспомнил,  что  слыхал  эту
песенку прежде, хотя бог знает где  и  когда.  Он  пошел  дальше,  и  другие
аспекты Лу стали появляться в ретроспективе. Некоторые из  них  походили  на
длинные  скрученные  серые  кошмы,  а  другие  кичились  яркой  помадой   на
хромированных розовых бедрах. Мажинни избегал их, поскольку тот путь  вел  к
безумию, в то время как он шагал к нормальности вечной с  большим  призом  в
конце.
   Предположим,  что  так  оно  и  есть,  но  Мажинни  необходимо  с  кем-то
поговорить. Однако поначалу говорить ему не с кем. Поэтому он просто  шагает
вперед, применяя всякие предметы. Он видит консервные банки на обочинах.  Он
видит зеленые бутылки, лежащие в пруду. Там же  лежат  несколько  трупов,  и
выглядят они так, будто миллион лет тому назад здорово повеселились. Мажинни
не позволил себе углубляться в размышления. Он прошел вперед, минуя  парочку
деталей, не имеющих  особого  значения  для  рассказа,  после  чего  миновал
третью, которая в дальнейшем сыграет, быть  может,  важнейшую  роль.  Детали
были стандартные,  и  Мажинни  не  хотелось  на  них  останавливаться.  Чуть
просветлело, хотя и не потеплело у него на душе лишь от песни  -  баллады  о
невозможной любви, исполняемой юношами из поколения в поколение.
   Юноши были похожи на апострофы, по  крайней  мере  некоторые  из  них,  с
гладкой шерстью и острыми крюками вместо зубов.
   А потом опять появилась она - женщина из заснеженного  параграфа  далекой
синтаксической страны. Была она миниатюрна и прелестна,  разве  что  немного
молчалива, и держала морской биоптер в узких ладонях.
   - Послушайте, - сказал Мажинни, -  с  меня  довольно  этой  символической
дребедени! Нам нужно сейчас что-нибудь хорошее и конкретное или даже  плохое
и конкретное, но хоть что-нибудь - надеюсь, течение моих мыслей вам понятно?
   Женщина улыбнулась загадочно  своим  внутренним  переживаниям,  известным
лишь ей одной и  чудовищному  ребенку,  который  не  появился  еще  в  нашем
повествовании, поскольку мы с самого начала всеми силами старались этого  не
допустить. И так он добился успеха!
   И так он добился успеха! Мажинни обернулся и  с  нежностью  посмотрел  на
древний Лу, внушительный, но не такой уж неприступный.
   - До свидания, старый чуждый город, - сказал Мажинни. -  Ты  был  ко  мне
добр, и я хочу, чтоб ты знал, как я тебе благодарен. Я же  не  взял  слишком
много, дружище, только все, что смог унести. Ты ведь не  станешь  жалеть  об
этих безделушках, правда? Знаешь, когда я продам их,  то  закажу  диораму  и
выставлю ее на всеобщее обозрение. Люди будут говорить о тебе по всей  Терре
- и обо мне, конечно, тоже.
   С этими словами Мажинни отвернулся от города и шагнул в свой  космический
корабль. Люк моментально с лязгом захлопнулся за ним.
   - Эй! - воскликнул Мажинни.
   Внутри корабля все переменилось...
   Никто не знает своей судьбы. Мажинни считал  себя  простым  воришкой.  На
самом деле он невольно стал исследователем, ценой  своей  жизни  расширившим
наши познания об изобретательности чужих цивилизаций.
   Если вы отправитесь в туристическое путешествие на  Лу,  то  увидите  там
Выставку Мажинни - диораму в натуральную величину. Вы войдете и, даже  зная,
что все это иллюзия, неожиданно окажетесь далеко-далеко  от  Лу:  вы  готовы
будете поклясться, что  стоите  сейчас  прямо  перед  входным  люком  своего
космического корабля... в то  время  как  на  самом  деле  вы  стоите  перед
замаскированным входом в самую жуткую камеру пыток на Лу.
   Поддельные цветы манят к себе пчел, как земля  -  поддельные  космические
корабли. И все-таки в это трудно поверить, даже если вы знаете  об  иллюзии.
Нельзя винить Мажинни за то, что он попался в ловушку. Возможно,  под  конец
он это понял. Возможно, это послужило ему хотя бы слабым утешением.



   Роберт ШЕКЛИ
   ГОРОД МЕРТВЫХ



   Iы летим по улицам Города Мертвых -  призрак  за  призраком,  огибая  все
углы, выказывая уважение к монолитности  зданий,  хотя,  конечно,  могли  бы
свободно проникать сквозь стены. Это документальный рассказ  о  преисподней.
Без комментариев. Без дикторского текста. Город Мертвых - ад, Аид достаточно
абстрактен, и вряд ли мы ухудшаем ситуацию,  пролетая  сквозь  стены,  такие
твердые с виду.
   Удивительное чувство - лететь  по  этим  улицам!  Классическое  местечко:
большинство зданий построено из белого мрамора, повсюду колонны - словно  мы
оказались в Афинах лет за четыреста до нашей эры. Но улицы абсолютно  пусты,
никакого движения. Город Мертвых - действительно мертвый город, несмотря  на
то что его жители пытаются найти себе хоть какое-то развлечение.
   А что еще делать мертвым, как не развлекаться?  Чем  занять  себя  -  вот
извечная проблема обитателей Аида. Для чего смерть  вообще?  Ради  чего  все
это? Такого рода вопросы одолевают любого человека, однажды обнаруживающего,
что он уже умер. Естественно, первое, что он делает в такой ситуации, -  это
пытается как-то освоиться: о'кей, я умер. Сподобился. А  дальше  что?  Ждать
наказания? О'кей. Но за что? За мои грехи? А за какие именно?  А  может,  их
разрешат искупить? А как обычно  здесь  это  делается?  Или  тут  к  каждому
индивидуальный  подход?  Но  если  уж  все  это   навечно,   может,   просто
расслабиться - раз и навсегда?
   Но самый главный вопрос  -  сколько  все  же  это  на  самом  деле  будет
продолжаться? Большинство успокаивается на ответе: "Вечность".  Но  если  вы
начнете их расспрашивать подробнее, окажется, что они  имеют  в  виду  нечто
прямо противоположное. Для начала вас заставят поверить, что  преисподняя  -
это только временно, а за ней  обязательно  будет  что-то  еще.  Может,  это
единственный способ заставить вас задуматься над своей  собственной  жизнью.
Ты же как-то собираешься ее строить. Или по крайней мере так думаешь.
   - А кстати, - сказал я, - не съешь ли ты это гранатовое зернышко?
   Я был Гадесом -  высоким  крепко  сбитым  брюнетом,  с  черной  аккуратно
подстриженной бородой. У меня довольно-таки  пиратский  вид,  но  я  слишком
мягок по натуре, чтобы взбунтоваться против  своей  вызывающей  внешности  и
как-то попытаться изменить ее. Похищение Персефоны  -  единственный  в  моей
жизни поступок, который соответствует моей внешности. Да и то я  это  сделал
чисто  импульсивно,  под  влиянием  момента:  только  что  она,   окруженная
подругами,  собирала  цветы,  а  я  проезжал  мимо  на  золотой   колеснице,
запряженной четверкой вороных, как уже в следующую секунду она была  в  моих
объятиях. Она, а вместе с ней адская пропасть разных забот.
   Персефона была, конечно же, прекрасна. Ее светло-русые  волосы  ниспадали
до самой талии, а линия носа была безупречно классически греческой: идеально
прямой нос, переходящий в лоб.
   Все это было тогда. А теперь - есть теперь, шесть месяцев  спустя.  Мы  с
ней сидим на тенистом холме на берегу Стикса, в том месте, где Харон  обычно
ставит на прикол свой плавучий дом.
   Она посмотрела на два гранатовых  зернышка,  которые  я  ей  протянул,  и
спросила:
   - Ведь ты же не пытаешься устроить мне какой-то подвох?
   - Нет, - ответил я, - я вообще не из обманщиков. В их игры я не играю.  В
Аиде у нас свои методы. Мы всегда действуем  прямо  и  открыто,  как  тогда,
когда я похитил тебя. Помнишь тот день?
   - Даже слишком хорошо, - ответила она. - Я собирала  с  подругами  цветы,
как вдруг появился  ты  на  своей  золотой  колеснице,  запряженной  черными
лошадьми. И сам ты был весь в черном.
   - И я откинул плащ за плечо, чтобы не мешал, обнял тебя за талию и  одной
рукой поднял в колесницу.
   - А девчонки только стояли и визжали, - вспоминала Персефона. -  И  когда
матушка узнала об этом, она просто не знала, что делать...
   - Она чересчур хорошо знала, что делать, - вздохнул я, - ибо все это было
предсказано задолго до того, как случилось: я должен был увидеть тебя  среди
прочих нимф и влюбиться без памяти. Но полюбил я тогда в первый раз в  своей
жизни. В этом я совсем не похож  на  Посейдона,  Аполлона  и  других  богов:
они-то всегда, влюбившись, клянутся, что это у них на века, но стоит  только
на следующий день промелькнуть краю новой юбки, как они начисто  забывают  о
прежних клятвах. Но я - царь Смерти и полюбить могу только один раз.  Раз  и
навсегда.
   - Бедный Гадес, - вздохнула Персефона. - Тебе  будет  очень  одиноко  без
меня?
   - У меня останутся воспоминания о тех  чудесных  шести  месяцах,  что  мы
провели вместе, о том, как я был счастлив, когда ты сидела рядом со мной  на
троне. Я и сейчас бесконечно счастлив, что ты - моя царица преисподней.
   - А мне понравилось быть царицей Аида. В этом есть что-то  особенное.  То
есть подземное царство не похоже ни на одно царство на земле: здесь остается
только то, что уже использовано и поэтому утихомирилось, а значит, его легко
держать в руках.
   - Аид - царство осознания, - сказал я. - На земле, там,  где  живете  вы,
вам не хватает времени, чтобы проникнуть в суть вещей. Здесь  у  каждого  на
это есть столько времени, сколько ему необходимо. К  тому  же  здесь  нечего
бояться - ведь мы уже мертвы, и  не  о  чем  беспокоиться  -  ведь  каким-то
непостижимым образом мы продолжаем жить.
   - Вот только вечера здесь слишком долгие, - пожаловалась Персефона.  -  У
меня только в детстве были такие длинные вечера: казалось, они растягивались
до бесконечности, и солнце еле-еле, нехотя ползло к закату.  Но  вот  солнца
здесь нет. Слабый сумрак склепа, изредка прерываемый тьмой, а солнца -  нет.
Я потеряла солнце.
   Я кивнул:
   - Да, солнца у нас нет. Но нам светит луна и еще факелы.
   - Они бросают такие длинные тени, что я, пожалуй, боялась бы их. Если  бы
в Аиде было чего бояться.
   - О нет, - сказал я. - Худшее уже произошло, и еще хуже не будет. Так  ты
съешь мое гранатовое зернышко?
   Она взяла одно из двух зернышек с моей ладони и положила на свою -  узкую
и белую.
   - А почему ты так хочешь, чтобы я его съела? В этом какой-то подвох?
   - Да, - ответил я. - У меня нет от тебя секретов. В этом есть подвох.
   - Так что же случится, если я его съем?
   - Это сохранит мои права на тебя, когда ты возвратишься к  живым.  И  это
будет гарантией, что ты вернешься ко мне, в преисподнюю.
   - Вернусь к тебе? -  переспросила  она.  -  Но  ведь  я  в  любом  случае
собиралась вернуться. Я покачал головой:
   - Ты сама не знаешь, как обернется, когда ты поднимешься отсюда в светлый
верхний мир и вдохнешь его воздух. И когда ты снова  полностью  почувствуешь
себя живой, ты забудешь  обо  мне.  И  будешь  удивляться,  как  тебе  могло
нравиться это мрачное место с его  угрюмыми  садами  и  рекой  забвения,  по
которой плывут бесчисленные души умерших, и лишь плакучие ивы тихо  шелестят
им вслед. И ты скажешь себе: "Да он просто околдовал  меня,  приворожил.  Ни
один человек, будучи в здравом рассудке, не отправится добровольно проводить
отпуск в аду!"
   Она улыбнулась и коснулась моей руки:
   - Может, ты и приворожил меня. Но здесь, в Аиде, мне хорошо.
   - Тогда съешь это гранатовое зернышко. Она сидела не двигаясь, и мысли ее
блуждали где-то далеко. Наконец она сказала:
   - Да, Ахиллес и Елена пригласили нас сегодня  на  обед.  Принеси  им  мои
извинения.
   Мы отключились от Гадеса и Персефоны и, оставив речной берег, направились
по зеленым холмистым лугам, украшенным  деревьями,  подстриженными  в  форме
различных скульптур, что делало местность похожей не то на кладбище,  не  то
на французский парк, - к Чертогу смерти. Издалека он выглядит как  небольшой
городок, потому  что  Чертог  -  это  архитектурный  ансамбль  из  множества
маленьких дворцов. И хотя некоторые из них имеют до дюжины этажей,  все  они
сгрудились  в  кучу:  маленькие  дворцы  являются  частью  ансамбля  больших
дворцов, а дворцовые ансамбли объединяются в общий комплекс Города  Мертвых.
Крыши, купола всех форм и размеров: сферические и квадратные, со  шпилями  и
без. Все здания связаны между собой на разных уровнях  узенькими  дорожками.
Вы можете из окна выйти прямо на перекресток, или подняться на верхний этаж,
или же по узенькому карнизу перейти в соседний дворец.
   Город Мертвых озарен светом,  похожим  на  лунный  или  же  на  последний
отблеск заката, пробивающийся зимним вечером сквозь тяжелые тучи. Здесь  нет
ни дня, ни ночи. В Городе  Мертвых  всегда  час  сумерек,  растянувшийся  на
вечность.
   Занятий здесь не так уж много.  Но  если  вам  смертельно  скучно,  можно
поглазеть из окна на других жителей, выходящих из своих окон и  гуляющих  по
карнизам из конца в конец города. Здесь везде натянуты провода,  связывающие
абсолютно все  со  всем,  чем  возможно,  и  кое-кто  использует  их,  чтобы
сократить дорогу. И здесь и там - высоко над городом  на  цыпочках  скользят
канатоходцы. Впрочем, это у них получается весьма неуклюже: далеко не у всех
мертвых (как и далеко не у всех живых) есть акробатические  способности.  Но
они бесстрашно шагают по карнизам и проводам и абсолютно не  боятся  упасть.
Когда   вы   срываетесь   с   карниза   в   Городе   Мертвых,   то   падаете
медленно-медленно, парите, словно тень. Даже если  вам  случится  по  дороге
удариться об один-два карниза, задеть какую-нибудь горгулью,  напороться  на
острый выступ крыши - это все не страшно. Вам уже ничто не повредит -  вы  и
так мертвы. Вы даже боли не можете  почувствовать.  Боль  здесь  заповедана,
потому что заповедано удовольствие. Что едва ли не одно и то же.
   Где нет удовольствия - нет и боли. Кто-то, может, посчитал бы это честной
сделкой. Но только не мертвые из Города Мертвых. Лишенные возможности мучить
себя, они впадают в смертельную скуку, которая для них  мучительнее  во  сто
крат. В Аиде есть люди, которые каждый вечер перерезают себе горло.  Но  это
ничего им не дает. Это всего  лишь  жест.  Когда  у  вас  больше  ничего  не
осталось, то все, что у вас  есть  в  Аиде,  -  только  жесты.  Поэтому  они
приобретают здесь  огромное  значение.  Кто-то  делает  болезненный  жест  и
перерезает себе горло, а кто-то отправляется в гости по проводам и карнизам.
Может,  вы  думаете,  что  ходить  в  гости  -  удовольствие?  Только  не  в
преисподней. О, жители подземного царства не презирают жестов. После  смерти
жесты - это все, что вам остается.
   Мы резко взмываем к дверному проему, мчимся по  коридору,  проскальзываем
еще в одну дверь, повторяем эту операцию несколько раз  подряд  и,  наконец,
останавливаемся в огромной комнате. Здесь на стуле со спинкой  в  виде  лиры
сидит Ахиллес. Мы знаем, что это  он,  так  как  на  его  спине  прикреплена
бронзовая табличка с надписью: "Ахиллес".
   В    преисподней    возможность    мгновенной    идентификации    вызвана
необходимостью. Здесь крайне неодобрительно смотрят на любые  недоразумения.
Правда, мертвым достаточно того, что они  сами  мертвы,  и  их  как-то  мало
волнует, кто еще мертв рядом с ними. Так что система табличек создана отнюдь
не для удобства местных жителей. Это  сделано  для  удобства  нашей  будущей
аудитории, для которой мы и снимаем фильмы, - для  людей,  которые  в  любом
случае вернутся в прошлое, чтобы поглядеть  на  обитателей  этого  мира  или
построить их образные конструкции в компьютере, в  котором  можно  построить
все, что только можно вообразить. И, заглянув еще дальше, мы можем  прозреть
время, когда вторичные и третичные образы, достаточно  отошедшие  от  своего
прообраза, основываясь на версиях различных авторов,  смогут  создать  новое
поколение героев. Но так как создателей множество и каждый из  н