оказалась украшенная цветами  повозка,  на  которой  стояла  Деметра,  сама
управляющая волами, на шеях которых  висели  цветочные  гирлянды.  Эта  дама
выглядела строго классически - как и положено выглядеть Деметре.  Волосы  ее
развевались  на  ветру,  и  она  приветственно  махала  Персефоне  небольшим
кнутиком из виноградной лозы.
   Деметра из тех, с кем вам приходится считаться, даже если  вы  не  хотите
иметь с ними никаких дел. Они настолько представительны, что вам и в  голову
не придет попытаться их как-то обмануть. Но в вашей личной истории они,  как
правило, не играют большой роли, так стоит ли о них говорить больше, чем они
заслуживают? Нуждается ли персонификация  Осени  в  родинке  на  подбородке?
Должны  ли  мы  снабдить  ее  дородной  фигурой?  Или  придать  ей  суровые,
безжалостные глаза?  Да,  глаза,  пожалуй,  сделать  надо,  а  что  касается
остального, то вы и так легко представите  себе  тип  женщины,  способной  в
одиночку управлять шестеркой волов. Так нужно ли еще что-нибудь добавлять?
   Персефона поднялась ей навстречу, потом наклонилась и еще раз  поцеловала
меня. Очень нежно. В  губы.  И  прежде  чем  я  успел  обнять  ее,  она  уже
ускользнула, вспорхнула на повозку Деметры, и вот уже обе скрылись из виду.
   Гадес застыл на месте, остекленевшими глазами уставившись в пространство.
Ему не с кем было поговорить. Казалось, он сейчас  заговорит  сам  с  собой,
разразившись монологом.
   И вдруг она вернулась! Вместе с повозкой, волами в гирляндах  и  матерью,
чей взгляд выражал крайнее неодобрение. Это было как удар грома.  Неизменное
возвращение! Сердце Гадеса затрепетало.
   - Я совсем забыла тебе напомнить про Ахиллеса и Елену, - сказала  она.  -
Так что тебе придется отменить наш совместный обед.
   - Ты уже напоминала мне об этом, - сказал я.
   - Я? - спросила Елена.
   - Ты, - подтвердил я. - И совсем недавно. Но я рад, что ты вернулась. Мне
хотелось тебя кое о чем спросить.
   - Похоже, ты никогда не устанешь меня спрашивать кое  о  чем,  -  сказала
Персефона. - Я знаю, ты любишь меня, но  об  этом  ты  печально  молчишь,  и
только. Хотя бы на прощание ты мог бы сказать мне хотя бы пару слов. Я  буду
рада тебе ответить. Так о чем ты хотел меня спросить?
   - Я хотел спросить тебя... - сказал я. - Я слышал, что ты знаешь,  чем  в
последнее время занимается Тантал. Расскажи мне об этом.
   - С любовью и удовольствием,  -  ответила  Елена.  -  Я  постараюсь  быть
покороче, мама! - крикнула она кутавшейся в платок Деметре.
   Мать покорно кивнула: ей было достаточно того, что  она  все-таки  увезет
свою дочь отсюда, так стоит ли расстраивать дитя по  пустякам,  прерывая  ее
рассказ.
   - Я всегда считала дядюшку Тантала интересной  личностью,  -  так  начала
Елена свой рассказ. - Думаю, ты и без меня  знаешь  условия,  в  которых  он
находится: стоит по горло в болотной грязи, и  над  головой  его  на  медном
канате подвешен огромный камень - настоящий утес. Конечно  же,  этот  камень
никогда не упадет, но напряженность тем не менее не спадает, так  как  самим
Зевсом предначертано, что никто не может быть в этом уверен до конца  и  что
валун может рухнуть в любую секунду, и нет силы, способной его сдержать;  он
непоколебим и неотвратим. Подтягивай его, не подтягивай, он все равно  будет
болтаться там с навешенным на нем беспристрастным законом: если вы не будете
переживать за Тантала в свете неотвратимости его камня, мы просто  вычеркнем
его из греческих мифов.
   Тантал стоит по шею в грязи в  небольшой  заводи  Стикса.  Но,  когда  он
наклоняется, чтобы утолить жажду, вода бесследно исчезает,  оставляя  его  с
лицом, залепленным грязью, и прозвищем,  данным  ему  корибантом,  -  Старый
Грязехлеб. Ни капли воды Танталу - таково первое правило.
   Во-вторых,  с  поникших  ветвей  ивы,  к  которой  он  прикован,  свисает
множество яств: паштеты, ливерные колбасы, салями  всех  размеров,  видов  и
сортов, сыры, каких и на земле-то не видывали, различные  салаты,  изысканно
приготовленные овощи - и все это  подвешено  в  тончайших  салфетках,  также
годных в пищу.
   Но, конечно же, как вы уже догадались, стоит  Танталу  протянуть  руку  к
любому деликатесу, как  тут  же  налетает  ветер,  отклоняет  ветку,  и  она
становится для него недосягаемой. Так и стоит он там - по подбородок в воде,
которую не может пить, и окруженный едой, которую не может есть.  Таким  вот
образом представляет себе Зевс по-настоящему суровое наказание.
   Но в преисподней научились находить применение любым мелочам. И  если  уж
Тантал не может пить воду, у него все-таки остается возможность чувствовать,
как она омывает его ноги. И вот уж этого у него никто не отберет. Не смогут.
Что же ему останется, если он не сможет ощущать воду, в которой стоит?
   А в это утро вода казалась довольно приятной. Иногда даже  в  преисподней
такое бывает. Они-то стараются нагрузить вас по  самые  уши,  но  и  на  них
бывает  проруха.  Тантал  постарался  обставить   свой   жалкий   жребий   с
максимальным комфортом, и в этом он оказался на высоте. Раз  уж  он  сам  не
может есть, он приглашает на банкет всех своих друзей!
   И гости собрались отовсюду, со всех концов преисподней.
   Когда прибыли все приглашенные, Тантал обратился к ним с речью:
   - Друзья мои! Надеюсь, вы простите меня, что я не выхожу к вам  навстречу
из своей грязевой ванны. Считайте это моей маленькой  причудой  -  принимать
гостей подобным образом, тем более мне так нравится эта река...
   Надо сказать, что Тантал так долго прожил в Аиде, что заслужил  некоторые
привилегии. Например, ему было даровано право купаться в любой речке Аида по
своему выбору. Сегодня утром он выбрал Лету - из всех рек подземного царства
она была его самой любимой. Боги вырыли грязевые ямы в заводях всех  местных
рек и у каждой посадили по плакучей иве, нагрузив  их  продуктами  по  самую
макушку. Так что  Тантал  мог  теперь  страдать  в  любой  яме  по  вкусу  и
искушаться вволю столько, сколько  необходимо,  чтобы  морально  подготовить
тех, кто выбрал его дорожку.
   Однако выпросить у  Гадеса  и  других  богов  свободный  доступ  к  рекам
оказалось не так-то легко и потребовало  довольно  много  времени.  В  конце
концов он возопил:
   - Да не пытаюсь  я  смягчить  свою  участь!  Было  бы  излишне  заострять
внимание на том, что я навечно обречен торчать в яме  с  водой,  плещущей  у
самого подбородка,  почему  не  могу  претендовать  на  разнообразие  вод  и
пейзажей?
   Первое время на его жалобы никто не обращал  ни  малейшего  внимания.  Но
потом его дело все-таки передали в Верховный Суд Аида.
   Главный судья мертвых Радамант начал рассмотрение  с  того,  что  наотрез
отказался выслушать его аргументы.
   - Это идет вразрез с нашими традициями, - ворчал он.
   - Но ведь нет и закона против этого, - возражал Тантал. - А все,  что  не
запрещено, - разрешено?
   Но Радаманту, Миносу и остальной судейской братии в то время было  просто
не до Тантала: ничего, кроме хлопот, это не сулило, а у них на руках к  тому
времени и так скопилось огромное количество дел. Работы было по горло:  люди
на Земле умирали как заведенные и появлялись на перекрестке трех дорог,  где
обычно восседали судьи мертвых, сначала группами, потом - сотнями,  потом  -
тысячами и, наконец, пошли миллионами. Вряд ли хватило бы времени  судить  и
десятую их часть, но их истории были на  удивление  схожи,  что  значительно
ускорило процесс.
   Большинство душ, ожидающих суда, были  одеты  в  саваны,  некоторые  даже
сохранили  свои  подчелюстные  подвязки.  Не  все,  но  многие  позаботились
прихватить с собой деньги, и  кое-кто  даже  очень  большие.  И  хотя  Харон
довольствовался  одним  оболом,  представители  аристократических   семейств
предпочитали  буквально  набивать  себе  рот   монетами,   прихватить   себе
шекель-другой, а то и целый талант серебра. И все это ради того, чтобы их не
равняли с беднотой.
   Расценки Харона, лодочника, перевозящего мертвых в царство Гадеса, хорошо
всем известны: "Один  обол.  Деньги  на  бочку"  И  так  как  в  саванах  не
предусмотрены карманы, мертвые приносят монетки во рту.
   Платой Харону исчерпывается вся необходимость в деньгах в преисподней, но
сам ее факт вызывает определенный интерес и ряд  побочных  эффектов.  Обычно
деньги нужны для покупок и продажи - но всему этому место на земле, а  не  в
преисподней. Здесь нечего продавать,  и  это  повергает  людей  в  кошмарное
состояние, ведущее к полной  атрофии  покупательной  железы.  Говорят,  что,
сколько бы ты ни прожил в Аиде, смерть  никогда  не  угасит  воспоминаний  о
тихих, спокойных  земных  магазинах.  В  преисподней  этого  нет  -  никаких
магазинов,  от  которых  одно  беспокойство  (кстати,  интересная   мысль!).
Покупать-то нечего, но важно держать марку, отсюда и набитые рты.
   И тем не  менее  бесплатно  Харон  перевозить  отказывается.  Безденежные
вынуждены толкаться на берегах Стикса и пытаться  его  разжалобить.  Но  что
может быть ужаснее, чем слушать скулеж мертвецов? Они стоят, сидят, лежат на
берегу и в один голос зовут Харона, умоляя  его  перевезти  их  за  так,  на
общественных началах. Но  лодочник  лишь  мрачно  зыркает  на  них  и  грубо
отвечает: "Никакой халявы! Даже в преисподней!"
   Тогда начинается скандал, особенно когда на берегу скапливается уже много
безденежных.
   Харон ярый приверженец формы. Он служит ради порядка, а  не  ради  денег.
Ведь ему тоже некуда девать человеческие оболы.  У  него  их  скопилась  уже
целая куча. Он хранит их в рундуке,  в  Стиксвилле,  где  обычно  ставит  на
прикол  свой  плавучий  дом,  когда  возникает  необходимость   в   ремонте.
Пересекать же Стикс в одиночку - дело очень опасное, даже если вы мертвы.  И
если вы думаете, что после смерти все опасности кончились, то  это  как  раз
тот случай, чтобы убедиться, что и после смерти бывает несладко.
   Что касается знаменитостей, то они пересекают реку  безо  всяких  хлопот,
независимо, есть у них  чем  заплатить  за  проезд  или  нет.  Попробуйте-ка
остановить знаменитых куртизанок - Лаис Коринфскую, например, или  же  Сафо,
которые, как говорят, смогли бы уболтать самого  Сократа.  К  тому  времени,
когда Рим вошел в силу, обычай вкладывать обол в рот умершему  сам  по  себе
тихо скончался, и не только из-за нехватки оболов в обанкротившейся  Греции.
И  хотя  обычай  "обол-ворту"  иногда  вспоминают,  но  вряд  ли  кто-нибудь
осмелился бы не допустить в преисподнюю  римскую  императрицу  только  из-за
того, что она не принесла в своих мелких белых зубках медную монетку.
   Тантал не сразу привык к визитам римских императриц, забегавших к нему  в
гости даже прежде, чем предстать пред светлые очи своих отцов. Они  посещали
его как местную достопримечательность и свои вопросы к нему всегда  облекали
в крайне  уважительную  форму.  А  как  же!  Тантал  был  одним  из  местных
старожилов, одним из самых первых ссыльных, одним из  первопоселенцев  Аида,
из тех самых, что называли себя Первыми проклятыми, из первых  криминалов  в
истории!
   Да, многого навидался Тантал за те  годы,  что  провел  здесь,  и  должен
сказать новичкам, что все, конечно, течет, все, конечно, меняется, но  здесь
не такое уж плохое местечко: ко всему можно привыкнуть - даже к преисподней.
А может быть, особенно к ней. Когда на вас обрушилось самое худшее - бояться
уже нечего.
   Сизиф Камера снова включилась, передний  край  шоковой  волны  узнавания,
затем быстрый пробег по пыльным коридорам, освещенным мигающим светом, и вот
она уже заискивающе застыла в охотничьей стойке  перед  Танталом.  Тантал  в
кругу  друзей.  Крупный  план  Сизифа.  Мы  подключаемся  к  мощному  лысому
бородатому старику, осужденному катить огромную каменную глыбу на самый верх
горы, а затем спускать ее по противоположному склону.
   Все бы хорошо, но дело в том, что никто не знает точно, сколько  ему  еще
этим заниматься. Так получилось, что он  продолжал  катать  свой  валун  уже
после того, как его наказание  должно  было  закончиться  и  когда  по  всем
законам его давно могли отпустить под залог. Но  никто  за  этим  как-то  не
проследил, и вот он до сих пор катает свой камень.
   Его оставили работать, не обращая  внимания  не  только  на  то,  что  он
давным-давно устал и поизносился, но и на то, что  фатально  износились  все
атрибуты его наказания. Конечно, человеческий дух сделан настолько добротно,
что не может окончательно износиться в такие короткие  сроки,  но  валуны-то
сделаны  из  другого  материала.  Так  что  Сизиф  уже  укатал  их  огромное
количество. Тем более ему трудно предъявить обвинение в халатном отношении к
рабочим инструментам и разбазаривании природных ресурсов, так как  позволять
камню скатываться со скалы было частью его работы. Ну хорошо,  он  поднимает
свой камень в гору и там, наверху, вынужден его упускать. Казалось бы, какие
проблемы? Проблема в том, что  постоянно  возникает  необходимость  в  новых
валунах и даже в новых горах - кто ж может тягаться с законами  природы?  Он
прокладывает своими валунами  колеи,  которые  со  временем  становятся  все
глубже и глубже - и вот, пожалуйста! - вся гора сточена напрочь! К  тому  же
возникает проблема снабженцев, которые должны заниматься поисками подходящих
- не плоских и не острых - камней. Форма камня должна быть  округлой,  иначе
его невозможно катить вверх и он не сможет качественно скатиться вниз. Но  и
такие при падении нередко разбиваются на кусочки, и тогда  -  пиши  пропало!
Списывай!
   Камера дала панораму эллинского пейзажа и снова  остановилась,  чтобы  мы
еще раз могли в полной мере насладиться механизмом добротного искушения. Нас
снова принесло  к  Танталу.  И  тут  мы  серьезно  призадумались:  стоит  ли
повторять,  что  эпикурейское  зрелище  фруктов,  жареного  мяса  и   других
деликатесов, свисающих с ветвей дерева над головой  Тантала  и  ускользающих
при попытке их достать, должно было ему здорово надоесть. Поэтому  он  скоро
отвык тянуться за ними вообще. Но и об этом никто как-то не подумал.
   Тем  более  что  еда  должна  постоянно  обновляться,  чтобы   оставаться
аппетитной. Разве можно искусить хоть кого-нибудь куском заплесневелого мяса
или гроздью гниющего винограда? Можно,  конечно,  сказать,  что  Тантал  все
равно ничего в этом не понимает, потому что он и  не  пробовал  никогда  тех
деликатесов, которые узрел, спустившись в этот гастрономический ад.
   Но времена  меняются,  а  с  ними  меняется  и  вид  блюд,  которыми  его
соблазняют.
   И если раньше его пытали, дразня  сравнительно  простыми  кушаньями  типа
овсяных лепешек, головки лука, редиски и по праздникам -  кусочком  жареного
ягненка, то  когда  пришло  новое  начальство,  они  быстро  позаботились  о
расширении меню.
   На последнем совещании новой администрации Аида ее шеф подчеркнул:
   - Для нас классическая преисподняя - это важный  аттракцион  межзвездного
масштаба. По ночам, в своих снах, нас посещают миллионы  людей.  И  все  эти
миллионы (если не больше) попадут сюда не раньше, так позже. Нас к  тому  же
будут посещать иностранцы. Мы - беспрецедентная выставка, можно даже сказать
- диорама человеческого духа. И нам просто необходимо устроить здесь хорошее
шоу для наших туристов.
   Как сказал - так и сделал. И в кабинетах администрации по охране  древних
памятников культуры пошла уборка - пыль поднялась до небес! Все вылизали  до
блеска. В том числе и экспозиции Тантала придали надлежащий  вид,  а  это  в
первую очередь потребовало нового меню  и  поваров,  способных  угнаться  за
требованиями сегодняшнего дня.  Первое  время  добровольцев  не  хватало,  и
поэтому всех, кто даже не был профессиональным поваром, но  обладал  должной
фантазией в приготовлении пищи, в обязательном порядке посмертно  отправляли
на Танталову кухню. Но со временем эта работа стала считаться престижной,  и
вот уже лучшие кулинары земли стали соревноваться друг  с  другом  за  право
готовить для Тантала.
   На ветвях плакучей ивы объявились  деликатесы,  о  которых  он  раньше  и
мечтать не смел!
   К  Танталу  приставили  специальных  гидов,  которые  должны   были   ему
разъяснять, чем, собственно, его  искушают,  чтобы  он  в  полной  мере  мог
осознать, чего лишился. Иначе его наказание просто утратило бы эффективность
и символический смысл.
   - Внимание, - говорили ему, - это заливное из копченой кабанятины, а  это
- груши bel Helene, а это - компот из редких фруктов...
   И так без конца. Им не терпелось увидеть, как он будет  реагировать.  Они
вели даже дневники наблюдений, так как для них он был всего  лишь  субъектом
искушения. Тем более осужденным.
   Но Тантал и здесь быстро сообразил, чего от  него  хотят.  Он  знал,  что
является важной исторической ценностью, так сказать, памятником архитектуры.
И еще он понял, что все искушение будет судиться  по  эффекту,  который  оно
производит. В этом деле не было мелочей, нельзя было оставить  без  внимания
ни одну, даже  самую  маленькую,  картофелинку.  Он  был  эдакий  дегустатор
древнего мира. И тогда он стал придирчив, а вскоре угодить ему  было  просто
невозможно. Взирая на бесконечную череду деликатесов, предлагавшихся ему изо
дня в день, он стал очень тонким знатоком кулинарного искусства. И ему вовсе
не требовалось пробовать, чтобы отличить хорошее от плохого.  Руководствуясь
какими-то ему одному известными признаками, он мог  с  точностью  определить
состав специй и методику приготовления. Он  стал  частенько  брюзжать:  "Это
ваше трюбо слишком переперчили. А барашек наполовину сырой и сдобрен не  тем
сортом меда. А от этого соуса жди отрыжки - у него горькое послевкусие..."
   Повара очень скоро на него взъелись: как, спрашивали они,  каким  образом
может судить он о вкусе пищи, не попробовав?! Оставим в  стороне  тот  факт,
что пробовать ему было запрещено законом. И Тантал  объявил,  что  в  первую
очередь руководствуется запахами, уж нюхать-то ему никто не запрещал  -  вот
он и нюхает  вовсю;  а  во-вторых  -  тончайшей  проницательностью,  которая
развилась у него на почве искушения.
   "Обратите внимание, джентльмены, - разглагольствовал  он,  -  пробуя  эти
блюда, мы  притупляем  таким  образом  все  остальные  чувства.  Но  мне  не
обязательно пробовать вашу стряпню (даже если  бы  я  был  в  состоянии  это
сделать), чтобы вынести ей оценку. И должен вам сказать, что,  на  мой  нюх,
она не на должной высоте!"
   Так  закончила  свой  рассказ  Персефона,  и,   вернувшись   в   повозку,
запряженную позвякивающими волами, дала увезти себя в верхний мир. И нет  ни
одного очевидца, который смог бы рассказать, что же на самом деле  произошло
с зернышком граната. И все же, на исходе каждого  года,  когда  верхний  мир
становится мрачным и холодным, она возвращается к  своему  супругу.  Зима  в
ореоле снежинок приходит и уходит, и  на  верхних  лугах  появляются  гончие
Весны. А я сижу на троне Аида, обедаю с Ахиллесом и Еленой и  с  нетерпением
жду возвращения Персефоны.
   Я гадаю, чем она там занимается. И  что  все  же  случилось  с  зернышком
граната? И когда она наконец возвратится - в самое последнее мгновение перед
тем, как я окончательно истоскуюсь, утрачу надежду и  устану  от  мыслей  об
обитателях Аида, когда она возвратится, - я наконец признаюсь себе, что все,
чего я хочу, - это моя Персефона.
   Сейчас уже начало зимы. Я сижу на своем железном троне - во  рту  привкус
праха - и вслушиваюсь в далекий звон бубенчиков. Я знаю, это добрые вестники
моей возлюбленной, с которой никогда не будет определенности до конца.
   Хитроумный Одиссей попал в переплет.  Лукавый  греческий  герой  оскорбил
самого Посейдона, и бог был безжалостен в своем наказании. Он гнал его через
всю Аттику и Додеканесские острова. Но всякий  раз,  когда  Одиссей  пытался
пристать к берегу и уйти в глубь его, чтобы отыскать землю,  где  ничего  не
знают