м было заняться, вас просили отвести их обратно к границе. На такие
вещи тут никто не обращал внимания. И  вообще,  потрясение  -  это  красивая
одежда, под которой вы скрываете безысходность.  Извините  меня,  но  доктор
говорит, что пора принимать таблетки. Этот секвестр мы закончим в  следующий
раз, и тогда, Джордж, я кое-чем тебя удивлю.
   Джордж сел на краешек стула. Это потребовало невероятных  усилий,  потому
что ему попался не тот краешек. Он закрыл коробку и отложил ее в сторону.
   Его взгляд перешел на дверь, и Джордж отметил, что на ней не было никаких
ручек. Более  того,  эта  дверь  не  открывалась.  Он  снова  сел  на  стул,
осмотрелся вокруг и только теперь заметил женщину, которая  сидела  напротив
него. Ей было не больше пятидесяти - то есть двадцать,  тридцать  или  сорок
лет; и в соответствии с возрастом ее волосы можно  было  назвать  белокурыми
или седыми.
   Джордж напрасно пытался успокоить себя этими наблюдениями. Он  знал,  что
скоро наступит его очередь. Ему захотелось еще раз потолкать  дверь,  но  он
сдержался, понимая, что за такой короткий  срок  больших  изменений  в  этом
направлении не произойдет.
   Женщина больше походила на девушку, чем на пожилую даму, и поэтому Джордж
нашел ее присутствие уместным. Она не сводила глаз  с  другой  двери  -  той
самой двери, через которую вышел полицейский. Джордж  вспомнил,  что,  когда
тот резко захлопнул ее за собой, он явственно услышал тихий щелчок замка.
   И снова две двери: одна, через которую вошел Джордж, и другая, за которой
стоял полицейский. Как много в этом было  смысла  и  определенности.  Джордж
задумчиво опустил голову и внезапно заметил коробку, которую  он  держал  на
своих коленях.
   А ведь ему казалось, что он избавился от них. Скорее  всего  эта  коробка
осталась у него  случайно.  Видимо,  он  прихватил  ее  с  собой  по  старой
привычке, а остальные у него купил какой-то толстяк в тяжелых галошах или  в
десантных сапогах, как они их еще называли. Хотя нет, коробки у него  забрал
кто-то другой. Джордж решил, что ему лучше пока об этом не думать. Он совсем
запутался,  но  не  потому,  что  все  так  случилось.  Наоборот,  все,  что
случилось, казалось достаточно простым  и  ясным.  Его  сбили  с  толку  два
предыдущих дня, события которых открыли ему вид на более спокойные времена.
   К утру сон начинает растворяться. Вы уходите из мира сновидений,  который
лишь миг назад  считался  вашей  законной  территорией,  и  реальность  снов
расползается в стороны  от  проблесков  другого,  более  жесткого  мира.  Вы
начинаете понимать, хотя и не совсем  уверенно,  что  есть  более  чем  одна
реальность. А сон угасает, и с первыми мыслями, чувствами и желаниями к  вам
приходит осознание того, что от вас  забирают  эту  милую  и  уютную  страну
чудесных грез.
   А что вы получаете вместо нее? Перед тем как вам вспомнится ваша реальная
ситуация, существует мгновение, в которое вы всматриваетесь как  постороннее
лицо - как тот, кто никогда раньше ни о чем подобном не слышал.
   В этот миг вы рассматриваете свою жизнь как что-то далекое  и  невыразимо
чуждое.  Но  потом  на  вас  обрушивается  полноводный  поток  сознания,  вы
пробуждаетесь и вновь находите себя тем, кем  вы  были  вчера  и,  возможно,
много-много дней назад. Да, это ваша  личная  жизнь,  но  она  почему-то  не
кажется  лично  вашей.   В   ней   есть   оттенок   чего-то   временного   и
экспериментального. А затем вас накрывает какая-то пленчатая звериная  кожа,
вы становитесь живым и дышащим существом, и уже перед самым пробуждением вам
дается крохотное мгновение свободы, в котором вы еще не тот,  но  уже  и  не
этот. И тогда вам приходится брать под контроль свою жизнь, которая  мчится,
как скорый поезд, по бесчисленным рельсам огромной сортировочной станции. Вы
несетесь вперед в самом первом вагоне, и  порою  вам  хочется  остановиться,
отъехать назад, но у вас нет выбора, потому что рельсы возникают перед  вами
слишком быстро; и нет времени подумать о том, как перебраться на другой путь
по соседним стрелкам.
   Однако там, в неуловимо тонкий момент пробуждения, у вас есть возможность
изменить эту метафору и разобраться с клубком, в  который  сплелись  мириады
жизненных нитей.
   Люди тратят годы, пытаясь уловить этот миг. Но большую часть времени  они
не помнят того, что искали. Вы  чувствуете,  что  какой-то  выход  есть;  вы
знаете, что он в вас самих; и вы снова делаете попытку за попыткой.
   Такие усилия почти  не  связаны  с  ясностью  сознания.  Если  появляется
ясность, значит, все уже погрязло во тьме. Силы драматургии не позволяют вам
уловить тех интриг, в которые вы вовлечены. Вам не дано заглядывать  вперед,
и вы хотите этого только потому, что под вашим носом  не  возникает  никаких
осмысленных действий.
   Вот о чем думал Джордж, когда в замке раздался скрип ключа и  он  услышал
веселый голос надзирателя Тома:
   - Проснись и вставай, сияя пред ликом нового дня!
   Том действительно был хорошим человеком - веселым и даже, можно  сказать,
ироничным. Зная о его тонком и остром уме, оставалось лишь  удивляться  игре
природы, которая наделила  этого  парня  обычным  черепом,  а  не  маленькой
коробочкой для иголок. Открыв дверь камеры, Том вошел внутрь, и  Джордж  еще
раз отметил, что кобура на поясе надзирателя была пуста. Поговаривали, будто
внутренней охране специально запрещали носить оружие, чтобы  оно  не  попало
ненароком в руки какого-нибудь обезумевшего заключенного.
   Впрочем, Джордж и не думал нападать на Тома. Сама мысль об этом  казалась
ему абсурдной и недостойной обсуждения. Большой и мощный Том  мог  бы  стать
образцом для любого атлета, в то время как Джордж зачах и поник под бременем
тюремного срока. Да, миазмы заключения проявляются не сразу, но,  отсидев  в
камере несколько лет, вы в конце концов начинаете чувствовать их  тлетворное
влияние.
   - Как мы тут сегодня себя  ведем?  -  спросил  Том,  приступая  к  этапам
ежедневной проверки.
   Он проворно обошел комнату и достал из  большого  кармана  рапортичку,  к
которой на истертом шнурке крепился маленький карандаш. В рапортичке  лежало
несколько отпечатанных листков, где после записей и таблиц виднелись плоские
коробочки печатей. Как-то раз Джордж ухитрился заглянуть в бумаги  Тома,  но
ему не удалось прочитать там ни  строчки,  так  как  текст  был  написан  на
странном и незнакомом языке. Буквы казались абсолютно теми же, однако Джордж
никогда не слышал таких слов, как меяне-мвен нейарк, поэтому он до  сих  пор
не знал о том, что же искал в его камере Том.
   Тем не  менее  он  мог  беспрепятственно  наблюдать  за  тем,  что  делал
надзиратель. Тот прошелся по комнате, простучал в нескольких  местах  стены,
проверил тумбочку, повертел в руках стул, а потом  зачем-то  подергал  остов
кровати. Подойдя к раковине. Том тщательно исследовал водопроводный  кран  и
поковырял пальцем краску на сливной трубе. После каждого из этих действий он
ставил в рапортичке галочки.
   Когда надзиратель закончил осмотр, Джордж  сделал  свой  первый  вывод  -
первый за этот день.
   Доходя до конца списка, Том  начинал  действовать  медленно,  с  какой-то
скрытой неохотой, и Джордж чувствовал, что Том  не  хотел  этого  конца,  не
хотел перехода к следующей стадии, которую он, возможно, не одобрял и считал
негуманной. Хотя в равной степени возможно, что он одобрял ее целиком и  его
притворное нежелание имело  целью  вытянуть  из  заключенного  изменнические
заявления. Они еще и не на такое были способны, эти черти-надзиратели.
   - Так, место,  кажется,  в  порядке,  -  произнес  Том.  -  Теперь  давай
возьмемся за тебя. Этого Джордж и боялся.
   -  За  меня?  -  спросил  он,  поднимая  брови   и   разыгрывая   наивную
неосведомленность, хотя никто не поверил бы, будто  он  не  знал  ни  о  чем
подобном, на что, казалось  бы,  намекало  его  удивленное  выражение  лица,
подчеркнутое едва заметным пожатием плеч и слегка озадаченным изгибом рта.
   - Однажды мы уже имели тут проблемы с Вентиллем,  -  ответил  Том.  -  Но
теперь это в прошлом. Сейчас нас интересует только одно - как долго  ты  еще
будешь здесь оставаться?
   - Мне это и самому интересно, - скромно произнес Джордж,  хотя  на  самом
деле его не интересовали такие вещи.
   - Ладно, мы оставляем это на твое усмотрение, - сказал Том. - Я  полагаю,
ты знаешь, что мы имеем в виду.
   - Да, конечно, - ответил Джордж.
   Он знал, что Том лжет.  Срок  заключения  в  таких  местах  абсолютно  не
зависел от желания узников. Эти ловкачи  лишь  притворялись,  что  вопрос  о
выходе из тюрьмы оставлен на усмотрение  Джорджа.  Возлагая  на  заключенных
груз подобного решения, они тем  самым  получали  возможность  еще  на  один
оборот завинтить колпачок, еще на дюйм  провернуть  свое  сверло,  надавить,
размазать и  расплющить.  "Что  же  вы  тут  сидите,  ребята?  О  вас  давно
позаботился розовый фламинго!"
   Конечно, Джордж не  стал  говорить  этого  вслух.  У  него  еще  остались
кое-какие ресурсы - несколько мест, куда не могли  добраться  надзиратели  и
попечители; несколько убежищ, о которых никто не подозревал.
   - Вот смотри, - сказал Том.
   Он вытащил из кармана ключи и бросил их к ногам Джорджа.
   - Теперь все зависит от тебя.
   Том повернулся и вышел, оставив дверь камеры открытой. Какая беспечность!
   Или это так только  казалось?  Маленькое  шоу  в  наивное  доверие  могло
оказаться  одним  из  их  возмутительных  трюков.  Да,  они  оставили  дверь
открытой. Но что произойдет, если вы переступите через порог? Джордж не имел
ни малейшего намерения выяснять ответ на этот вопрос.
   Он знал  лишь  то,  что  полагалось  знать  заключенному:  тюрьма  -  это
маленькое государство, доступное даже для  французов;  здесь  имелось  почти
все, хотя и в неявной форме. Власть вела себя как и везде, то есть скрывала,
запрещала и разобщала. Ни один узник никогда не видел других заключенных,  и
каждому из них внушалась остроумная идея, что  огромная  тюрьма,  с  большим
штатом тюремщиков и  непрерывным  шумом  круглосуточной  деятельности,  была
создана только для него одного. Тем не менее в  такую  откровенную  ложь  не
верил ни-. кто, даже Джордж - наивный, нормальный и здравомыслящий человек.
   Ему показалось, что наступил вечер. Тюремные камеры имели скрытую систему
освещения, которая воспроизводила день  и  ночь,  а  также  множество  таких
тонких и эмоциональных оттенков,  как  сумерки,  заря  или  вечерняя  песня.
Власти  бесстыдно  манипулировали  освещением,  иногда  по  несколько  суток
оставляя включенным дневной свет или, наоборот,  меняя  день  и  ночь  через
получасовые интервалы. Они намеренно вводили узников в заблуждение,  и,  как
вы  сами  понимаете,  этот  хаос  приводил   к   другим,   более   серьезным
последствиям. Джорджа немного тревожило, что, уходя, надзиратель  не  сказал
ему,  какому  распорядку  надлежало  следовать  -  дневному   или   ночному.
Поговаривали, что некоторые надзиратели тоже были заключенными и что  именно
их наказывали этой капризной сменой дней и ночей, хотя, конечно, доставалось
и официальным узникам, которые  спали  в  камерах.  К  сожалению,  проверить
подобные сведения не представлялось возможным, потому что они  предусмотрели
все - те, кто стоял за руководством тюрьмы.
   Уже за одно это их можно было бы презирать, но день  за  днем  и  год  за
годом вам внушали мысль, что они ничего не знают. А небольшая путаница - это
очень опасная вещь. Хотя порой она  позволяет  избегать  еще  более  опасных
ситуаций.
   Тут я, конечно, должен описать вам контору по распределению участков. Она
находилась в небольшом сборном домике из гофрированного железа - в одном  из
тех неказистых строений, дюжина которых или около того  была  разбросана  по
голой и унылой равнине. Вдали, почти у  самого  горизонта,  долину  со  всех
сторон  окружали  горы.  Однако  они   выглядели   такими   же   низкими   и
неинтересными, как тот дом, к которому привела меня Майра.
   - Ты действительно считаешь, что это хорошая идея? - спросила она, сжимая
мою ладонь.
   Мне даже не хотелось отвечать. В  тот  момент  это  казалось  само  собой
разумеющимся. Я взглянул на нее и сказал:
   - Мы должны уехать отсюда, уехать в другое место. Быть  может,  попав  на
новое место, мы тоже станем новыми, понимаешь?
   Что-то мне тут  уже  не  нравится.  И  вообще,  земельная  контора  может
подождать. Все, что нам сейчас надо, так это немного выпить.  Нет,  даже  не
так. Нам надо выпить, чтобы придать нашей ситуации более гуманный вид и  тем
самым ее огуманоидить, то есть, я хотел  сказать,  очеловечить.  По  крайней
мере, приятно знать, что эта внепланетная авантюра была лишь пробным  шаром,
и мы всегда можем вернуться назад, на старую добрую Землю.
   Хотя сначала надо придумать пароль. Допустим, ВНЕПЛАНЕТНЫЙ  КОСЯК.  Итак,
мы подходим, заглядываем в открытую дверь...
   - Эй, заходите, ребята, - раздался изнутри веселый голос.
   Майра и я обменялись взглядами. Тем не менее мы вошли - она первая,  а  я
за ней следом. Мы даже не знали, чего ожидать. Да  и  откуда  нам  это  было
знать, если мы прилетели на Антиопу только пару часов назад? А эта  планета,
между прочим, здорово отличалась от того,  что  нам  показывали  на  афишах,
брошюрах и мимеографических позиционных картах.  Она  даже  не  походила  на
документальный фильм, отснятый Внепланетными Производителями.
   Бармен оказался большим и дородным мужчиной. Некоторые из его дородностей
уже подходили к стадии родов, и оставалось надеяться, что  этот  процесс  не
затянется на всю жизнь, как у многих других  представителей  мужского  пола.
Облик завершали тонкие губы, плоский  нос,  отдавленный  катком,  и  красная
тенниска с эмблемой Внепланетных Застройщиков.  Что  касается  бара,  то  он
выглядел нормально -  по  крайней  мере  футов  на  пятнадцать  в  длину,  а
возможно, и больше. Мы там были единственными  людьми.  Пока,  как  вы  сами
понимаете.
   - Зовите меня Томом, - сказал бармен.  -  Я  отставной  моряк;  до  этого
выступал с животными в цирке. В жизни мне  пришлось  заниматься  многим,  но
теперь я работаю барменом в колонии номер один. Что-нибудь хотите заказать?
   Каждый из нас заказал пиво - самого простого, без особенностей и прикрас.
Мы уже давно ушли на Земле от  всяких  там  вывертов  и  деликатесов.  И  мы
гордились тем, что не  засоряли  себе  умы  дюжиной  марок  и  сортов  пива.
Наверное, Том  понял  наше  стремление  к  простоте.  Он  взял  два  бокала,
сполоснул их и наполнил из неприметного  безымянного  крана.  Поставив  пиво
прямо перед нами, он подмигнул мне и тихо спросил:
   - Только что прилетели, верно?
   - Да, - ответила Майра. - Мы прилетели  на  корабле  "Судья  Джефферсон".
Решили, знаете ли, присмотреться к вашей планете.
   - О! У нас тут прекрасный маленький мир, - сказал Том. - Жаль, что к  нам
еще не импортируют тайны. Представляете, как сюда повалит народ, когда они у
нас появятся.
   - Какие тайны? - спросил я его.
   Том растерянно взглянул на меня, взял  в  руки  швабру  и  начал  яростно
натирать стойку, на которой, между прочим, не было ни одного пятна.
   - Скоро вы и сами об  этом  узнаете,  -  ответил  он.  -  Вам  уже  нашли
кроватные места?
   - На корабле нам сказали, что для нас бронированы номера в гостинице.
   - Наверное, немного преувеличили, - ответил Том. - Гостиницы у нас еще не
построили, А броню мы используем только для танков.
   - Где же нам тогда остановиться?
   - Тут неподалеку есть флигель для гостей, - сказал бармен. -  На  дальнем
конце посадочной площадки. Не бойтесь, вы его ни с чем не спутаете. Там  вам
дадут еду, белье и таблетки. Или вы хотите пообедать  здесь?  Я  вам  сделаю
такие гамбургеры с кетчупом, что вы пальчики оближете.
   - Прямо домашняя еда! - восторженно воскликнула Майра.
   - Да, так оно и есть, - скромно отозвался Том. - Значит, делаете заказ?
   - Не сейчас, - сказал я. - Как думаешь, Майра?
   - Думаю, нам лучше вернуться на корабль, - ответила она.
   - Как? Уже пора возвращаться?
   Я взглянул  на  Майру,  и  на  ее  лице  появилось  то  самое  выражение.
Вздернутый подбородок стал ответом на мой вопрос.
   И тогда я решил написать заявление о переходе в другую палату.
   Однако сейчас не  время  для  всего  этого  диалога.  Мешочек  протекает;
охранник Том только того и ждет, чтобы поймать меня при попытке  к  бегству.
Помните, как сказал Беккет - они платят мне за это, и потому  приходят  сюда
каждый день, чтобы забирать страницы. Да, слова продолжали приходить  каждый
день. Я почти уже не сомневаюсь в том, что порождаю их  своим  воображением.
Но зачем? Я даже не прошу вас об уточнении; это просто  любопытство.  А  что
зачем? Все вокруг замерло, ожидая благодати уточнения. Ибо в ней  обреталась
соль знания - соль и перцепция. И оркестр наигрывал вальс.
   Тихий поток. Под взмахами дюжины весел  гордый  корабль  викингов  мчался
вперед. Полумесяц корпуса; щиты, висевшие по бокам; и один большой парус.  А
что там нацарапано внизу? "Здесь был Эрик".
   Да, добро пожаловать на новую планету. Мы хотим, чтобы  она  стала  вашим
домом, и от всей души заверяем вас, что вскоре этот кусок  бесплодной  земли
наполнится  яркими  воспоминаниями,  которые  будут  иметь  для  вас  особое
значение. Но сначала давайте зайдем в земельную контору и обсудим наши дела.
   А в это время тюрьма переживала стадию переименования, поскольку  прежнее
название оказалось мертворожденным. Ужасная неразбериха со  сменами  дней  и
ночей служила явным доказательством тех травм, с которых сдернули покрывало.
Мы насчитали двадцать одну  пулеметную  турель,  но  где-то  за  ними  могли
скрываться и другие очаги поражения.
   Когда Джорджа вывели во двор,  ему  выкрутили  руки  за  спину  и  надели
наручники. Один из охранников нес  словесный  мешок,  который  в  протоколах
допроса значился как предательский мешочек.
   Этот охранник был сравнительно молод, и, судя по его виду, ему  не  очень
нравилась  такая  работа.  Если  кто-то  тогда  и  подумал,  что  невозможно
представить себе молодого охранника с частично надутым словесным  мешком  на
кожаной подушечке, то они об этом ничего не сказали. По крайней мере  в  тот
раз. И поверьте, это не ускользнуло бы  от  внимания  мыслительной  полиции,
которая несла свое обычное,  но  пристальное  наблюдение  за  непроизвольным
выделением мыслей. Вполне возможно, что  кожаная  подушечка  предназначалась
для того, чтобы молодой надзиратель не держал словесный мешочек в руках.
   Описатель сути почти не смывается с  одежды.  Во  всяком  случае,  Джордж
нашел  это  невозможным.  Его  тунику,  когда-то  белую,  как  снег,  теперь
покрывали пятна  прилагательных.  Позорных  прилагательных.  От  одежды  шел
резкий запах описателя. И в тот момент он  был  бессилен  что-либо  сделать.
Расщепители запаха по-прежнему находились на складе в столице. И никто бы не
стал тащить их сюда - в городишко О провинции Б де ла Лея, где располагалась
тюрьма.
   - Скажите,  эта  тюрьма  какого  типа?  -  спросил  Джордж  у  одного  из
охранников.
   - Это образцово-показательная тюрьма, - ответил тот.
   Джордж и  виду  не  подал,  что  расслышал  его  слова.  В  то  время  он
практиковался в глухоте - вернее, во внутренней глухоте или, лучше  сказать,
невосприимчивости. Он намеренно отключал определенную часть себя - ту самую,
которая боялась нищеты,  тяжелых  испытаний,  скуки  и  плохих  фильмов.  Но
сейчас, когда эта часть подогнула от страха большие пальцы на ногах,  Джордж
сказал себе: "О Боже, только не  образцово-показательная  тюрьма.  Не  знаю,
вынесу ли я это...".
   А потом они вошли в здание, и его худшие предположения оправдались. Здесь
в  большом  зале  за  толстым  стеклом  он  увидел  макет  геройского  форта
Тикондерога. На верхних этажах стояли и лежали маленькие оловянные солдаты с
крохотными мушкетами