быстро  отступил  от
берега. Олень наблюдал за мной с интересом. Я чувствовал, что в моем  животе
происходят странные вещи.  Возникло  ощущение  внутреннего  расширения.  Как
будто то малое количество воды, которое я  проглотил  (наверняка  не  больше
пинты),  начало  расти.  Я  ощущал  присутствие  воды  в  себе,  но  она  не
становилась частью моего организма,  а  отдельной,  свободной,  как  говорил
олень.
   - Что происходит? - спросил я. - Что ты со мной сделал?
   - Этому существует множество объяснений, - ответил олень.  -  Я  дал  вам
только то, чего вы с такой жадностью добивались. Остальное - дело ваше...  и
ее.
   Я не понимал, что он имеет в виду.  Нет,  знал,  но  не  хотел  понимать.
Что-то должно было случиться, а я снова не был к этому готов. Объем  воды  в
желудке продолжал  увеличиваться.  Это  была  не  вода,  а  кислота.  И  она
растворяла меня, превращая в себя.
   - Помоги же мне! - вскричал я.
   - Боюсь, я уже  сделал  это,  -  ответил  олень.  А  вода  стала  во  мне
подниматься  все  выше;  я  превращался  в   бумажного   человечка,   быстро
растворяющегося в самом себе. Этот образ был мне не совсем  понятен,  но  от
этого не становился менее реальным. Вода поднималась, и я рухнул  на  лесную
почву, с хлюпаньем стекая по  склону.  Я  был  водой,  удерживаемой  пленкой
поверхностного натяжения. Это мне представлялось дикой несправедливостью - я
имею в виду все перемены, свалившиеся на меня. Что  же  такое  случилось  со
старым, добрым, стабильным миром? А может быть, та стабильность всегда  была
мифом, сновидением о порядке в совершенно невероятном мире?
   Я ощущал, как растворяюсь в себе самом. Чувствовал, что пленка  натяжения
лопается и я водой стекаю по лесному склону  обратно  в  маленький  пруд.  Я
ощущал  присутствие  оленя,  который  сначала  наблюдал  за  мной,  а  потом
повернулся и стал уходить. В посадке его головы, в  блеске  больших  сияющих
карих глаз была печаль. Я подумал, что он горюет обо мне Бог свидетель,  тут
мы с ним были близки, ибо я тоже очень жалел себя.
   Но разве вода способна испытывать сожаление?  Этот  вопрос  на  мгновение
привлек мое внимание, а затем интерес к нему пропал. Я полностью превращался
в жидкость. Я понял,  что  я  -  всего  лишь  лужица  воды.  Вряд  ли  будет
преувеличением сказать, что она напоила меня досыта. Сейчас я уже  полностью
стал ею, но что будет со мной дальше?
   - ...Мой любимый живет на луне, скоро женится он на мне...
   Я  прислушался  к  этому  тоненькому,  пронзительному  детскому  голоску,
который напоминал мне о  чем-то.  В  голове  клубился  туман,  она  казалась
забитой мягкими нитями  паутины.  Разве  я  не  превратился  в  воду?  Какое
облегчение снова ощущать  свою  плотность,  знать,  что  ты  человек,  а  не
природный элемент или что-то в этом духе, во что я превратился. Моя радость,
однако, омрачалась чувством сожаления. Ведь находиться в жуткой ситуации так
интересно!
   Немного  подумав,  я  пришел   к   выводу,   что   моя   радость   вообще
преждевременна. Я же  до  сих  пор  не  получил  еще  зрительной  информации
касательно  моего  нынешнего  положения.  Почему?  Я  мог  выдвинуть   сразу
несколько  предположений.  Во-первых,  что  мои  глаза  почему-то   закрыты.
Во-вторых, что вокруг темнота и нет света, при котором можно что-то увидеть.
В-третьих, что свет  есть  и  я  обладаю  оптической  аппаратурой,  то  есть
глазами, но мой мозг, ум, мыслительный орган - называйте его  как  хотите  -
принимает информацию, но не пересылает  результатов  ее  переработки  другим
частям той собирающей информацию системы, которой является мой ум/мозг.
   Мне казалось, что есть и  другие  предположения,  но  временем,  чтоб  их
анализировать,  я  не  располагал.  Первой  и  главной  проблемой   являлась
необходимость изучить собственные возможности восприятия. Эту проблему можно
было сузить: могу я  видеть  или  нет?  Если  могу,  то  какие  шаги  должен
предпринять, чтоб увидеть то, что можно увидеть, дабы освободиться  от  идеи
участия в том, что в данный  момент  называю  временной  слепотой  на  почве
истерии? Или, возможно, я придаю этому непропорционально большое значение?
   Поскольку, в самом первом приближении, я  пришел  к  мысли,  что  мне  не
следует перенапрягаться, пытаясь прозреть, то прозрение должно произойти или
само собой, или не произойти совсем.  Я  подумал  об  эволюционном  процессе
развития зрения.  Те  далекие  примитивные  создания,  что  являются  нашими
предками по части зрения, наверняка ведь  не  прилагали  силу  воли  к  делу
прозрения, верно? Они либо видели, либо не видели. И предумышленность -  эта
излюбленная мягкая игрушка ученых - к  этому  делу  не  имела  ни  малейшего
отношения.
   Но так ли просто обстояло все на самом деле? Каковы  переходы,  градации,
отделяющие видение от невидения? В какой точке  этой  шкалы  личность  можно
считать невидящей и где проходит  черта  -  великая  эволюционная  черта,  -
пересекая которую личность становится  зрячей?  Уж  если  мы  затронули  эту
проблему, то не существовали ли и другие средства "видения", кроме глазного,
родственные последнему, но отчетливо иные, из которых глазное зрение -  лишь
первый шаг? И нельзя ли  сказать,  что  разница  между  видением  и  глазным
зрением такая же, как  между  Гиперионом  и  сатиром,  если  воспользоваться
крылатым выражением Шекспира?
   Чем  больше  я  размышлял  об  этом,  тем  выше  оценивал  данную  мысль.
Серьезнейшая штука получалась. Мне было необходимо  точно  представить  себе
собственные возможности восприятия, прежде чем двигаться дальше. Пока мы  не
знаем, как мы выглядим, можно  ли  определить,  в  чем  мы  нуждаемся?  Наши
предки, разумеется, могли довольствоваться  и  меньшим.  Цветные  абрисы  на
стенах пещер - теперь они способны вызвать у нас лишь улыбку. Но  ведь  я-то
существую в настоящем, а потому  данный  вопрос,  так  долго  откладываемый,
должен быть наконец решен. Или наоборот - его не  следует  решать;  впрочем,
это тоже было бы решением, и тоже  основанным  на  определенном  чувственном
восприятии.
   - Это, разумеется, правильно, - сказал ЗЕЛИГМАН, - но  учел  ли  ты  ауру
кажущейся  понятности,  которая  окутывает  каждое,  даже  самое  незнакомое
явление? Нас практически невозможно застать врасплох,  ибо  ум  конвертирует
полученные впечатления в знакомые формы, в  которых  неизвестное  становится
лишь как бы частью известного?
   - Клянусь Богом, вы правы, - воскликнул я. - Ведь  преподнести  настоящий
сюрприз - дело нелегкое, верно?
   - Точно. Но тебе это  удается  лучше,  чем  большинству.  Ты  всегда  был
хорошим учеником. Я тебе поставил высшую оценку  за  сочинение  по  эстетике
самообмана.
   Поле зрения возникло совершенно неожиданно - именно так, как я и  ожидал.
Я находился в аудитории. Единственной нитью, связывавшей меня с прошлым, был
рюкзак. Он лежал на полу рядом со мной, и его горловина была широко открыта.
Поглядев вниз, я  убедился,  что  кто-то  в  нем  рылся  и  все  перевернул.
Бесспорно, это сделал я сам. Я снова  наклонился  и  проверил.  Да,  кое-что
пропало. Мне понадобилось меньше минуты, чтоб  удостовериться,  что  кто-то,
весьма возможно, что именно  я,  вынул  оттуда  умненькую  машинку-чепушинку
Глинниса. Надо думать, пустил ее в ход.
   Я вспомнил ослепительную улыбку на лице Глинниса, когда он  передавал  ее
мне. Или в тот день он был женского рода? Так трудно запомнить, кто был  кем
во времена столь легких переходов из одного пола в другой. Но,  конечно,  мы
тут вовсе не собираемся открывать диспут  о  сексе,  во  всяком  случае,  не
больше, чем расспрашивать вас о том, что вы ели сегодня на завтрак. Все  эти
дела  связаны  с  личным  самосознанием.  Расщепление,  слияние  -  подобных
вопросов следует тщательно избегать в разговорах. А если говорить проще,  то
Глиннис и я сексом не занимались в тот далекий день, когда  он  подарил  мне
эту машинку и сказал: "Мне тебя будет не хватать", и назвал меня именем, под
которым я тогда был известен. Кроме того, он сделал еще  кое-что,  а  именно
жест - пикантный и неповторимый. После чего и вручил мне машинку.
   Я огляделся, надеясь узнать, что с ней случилось. Эльг -  так  называются
эти машинки, говорящие на линшинском языке, языке сексуальной  коммерции,  -
отдыхала на полу возле моей ступни. Она еще продолжала  двигаться,  описывая
круги, которые постепенно сокращались и по скорости движения, и по  радиусу,
следуя  широко  известным  положениям  закона  Роско,  гласящим,  что   все,
происходившее перед тем, как вы заметили ситуацию, не может  быть  правильно
оценено с позиций того, что происходит  в  данное  время.  Вследствие  этого
разговор о машине явно очень затруднителен. На данном отрезке времени, когда
я смотрел на нее, она казалась мне куда тяжелее, куда самоуверенней  и  куда
более достойной настороженного почтения.
   Я поднял ее с пола, благословляя счастливую звезду,  что  не  нахожусь  в
жидкостном состоянии, ибо понимал, что мне  было  бы  весьма  затруднительно
описать его. Я хочу сказать, что, произнеся слова "я растекся", я уже ничего
не смогу к ним добавить.
   К счастью, нынешние обстоятельства были  совсем  другими,  что  дало  мне
основания подумать, а  был  ли  он  достаточно  откровенен  со  мной,  когда
предупреждал о... Но я никак не мог вспомнить, о чем именно.  А  ведь  очень
трудно представить себе, что произойдет дальше, если не вспомнишь в  деталях
о том, что уже миновало. Что же касается былых состояний, особенно тех,  чьи
черты недостаточно ярки, чтобы их стоило запоминать, то уже можно сказать  о
них, кроме того, что  надо  без  страха  идти  вперед  и  пусть  каждый  сам
заботится о себе.
   - Ты кончил молоть вздор? - спросил Лу. Я покачал головой и протер глаза.
А через мгновение мне уже удалось их сфокусировать. Вот  и  Лу,  все  еще  в
своей интропроекционной форме. Он стоит передо мной и рассматривает  меня  с
признаками явного беспокойства на лице. Я  вспомнил,  что  Лу  вообще  очень
заботлив.
   - Со мной полный порядок, - сказал я. - А что тут происходит?
   - Мы стараемся доставить тебя в Центральный Фокиса, - ответил Лу.  -  Мне
хотелось бы, чтоб ты нам в этом помогал.
   - Я предполагал, что помогал.
   - Нет, в самом деле, нужно же быть внимательнее и не впутываться во  все,
что тебе попадется по пути! Ты же знаешь, что  такое  Фокис  -  тут  мириады
всяких приманок, у каждого глаза разбегаются. Фактически  эффект  разбегания
глаз - это и  есть  олицетворение  того,  что  тут  происходит,  но  это,  в
известном смысле, еще и квинтэссенция причины  существования  Фокиса,  а  ты
себе не можешь позволить  такого  поведения  сейчас,  особенно  если  хочешь
добраться туда, куда идешь в данное время.
   - А куда я сейчас иду?
   Тут-то это и произошло. Я даже не осмеливаюсь сказать, что именно,  таким
мгновенным было это мгновение. Во всяком случае, мне тогда так показалось. Я
огляделся. Передо мной лежал окоем -  а  это  единственное  место,  куда  вы
можете направить свой взгляд в нормальных условиях. Справа от себя  я  видел
лес, лежащий подобно дракону, принимающему солнечную ванну на главной  улице
какого-то злополучного города в неизвестном мне  месяце,  который,  по  моим
представлениям, мог быть на Фокисе августом.
   А затем я поглядел налево и увидел совсем другой пейзаж -  городской,  со
множеством высоченных металлических сооружений, как  бы  шагающих  навстречу
лучам рассвета, сияющих странным тревожным светом. В лесу ползали букашки, а
в городе металлические "жучки". Трудно  верилось  в  реальность  увиденного.
Даже никак не верилось, но, видимо, все же у меня был выбор.
   Приглядевшись к этому раздвоенному видению, я заметил, что они  оба  -  и
город,  и  лес  -  по  существу,  не  сопряжены  во  времени.  Они  казались
соединенными, но не впритык. Они не сосуществовали. Они  обладали  различной
структурой, и соединение их выглядело нереальным. В каждом  какие-то  детали
не сообразовывались с какими-то деталями в другом.
   Я не знал, что делать, но потом решил выбрать путь цивилизации.  Времени,
чтоб цепляться к противоречиям, не было. Его вообще  обычно  не  хватает.  Я
повернулся  спиной  к  лесу,  который  мгновенно  перестал  существовать,  и
направился в город. На периферии поля зрения стали возникать другие виды.  Я
видел метеориты и большие медленно вращающиеся сфероиды  какой-то  идиотской
расцветки. Видел мужчин и женщин,  пляшущих  на  улицах  под  ослепительными
дуговыми фонарями. Видел испуганное лицо девушки  и  ее  глаза,  с  тревогой
обращенные ко мне.  Я  посмотрел  вдаль  и  увидел  еще  кое-что  -  дорогу,
взбирающуюся на небеса.
   Затем ко мне - сонному - подошло нечто без рук и дотронулось до меня. Это
было не что иное, как машинка-чепушинка, которая вылезла из рюкзака и теперь
примостилась у моего плеча.
   - Что происходит? - спросила она.
   - Глупо меня спрашивать, - ответил я. - Где Лу? Минуту назад он был  тут,
если я не окончательно лишился рассудка.
   - Боюсь, ты его лишился, - отозвалась машинка. - Это не был Лу.
   - Как же это могло быть?
   - Очень даже просто, особенно учитывая постоянно существующую возможность
иллюзии, обмана и легковерия масс.
   Я вывернул шею, чтобы взглянуть на машинку,  сидящую  у  меня  на  шее  и
частично подпираемую моим плечом. Он (если считать его аппаратом, к  чему  я
уже привык) был тусклого пушечно-зеленого цвета, точно такого же,  каким  он
запомнился в самом начале. По  его  поверхности  туда-сюда  бегали  огоньки.
Больше всего он походил на шматину металла, много лет  пролежавшего  на  дне
реки. А голос имел в высшей степени соблазнительный. Я быстро отвернулся  от
него, так как не хотел терять из виду город. Да, город был все  еще  тут.  А
лес постепенно стирался из поля зрения. Раздвоение зрения почти прошло.  Ах,
если б мне удалось сконцентрировать все внимание на главном: на  городе,  на
жратве, на комфорте, на сексе и на кино!
   - Ты думаешь, это так просто? - спросила машинка.
   - А что тут трудного-то? Разве город не реален?
   - Иногда - да, иногда - нет.
   - А сейчас как?
   - Зависит от твоей компетентности, старик.
   - Мне... мне не нравится твоя дерзость.
   - А придется выслушать. С тобой надо поговорить серьезно, парень. Вся эта
чепуховина слишком затянулась. Чего ты добиваешься? Устроить революцию? Что,
у нас своих неприятностей мало, что ли, так ты хочешь нам еще добавить?
   Выслушивать такое от простой машинки было по  меньшей  мере  унизительно.
Меня раздражало и то, как быстро все изложенное выше  подействовало  на  мой
характер. Я взялся за ум, но не так чтобы очень  крепко.  Вспомнились  былые
деньки. Решил, что мне не по душе тот я, которым был когда-то.  Подумал,  не
сменить ли личность, но это было трудно,  пока  та  штуковина  цепляется  за
меня.
   А затем я вдруг обнаружил себя на улицах города. Они  извивались  подобно
ползущим змеям. А некоторые из них извивались как  змеи,  пытающиеся  ползти
прямо. Зрелище было одним из тех, что космос швыряет время  от  времени  вам
под ноги; но не слишком часто.
   В первых этажах домов размещались лавочки. Я смотрел на них  с  некоторым
интересом. Что там  продают?  Может,  еду?  Или  секс?  Наверняка  там  есть
кое-что, что я мог бы купить, а потом с выгодой продать. Я, видите ли, искал
какую-нибудь цель.
   Чуть подальше я наткнулся на магазин целей с яркой вывеской  над  входом:
"Цели всех фасонов". Я не знал, как это  следует  понимать.  Мне  показалось
жутким перебором, что меня  заставляют  думать  о  таких  делах.  Поэтому  я
выругался и пустился в путь, оставляя  ложные  следы,  делая  заячьи  петли,
чтобы нельзя  было  определить  направление,  по  которому  я  ушел.  Просто
предосторожности ради.
   Немного погодя я вышел к правительственному зданию. "Воззри  со  страхом,
всяк сюда входящий". Так было написано на его дверях. Я возразил, но  только
усмехнулся: уж больно это было в духе фокисян -  спрятаться  за  устрашающей
цитаткой и не иметь понятия, зачем сие нужно.
   Но кто я такой, чтобы рассуждать  об  этом  вслух?  Мне  оставалось  лишь
расхохотаться,  ибо  вся  ситуация  была  насквозь  безумной,  отчаянной   и
неразрешимой; она отлично началась, я знал это, и  не  мог  ничего  сделать,
кроме как продолжать игру. Разве трусы побеждают в интересных приключениях?
   Все произошло в то время, когда  я  спокойно  стоял,  пытаясь  шевельнуть
мозговой извилиной. Похожий на  бабочку  ключ  к  разгадке  некоторое  время
кружил вокруг меня, а затем, разочаровавшись, спикировал вниз,  захватив  по
пути и меня. Я видел звезды, и звезды видели меня. Под  небом  синим  лежали
пустыни. Гигантские голые пространства простирались передо мной, а также  по
обеим сторонам от меня. И куда, черт побери, девался город? Кто-то,  видать,
положил его не туда, но это был не я. Будь они прокляты, которые портят все,
к чему прикасаются. Я так долго ждал, надеясь найти миленькое, уютненькое  и
симпатичное убежище, где можно было бы укрыться. Я хотел иметь девушку, чтоб
любить, и сандвич, чтобы быть сытым. Хотел найти выход из сплетения  тайн  и
постоянной неустойчивости бытия. И вот теперь болтаюсь в космосе, который  в
принципе отрицает возможность каких-либо ограничений.
   Что я могу сказать об этом?  Всякое  повествование  имеет  свои  границы.
Говорю вам - там не  было  ничего.  От  крохотного  начала  во  все  стороны
простиралось беспредельное НИЧТО,  и,  по  мере  углубленного  рассмотрения,
острота моего зрения возрастала, проникая все глубже и глубже в  это  Ничто.
Мои  глаза  тоскливо  шарили  кругом,  надеясь  отыскать  хоть  какую-нибудь
пылинку, чтоб вцепиться в нее. Здесь даже ощущение веса рюкзака и то было бы
благословением. Вот это и есть смерть, сказал я про себя, но я соприкоснулся
с ней слишком рано.
   - Приветствую тебя в царстве Смерти, - шепнул мне кто-то.
   Разумеется, я никого не видел. Вскоре мне предстояло увидеть  многое,  но
сейчас я не видел ни черта. И от этого мне было жутко плохо. Но голос я  все
же разобрал. Он приглашал меня к смерти, то есть в то  место,  куда,  как  я
давно  уже  начал  подозревать,  и  направлялся.  Это  как-то  освежало,  но
возникала и необходимость дальнейшего общения.
   - Хелло! - сказал я. Это выражение показалось мне достаточно нейтральным.
   - Сам ты хелло, - ответил мне Голос. Вот я  и  оказался  в  самом  сердце
Ничто с Голосом, который мне явно хамил. Как подпорка он никуда не  годился.
И мне не оставалось ничего, как сыграть роль подпорки для него. Я попробовал
напрячь зрение. Ведь увидеть  хоть  что-то  было  лучше,  чем  находиться  в
пустоте. Но видение не приходило. Вместо него пришел смрад. Воняло,  как  от
многолетних залежей мышиного дерьма.
   Мне это не понравилось, а последствия - еще меньше. Какое все  это  имело
отношение ко мне? Всего и делов, что я находился здесь  и  некий  голос  мне
сказал "Хелло!".
   - Послушай, - сказал Голос, - а может, хватит тут болтаться?  Надо  найти
способ, так сказать, модус операнди <Модус  операнди  -  способ  действия.>.
Разве ты не слышишь меня, Кэролайн? Неужели не  слышишь,  как  я  пою  тебе?
Неужели не можешь найти в своем сердце уголка для застенчивых, а  также  для
всех, кому на все наплевать, не говоря уж о тех, кого вообще  больше  нет  с
вами? А теперь я спрошу тебя, неужели нет способа нам побыть вместе?
   - Может, и будет, если ты покажешься  мне,  -  ответил  я  той  личности,
которая так и не сумела осуществить хотя бы самый зачаточный акт вежливости.
   - Ха! Вот это здорово! Какая-то глина просит горшок спеть  петухом!  Нет,
мы тут такого не потерпим. Чего мы ждем,  так  это  чего-нибудь,  что  может
случиться. Разве не так?
   - А может, тут и без того случилось слишком много, - заметил я.
   Мне  казалось  предпочтительнее  двигаться   постепенно,   без   излишней
торопливости, хотя, честно г