оворя, если говорить о  достижении  цели,  то  я
вовсе не был уверен, какой именно шаг можно считать наиболее  надежным.  Ах,
если б кончилась эта окаянная нелепица! Но, черта с два, все продолжалось  в
том же духе, а значит, положение мое никак не менялось.
   Затем тут же оказалась вдруг и Сесиль. Она выглядела такой же прелестной,
как и всегда, волосы ее падали длинной  волной  прямо  на  грудь,  маленькое
личико сердечком смотрело на меня с выражением, которое я принял за жалость,
хотя оно могло оказаться всего лишь следствием перенесенной диспепсии.
   - Огден! - она назвала имя, которое  я  когда-то  носил,  но  потом  счел
неподходящим для себя, с учетом тогдашних моих обстоятельств,  о  которых  я
скажу позднее. Но, послушайте, вполне возможно, я сейчас отлично  подхожу  к
нему?
   - Ты выглядишь  так,  будто  был  болен.  Ну  просто  смех!  Разве  можно
выглядеть иначе - если валяешься в постели, над тобой  рычит  вентилятор,  а
температура  поднимается  -  как  больным,  очень  больным,  больным,  можно
сказать, беспредельно? По-моему, дела обстояли именно так. Но  беда  в  том,
что я все же сомневался в происходящем.
   Спокойствие. И самообладание. Держать язык за зубами.
   - А я тут уже давно? - спросил я.
   - Надо думать, тебе разговаривать вредно, -  ответила  Сесиль.  -  Ну-ка,
поешь супчику.
   Одной рукой она приподняла мою голову, а другой налила мне в рот  супу  с
помощью длинной вместительной ложки. Супчик был хорош - куриный бульон, но я
совершенно не понимал, зачем должен его есть.  Неужели  существование  живых
существ  должно  искусственно  поддерживаться  даже  в  том  месте,  которое
предназначено  для  меня?  Или  тут  нечто   вроде   перевалочного   пункта?
Спрашивать, впрочем, было как-то неудобно. Несмотря на старание, с которым я
пытался казаться спокойным, особой уверенности я не испытывал.
   - А теперь, Огден, - продолжала она, -  тебе  надо  взять  себя  в  руки.
Неразбериха скоро кончится.  Это  то,  что  тут  называют  замкнутым  кругом
путаницы. Я знаю, ты меня плохо слышишь, но постарайся все же извлечь  смысл
из моих слов.
   Сесиль всегда была милочкой, даже когда встречалась с Эдгаром. Я вспомнил
дни нищеты, крошечную квартирку в  Вест-Виллидже,  кофейни,  песни  бродячих
менестрелей, некоторые из них восходили чуть  ли  не  к  Франции  XII  века.
Хорошие были деньки, хотя тогда они такими  не  казались.  Хотелось  бы  мне
сейчас снова оказаться там... где бы ни было это местечко.
   Но потом я припомнил, что те воспоминания, хоть они и совершенно реальны,
вернее всего, принадлежат вовсе не мне. Нет ничего нового в том,  что  такие
путешественники, как я, прежде чем  покинуть  надежные  берега  интенсивного
самоанализа, где все, что вы можете делать, сводится к размышлениям о  себе,
чем вы и поддерживаете собственное  существование,  занимают,  арендуют  или
даже  покупают  набор  или  наборы  чьих-то  воспоминаний,   отправляясь   в
путешествие в незнакомые края, чтобы  иметь  возможность  посетить  каких-то
людей, когда доберутся туда. Воспоминания о человеке практически равносильны
хорошему знакомству с ним, даже если вы физически с ним не встречались.
   Я поднял глаза. Над головой  мигнул  свет.  Записанный  на  пленку  голос
сообщил: "Часы посещений истекли".
   И тут Сесиль стала таять.
   - Не покидай меня, - кричал я. - Ты мой последний  оазис  нормальности  в
мире, который мне полностью чужд!
   Но она  продолжала  таять,  улыбаясь  своей  легкой  улыбкой.  Неожиданно
возникли стены, покрытые желтой штукатуркой, и я решил,  что  незнание  куда
лучше знаний и еще лучше терзаний... Когда я снова открыл глаза, я был уже в
другом месте. Бывают же такие истории!
   - Хелло, вы там!  -  крикнул  я.  Ответа  не  было.  Полная  неразбериха.
Замкнутый круг путаницы, о  котором  я  упомянул  выше.  Ну  что  тут  можно
сказать? Но надо было обязательно говорить, чтобы найти выход, и  уже  через
несколько минут инстинкт  самосохранения  заработал  и  нужные  слова  стали
толпиться и толкаться где-то в моей глотке. Целые фразы  всплывали  одна  за
другой, но я никак не мог обнаружить способ выразить их  вслух.  Я  понимал,
что  снова  впадаю  в  былое.  Но  во  что  былое?  И  каков  темный   смысл
происходящего со мной? Куда я все же направляюсь?
   Пришло время выработать план действий. В воображении  я  представил  себе
посох из железного дерева,  крепкий,  натуральный,  великолепная  штука,  на
которую можно было опереться.
   И немедленно оказался вне больничной палаты. А  может,  я  в  ней  вообще
никогда не был? Или... что за жуткая мысль!.. я и сейчас торчу в ней?  Но  в
таком случае что же делаю я тут - на дороге в другие края?
   Мой дом никогда не был таким - такие слова бились в моем мозгу. И все  же
это был он АНАНДА. Старинный большой  дом,  закрытое  крыльцо,  благоухающее
обшивкой из кедровых досок, огромное дерево, тянущее к небу толстые ветви  -
"тайники одиноких мечтаний", как назвал их Сидней Ланье, и все это  на  фоне
старинного каменного дома на  Грин-Айленде,  на  который,  в  свою  очередь,
накладывались другие здания из других  городов,  собранные  вместе,  чтоб  в
последний раз поглядеть на меня, на этот умирающий пережиток прошлого.  Нет,
виноват, окончание фразы выскочило у меня совершенно случайно. Вам  все  это
представляется какой-то невнятицей, да? Но  здесь  отсутствует  желание  вас
запутать. Все эти модели моего былого Дома накладывались друг на друга,  как
прозрачные  страницы  календаря,  листаемые  с  бешеной  скоростью   ветрами
времени, которые надувают наши паруса и уносят нас  вдаль.  Итак,  я  достиг
точки, откуда все начиналось.
   - Привет всем! Я наконец вернулся! -  Шорохи  в  кухне.  Запах  яблочного
пирога. Все ласкает слух, все присуще этому месту.
   - Ох! Никак это Огден?! - говорит ма. Видно, я попал на страницы  забытой
книги. Но как радостно, что ты можешь возвращаться назад снова, и  снова,  и
снова... Во мне возникло внезапное желание посетить апартаменты предков. Все
они были там - даже те, о существовании которых  мы  не  помнили.  Факсимиле
тех,  кто  жил  до  того,  как   процесс   возвратной   атрибуции   позволил
восстанавливать вырванные страницы памяти в полной целости. Там были и  дядя
Сет, и дядя Дэн, и дядя Джордж, и дядя Чарлз,  там  были  все  тетки,  чинно
сидевшие вдоль стены  покоя,  каждая  занята  своим  любимым  делом  -  одна
вклеивала марки в альбом, другая чистила  серебро,  третья  сметала  пыль  с
коллекции старинного американского стекла.
   - А ты тут как оказался? - спросил дядя Сеймур. - Я думал, ты  отправился
путешествовать.
   - Так оно и было, - ответил я. - Я и теперь путешествую.  Но  невероятные
развороты и повороты этой нашей жизни снова привели меня сюда.
   Он ласково мне улыбнулся. Тот факт, что он  не  живой,  не  разрешал  ему
покидать эти апартаменты. Я полагал,  что  это  обстоятельство  ему  здорово
мешает. Но мы все же обязаны проводить различия  между  живыми  и  мертвыми,
иначе зачем вообще Небеса?
   Мама окликнула меня из другой комнаты и спросила, не хочу ли я  выпить  с
ней чашечку кофе. Я поспешил  присоединиться  к  ней  в  комнате,  оклеенной
желтыми обоями, где ничем не примечательные деревья  Нью-Джерси  бросают  на
тебя свои вечнолюбимые тени. Мне всегда не все было ясно в  моей  матери,  и
можно было подумать, что сейчас возникнет  возможность  выяснить  некоторые,
скрытые от меня события того, что было моим детством, и я  ею  воспользуюсь.
Но не всегда получаешь то, что хочешь.  Сработали  некие  фигуры  умолчания.
Наша семья, наша мужественная семья разрослась до таких невероятных размеров
с тех пор, как антиплатоновские доктрины  получили  общественное  признание,
что вы могли ожидать...
   О,  я  не  знаю,  чего  ожидали  вы.  Эта  невероятно  разросшаяся  семья
распространилась сквозь пространство и время, и теперь она вся  ждет  вашего
появления, а вы  -  появления  их.  Мои  собственные  дети  прибывают,  чтоб
доставить меня домой. Но пока, откровенно говоря, толку от всего этого мало,
счастья тоже не прибавилось, зато путаницы - хоть отбавляй, причем  путаницы
не в моей собственной жизни, которая как бы  движется  сама  по  себе,  а  в
рассказах о том, что, где и как происходит.
   Ибо  как  я  могу  объяснить,  что  благодаря  петле  -  неожиданной,  но
неизбежной, - я сделал сальто-мортале в попытке попасть в Фокис, вернулся  в
свое детство и теперь принужден двигаться через провалы времени и памяти?
   Вот я говорю об этом, но крайне неубедительно, и  гипотетический  человек
(скажем, с Марса)  решительно  ничегошеньки  не  поймет.  Я  сижу  в  кухне,
распивая кофе с матерью, но на периферии поля  зрения  вижу  тропу,  которая
ведет обратно - туда, куда я намеревался  попасть  с  самого  начала.  Какую
пользу я могу из этого извлечь? Всегда, когда  вы  выпадаете  из  мысленного
образа собственного прошлого, наступает мгновенное  нарушение  порядка.  Все
удивляются... Извини, ма, мне надо оседлать вон ту радугу и ускакать на  ней
прочь... А в следующий раз, когда  я  снова  прибуду  сюда,  все  это  будет
забыто, и никто даже словом не обмолвится, что я просто  стал  взбираться  в
собственной кухне по невидимым ступенькам и вдруг исчез бог  знает  куда.  И
все  же   в   домашней   атмосфере   останется   нечто   чужеродное,   вроде
гальванизированного  испорченного  воздуха  из   кишечника,   что-то   очень
противное, чего тут быть никак не должно.
   Но я еще не был готов отбыть отсюда так стремительно,  как  описал  выше.
Ведь я так давно был вдали от дома... Просто удивительно, как редко выпадают
такие сплетения возможностей,  которые  образуют  содержание  нашей  здешней
жизни. Мы продолжаем кружиться по этому  мрачному  кругу  повседневности,  и
единственно, что нас может удивить, так это повторная встреча  с  событиями,
которые мы полагали давно забытыми. Впрочем, отдадим кесарю кесарево.
   У меня  не  было  времени  на  симпатичнейшую  раздачу  точно  взвешенных
сантиментов. В юном возрасте нас бросают в  мир  безграничных  возможностей,
потом возрождают для новых раундов  посещений  этого  мира,  где  ничего  не
случается впервые, и всему этому нет конца. Во всяком случае, я так  считаю.
Нет конца...
   Я поглядел на эти сценки моего детства и подумал: а кому они,  собственно
говоря, принадлежат? Мне представлялось странным и невероятным,  что  это  я
качался вон на тех качелях, что это я играл  в  крокет  вон  тем  грязным  и
исцарапанным деревянным молотком с оранжевой полосочкой. Все  это  было  мне
столь же незнакомо, как  фламинго  в  той  -  прежней  -  жизни.  Ничего  не
поделаешь. Вы не только не можете по-настоящему вернуться  в  свой  Дом,  вы
даже не стремитесь к этому, так как не в состоянии узнать  его,  если  перед
вами не разложат газетные вырезки. В мгновение ока сцена изменилась. Я вовсе
не хочу сказать, что я  мигнул  оком,  дабы  вызвать  такой  эффект.  Сесиль
предупреждала меня насчет возможности таких штучек. Оближешь губу - изменишь
судьбу,  сказала  мне  она.  И  вот  я  снова  с  ней,   на   этот   раз   в
очаровательнейшей  лондонской  пивнушке.  Ну,  по-настоящему  этого  еще  не
произошло,  конечно,  но  обязательно  должно  было   произойти   в   вечной
повторяемости событий.
   Я заказал бутылочного мексиканского пива, чтоб поскорее озвереть,  Сесиль
же взяла один из тех разноцветных напитков, куда входит и  creme  de  menthe
<Мятный ликер (фр )>. Мы сидели за столиком, наслаждаясь приятной духотой  и
табачным дымом, прорезанным яркими бликами от меди и полированного  красного
дерева трактирной стойки. Настроение было отличное. Все окружающее предельно
близко походило на то, что  было  в  самый  первый  раз.  Мы  создаем  новые
"впервые", забывая о прежнем "в первый раз".
   - Итак, куда же ты отправляешься? - спросила Сесиль.
   - На Фокис, - ответил я.
   - Опять?
   Я еще там никогда не был, но кивнул головой в знак согласия, ибо  думать,
что может быть что-то новое в этом мире толпящихся образцов  и  бесконечных,
длинных, извивающихся коридоров, где все движется  по  кругу  и  повторяется
многократно, возникает и разрушается, и снова возникает,  было  бы  огромной
ошибкой.
   Тем не менее я стоял на своем.
   - Еду на Фокис, - повторил я.
   - Возьми меня с собой, - попросила она. Я покачал  головой.  Ведь  именно
новизна была тем, к чему я стремился, стремлюсь  и  буду  вечно  стремиться.
Сесиль  очень  мила,  Глиннис  тоже  мил,  но  я  еще  не  готов  осесть  на
каком-нибудь одном месте, положить мои воспоминания о прошлом  и  будущем  в
банк и жить-поживать всю жизнь с шорами, шпорами, шмарами и швабрами.
   - Ты совершаешь ошибку, - сказала Сесиль, откидывая назад свои  блестящие
волосы, завитые в тугие кольца.
   Я прикончил пиво и заказал еще бутылку. Где-то в  подсознании  я  ощущал,
что близится время начала событий. Я чувствовал себя  подготовленным  и  был
очень доволен этим обстоятельством. Надо отдать  должное  Космосу,  который,
как я подозревал, руководит всем этим бредом.
   И вдруг я снова оказался в  другом  месте,  на  сверкающей  хромированной
поверхности, с большими живыми  портретами  на  стене  -  портретами  людей,
которых я, по-видимому, никогда не встречал, хотя в этом  я  совсем  не  был
уверен. Лу опять был со мной. В руках он держал мой рюкзак.
   - Ты забыл его, - сказал он. - Администрация  сочла  нужным  вернуть  его
тебе. Надеюсь, в нем нет ничего запрещенного?
   - Я тоже надеюсь, - ответил я, поскольку кто знает, что могло  попасть  в
рюкзак, если он так долго находился в чужих руках.
   - А теперь, - заметил Лу, - настало время повидаться с  бургомистром  или
как-его-там-величают в этих местах. Он отрегулирует твое  положение.  Боюсь,
тебе не простят того, что ты вошел сюда через не ту дверь.
   - А откуда мне было знать? - спросил я. Лу пожал плечами:
   - Мне ты об этом можешь не говорить, старик. Я  хорошо  представляю  себе
невозможность избежать вопиющих заблуждений. Кто может знать это лучше меня?
- Тут Лу закатил глаза,  будто  намекая  на  осечку  некоего  приключения  в
прошлом, которое он считал хорошо мне известным. По правде говоря, я позабыл
арендовать   второсортные   воспоминания   Лу,   удовлетворившись   парочкой
по-настоящему сочных первосортных.
   - У меня не было никаких  указаний  насчет  правильного  выбора  пути,  -
пожаловался я.
   - Что извиняет твою ошибку, вполне извиняет, но... только в моих  глазах.
Местные же власти не признают никаких  извинений,  во  всяком  случае,  тех,
которые я им пока преподнес от твоего имени. Они здорово завелись, эти тупые
жалкие пидоры. Между прочим, ты залез в тюрягу, забыв заплатить за вход.
   - Так я же не знал, что иду туда!
   - А ты попробуй убедить в  этом  копов,  -  ответил  Лу,  скручивая  себе
сигарету. Я подумал, а не курит ли он травку?  Употребление  наркотиков  так
быстро то запрещается, то разрешается, что никогда  не  знаешь,  нарушил  ты
закон или нет. Впрочем, кто-то сказал, что любое твое  действие  обязательно
противоречит какому-либо закону.
   Затем мы позавтракали. По  моим  представлениям,  для  этого  было  самое
время. Завтрак  какой-то  восточный:  все  мелко  нарублено,  перемешано  до
неузнаваемости и полито густым соусом. Я съел все  дочиста.  Лу  же  еле-еле
пощипывал еду, но зато чашку за чашкой пил крепчайший  кофе.  Видно,  что-то
его тревожило.
   После долгого молчания Лу сказал:
   - Есть еще кое-что, о чем я должен тебе  сообщить.  Я  молчал.  Он  тоже.
Тогда я сказал:
   - Ладно, давай выкладывай. Какие еще преступления я совершил?
   - Не знаю, как и сказать, старик.
   - А ты попробуй.
   - По-моему, они приговорили тебя к смерти. Сначала я мог только  таращить
на него глаза. Потом выдавил:
   - И ты вот так легко говоришь мне об этом?
   - Дорогой дружище! -  воскликнул  Лу.  -  Мне  кажется,  что  в  подобных
условиях другого способа сообщать вообще не существует.
   Взрывы в траве. Крадущийся шаг хищного зверя,  зараженного  чумой.  Какие
бесполезные образы наполняют мозг во время внезапного стресса! Что должны вы
ответить, когда вам сообщают: "Ты приговорен  к  смерти?!  Что  я  могу  еще
добавить, после того как выражу сожаление по этому поводу? Подумайте о себе,
я-то всегда знал, что такое  время  рано  или  поздно  все  равно  наступит.
Похоже, что ночь старинной непрерывности все-таки выгорает.
   Тогда вы говорите вот что:
   - В каком виде придет та штуковина, которую ты называешь смертью?
   - Ты можешь и не узнать ее, когда она наступит, - сказал Лу.
   - Тогда зачем ты мне о ней говорил?
   - Кто предупрежден, тот вооружен, старик. Так во всяком случае  считается
Но разве я вооружен? Конечно, у меня было судебное постановление,  абсолютно
запрещающее Смерти  подходить  ко  мне  ближе  чем  на  тридцать  футов  без
предварительного получения моего согласия на это в письменной  форме.  Но  я
опасался, что она может этому и не подчиниться. А что ей сделают,  если  она
все же переступит границу и придет  обслужить  меня  в  этой  стране  вечной
юности? Они могут сколько угодно  вопить  и  угрожать  ей,  а  Смерть  будет
простенько и со вкусом делать то, что пожелает. Впрочем, разумеется,  всегда
есть возможность заключить с ней сделку.
   Я оставил Лу и  начал  рыться  в  телефонной  книге.  Там,  под  рубрикой
"Смерть, и как с ней бороться", я нашел несколько телефонов брокеров Смерти.
   Я позвонил первому в списке. Времени терять было нельзя. Он явился ко мне
немедленно - коротышка с большим жировиком  на  одной  стороне  веснушчатого
лба. Может быть, это было что-то другое, но я называю его жировиком.  Брокер
сидел за большим письменным столом. Разумеется, задник тоже изменился.  Одет
брокер был в зеленый  халат  хирурга.  Потом  я  узнал,  что  он  оперировал
добровольцев в Сальпетриере <Больница в Париже>.
   - Чем вы можете мне помочь? -  спросил  я,  решив,  что  мне  лучше  быть
предельно откровенным.
   - Во-первых, имеете ли вы письменное уведомление? Я порылся в карманах  и
нашел его. После того как Лу поставил меня в известность, я это дело взял на
заметку, и теперь бумажка была всегда со мной. Даже сейчас.
   Ну и так далее. Важно было делать все тщательно и без суеты. Сколько горя
проистекает из-за суеты  и  ее  зловещего  близнеца  Томпсона!  Но  я  решил
вырваться из той змеиной ямы, как зовут то место, где  прозябает  Смерть  со
своей иззубренной пилой, своими кроссвордами, своим половым  членом,  как  у
призового быка, и своими гимнами, сочиненными под звуки серенького  дождика,
посвященными сильно  потускневшей  славе  той  силы,  которой  она  обладала
когда-то.
   - Очень некрасиво со стороны мистера Смерть,  -  сказал  мне  Глиннис,  -
являться на нашу вечеринку таким образом. Я, конечно,  знаю,  что  он  может
появляться всюду, где ему заблагорассудится, но мы приложили столько усилий,
чтоб навести порядок, что могли бы надеяться, что он  подождет  пару  часов,
пока все приглашенные сначала соберутся, а потом разойдутся по домам. Именно
так он поступал со множеством людей, так почему же не сделать и для нас того
же? Так нет, не захотел.
   Глиннис говорил о формальной стороне дела, о той, которая была мне хорошо
известна - диссонансная регрессия на уксусной основе, но, невзирая  на  свой
опыт, я был захвачен ее  магической  силой.  Он  вернул  меня  назад  на  ту
вечеринку, которая еще не началась, но  где  я  был  обречен  встретиться  с
мистером Смерть. Я попивал один из этих  восхитительных,  зеленых  как  лед,
напитков, и только что принял решение уйти отсюда к чертям собачьим, пока не
начались неприятности, когда вдруг почувствовал, как кто-то касается пальцем
моего обнаженного плеча. Я тут же обернулся и ощутил  в  ушах  что-то  вроде
очень громкого пения, потом все смешалось, и. я  оказался  совсем  в  другом
месте. На мой вкус все изменения происхо