ственное, о чем она беспокоится, это чтобы близнецы
не расплакались или не проснулись ее соседки по комнате, особенно те  две,
которые еще кормят своих детей по ночам грудью. Но пусть Хью ни о  чем  не
беспокоится, она постарается все устроить.
     Хью взял полную бутылку Счастья и припрятал ее в  люке,  ближайшем  к
комнате Барбары. Затем он велел ей сказать товаркам, что она украла  ее  и
напоить их так, чтобы они  не  проснулись,  или  проснулись,  но  в  таком
состоянии, что ничего кроме глупого хихиканья издать бы не смогли. И  еще,
если можно, влить в близнецов столько зелья, чтобы они не плакали, чтобы с
ними не происходило в дороге.
     Лишний раз рисковать, относя бутылку, Хью смертельно не хотелось.  Но
он ухитрился извлечь из этой вылазки пользу. Он не только засек по часам в
кабинете затраченное время и запомнил все изгибы лабиринта  до  мельчайших
подробностей, но и взяв с собой куль, в котором  были  свитки,  и  который
наверняка был значительно  тяжелее  ребенка.  Куль  он  привязал  к  груди
полоской материи, оторванной от украденного чехла читающего  устройства  в
кабинете. Он сделал две такие перевязи: одну для себя и одну для  Барбары,
приспособив их так, чтобы привязанного ребенка можно было  передвинуть  на
спину и нести по-папуасски.
     Он обнаружил, что нести ребенка таким образом было  довольно  трудно,
но вполне возможно, и отметил про себя места, где нужно было быть особенно
осторожным и продвигаться  потихоньку,  чтобы  не  придавить  "драгоценную
ношу" и в то же время, чтобы не зацепиться за что-нибудь перевязью.
     Выяснилось, что все это возможно и он вернулся к себе, не став будить
Киску - сегодня он дал ей необычно большую порцию Счастья. Он  положил  на
место свитки, спрятал ножи и светильник, промыл колени и  локти  и  смазал
их, затем сел и написал длинное дополнение к предыдущему письму к Барбаре,
в  котором  объяснил,  как  найти  бутылку.  В  дополнение   высказывались
некоторые соображения, возникшие в ходе дискуссии о философских воззрениях
Хемингуэя,  и  отмечалось,  что,  как  ни  странно,  в  одном   из   своих
произведений  писатель  говорит,  что  "свобода   -   это   прежде   всего
одиночество", а в  другом  утверждается  прямо  противоположное...  и  так
далее.
     На следующий вечер он опять дал Киске усиленную дозу Счастья, сказав,
что в бутылке осталось совсем немного и что ее нужно допить, а  завтра  он
принесет новую.
     - О, но тогда я совсем поглупею, - пробормотала Киска. - И  перестану
нравиться вам.
     - Пей, пей! За меня не волнуйся, как-нибудь переживем. Для чего еще и
жить как не для удовольствия?
     Через  полчаса  Киска  уже  не  могла  даже  без  посторонней  помощи
добраться до постели. Хью побыл с ней до  тех  пор,  пока  она  не  начала
всхрапывать.  Потом  встал,  бережно  прикрыл  ее  одеялом,  поцеловал  на
прощание и некоторое время постоял, с жалостью глядя на нее.
     Через несколько минут он уже спускался в люк.
     Там он снял балахон, сложил в него все, что  ему  удалось  собрать  -
пищу, обувь, парик, две баночки с кремом, в который был замешан коричневый
пигмент. Он не очень-то рассчитывал на грим и почти не верил в него, но  в
случае, если их застигнет рассвет до того,  как  они  дойдут  до  гор,  он
собирался загримировать их всех, сделать  из  балахонов  какое-то  подобие
штанов и накидки, которые, как ему было  известно,  были  обычной  одеждой
свободных крестьян-Избранных - "бедного черного отребья" - как называл  их
Джо, и попытаться продержаться в таком виде до темноты.
     Одну из перевязей он нацепил  на  себя,  другую  положил  в  тючок  и
пополз. Он торопился, так как время теперь решало все. Если  даже  Барбаре
удалось напоить товарок, если им без труда удастся  забраться  в  туннель,
если передвижение  по  туннелям  займет  не  более  часа  -  что  довольно
сомнительно, при наличии близнецов - им не удастся  выбраться  за  пределы
имения раньше полуночи. Тогда у них будет всего  пять  часов  темноты,  за
которые они должны добраться до гор. Интересно,  смогут  ли  они  идти  со
скоростью три мили в час? Вряд ли, поскольку обуви у Барбары не было, а на
руках у них обоих будут близнецы, местность им незнакома, а кругом  темно.
Горы, как будто, начинались милях в  пятнадцати  от  имения.  Им  придется
очень и очень трудно, даже если все будет идти по плану.
     Он заторопился к помещениям прислуги, не жалея локтей и коленей.
     Бутылки на месте не было - он ощупал место, где прикрепил  ее.  Тогда
он расположился поудобнее и сосредоточился  на  том,  чтобы  унять  бешено
бьющееся сердце, замедлил дыхание и расслабился. Он попытался ни о чем  не
думать.
     Это помогло, он даже начал впадать в  легкую  дремоту,  но  мгновенно
пришел в себя, услышав, как поднимается крышка люка.
     Барбара действовала совершенно бесшумно. Она передала ему  одного  из
их сыновей, которого он сразу же  положил  в  туннеле,  насколько  хватило
длины рук, затем второго - он положил его рядом с первым, затем  протянула
ему трогательный маленький узелок с пожитками.
     Но поцеловал он ее только когда они оба были уже  внизу  -  буквально
через несколько секунд после - и когда крышка с легким стуком захлопнулась
над ними.
     Она, всхлипывая, прильнула к нему; он сурово  прошептал  ей  на  ухо,
чтобы она не шумела и  объяснил,  что  делать.  Она  тут  же  затихла:  им
предстояло заняться делом.
     В  таком  тесном  пространстве  приготовиться  к  передвижению   было
мучительно трудно. Здесь негде было развернуться и одному, не говоря уже о
двоих. Только безвыходность их положения позволила  им  сделать  все,  что
нужно. Сначала он помог ей снять более короткое  одеяние,  которое  носили
прислуги, затем, она легла ногами в туннель и он  привязал  ей  одного  из
близнецов. Затем он привязал второго на себя и все узлы были затянуты так,
чтобы дети держались как можно крепче.  Затем  Хью  сделал  из  ее  одежды
маленький узелок, а рукавами привязал его к своей левой лодыжке  так,  что
при движении тот волочился за ним. Сначала он собирался  привязать  его  к
себе на пояс, но рукава оказались слишком короткими.
     Когда все это было  закончено  (ему  показалось,  что  прошли  долгие
часы), Барбара отползла еще дальше назад и он с  неимоверными  трудностями
развернувшись в узкой шахте люка, ухитрился оказаться в нужном положении в
туннеле, не ушибив при этом маленького Хьюги. Или,  может  быть,  это  был
Карл Джозеф? Он забыл спросить. Во всяком  случае,  как  бы  то  ни  было,
почувствовав маленькое теплое тельце ребенка, прижатое к его  собственному
телу, легкое сонное дыхание мальчика,  Хью  ощутил  прилив  свежих  сил  и
отваги. Видит бог, они справятся! Если кто  встанет  у  них  на  пути,  то
погибнет.
     Он двинулся  вперед,  держа  светильник  в  зубах  и  по  возможности
передвигаясь как можно быстрее.  Он  не  останавливался,  чтобы  подождать
Барбару и специально заранее предупредил ее, что не остановится, если  она
не позовет его.
     Она так ни разу не окликнула его. Однажды узелок соскользнул у него с
ноги. Они остановились и Барбара  снова  привязала  его.  Это  и  было  их
единственной передышкой. Скорость перемещения была довольно  неплохой,  но
ему снова показалось, что прошла целая  вечность,  пока  они  не  достигли
узелка с его припасами, который он оставил возле своего люка.
     Они отвязали детишек и перевели дух.
     Он помог Барбаре приспособить  перевязь  так,  чтобы  ребенка  теперь
можно было привязать на спину, по-папуасски и объединил их припасы в  один
общий узел. Единственное, что он оставил при себе -  это  нож,  балахон  и
светильник. Он показал  ей,  как  нужно  держать  светящийся  шарик  между
зубами, затем слегка раздвинул ей губы так,  то  наружу  выбивался  только
тоненький лучик света. Потом она попробовала сделать это самостоятельно.
     - Ты похожа  на  привидение,  -  прошептал  он.  -  А  теперь  слушай
внимательно. Я сейчас вылезу. Будь  готова  передать  мне  мою  одежду.  Я
должен произвести разведку.
     - Я могу помочь тебе одеться прямо здесь.
     - Нет, если меня застукают вылезающим из люка, будет драка, и балахон
замедлит мои движения. Да он в принципе и не понадобится мне до  тех  пор,
пока мы не дойдем до кладовой, где у меня  намечена  следующая  остановка.
Если сейчас наверху все тихо, ты должна будешь быстро  передать  мне  наши
пожитки и ребенка. Учти, потом тебе придется нести и его и наши вещи - мне
нельзя занимать руки. Понимаешь, милая, я не хотел бы никого  убивать,  но
если кто-нибудь встанет нам поперек дороги, я убью его. Ты понимаешь меня?
     Она кивнула.
     - Значит, я понесу все? Хорошо, мой повелитель, я вполне справлюсь  с
этим.
     - Иди за мной и не отставай.  До  кладовой  около  двух  кварталов  и
скорее всего по дороге мы никого не встретим. Днем я залепил замок жвачкой
Киски. Как только мы окажемся снаружи, я возьму часть вещей  и  посмотрим,
не подойдут ли тебе мои сандалии.
     - За мои ноги не беспокойся, с ними все будет в порядке.  Чувствуешь,
как они загрубели?
     - Тогда, может быть, будем одевать сандалии  по  очереди.  Затем  мне
придется сломать замок на загрузочной двери, но с неделю назад я  приметил
там металлическую полосу. Она должна  быть  на  месте.  Короче  говоря,  я
сломаю замок. А потом мы быстро-быстро двинем в  путь.  Наше  исчезновение
обнаружат только во время завтрака, потом потребуется еще некоторое время,
чтобы  удостовериться  в  нашем  побеге  и  еще  больше   времени,   чтобы
организовать погоню. Так что времени нам должно хватить.
     - Конечно, мы успеем.
     - И еще одно... Если я возьму у тебя одежду, а затем  закрою  крышку,
оставайся на месте. Не издавай ни звука и не выглядывай.
     - Хорошо.
     -  Меня  может  не  быть  примерно  с  час.  Возможно,  мне  придется
симулировать боль в животе и зайти  к  ветеринару.  Тогда  я  вернусь  как
только смогу.
     - Ладно.
     - Барбара, возможно, тебе придется ждать все двадцать четыре часа. Не
дай бог, конечно. Ты сможешь столько пробыть здесь  и  все  это  время  не
давать малышам плакать? Если потребуется?
     - Я на все готова, Хью.
     Он поцеловал ее.
     - А теперь возьми светильник в рот и сомкни губы.  Я  хочу  выглянуть
наружу.
     Он чуть приподнял крышку и снова опустил ее.
     - Очень удачно, - прошептал он, - даже фонарь погасили. Ну, я  пошел.
Будь готова передать мне вещи. Но прежде всего Джо. И не должно быть видно
света.
     Он поднял крышку и беззвучно опустил ее на пол, подтянулся, вылез  на
пол в коридоре и встал.
     Луч света ударил ему в глаза.
     - Довольно, - сухо сказал кто-то. - Ни с места.
     Он так быстро ударил ногой про руке, держащей хлыст,  что  обладатель
не успел им воспользоваться. Хлыст вылетел из державшей его руки и отлетел
в сторону. Хью прыжком преодолел разделявшее их расстояние и ударил рукой.
- ТАК!, а потом -  ВОТ  ТАК!  Этого  оказалось  более  чем  достаточно.  У
человека была сломана шея; именно так, как описывалось в учебнике.
     Хью тут же наклонился над люком.
     - Давай! Быстро!
     Барбара подала ему ребенка, затем багаж. После этого он подал ей руку
и она выбралась из люка.
     - Посвети, - прошептал он. - А то  его  фонарь  потух,  а  мне  нужно
избавиться от тела.
     Она посветила ему.
     Мемток...
     Хью с удивлением покачал  головой,  столкнул  тело  в  люк  и  закрыл
крышку. Барбара уже была готова, ребенок прочно привязан за спиной, второй
ребенок в левой руке, в правой - вещи.
     - Пошли! Иди за мной, не отставая!
     Он подошел до перекрестка, нащупывая дорогу рукой вдоль стены.
     Он так и не увидел доставшего его хлыста. Все, что он почувствовал  -
это боль.



                                    20

     Довольно долгое время мистер Хью Фарнхэм не чувствовал  ничего  кроме
боли. Когда боль немного отпустила его,  он  обнаружил,  что  находится  в
чем-то вроде камеры, вроде той, в которой он провел первые дни  пребывания
в имении Лорда Протектора.
     Он пробыл в ней три дня. По крайней мере так ему показалось,  потому,
что кормили его за это время шесть раз. Он каждый раз предчувствовал,  что
его собираются кормить - или опустошить его парашу, потому что  из  камеры
его ни для  чего  не  выпускали.  Перед  раздачей  пищи  его  обволакивала
невидимая паутина, кто-то входил, оставлял пищу, менял парашу и уходил.  И
слуга, который делал все это, ни за что не отвечал ни на какие вопросы.
     Когда по его подсчетам прошло три дня,  он  неожиданно  почувствовал,
что его опутала паутина (это случилось как раз  после  еды)  и  вошел  его
старый коллега и "кузен" Главный Ветеринар. У Хью были  более  чем  веские
основания подозревать, в чем причина его визита:  затем  его  предчувствие
превратилось в уверенность и он стал просить, требовать, чтобы его  отвели
к Лорду Протектору. В конце концов он перешел на крик.
     Врач никак не реагировал на это. Он  вколол  что-то  Хью  в  ляжку  и
вышел.
     К некоторому облегчению Хью, сознания он не потерял, но,  когда  поле
исчезло, он почувствовал, что все равно не может  пошевелиться  и  впал  в
какое-то, подобное летаргии, оцепенение. Через некоторое время вошли  двое
слуг, подняли его и положили в какой-то ящик, похожий на гроб.
     Хью  почувствовал,  что  его  куда-то  несут.  Ящик  несли   довольно
аккуратно и он только однажды почувствовал, что они поднимаются,  потом  -
остановка; его ящик куда-то поставили, и через несколько минут, часов  или
дней снова понесли. В конце  концов  он  оказался  в  другой  камере.  Она
немного отличалась от первой:  стены  здесь  были  светло-зелеными,  а  не
белыми. Ко времени очередного кормления  оцепенение  покинуло  его  и  его
вновь опутали паутиной невидимого поля, пока слуга принес пищу.
     Так продолжалось сто двадцать два кормления. Хью  отмечал  каждое  из
них кусочком отгрызенного ногтя на внутренней стороне руки. Это отнимало у
него  ежедневно  не  более  пяти  минут.  Остальное  время  он  беспокойно
размышлял о судьбе Барбары и близнецов или  спал.  Сон  был  гораздо  хуже
беспокойства, потому что во сне он снова и снова совершал побег  и  каждый
раз его ловили -  правда  всегда  в  разных  местах.  Не  каждый  раз  ему
приходилось убивать своего друга Главного Управляющего, а два раза им даже
удавалось добраться до самых гор, прежде чем их настигала погоня. Но  рано
или поздно их все равно ловили, и каждый раз он просыпался с криком,  зовя
Барбару.
     Больше всего он беспокоился о ней и о близнецах, хотя малыши были для
него какими-то не совсем реальными. Ему ни разу  не  приходилось  слышать,
чтобы прислугу за что-нибудь серьезно наказывали. Но, равно,  ему  никогда
не приходилось и слышать о прислуге, попытавшейся совершить побег, да  еще
сопровождающийся убийством. Так что, наверное, он ничего знать не мог.  Он
знал только одно, что Лорд Протектор предпочитает к столу мясо прислуги.
     Он старался убедить  себя,  что  старик  Понс  ничего  не  сделает  с
прислугой, которая кормит грудью - а кормить ей  предстояло  еще  довольно
долго. Прислуга обычно растила детей до двух лет, как ему было известно со
слов Киски.
     Он беспокоился и насчет Киски. Не накажут ли малышку за  то,  к  чему
она  практически  не  имела  никакого  отношения?  Ведь   она   совершенно
посторонний во всем этом деле человек. И опять он ни в  чем  не  мог  быть
уверен.  В  этом  мире  существовала  своего  рода  "справедливость";  она
являлась  составной  частью  религиозных  писаний.  Но  "правосудие"   его
собственной культуры она напоминала весьма отдаленно и оставалась для него
тайной за семью печатями.
     Большую  часть времени он проводил в  "конструктивном"  беспокойстве,
т.е.  размышлял о том,  что ему следовало бы сделать,  а не о том,  что он
сделал.
     Теперь он понял, что его планы  были  просто  смехотворными.  Ему  не
следовало так быстро поддаваться панике и торопиться с побегом. Куда лучше
было бы упрочить связи с Джо, ни в чем не противоречить ему, играть на его
тщеславии, работать на него, а со  временем  начать  добиваться  от  него,
чтобы он согласился принять Барбару и детишек. Джо был легко располагающим
к себе человеком, а старый Понс весьма щедр, поэтому он  мог  бы  даже  не
продавать Джо трех бесполезных слуг, а просто подарить их. Тогда мальчикам
на протяжении многих лет  ничто  не  будет  угрожать  (а  если  они  будут
принадлежать Джо, то возможно и никогда  не  будет),  а  со  временем  Хью
вполне мог бы рассчитывать стать доверенным слугой, занимающимся  деловыми
операциями хозяина, имеющим право свободного доступа куда угодно по  делам
своего повелителя. А ведь Хью мог бы так изучить все пружины, приводящие в
действие механизм этого мира, как никакой другой домашний слуга.
     А уж когда он детально ознакомился бы с этой культурой  и  обществом,
он мог бы спланировать побег, который оказался бы удачен.
     Какое бы общество не создал человек, напомнил он себе, в  нем  всегда
можно добиться успеха. Слуга,  имеющий  дело  с  деньгами,  всегда  найдет
способ немного украсть. Возможно, здесь  тоже  существовало  что-то  вроде
"подпольной железной дороги", по которой беглецов переправляют в горы. Как
все-таки глупо, что он поторопился!
     Обдумывал он и другие возможности, более широкие -  восстание  рабов,
например. Он представлял себе, как туннели используются не в качестве пути
для побега, а как место встреч, где  тайно  обучаются  грамоте,  письму  -
обучаются шепотом; клятвы,  такие  же  прочные,  как  посвящение  Мау-Мау,
делающие давших их кровно  связанными  с  определенным  Избранным,  против
имени  которого  вытягивается  длинный  перечень  преданных  общему   делу
убийств. Он так и видел слуг, терпеливо превращающих куски металла в ножи.
     Эта "конструктивная" мечта нравилась ему больше всего. Но и  верилось
в то, что она  когда-нибудь  может  сбыться,  меньше  всего.  Неужели  эти
покорные  овцы  когда-нибудь   созреют   для   восстания?   Это   казалось
маловероятным. Правда его отнесли к тому же виду, но  исключительно  из-за
цвета его кожи. На самом  же  деле  они  были  совершенно  другой  породы.
Столетия направленной селекции сделали их такими же  непохожими  на  него,
как комнатная собачка не похожа на лесного волка.
     И все же, и все же, откуда ему знать? Ведь он знал только оскопленных
слуг, да нескольких женщин из прислуги, да  и  те  были  вечно  одурманены
довольно щедрыми порциями Счастья. К тому же, неизвестно еще,  как  влияло
на боевой дух мужчин то, что они лишались больших пальцев в  самом  раннем
возрасте, и что их постоянно подгоняли хлыстами, которые  не  были  просто
хлыстами.
     Или,  например,  вопросы  расового  неравенства  -   или,   наоборот,
абсурдная идея "расового равенства". Никто ведь не подходил раньше к этому
вопросу с научной точки зрения. Слишком много  эмоций  обуревало  и  ту  и
другую сторону. Никому не нужны были объективные данные.
     Хью вспомнил район Пернамбуко, в котором он побывал, служа на  флоте.
Владельцы   богатых   плантаций   там   были   преисполнены   собственного
достоинства, выхоленные, получившие образование черные,  в  то  время  как
слугами  их  и  рабочими  на  полях  -  вечно  хихикающими,   плутоватыми,
задиристыми, "явно" неспособными ни на что большее - были белые. Ему  даже
пришлось перестать рассказывать этот анекдот  в  Штатах:  ему  никогда  не
верили, не верили даже те из  белых,  которые  всегда  кичились  тем,  что
являются   сторонниками   того,   чтобы   "помочь   американским    неграм
самоусовершенствоваться". У Хью создалось впечатление, что почти  все  эти
кровоточащие сердца желали неграм самоусовершенствования только  почти  до
их собственного уровня - чтобы можно было больше о них не  беспокоиться  -
но полное уравнивание негров в правах они просто эм