о, как мы попали
сюда и все остальное.
     Джо взглянул на Барбару.
     - Ты помнишь свою теорию насчет параллельных вселенных?
     - Наверное, я была права. Да?
     - Нет. Хотя все это  понять  было  наиболее  трудно,  но  одно  можно
сказать  с  уверенностью.  Хью,  Дьюк!  -  слушайте!  Это  наш  мир,   наш
собственный мир.
     - Джо, это просто нелепо, - сказал Дьюк.
     - Сам спорь с ним. Но он знает, что я подразумеваю  под  Соединенными
Штатами, где находится Франция. И так  далее.  Это  не  вызывает  никакого
сомнения.
     - Ну... - Дьюк запнулся. - Все, конечно, может быть. Ну и что с того?
А ГДЕ МОЯ МАТЬ? Как ты мог оставить ее наедине с этим дикарем?
     - С ней все в порядке, она обедает с ним. И, кажется, очень  довольна
этим. Не беспокойся, Дьюк, все будет  в  порядке,  как  мне  кажется.  Как
только они поедят, мы отправляемся.
     Некоторое время спустя, Хью помог Барбаре усесться в одну из странных
летающих машин, затем и сам уселся по другую  сторону  позади  пилота.  Он
обнаружил, что сиденье весьма удобно, а  вместо  предохранительного  ремня
здесь имелось все  то  же  поле,  которое  опять  подобно  зыбучему  песку
обхватило нижнюю часть тела, едва он уселся. Его  пилот  -  молодой  негр,
который был удивительно похож на Джо,  оглянулся,  затем  бесшумно  поднял
машину в воздух  и  присоединился  к  формирующемуся  в  воздухе  большому
прямоугольнику. Хью заметил, что почти в половине машин были  пассажиры  -
белые,  в  то  время  как  пилоты  были  всех  расцветок  -   начиная   со
светло-коричневого цвета яванцев, и кончая иссиня-черной  кожей  уроженцев
острова Фиджи.
     Машина, в которой находился Хью, летела в заднем ряду. Он  огляделся,
ища взглядом остальных и только слегка удивился, заметив, что Грэйс  летит
в машине босса, занимавшей почетное, видимо, положение в середине  первого
ряда. Джо так же сидел позади них.
     Справа от них две машины не присоединились к остальным. Одна  из  них
повисла над кучей добра, сложенного возле  убежища,  собрала  все  вещи  в
невидимую сеть и улетела. Вторая машина нависла над убежищем.
     Массивная постройка поднялась вверх исключительно легко так, что даже
навес на крыше не пострадал. Небольшая машина и ее гигантская ноша  заняли
место  футах   в   пятидесяти   от   остального   формирования.   Огромный
прямоугольник двинулся вперед, набирая скорость, но Хью  не  смог  ощутить
ветер, обычно дующий в лицо при  полете.  Машина,  несущая  под  собой  их
убежище, казалось без труда летит с той же скоростью, что и все остальные.
Машины с их  пожитками  Хью  не  видел,  но  предполагал,  что  она  летит
где-нибудь сзади.
     Последнее, что он увидел на месте их жилища - это гигантский шрам  на
том месте, где были посадки Барбары и длинную  черту  вместо  оросительной
канавы.
     Он потер болевшую руку, подумав про себя, что все случившееся с  ними
было просто цепью удивительных совпадений. Это даже немного оскорбило его,
как оскорбила бы нечестность со стороны  заведомо  честного  человека.  Он
вспомнил замечание Джо перед посадкой в машины: "Нам  невероятно  повезло,
что  мы  встретили  ученого.  Французский  язык  -  здесь  язык  мертвый".
"Несуществующий язык", как он выразился.
     Хью повернул голову и встретился взглядом с Барбарой. Она улыбалась.



                                    11

     Мемток,  главный  управляющий  дворца  Лорда-Протектора   Полученного
Района, был озабочен и счастлив. Счастлив, потому, что озабочен, хотя он и
сам не сознавал того, что счастлив, и часто жаловался на  то,  как  трудно
ему исполнять свои обязанности, потому, что по его словам,  хотя  под  его
началом и состояло почти восемнадцать сотен слуг,  среди  них  не  было  и
трех, которым он мог бы доверить вылить сосуд с помоями,  не  наблюдая  за
ними.
     Он только что имел приятную беседу  с  шеф-поваром,  доставившую  ему
много радости. Он утверждал, что даже из самого шефа, несмотря на то,  что
он стар и жилист, получилось бы гораздо лучшее жаркое, чем то, которое  он
подал к столу Их Милости накануне вечером. Одной  из  своих  обязанностей,
которую Мемток добровольно возложил на себя, было лично пробовать все, что
предстояло отведать его повелителю, несмотря на риск оказаться отравленным
и невзирая  на  то,  что  гастрономические  вкусы  Их  Милости  разительно
отличались  от  его  собственных.  Это  было  одним  из  тех  бесчисленных
способов, с помощью которых Мемток входил лично  во  все  детали,  тщание,
которое в его  еще  сравнительно  небольшом  возрасте,  возвысило  его  до
нынешнего значительного поста.
     Шеф-повар проворчал еще что-то и Мемток  отослал  его  его,  отпустив
недвусмысленный намек о том, что поваров  в  наши  дни  найти  не  так  уж
трудно. Затем с удовольствием вернулся к прерванным бумажным делам.
     Перед ним лежали груды бумаг, так как он только что закончил  переезд
из Дворца в Летний  Дворец  -  тридцать  восемь  Избранных  и  всего  лишь
четыреста шестьдесят три слуги;  летняя  резиденция  обслуживалась  только
костяком персонала. Эти переезды,  случающиеся  дважды  в  год,  требовали
массы  бумаг  -  заказы,  наряды,  описи,  платежные  документы,  грузовые
накладные, перечни обязанностей, депеши - и  он  все  больше  склонялся  к
мысли попросить патрона найти какого-нибудь юнца  посимпатичнее,  вырезать
ему язык и обучить обязанностям письмоводителя. Но затем он  отбросил  эту
идею: Мемток не доверял слугам, которые умели читать, писать и производить
арифметические действия, это всегда вело к тому, что ими овладевали всякие
идеи, даже если они не могли говорить.
     А правда заключалась  в  том,  что  Мемтоку  нравилась  эта  возня  с
бумагами и он не хотел делить ее с кем-либо. Его руки  так  и  летали  над
ворохом бумаг, проверяя цифры, ставя подписи, резолюциями одобряя платежи.
Перо он держал довольно странно - между первыми тремя пальцами правой руки
- больших пальцев на руках у него не было.
     Он прекрасно обходился и без них, и теперь уже с большим  трудом  мог
бы вспомнить, что это значит - иметь их. Да он в них  и  не  нуждался.  Он
вполне мог держать ложку, перо и хлыст и  без  их  помощи,  а  больше  ему
ничего держать в руках и не нужно было.
     Более того, ему не только не недоставало их, но он даже  гордился  их
отсутствием: оно доказывало,  что  он  служил  своему  повелителю  в  двух
основных ипостасях - на конюшне, когда он был помоложе, а затем,  вот  уже
на протяжении многих лет в качестве вышколенного слуги. Любой  из  слуг  в
возрасте старше четырнадцати лет (за небольшим исключением), был  способен
либо на то, либо на другое. И очень немногие способны  были  пройти  путь,
подобный пройденному Мемтоком - от конюха до  управляющего  -  может  быть
только несколько сотен человек на всей Земле. Эти немногие говорили друг с
другом, как равные. Они считали себя элитой.
     Кто-то поскребся в дверь.
     - Войдите! - крикнул он, а увидев вошедшего, прорычал. - Чего нужно?
     Рык был совершенно автоматическим, но ему действительно был очень  не
по душе этот слуга  и  по  очень  серьезной  причине:  он  не  обязан  был
подчиняться Мемтоку. Он был представителем другой касты - касты охотников,
стражников, хранителей и  загонщиков,  и  подчинялся  Мажордому-хранителю.
Мажордом считал себя равным главному управляющему по  рангу,  и  формально
так оно и было. Однако, большие пальцы на руках у него были.
     Одной из основных причин, по которым Летний Дворец  был  не  по  душе
Мемтоку,  являлось  то,  что  здесь  ему  приходилось  иметь  дело  с  той
разновидностью слуг, которые имели непростительный  недостаток  -  они  не
находились у него в подчинении. В принципе,  стоило  ему  только  хотя  бы
намекнуть Их Милости и любого из них  постигла  бы  заслуженная  кара,  но
просить он не любил, с другой стороны, тронь он только кого-либо из них  в
надежде остаться безнаказанным, мерзавец непременно пожаловался бы  своему
начальнику. А Мемток считал, что разногласия между старшими слугами  ведут
к падению нравов среди подчиненных.
     - Послание от Повелителя. Их Милость изволит  пребывать  на  обратном
пути во  дворец.  С  Их  Милостью  четыре  захваченных  дикаря  и  эскорт.
Приказано немедленно подняться на крышу для встречи повелителя и получения
распоряжений насчет пленников. Все.
     - Все? Черт побери, что это значит - "Все!"? Какие еще пленники? И во
имя Дяди, когда он прибывает?
     - Все! - стоял на своем посланец. - Послание передано двадцать  минут
назад. Я искал вас повсюду.
     - Вон!
     Самым важным в сообщении было то, что Их Милость возвращается  домой,
а не отсутствует всю ночь.  Шеф-повар,  Начальник  Протокола,  Музыкальный
Директор, Домоправитель, начальники всех департаментов  -  он  не  успевал
отдавать приказы: настолько много нужно было их отдать.  При  этом  он  не
переставал размышлять. Четыре дикаря? Но кому какое дело до дикарей?
     На крыше он оказался вполне своевременно. Он обязательно  должен  был
быть там, раз прибывает сам Лорд Протектор.


     После прибытия на место, Хью так и не сумел  повидаться  с  Барбарой.
Когда  поле  "предохранительного  ремня"  исчезло,  перед   ним   предстал
совершенно лысый белый человек со злым выражением лица, резкими движениями
и хлыстом. Одет он был в белое одеяние, напоминавшее Хью  ночную  рубашку,
если  бы  не  красно-золотая  нашивка  на  правом   плече,   которую   Хью
предположительно  определил  как  эмблему  повелителя.   Та   же   эмблема
повторялась в рубинах и золоте на медальоне, висящем на груди коротышки на
тяжелой золотой цепочке.
     Человек оглядел его с головы до ног с  видимым  презрением,  и  затем
передал его с рук на руки другому белому в ночной рубашке. У этого уже  не
было медальона, но зато хлыст был. Хью потер руку и решил,  что  не  стоит
проверять так же эффективен ли этот простой хлыст, как и тот, который  был
у их повелителя.
     Проверил это Дьюк. Сердитый коротышка дал какие-то указания их новому
стражу и ушел. Тот отдал какой-то приказ, который Хью, оценив интонации  и
жест, понял как: "Ладно, вы, пошли", - и пошел.
     Дьюк заупрямился. Тогда их провожатый  слегка  коснулся  хлыстом  его
лодыжки. Дьюк закричал. Остаток пути он проделал хромая - вниз по  спуску,
затем в очень быстрый лифт, и в конце концов - в освещенную,  со  стенами,
выкрашенными в белый цвет, комнату без  окон,  которая  слегка  напоминала
больницу.
     На сей раз Дьюк сразу понял приказ раздеться и стимуляции  с  помощью
хлыста не потребовалось. Он  выругался,  но  повиновался.  Хью  отнесся  к
приказу совершенно спокойно. Кажется, он  начал  понимать  систему.  Хлыст
применяли здесь так же, как опытный всадник применяет  шпоры  -  заставляя
беспрекословно повиноваться, но не причиняя вреда.
     Из первой комнаты их перегнали во вторую, поменьше, где в них со всех
сторон ударили струи воды. Оператор находился на галерее вверху. Он криком
привлек их внимание, а затем жестами показал, что они должны скрестись.
     Они начали соскребывать с себя грязь.  Водяные  струи  исчезли  и  их
обдало жидким мылом. Они еще раз помылись, их сполоснули,  после  чего  им
пришлось помыться еще раз. Мытье  сопровождалось  жестами,  недвусмысленно
свидетельствовавшими о том, каким тщательным должно быть мытье. Струи воды
стали очень горячими,  затем  холодными  и,  наконец,  сменились  потоками
горячего воздуха.
     Хью  все  это  напоминало  автоматическую  посудомойку,  но  все  же,
помывшись, они стали намного чище, чем  когда-либо  за  все  время  своего
пребывания в этом мире. Помощник банщика затем налепил им на брови полоски
липкого пластыря, втер им в голову какую-то эмульсию, затем ее же -  в  их
бороды, уже довольно заметные, так как в этот день они не  брились,  в  их
спины и грудь, ноги и руки и, в конце концов, в их лобки. Прежде чем  Дьюк
подчинился последней процедуре, он сподобился заработать еще одно угощение
хлыстом. Зато после этого, когда им хошь -  не  хошь,  пришлось  вытерпеть
клизмы, Дьюк стиснул зубы, но подчинился. Ватерклозет присутствовал  здесь
в виде небольшого отверстия в полу, и где  кружился  водоворот.  Затем  им
очень коротко обстригли ногти на руках и на ногах.
     После этого их снова вымыли. Вода смыла наклейки на бровях. А  заодно
и все их волосы. Когда они вышли из бани, они были абсолютно лысыми,  если
не считать бровей.
     Банщик заставил их прополоскать рот, опять же показав им, что от  них
требуется и затем длинно сплюнув в водоворот. Они прополоскали рот  трижды
- жидкость была приятна на  вкус,  хотя  и  немного  едковата  -  и  когда
закончили эту процедуру, Хью обнаружил, что его зубы теперь кажутся  более
чистыми, чем когда-либо раньше. Он  почувствовал  себя  абсолютно  чистым,
оживленным, и просто-таки сочащимся благополучием, но вместе с тем у  него
остался от всего этого неприятный осадок, как будто над ним издевались.
     Их провели в следующую комнату и обследовали.
     Обследовавший  их  человек  носил  обычную  белую  ночную  рубашку  и
небольшую эмблему на тонкой золотой цепочке, но  не  нужно  было  диплома,
чтобы догадаться о его профессии. У постели больного он вел себя так,  что
вряд ли когда-нибудь разбогател бы практикуя, решил  Хью.  Он  внимательно
осмотрел его, затем обследовал. В нем было что-то от  военного  врача,  он
вел себя не то что бы недоброжелательно, но довольно безразлично.
     Он очень удивился и заинтересовался съемным мостом, который обнаружил
во рту Хью. Он внимательно осмотрел его, затем  обследовал  дыру,  которую
тот прикрывал, передал мост одному из своих помощников  и  отдал  какое-то
распоряжение. Помощник ушел и Хью подумал о том, что жевать ему  будет  не
так удобно, как раньше.
     Врач  потратил  на  них  по   часу   или   даже   больше,   пользуясь
инструментами, которых Хью никогда не  видывал  -  единственными  тестами,
знакомыми ему, были измерения роста, веса и давления. С ними обоими что-то
делали, но ни одна манипуляция не причинила им боли -  никаких  скальпелей
или подкожных инъекций. За это время мост принесли обратно и  Хью  получил
разрешение вставить его на место.
     Но обследования и процедуры часто казались им унизительными,  хотя  и
не болезненными. После одной из них, когда Хью уложили на стол, с которого
только что отпустили Дьюка, молодой человек спросил:
     - Ну и как тебе все это, отец?
     - Отдыхаю.
     Дьюк фыркнул.
     То,  что  оба  пациента  имели  шрамы  после  операций   аппендициты,
показалось врачу  не  менее  интересным,  чем  съемный  мост.  Жестами  он
изобразил боль в животе, а затем большим пальцем указал на  местоположение
аппендицита.  Хью  с   трудом   удалось   выразить   согласие,   так   как
утвердительное кивание головой, как ему  показалось,  носило  здесь  смысл
отрицания.
     Ассистент вошел  опять  и  вручил  врачу  какой-то  предмет,  который
оказался еще одним мостом. Хью было велено открыть рот;  старый  мост  был
извлечен и прилажен новый. Хью ощупал его языком и  ощущение  было  такое,
будто он ощупывает собственные зубы.  Врач  исследовал  у  них  все  зубы,
очистил их и запломбировал - совершенно безболезненно, но и без анестезии,
насколько понял Хью.
     После  этого  Хью  был  внезапно  "связан"  (опять  невидимое  поле),
укреплен на столе в  положении  на  спине,  а  ноги  его  были  подняты  и
разведены в стороны. Затем подкатили еще один столик и Хью понял, что  его
собираются оперировать - а затем с ужасом понял и то, какого рода операция
его ожидает.
     - Дьюк! Дьюк! Не давай им схватить  тебя!  Попробуй  вырвать  у  него
хлыст!!!
     Но Дьюк колебался слишком долго. Врач не держал  хлыста  в  руке,  но
зато всегда имел его под рукой. Дьюк рванулся к  нему,  но  врач  оказался
проворнее. Через несколько мгновений  Дьюк  уже  был  уложен  на  спину  с
разведенными ногами, еще не успев оправиться от настигшей его ошеломляющей
боли. Но  они  оба  продолжали  протестовать,  насколько  это  было  в  их
положении возможно.
     Врач задумчиво посмотрел  на  них,  и  был  вызван  конвоир,  который
сопровождал их сюда. В конце концов пришлось вызвать злющего  коротышку  с
большим медальоном, который пришел, оценил ситуацию, и вихрем умчался.
     После этого пришлось подождать. Главный врач в это время занялся тем,
что заставил своих ассистентов закончить приготовления к операции и теперь
уже ее характер не оставлял ни малейших сомнений. Дьюк заметил, что  лучше
бы им сегодня утром оказать сопротивление и погибнуть как мужчины, чем вот
так позорно ожидать своей  участи  здесь,  как  поросятам.  Да  они  бы  и
дрались, как подобает мужчинам, напомнил он отцу, если бы тот не струсил.
     Хью не стал спорить. Он согласился. Он все  пытался  убедить  себя  в
том, что его нерешительность была вызвана заботой о женщинах. Но это  мало
утешило его. Что правда, то правда, свои половые  органы  он  в  последние
годы использовал довольно редко... а теперь они, может  быть,  вообще  ему
больше никогда не понадобятся. Но, черт побери! - он привык к ним - и  все
тут! А для Дьюка, в  его  молодые  годы,  обходиться  без  них  будет  еще
труднее.
     Через  довольно  продолжительное  время  коротышка  ворвался  к  ним,
разъяренный, как никогда. Он выкрикнул какой-то приказ. Хью и Дьюк тут  же
были освобождены.
     На этом все и закончилось, если не считать того,  что  они  полностью
были натерты ароматным кремом. Затем им выдали по ночной рубашке,  провели
по длинным пустынным коридорам и  Хью  был  посажен  в  камеру.  Дверь  не
запирали, но открыть он ее не мог.
     В  одном  из  углов  стоял  поднос  с  едой  и  ложкой.   Пища   была
превосходной, и кое-какие блюда он даже  не  смог  определить.  Хью  ел  с
аппетитом, выскреб дочиста все тарелки и запил все легким пивом. Затем  он
улегся спать на мягкой подстилке на полу, отрешившись от всех забот.
     Разбудили его шаги.
     Он был отведен в другое помещение, тоже более чем просто  отделанное,
и которое оказалось учебной комнатой. Здесь его поджидали двое невысоких в
белых ночных рубашках. У них было все необходимое для организации учебного
процесса,  разновидность  классной  доски  (с  нее  можно   было   стирать
написанное быстро и бесследно каким-то удивительным способом), терпение  -
и хлыст, поскольку  занятия  проводились  "под  немолчный  напев  ореховых
розг", как сказал поэт. Ни одна ошибка не оставалась незамеченной.
     Оба  они  умели  рисовать  и  прекрасно   жестикулировали,   объясняя
что-либо. Хью учили говорить.
     Хью заметил, что память у него улучшается  под  воздействием  боли  -
желания повторять ошибку дважды у  Хью  не  возникало.  Первое  время  его
наказывали только за то, что он забывал слова, но со временем  можно  было
ожидать всплеска боли и за ошибки в склонении,  синтаксисе,  идиоматике  и
произношении.
     Такое обучение по Павлову - если его мысленные подсчеты были верны  -
продолжалось семнадцать дней. Ничем кроме учебы он не занимался и не видел
ни одной живой души,  кроме  своих  учителей.  Они  занимались  с  ним  по
очереди, Хью же отдавал занятиям все дни напролет по шестнадцати  часов  в
день. Выспаться при этом ему не дали ни разу,  хотя  на  уроках  он  и  не
дремал - не осмеливался. Раз в день его  мыли  и  выдавали  чистую  ночную
рубашку, дважды в день кормили. Пища была обильной  и  вкусной.  Трижды  в
день его под конвоем водили  в  туалет.  Все  остальное  время  он  учился
говорить, каждую минуту он учился говорить, каждую минуту  опасаясь  того,
что за ничтожную ошибку его опалит жгучая боль.
     Но он научился предотвращать наказание. Вопрос,  заданный  достаточно
быстро, иногда изрядно выручал его. "Учитель,  ничтожный  слуга  понимает,
что  есть  протокольные  разновидности  речи  для  каждого   статуса,   от
вышестоящего к нижестоящему и наоборот,  но  ничтожны