онца злой бесконечной зиме. Но
вот, вначале робко, чуть слышно, а потом все увереннее, тверже дохнули
в лицо иные  ветры,  рожденные  где-то  за  тысячи  верст,  в  знойных
азиатских  степях.  И под их напором умолкли,  сдались морозные вихри,
потемнел,  растрескался залежавшийся снеговой панцирь,  а там уже звон
первого  ручья  возвестил о наступлении долгожданной весны.  И Солнце,
что день ото дня становилось щедрее,  ярче,  словно торопило людей что
же вы медлите, смелее вперед! Я жажду видеть моего земного собрата!
 В один из таких по-весеннему ярких и бодрящих дней в  Обручевском
институте  возникла  мысль  попробовать  ввести  в  стеновой  материал
будущего термоядерного реактора в качестве дополнительного  компонента
завоевавший  широкую известность стогнин.  Предложение об этом Виктора
Васильевича Булавина показалось многим  неожиданным.  Даже  Стогов  не
скрывал  недоумения.  Ведь стогнин славился своей непроницаемостью для
радиации во время трагических событий на Незримом он проявил стойкость
к  сильнейшей  взрывной  волне,  но до сих пор никто не считал стогннн
тугоплавким материалом,  а  сейчас  от  него  требовалась  способность
выдерживать  сверхвысокие температуры.  Но слишком велико было желание
скорее обрести власть над звездным пламенем,  и  проект  Булавина  был
принят.
 В спорах,  сомнениях и тревогах прошло несколько дней,  и вот уже
появились  в  журнале  записи  о  данных  первых лабораторных анализов
нового материала.  "Внешний вид - серебристый с металлическим отливом,
напоминает алюминий.  Удельный вес - единица.  Температура плавления -
один миллион градусов.  Способность выдерживать давление -  100  тысяч
килограммов на квадратный сантиметр поверхности..."
 До сих  пор  мировая  техника  не  имела  в  своем   распоряжении
материала   с   такими  характеристиками.  Данные  анализов  буквально
потрясали  исследователей,  снова  и  снова   проверялись   результаты
экспериментов, цифры оставались неизменными.
 ...Настал, наконец, день, когда собравшиеся у экрана телевизофона
ученые  увидели,  как  послушный  приказам  электронного  мозга  робот
бережно спустил на бетонный фундамент испытательной камеры серебристую
баранку миниатюрного реактора.
 В напряженной тишине особенно четко и торжественно звучали  слова
команд. И хотя безотказные автоматы исполняли приказы в считанные доли
секунды, вечностью казались они наблюдателям.
 Вот сила  тока,  нагревающего  плазму,  достигла  миллиона ампер.
Критическая  точка.  Обычно   реакторы   не   выдерживали   дальнейших
нагрузок...
 Два миллиона   ампер,   три   миллиона.   Электронный   термометр
показывает  небывалую  еще на Земле температуру плазмы - сто миллионов
градусов.  Сто двадцать.  Затихли наблюдатели. По-прежнему неподвижна,
спокойна  серебристая  баранка.  И  даже не верится,  что в ней сейчас
вьется тонкий и слабый пока еще жгутик неугасимого звездного пламени.
 Еще секунда, и заработали счетчики нейтронов.
 - Товарищи,  - каким-то чужим глуховатым голосом негромко  сказал
Булавин! - Товарищи! В установке началась цепная термоядерная реакция!
 Стоявшие рядом с академиком люди не  проронили  ни  слова.  Да  и
какими словами могли они выразить свои чувства. Тысячи лет шел человек
от пещерного костра к  свету  и  щедрому  теплу  своего,  немеркнущего
земного  светила.  Одаривший  Землю  огнем,  Прометей  зажег в людских
сердцах неугасимое пламя,  великую мечту о земных рукотворных звездах.
И   вот   сейчас,  в  нескольких  сотнях  метров  от  этих  утомленных
многомесячными поисками  людей,  ничем  не  напоминавших  бессмертного
героя  древности,  в  прочном сосуде бился,  дышал,  жил похищенный их
трудом и разумом осколок жаркого Солнца.  Второе  в  истории  человека
похищение  небесного  огня  свершилось.  Оно было совершено советскими
людьми и для людей.
 Но неукротим  человек  в  своем  стремлении  к  счастью,  свету и
истине. И потому вечером этого памятного дня Булавин говорил понимающе
улыбавшемуся Михаилу Павловичу:
 - Сделан первый шаг.  Солнцелит,  как вы назвали новый  материал,
дал  нам  лишь  ключ  к решению проблемы.  В нашем уравнении еще много
неизвестных.  Надо искать  конструкцию  реактора.  Мне  кажется  очень
многообещающей  кольцеобразная форма.  Надо найти условия,  в которых,
полностью исключив воздействие Солнца,  мы могли бы установить влияние
нашего  будущего земного светила на важнейшие биологические процессы в
растительном и животном мире. Только ответив на эти вопросы, мы сможем
поставить  на  службу  людям сокровища пика Великой Мечты,  зажечь над
Крутогорьем Земное Солнце.  Словом,  работать и  работать,  друг  мой,
вперед и дальше.

 Глава шестая
 ПОД ОКЕАНСКИМИ ЗВЕЗДАМИ

 Ясным майским  днем   серо-синие   воды   центральной   Атлантики
бороздила быстроходная атомная яхта "Индиана".
 Даже самый придирчивый знаток и ценитель  кораблей  пришел  бы  в
восторг при взгляде на "Индиану".  Чувство восхищения вызывали строгая
линия форштевня,  чем-то неуловимо напоминавшая гордую лебединую  шею,
чуть  отклоненные  назад  мачты,  как  бы подчеркивавшие стремительную
динамичность корпуса.  Очертания  палуб,  центральной  рубки,  контуры
поджарых,  словно  втянутых внутрь,  бортов были настолько легки,  так
гармонировали друг с другом, что вся яхта казалась изящной игрушкой, а
не крупным океанским судном.
 Вот уже вторые сутки "Индиана" словно не могла выбрать,  куда  ей
направиться:  к  берегам  Европы  или  Америки,  в  порты Исландии или
Азорских островов.  Вторые сутки,  то и дело меняя курс, яхта, подобно
бесцельно  фланирующему по улицам человеку,  кружилась на одном месте.
Она то уходила миль на сто  севернее,  то  возвращалась  на  такое  же
расстояние  к  югу  и  вдруг поворачивала к востоку,  а затем,  словно
спохватившись,  спешила на запад.  Так  и  кружила  "Индиана"  в  этом
пустынном  уголке  Атлантики,  миль  на двести удаленном от оживленных
океанских дорог.
 На синем небе ярко светило майское солнце, легкий ветерок навевал
на палубу запахи йода  и  соли  -  этот  таинственный  аромат  морских
глубин,  пышные  барашки  волн  неторопливо  плескались о борта судна.
Словом,  и погода,  и удаленный от корабельных  путей  маршрут  -  все
способствовало  успеху  уединенной  морской прогулки.  А хозяин яхты -
достопочтенный мистер Гарри  Гюпон  был,  видимо,  отличный  знаток  и
ценитель подобных развлечений.
 На борту яхты находился сам  мистер  Гарри.  К  этому  все  давно
привыкли.  Зато  необычны были на этот раз спутники Гарри.  Не было на
борту  ни  молоденьких  балерин  из  мюзик-холлов,  ни   прославленных
кинозвезд,   ни   чемпионов  рок-н-ролла,  в  обществе  которых  Гарри
Гюпон-младший находил отдохновение и от превратностей кипучей  деловой
жизни, и от капризов своей несколько истеричной жены. Нет, на этот раз
мистер Гарри,  одетый  в  безукоризненно  отутюженный  белый  шелковый
костюм, прогуливался по верхней палубе "Индианы" в обществе совершенно
других спутников.
 Солидные экономические  обозреватели  и бойкие светские репортеры
крупнейших  газет  Запада,  во  всех  тонкостях   знавшие   мельчайшие
подробности  деловой и интимной жизни наследника некоронованных владык
промышленной   империи   Гюпонов,   раскинувшейся   на   трех   земных
континентах,  были бы несказанно удивлены, увидев, как дружески мистер
Гарри беседует с Джорджем Герроу и Фридрихом Ранге  -  давними  своими
соперниками  и  конкурентами.  Об  их  вражде знали во всех банковских
конторах мира.  На оценке их взаимоотношений  иные  дипломаты  строили
политические прогнозы. И вдруг они вместе...
 Но репортеры ничего не знали о встрече  этих  трех  финансовых  и
промышленных монархов Западного мира.  Все трое вышли, каждый на своем
судне,  из различных портов,  встретились на борту "Индианы" и вот уже
второй день были неразлучны.
 Гюпон, Герроу   и   Ранге,   мирно   и   непринужденно   беседуя,
прогуливались по палубе "Индианы".  Это было интересное зрелище. Гарри
Гюпон  -  не  старый  еще  человек,  лет  сорока   пяти,   подтянутый,
спортивного  вида  мужчина,  выглядел  маленьким в соседстве с Герроу,
который,  хотя и был по возрасту  старше  гостеприимного  хозяина,  но
своей могучей фигурой борца мог бы затмить и более внушительного,  чем
Гарри,  соседа. В сравнении со своими более молодыми коллегами Фридрих
Ранге казался рождественским дедом-морозом. Это был полный, страдающий
одышкой старичок с глубоко сидящими  подвижными  глазками.  Он  быстро
семенил за собеседниками, время от времени тяжело отдуваясь и протирая
огромным платком совершенно лишенную волос,  напоминавшую куриное яйцо
голову.
 Разговор троих путешественников,  каждый из которых был богаче  и
могущественнее любого легендарного правителя древности,  касался самых
невинных,  типично прогулочных тем.  Со знанием дела и не без  чувства
тайной  зависти  к  Гарри Гюпону толковали его высокие гости о ходовых
данных "Индианы".  Говорили о новостях бокса и бейсбола, о неожиданном
успехе молодой балерины в нашумевшем музыкальном ревю.
 Но вот владелец яхты взглянул на часы и пригласил Герроу и  Ранге
пройти  в  каюту для неприятной в условиях морской прогулки,  но,  увы
неизбежной деловой беседы.  Гости  понимающе  закивали  и,  не  ожидая
повторного приглашения, двинулись вслед за хозяином.
 Каюта Гарри  Гюпона-младшего  напоминала   своеобразный   магазин
неразборчивого антиквара.  Потемневшие от времени и вдвойне прекрасные
полотна старинных голландских мастеров соседствовали здесь с ничего не
выражающими холстами апостолов абстрактной живописи. Тончайший древний
фарфор на полках шкафов уживался рядом с бесформенными обрубками камня
- скульптурами все тех же абстракционистов.
 Но в  значительно  большей  степени,  чем  причудливое  убранство
каюты,   ошеломили   гостей  люди,  уже  находившиеся  в  помещении  и
почтительно раскланявшиеся,  едва Гюпон,  Герроу и  Ранге  переступили
порог.
 Вошедших встретили  Джеймс  Рэдфорд  и  Айвор  Грэгс.  Рэдфорд  -
многолетний политический и юридический советник семьи Гюпонов, человек
неопределенного  возраста  и  какой-то  неопределенной  внешности,   с
красным  скуластым  лицом  и  льняными,  точно  выгоревшими  на солнце
волосами,  славился редким талантом и  умением,  не  занимая  никакого
официального  поста,  незримо,  но  уверенно  направлять  деятельность
министров и парламентариев многих стран.
 В сравнении с тяжеловесным, малоподвижным, краснолицым Рэдфордом,
Айвор Грэгс казался красавцем.  На матовом лице, обрамленном длинными,
черными,  еще  без  признаков  седины  волосами,  выделялись  такие же
черные,  чуть суженные глаза.  Однако и в безупречных  манерах,  и  во
вкрадчивом, с легкой хрипотцой голосе Грэгса было что-то, заставлявшее
тревожно настораживаться.
 И Герроу,  и  Ранге  уже  не раз оказывались в сфере деятельности
этого джентльмена.  Кто- кто,  а они-то отлично знали подлинную цену и
его изысканным манерам и железной мертвой хватке.  У них,  разумеется,
не было  никаких  доказательств,  но  Герроу  сильно  подозревал,  что
неожиданный  взрыв  на  его  африканских  рудниках и падение некоторых
таких покладистых к нему правительств произошли не без участия  Грэгса
и  его  людей.  А  Фридрих  Ранге прямо был убежден,  что таинственное
исчезновение важнейших документов из его личного  сейфа  и  загадочная
гибель  наиболее  талантливых  инженеров  являются делом этих холеных,
тонких, но цепких рук Грэгса.
 В правлении   компании   Гюпонов  Айвор  Грэгс  занимал  скромную
должность начальника отдела экономической информации и выполнял  самые
деликатные, не терпящие посторонних глаз поручения шефа.
 Встреча с  Рэдфордом  и   особенно   с   Грэгсом   не   доставила
удовольствия Герроу и Ранге. Но гостям не принято обижаться на прихоти
хозяина,  и поэтому оба они вежливо,  хотя и сухо, ответили на поклоны
приближенных Гарри Гюпона.
 Усадив всех  находившихся  в  каюте  вокруг  стола,  уставленного
винными бутылками и коробками сигар,  Гарри Гюпон, не вставая с места,
дабы не придавать встрече официального тона, с полуулыбкой произнес:
 - Господа!  Джеймс  Рэдфорд  имеет некоторые факты,  могущие,  по
нашему убеждению,  представить определенный интерес для  всех  нас.  Я
полагаю,  что  нам стоит послушать Рэдфорда.  Присутствующие молчаливо
выразили согласие.  Рэдфорд,  сделав легкий полупоклон,  отхлебнул  из
бокала и начал:
 - Господа!  Я буду краток,  хотя и  позволю  напомнить  некоторые
события  прошлого.  Как  вам  известно,  широкое  мирное  наступление,
начатое  коммунистическими   лидерами   после   известного   совещания
коммунистов  в  Москве  в  ноябре  1957 года и двадцать первого съезда
русской компартии, привело к неожиданным, и я бы сказал, весьма далеко
идущим для всех нас результатам.
 Коммунистам удалось   резко   расширить   базу   так   называемых
сторонников  мира  и  политически  изолировать  многих  преданных идее
Запада государственных деятелей. Под нажимом сочувствующих коммунистам
масс  правительствам  стран  свободного  мира  пришлось  отказаться от
многолетней  концепции  "холодной  войны"  и  от  открытой  пропаганды
превентивной войны против Московского блока.
 Это было  первой   уступкой,   первой   непростительной   ошибкой
политиков и деловых людей Запада.  Но ошибка эта,  вместо того,  чтобы
образумить  нас,  оказалась  далеко  не  последней  на  пути  позорной
капитуляции свободного мира перед силами мирового коммунизма
 Рэдфорд умолк,  вновь несколько раз отхлебнул из бокала, приложил
салфетку  к  толстым  лоснящимся  губам,  обвел  взглядом настороженно
молчавших слушателей и продолжал с большим, чем ранее, жаром:
 - Да,  мы  отступали,  отступали  по всей линии,  по всему фронту
борьбы с коммунизмом.  Участились визиты деятелей Запада в Москву и  в
другие страны коммунистического мира и визиты коммунистических лидеров
в столицы стран Запада. И каждая такая встреча, каждый визит кончались
новыми  нашими  уступками.  Мы  вынуждены  были  пойти и на запрещение
ядерного  оружия,  и  на  ликвидацию  выдвинутых  к   границам   стран
Восточного блока военных баз,  и на многое другое, что сделало нелепым
сам принцип силы в переговорах с Советами.
 Слушатели Рэдфорда  внешне  бесстрастно,  но с большим внутренним
волнением внимали своему  политическому  вожаку.  Гюпон  нервно  дымил
сигарой, Ранге чаще, чем обычно, прикладывал платок к своей яйцевидной
голове,  Герроу машинально допивал третий  бокал  виски.  Только  один
Грэгс сохранял полнейшее хладнокровие.
 Рэдфорд, выждав мгновение, продолжал:
 - Как   вы  помните,  господа,  наши  внешнеполитические  неудачи
сопровождались и  усугублялись  внутриполитическими  трудностями.  Под
влиянием  агитации  коммунистов  и  нараставших  хозяйственных успехов
русских произошло полевение масс в странах Запада.
 Правительства и     парламенты    наводнены    прокоммунистически
настроенными элементами.  Так оказались под  угрозой  сама  демократия
Запада,  свободное предпринимательство, все наши идеи, принципы - все,
что для нас дорого и священно.  Я не преувеличу,  если скажу,  что  со
времен  Батыя  и  турок не было для Запада угрозы более реальной,  чем
ныне!  - Рэдфорд даже задохнулся  от  благородного  волнения  и  почти
выкрикнул:
 - С этим пора кончать!  Да,  господа, пора кончать! - повторил он
еще более энергично и продолжал чуть спокойнее:
 - Иначе будет поздно.  В пятьдесят седьмом  и  даже  в  пятьдесят
девятом году мы только скептически усмехались,  когда слышали о планах
коммунистических правителей Москвы - максимум за  полтора  десятилетия
догнать Запад в промышленном производстве и уровне жизни.  Сейчас,  то
есть за  меньшее  время,  план  этот  уже  осуществлен.  Россия  стала
крупнейшей промышленной державой мира.
 В настоящее время,  судя по сообщениям  русской  печати,  которые
подтверждаются   и  всеми  нашими  источниками,  в  России  в  широких
масштабах ведутся работы по вводу в эксплуатацию  первой  термоядерной
электростанции.
 В борьбе с нами это даст русским оружие, значение которого трудно
переоценить.   Я   уже   не   говорю  о  дальнейшем  гигантском  росте
притягательной силы коммунизма в глазах масс во всем мире,  особенно в
Африке и в Азии.
 Вот почему деловые люди нашей страны,  объединенные в особый, как
вы   понимаете,  негласный  комитет  под  председательством  господина
Гюпона,  решили войти в контакт с вами - наиболее влиятельными  людьми
ваших стран для разработки и осуществления широкого плана реванша.
 План этот имеет своей целью добиться  свержения  коммунистических
режимов повсюду,  где они установлены.  Для достижения столь высокой и
ответственной цели воистину хороши и приемлемы любые средства.  Мы  же
хотим   воспользоваться   одним,   на   наш  взгляд,  самым  верным  и
безотказным...
 Рэдфорд сделал интригующую паузу и продолжал:
 - Русские не скрывают,  что  первая  термоядерная  электростанция
будет  пущена  в  Северной  Сибири,  в районе города...  Как это у них
называется...  Кру-то-горск,  - он  по  складам  с  трудом  произносил
непривычное  слово.  -  Предварительные  подсчеты  показывают,  что ее
мощность достигнет миллиарда киловатт.  Мы  обязаны  использовать  эту
мощь  в  наших целях,  в самый торжественный момент выпустить джина из
бутылки, куда упрятали его русские.
 Оратор передохнул и заговорил вновь, энергично жестикулируя:
 - И тогда грянет гром!  Это будет взрыв,  равный по  силе  сотням
водородных  бомб.  Он  сметет  этот  промышленный  район,  которым так
гордятся Советы, он покроет Сибирь радиоактивным пеплом, он отправит в
преисподнюю  миллионы  коммунистов.  Это  будет удар по России сильнее
всех разрушений второй мировой войны.  Уже одно это свидетельствует  о
грандиозности нашего плана.  Но,  как я говорил, это лишь средство. Мы
пойдем дальше.
 Сразу же  после  взрыва наша пропаганда позаботится о том,  чтобы
убедить население России в неискренности его  правительства,  которое,
говоря  о  мире,  хранит в тайниках ядерные бомбы,  а мы докажем это и
убедим всех, что катастрофа в Сибири явилась результатом взрыва именно
такого тайника,  мы воспользуемся замешательством русских и обрушим на
них ядерные удары с воздуха,  бросим все,  что удалось нам сберечь.  И
эти взрывы также объясним коварством русских...
 И тогда,  тогда можно не сомневаться, что коммунистические режимы
рухнут,  в мире вновь восстановится порядок, и в нашей стране придет к
власти кабинет во главе с господином Гюпоном, а у вас во главе с вами,
господа,  со  всеми  вытекающими отсюда политическими и экономическими
последствиями.
 Рэдфорд умолк  и  раскланялся,  давая этим понять,  что он кончил
свою речь.  Теперь уже Герроу  и  Ранге,  не  скрывая  обуревавших  их
чувств,  с  надеждой  и  нетерпением переводили глаза то на хранившего
ледяное молчание Гюпона, то на Грэгса, так и не изменившею позы за всю
долгую речь Рэдфорда.
 Не ожидая приглашения хозяина,  Грэгс встал с места.  Он отдернул
штору,  закрывавшую  большую  настенную  карту  Советского  Союза,  и,
указывая концом массивной  авторучки  на  отмеченную  красным  флажком
точку, заявил:
 - Эффект  этой  операции  и  ее  значимость  особенно  важны  для
успешного   осуществления   всех  пунктов  программы,  столь  блестяще
изложенной господином  Рэдфордом.  Эта  программа  является  подлинным
реваншем  Запада  в исторической битве с мировым коммунизмом.  Позволю
себе заметить,  что успех или неудача этой операции,  которую я так  и
назвал   бы   "Операция  "Реванш",  равнозначны  для  нас  победе  или
поражению. Будущее в наших руках.
 Присутствующие в    каюте,    забыв    о    своей   сдержанности,
зааплодировали. Гюпон поднялся с места и провозгласил тост:
 - Браво, Грэгс! За успех "Операции "Реванш", господа!
 - За успех "Операции "Реванш"!  За гибель мирового коммунизма!  -
дружно подхватили гости Гюпона. Зазвенел хрусталь бокалов.