коренастый Стогов с непривычным для
его руки и,  видимо,  очень тяготившим его пистолетом, несмотря на всю
воинственность  его  позы,  выглядел  довольно  комично в соседстве со
своим богатырски сложенным пленником.
 Однако без тени улыбки Лобов сказал:
 - Хорошо,  профессор.   Правосудие   учтет   ваши   свидетельские
показания, а сейчас разрешите мне приблизиться к вашему пленнику.
 И здесь произошло  нечто  настолько  неожиданное,  о  чем  Стогов
позднее  вспоминал,  как  о  самом  ошеломляющем  событии этих богатых
приключениями девяти дней его жизни.
 Его недавний  друг  и  научный  руководитель,  которого профессор
искренне считал теперь предателем  и  трусом,  и  его  бывший  ученик,
которому   профессор   долго   не   мог  простить  отказа  от  научной
деятельности, вдруг крепко, по-мужски обнялись и трижды расцеловались.
 При этом  оба  произносили какие-то вконец озадачившие профессора
слова:
 - Иван Сергеевич, дорогой, как я рад вас видеть!
 - Алеша, родной, наконец-то!
 - Простите, товарищ. Лобов, - холодно прервал их излияния Стогов,
- позволю себе заметить,  что у вас..-э э...  несколько странный метод
общения с задержанными преступниками.
 Лобов, наконец, решил все объяснить:
 - Да уверяю вас,  профессор,  кроме вон того связанного субъекта,
здесь нет никаких преступников.
 - А   предательство   академика   Булавина   это,  по-вашему,  не
преступление?
 Алексей Петрович усмехнулся и спокойно пояснил:
 - Я прошу у вас,  профессор, прощения за мистификацию, которую мы
предприняли  для  предотвращения  термоядерного  взрыва  и  для вашего
спасения.  Позвольте  мне  представить  вам  моего   непосредственного
начальника Ивана Сергеевича Новикова,  который,  судя по всему, сыграл
роль академика Булавина настолько удачно,  что ввел в заблуждение даже
вас.
 С этими словами  Лобов  взял  руку  широко  улыбавшегося  мнимого
Булавина и вложил ее в руку недоверчиво хмурившегося Стогова, который,
однако, все же опустил до этого угрожающе поднятый пистолет.
 После церемонного,   но   молчаливого  рукопожатия,  которым  они
обменялись, Новиков, обращаясь к Лобову, сказал:
 - Ты знаешь,  Алексей,  чего я больше всего боялся, отправляясь в
эту экспедицию?  - Он сделал интригующую паузу. - Оказаться с глазу на
глаз  с  профессором.  Что  ни  говори,  а  ведь  я  провел с Виктором
Васильевичем в институте,  в подземном саду,  менее четырех  дней.  Мы
работали  плотно,  Булавин и Грибанов сообщили мне за это время немало
важных сведений, но все-таки для того, чтобы играть роль академика, да
еще перед таким ученым, как Михаил Павлович, специальных знаний у меня
было, мягко выражаясь, маловато. Поэтому любой разговор на специальную
тему  с  профессором мог провалить всю операцию.  Ты же сам понимаешь,
что Янус слышал каждое наше  слово.  Поэтому,  чтобы  не  оказаться  с
Михаилом  Павловичем  наедине,  мне  пришлось  сразу  же  сыграть роль
этакого трусоватого и сговорчивого человека.  Это поставило меня,  как
выразился профессор, в привилегированное положение по отношению к нему
и лишило нас возможности общения,  что было только к счастью  для  нас
обоих.  Правда,  эта игра стоила мне довольно увесистого подзатыльника
от Михаила Павловича, - Новиков выразительно потер всплывшую на голове
шишку, - и всей той сцены, свидетелем которой ты был. Ну, да, - хорошо
все,  что хорошо кончается,  а у нас все  кончилось  лучше  некуда,  -
весело закончил Новиков.
 - Так вы,  значит,  действительно Иван Сергеевич  Новиков,  а  не
академик Булавин, - поверил, наконец, Стогов и с неожиданным восторгом
добавил:
 - Ловко же вы меня провели. Если бы сам не видел, ни за что бы не
поверил!
 - Да не вас провели,  Михаил Павлович, а врага, - вмешался Лобов.
- Иван Сергеевич имеет некоторое, правда, довольно отдаленное сходство
с   академиком   Булавиным.  Этим  сходством  и  воспользовалось  наше
руководство.  Остальное дополнили грим,  общение с  Булавиным  и  опыт
разведчика.  По  заданию  нашего Управления Иван Сергеевич все эти дни
охранял вас от неминуемой бы иначе смерти,  он  же  сообщил  нам  ваше
местопребывание и держал нас в курсе всего, что здесь происходило.
 Ведь всякое наружное  наблюдение  за  домиком,  при  опытности  и
настороженности  Януса,  было равносильно смертному приговору для вас.
Чтобы убить у врага эту настороженность, мы даже мертвым вас объявили:
на, наслаждайся своим успехом, считай себя в безопасности.
 Пояснения Лобова  были  прерваны  появлением  подкатившего  почти
вплотную  к  крыльцу  многоместного  атомного лимузина.  Дверки машины
широко распахнулись,  и из нее первым выпрыгнул Игорь Стогов.  За  ним
вышли   Ларин,   академик   Булавин,   профессор  Грибанов,  начальник
строительства станции Тихонов.
 Михаил Павлович  и  Игорь  уже сжимали друг друга в объятиях,  на
мгновение они отстранялись,  глядели в лицо и вновь приникали  друг  к
другу.
 Они всегда были близки, дороги один другому, по-настоящему дружны
между  собой,  но  только  теперь,  пройдя  через  выпавшие на их долю
тяжелые испытания, полностью постигли степень своей взаимной близости,
привязанности, любви.
 Глядя на встречу спасенного от смерти сына с возвращенным к жизни
отцом,  стоявшие  вокруг  них  суровые,  знакомые с житейскими бурями,
далеко не сентиментальные мужчины,  что-то уж со слишком поразительным
единодушием  начали  покашливать,  потянулись  в  карманы  за носовыми
платками и папиросами.
 Игорь, наконец,  выпустил отца из своих объятий, теперь к Стогову
шагнул Ларин,  который в этот день надел на штатский пиджак  все  свои
боевые ордена.
 Сначала Ларин хотел в несколько официальном  тоне  приветствовать
Стогова,  но потом на полуслове оборвал свою речь и по русскому обычаю
трижды расцеловался с профессором.
 Так же  приветствовал  Ларин и Новикова,  а Стогова уже сжимали в
объятиях Булавин, Грибанов, Тихонов.
 - Как  станция?  -  задал  Стогов  первый вопрос Булавину,  когда
несколько улеглась радость встречи.
 - Все  готово  к пуску.  Ждем вас,  - опередил Булавина с ответом
Тихонов.
 - К  пуску?!  - изумился Стогов.  - Но десять дней тому назад там
было еще минимум на месяц работы?
 - А  вот  представитель от товарища Ларина просил партийный актив
стройки ускорить пуск станции. Ну, и ускоряем, - заключил Тихонов.
 Стогов знал,  что за этими скупыми словами стоял героический труд
многих людей и с благодарностью думал об этих людях.
 Лобов, докладывая  начальнику  Управления  об  успешном окончании
операции,  подробно рассказал и о сцене между Новиковым и  профессором
Стоговым.  Прислушавшийся  Стогов  шутливо  поднял  руки и с наигранно
сокрушенным видом произнес:
 - Сдаюсь, Андрей Савельевич! Не получится из меня Шерлока Холмса,
лишили вы меня лавров единственного в моей жизни подвига по задержанию
преступника.   Придется,   видно,   опять   наукой  заниматься.  Хотя,
позвольте...  - Стогов вдруг стал очень серьезен. - Я, кажется, все же
назову  вам  одного  предателя,  который,  насколько  я  понял из слов
Алексея Петровича, пока остается безнаказанным.
 - Кого вы имеете в виду? - насторожился Ларин.
 - Я имею в виду моего бывшего ученика, ныне кандидата наук Ореста
Эрастовича Ронского. Ведь это он ввел в мой дом иностранного агента.
 Ларин заговорил мягко, стремясь убедить Стогова:
 - К счастью,  вы опять ошиблись, профессор. Ронский действительно
сильно  виноват  перед  вами.  Но  Ронский  не  предатель.  Он   очень
легкомысленный,  болтливый,  неразборчивый в знакомствах человек. Враг
ловко ловит в свои сети таких людей.  Но в связи со всей этой историей
Ронский получил хорошую встряску. И, надо отдать должное, охотно встал
на путь искупления своей вины. Скажу больше, Ронский немало сделал для
того,  чтобы помочь нам в борьбе против вражеской группы. По поручению
и под наблюдением Лобова он дезинформировал врага о наших  настроениях
и намерениях,  и о ходе строительства станции.  Он же подготовил почву
для похищения мнимого Булавина,  помог нам  внедрить  в  логово  врага
советского разведчика.
 - Он и на стройке отлично работает, - вмешался в разговор Игорь.
 - Очень рад этому, - отозвался профессор. - Значит, одним хорошим
человеком больше.  Кстати,  мне следует попросить у Алексея  Петровича
извинение  за  одну давнюю размолвку.  Я вижу,  что был тогда не прав,
осуждая уход Лобова из науки.  Он  выбрал  очень  важный,  почетный  и
трудный  путь  в жизни.  У вас талантливые люди нужны не менее,  чем в
науке.
 В это  время  к  собеседникам подошла большая крытая автомашина с
зарешеченной  сверху  дверцей.  Сотрудники  Управления,  которые   под
руководством   Щеглова   уже   заканчивали   обыск   в  домике  и  его
разминирование, направились к крыльцу, чтобы перенести оттуда в машину
Кондора.
 Пока они  ходили,  Ларин  подошел  к  открытой  дверце  машины  и
заглянул  туда.  Там,  под  охраной  автоматчиков  сидел уже несколько
оправившийся от потрясения Шеф.
 - Ну  вот  мы  и  встретились  с  вами,  синьор  Энрико Валленто.
Надеюсь, что это будет наша последняя встреча с вами.
 Услышав свое имя, Янус вздрогнул и поднял голову. Только звериную
злобу прочел Ларин в этом мрачном  взгляде,  только  злоба  звучала  в
словах  Януса,  когда  он,  с трудом двигая распухшими губами,  хрипло
произнес с иронической вежливостью:
 - У  меня  было  так  много  имен,  что  я давно забыл настоящее.
Благодарю, что вы напомнили мне о нем.
 - И мы, и простые люди других стран многое напомним вам, Янус, из
того,  что вы хотели бы забыть навсегда. Это будет очень длинный счет,
Янус, - спокойно отпарировал Ларин.
 - Вы переиграли  меня,  господин  Ларин!  -  задохнулся  Янус  от
душившей  его  злобы.  -  И  поэтому можете говорить мне все,  что вам
заблагорассудится.
 - Не я переиграл вас,  Янус,  - возразил Ларин. - Советская земля
разверзлась у вас под ногами,  советские люди стеной встали  на  вашем
волчьем  пути,  в Советском государстве вы оказались в мертвом для вас
безвоздушном пространстве.

 Глава двадцать шестая
 СОКРОВИЩА КРЯЖА ПОДЛУННОГО

 Прошло еще  две  недели.  Теплая  июльская  ночь  опустилась  над
Крутогорской  котловиной.  Мириады   звезд   сплелись   в   причудливо
светящемся  хороводе  на  плюшевом  фиолетовом небе.  Легкой прохладой
потянуло с невидимых во мгле горных вершин,  угомонились птичьи стаи в
уснувшей тайге, тишина разлилась в напоенном ароматом цветения буйного
разнотравья  воздухе,  тишина  опустилась  на  городские  проспекты  и
площади.
 Непривычная тишина воцарилась в эту теплую  ночь  и  на  площадке
строительства Крутогорской термоядерной электростанции.
 Днем здесь шли  последние  приготовления  к  пуску.  Разбирали  и
грузили  в  машины  ставшие  уже  ненужными ажурные металлические тела
кранов,  штабели неиспользованных  солнцелитовых  блоков,  специальные
комбайны  очищали  площадку  от  мусора.  Не  всякая  хозяйка,  даже в
праздничный день,  добивается в своей квартире  такой  чистоты,  какая
была наведена строителями на территории будущей станции.  Разноцветные
пластмассовые плиты,  устилавшие  площадку,  слегка  смочили  водой  и
теперь казалось,  что поднимавшееся к облакам,  гигантское серебристое
кольцо реактора покоится на причудливом мозаичном полу.
 Наибольшее оживление    царило    в   хрустальном   кубе   здания
Центрального  диспетчерского  пульта.  Здесь  под  руководством  Игоря
Стогова  и  Ронского,  которые стали в эти дни неразлучными,  инженеры
вели  последнее  опробование   приборов   управления   и   контрольной
аппаратуры.
 Все эти дни помолодевший,  словно бы  сбросивший  со  своих  плеч
добрые два десятка лет,  профессор Стогов и Булавин, который буквально
светился предчувствием близкой огромной радости,  не знали отдыха. Они
стремились  побывать  всюду,  все  увидеть  и  проверить  собственными
глазами.
 И Стогов, и Булавин понимали, что пуск их детища явится не только
величайшим триумфом  советской  науки,  но  откроет  новый  этап  и  в
развитии   всей  мировой  науки.  Понимали  они  и  то,  что  малейшая
оплошность, недогляд могут погубить, скомпрометировать великое научное
открытие.
 Но сколь ни придирчивы были ученые,  даже их требовательный  глаз
не находил неполадок.  В этом небывалом на земле сооружении в чудесном
синтезе слились воедино творческий порыв ученых,  изобретательность  и
смелость  инженеров,  вдохновенное  мастерство  советских  наследников
легендарных русских умельцев прошлого.
 - Спасибо,   Федор   Федорович,  спасибо,  -  наперебой  твердили
Тихонову Булавин и Стогов.
 - Меня-то  за  что благодарить,  - устало отказывался сбившийся с
ног Тихонов,  - вы  поблагодарите  Лукина,  Ванина  -  какие  толковые
инженеры,  или вон Строганова благодарите,  за пятерых работал старик.
На таких стройка стоит. А я тут меньше всего сделал.
 - Им   всем:   и  Лукину,  и  Строганову,  и  всем  этим  безусым
комсомольцам,  что станцию строили,  мы с Виктором Васильевичем земным
поклоном  поклонимся  вместе со всем народом,  - заверил Стогов,  - но
вам, Федор Федорович, особое спасибо.
 - Ладно, чего уж там, - смеялся Тихонов, - должность такая - одно
слово, строители.
 И вот,  наконец,  наступил  вечер  последнего  предпускового дня,
последний вечер,  когда над Крутогорской котловиной закатилось солнце.
На  площадке  умолкло  лязганье  ключей монтажников,  отошли последние
грузовики,  стихли песни и смех людей. Опустели просторные залы здания
Центрального пульта.  Стогов по совету Булавина и Тихонова спустился в
специально оборудованную комнату,  чтобы хоть с часок отдохнуть  перед
торжественным пуском станции.
 Профессор разделся,  лег  в  постель,   с   наслаждением   ощутил
прикосновение   к   своей   разгоряченной  коже  прохладных  простынь.
Несколько минут он лежал неподвижно,  отдаваясь  охватившему  все  его
тело  покою.  Но  вот  где-то  в  глубине  мозга  шевельнулась  мысль:
"Осталось несколько часов до пуска".  И точно разбуженные этой  мыслью
зашевелились, зароились воспоминания.
 Босоногое детство на поросших  жидкой  травкой  улицах  тихого  и
грязного сибирского городка. Отец, даже облик которого не сохранился в
памяти,  старый  подпольщик,  замученный  колчаковскими  карателями  в
красноярской тюрьме. Рано состарившаяся от горя мать. Работа в депо за
станком,  у которого когда-то стоял отец.  Неутолимая жажда знаний  и,
наконец,  институт  в  Москве.  Первая самостоятельная научная работа.
Диссертация,  которая готовилась как кандидатская,  и неожиданно  была
признана достойной докторской степени.
 В день защиты диссертации - день  его  большого  торжества  -  он
впервые встретился с девушкой, которая показалась ему самой прекрасной
из всех,  кого он встречал.  Вскоре эта девушка,  в то время студентка
консерватории,  стала его женой.  Перед самой войной у них родился сын
Игорь.
 Потом был фронт, дымные костры пожарищ, кровь товарищей, ранения,
и обжегшее душу,  ранившее больнее,  чем вражеский осколок, известие о
гибели жены при первой вражеской бомбежке Москвы. В первый месяц после
победы он забрал в детском доме выросшего,  не узнавшего отца сына.  С
тех пор память погибшей жены была священна в их доме, Игорь ни разу не
видел рядом с отцом ни одной женщины.
 Послевоенные годы  стали  годами расцвета его таланта.  Участие в
разработке и  решении  актуальных  проблем  ядерной  физики,  открытие
стогнина,  дружба  и  творческое сотрудничество с Булавиным,  разгадка
тайны пика Великой Мечты, открытие сокровищ Кряжа Подлунного, создание
подземного растительного царства,  широкое признание. И за эти же годы
встреча с Ирэн.  Ее улыбка отогрела его застывшее  после  смерти  жены
сердце.  Встреча  с  Ирэн,  ставшая  его  большим  счастьем  и едва не
превратившаяся в причину самой большой трагедии в его жизни.
 Работа, работа,  а  потом,  уже в преддверии осуществления давней
мечты,  эти девять дней давящего кошмара, девять дней вражеского плена
в  мирное  время.  И вот опять свобода,  встреча с сыном,  с друзьями,
трудный мужской разговор с Игорем об Ирэн,  огромное облегчение:  сын,
его  умный  и  чуткий  Игорь,  все  понял  как  надо,  и  простил  ему
недоверчивую замкнутость.
 ...А потом...  Потом  в  далекую  чужую  страну  ушла телеграмма,
впервые  за  эти  долгие  годы  подписанная  двумя  Стоговыми.   Игорь
присоединился к горячим приглашениям отца.
 И вот вчера на его стол  лег  синий  телеграфный  бланк,  музыкой
зазвучали   такие   короткие   и  такие  долгожданные  слова:  "Неделю
окончанием опытов выезжаю Мишелем Сибирь. Ваша Ирэн".
 Словно все  еще  не  веря себе,  Михаил Павлович вынул из кармана
пиджака  бережно  сложенный  листок,  вновь  перечитал   запомнившиеся
строчки...
 Это будет  через  неделю.  Еще  семь  дней,   озаренных   светлым
ожиданием   счастья.   Через  неделю...  А  через  несколько  часов...
Зажженное руками людей при его участии Земное Солнце.
 Постепенно воспоминания и мысли Михаила Павловича становились все
более туманными,  расплывчатыми,  незаметно он  задремал  и,  как  ему
показалось, тотчас услышал голос Игоря:
 - Отец,  проснись же.  Через полчаса  прибудет  правительственная
комиссия.
 Стогов вскочил, наскоро умылся, и хотя никогда не был щеголем, на
этот раз с помощью Игоря оделся с особой тщательностью.
 - Ну,  вот, - Игорь с удовольствием оглядел его коренастую, не по
возрасту подвижную фигуру,  гордо посаженную массивную голову, заметно
поседевшую в те трудные девять дней,  - ну вот, - повторил сын, - ты у
меня совсем молодец, и совсем-совсем еще не старый.
 - Старый,  не старый,  а  шестьдесят  уже,  -  с  легкой  грустью
усмехнулся Стогов, - ну, ладно, пошли, Игорек. Или нет, присядем перед
этой дорожкой...
 Стоговы подошли  к высокой,  увитой гирляндами роз,  выращенных в
подземном саду,  арке из солнцелита. По верху арки цветными лампочками
светились  слова:  "Термоядерная  электростанция Академии Наук СССР" и
ниже традиционное: "Добро пожаловать!"
 Под арку  уже  въезжали машины членов правительственной комиссии.
Президент Академии Наук, возглавлявший комиссию, приветливо здоровался
со  строителями,  сердечно  приветствовал  героев  дня,  как назвал он
Булавина и Стогова.
 Среди приехавших  Михаил  Павлович увидел секретаря Крутогорского
обкома партии Александра Александровича Брянцева.  Они  были  давно  и
хорошо   знакомы,   не  раз  сиживали  рядом  в  президиуме  партийных
конференций,  коротали  время  в  нескончаемых  беседах  у  охотничьих
костров.
 Заметив Стогова,  Брянцев,  широко  шагая,  двинулся   навстречу.
Секретарь обкома порывисто обнял ученого и спросил:
 - Читали опровержение сообщения о вашей смерти?
 - Читал,   -  усмехнулся  Стогов.  -  Только  к  чему  вы  это  -
"выдающийся", "известный".
 - Так  это  не  мы,  -  возразил  Брянцев,  -  народ вас,  Михаил
Павлович, таким считает, а известно: глас народный - глас божий.
 - Словом, воскресший из мертвых, - пошутил профессор.
 - И очень хорошо,  - отозвался секретарь, - знаете, поверье такое
есть:  кого заживо похоронят,  долго жить будет.  Вы, Михаил Павлович,
живучий.
 Их беседу   прервал   президент   Академии,  пригласивший  членов
комиссии, проектировщиков и лучших строителей осмотреть станцию.
 Люди шли  по  мозаичному  пластмассовому  настилу,  любуясь игрой
электрического света в гранях прозрачных,  еще  не  принявших  рабочей
нагрузки зданий.
 Затененный нависшими  горными  громадами,  тускло  поблескивал  в
лучах  прожекторов  стогниновый  купол урановой станции.  Чуть поодаль
багрянцем пламенел корпус электролиза  тяжелой  и  сверхтяжелой  воды,
напоминавший  своими  цилиндрическими  колоннами  гигантский элеватор.
Рядом с ним,  подавляя своими размерами и мощью,  почти  на  пятьдесят
метров взметнулось вверх светло-розовое звездообразное здание, где был
установлен ускоритель высокозаряженных частиц.  Неподалеку от главного
входа,  точно  площадка  ракетодрома  вонзилась  в  ночное небо пиками