подземного  тепла  и  жалкие  крохи
солнечных лучей,  которые к тому времени научились включать в полезную
работу.  Но как все это было ничтожно мало в сравнении даже с тем, что
уже   требовалось   людям,  а  ведь  потребление  энергии  все  больше
возрастало.
 Луч надежды блеснул людям в тот июньский день 1954 года, когда из
маленького подмосковного  городка  всему  миру  засияли  электрические
огни,  зажженные  силой  покоренных  людьми  нейтронов.  Так  всходила
светлая заря нового атомного века.
 Но, к  сожалению,  это  был  лишь  луч надежды.  Трезвые подсчеты
показали,  что если всю энергетику настоящего  и  ближайшего  будущего
перевести на ядерное топливо, то расщепляющихся материалов хватит тоже
на 200-300 лет.
 Так неужели  же  атомному  веку суждено стать лишь веком в прямом
смысле  слова,  неужели  лишь  лучом  надежды  оказался  пуск   первой
установки  мирного  атома и потомков все же настигнет страшный призрак
энергетического голода?
 Против такой  мрачной перспективы восставало все,  с ней не могли
мириться  разум,  совесть  человека,  чувство  долга  перед  грядущими
поколениями.  И  тогда  ученые сыны и дочери великой страны,  строящей
коммунизм,  обратили свои пытливые взоры к Солнцу. К тому времени люди
уже  немало знали о щедром полуденном светиле.  Им было известно,  что
Солнце в 329 400 раз тяжелее Земли,  что поперечник солнечного шара  в
109 раз превосходит поперечник Земли.  Было даже выяснено,  что каждый
квадратный сантиметр поверхности Солнца излучает 6  киловатт  энергии,
что  Солнце  ежесекундно теряет в собственном весе 4 миллиона тонн,  и
при этом за миллион лет масса Солнца убывает всего на одну миллиардную
часть.
 В те годы  перед  наукой  встал  вопрос:  каковы  источники  этой
нескудеющей  щедрости  великого  светила,  что питает его неиссякаемую
энергию?  Пытливая человеческая мысль пробилась сквозь  мрак  и  холод
Космоса и заглянула в таинственные недра Солнца.  Оказалось,  что там,
под ослепительно сверкающей газовой оболочкой, при температуре в сотни
миллионов  градусов  и давлении в миллионы атмосфер ядра легчайшего из
элементов - водорода сливаются в ядра солнечного  газа  -  гелия.  При
этом  высвобождаются  колоссальные  количества  энергии.  Каждый новый
грамм  гелия  в  пылающем  солнечном  шаре  -  это  новые  175   тысяч
киловатт-часов  энергии.  Целый  час  работы  всех  агрегатов  крупной
электростанции и ничтожные доли секунды взаимодействия атомных ядер  в
недрах Солнца!
 ...Напряженная тишина воцарилась в зале,  когда  Михаил  Павлович
Стогов  заговорил  о  дерзновенном  замысле  ученых зажечь свое Земное
Солнце,  подчинить термоядерные реакции воле  человека,  ликвидировать
вековую зависимость Земли от капризов небесного светила.
 - В эпосе многих народов,  - взволнованно  говорил  профессор,  -
веками жили сказания о том, как синица зажгла море. Ныне наука открыла
человечеству возможность зажечь море, зажечь весь Мировой океан. Это -
поистине  великая  цель,  генеральная  задача науки.  В водах Мирового
океана содержится 25 триллионов тонн дейтерия -  тяжелого  водорода  с
атомным  весом  2,  по  10 тысяч тонн на каждого жителя нашей планеты;
если учесть, что преобразование грамма дейтерия в гелий будет в земных
условиях   сопровождаться   высвобождением   даже   только  100  тысяч
киловатт-часов энергии,  то на долю каждого живущего на земле придется
миллион  миллиардов киловатт-часов,  то есть столько же,  сколько ныне
все энергетические установки Земли могут выработать за 30 лет.  И весь
этот океан энергии на долю лишь одного человека.
 Таковы возможности мирного промышленного ядерного  синтеза.  Если
даже потребление энергии на нашей планете возрастет в тысячи раз, то и
тогда дейтериевого топлива человечеству хватит на многие миллионы лет.
 Термоядерные электростанции,   энергия,   извлеченная   из   недр
Мирового океана,  - это не только  устранение  угрозы  энергетического
голода,  но и новый климат земли, и полеты в межзвездные дали, и такое
изобилие жизненных благ,  такой взлет человеческого могущества,  такой
залог  человеческого  счастья,  что  робкими  и наивными покажутся все
мифы, легенды, все мечты и пророчества древности.
 Стогов говорил,  не  заглядывая  в  конспекты,  речь  его  лилась
свободно и вдохновенно,  броскими, резкими мазками рисуя взволнованным
слушателям картину прекрасного будущего...
 И люди - жители самого молодого сибирского города - видели в  эти
минуты  землю  такой,  какой  видел  и любил ее этот невысокий глубоко
взволнованный человек с бледным  худощавым  лицом,  озаренным  улыбкой
счастья.  И все, сидящие в зале, чувствовали, какой счастливый человек
выступает перед ними,  каким счастьем является его жизнь,  посвященная
человеческому счастью.
 Стогов говорил,  и взорам  слушателей  открывалась  Земля,  какой
станет она через несколько десятилетий...
 Сияние жарких Земных Солнц навсегда победило мглу полярной  ночи,
растопило  вековые  льды у Северного и Южного полюсов.  Пальмовые рощи
шумят в  исчезнувшем  царстве  вечной  мерзлоты,  виноградари  Таймыра
приветствуют  мастеров  выращивания  апельсинов  в далекой Антарктиде,
моря пшеницы и хлопка шумят на жирных почвах  Сахары,  реки  нужнейших
металлов  льются  из  глубочайших  земных  недр,  в далекие странствия
отправляются исполинские звездолеты...  Жизнь на земле стала достойной
человека.  И человек стал иным.  Давно канули в прошлое заботы о пище,
одежде,  жилье.  Давно забыты болезни,  далеко за сто  лет  раздвинуты
границы   человеческой   жизни.  И  каждый  день  нового  человека  на
обновленной земле - это радость, радость созидания, познания, бытия...
 Во имя  этой радости грядущих поколений жил,  трудился,  боролся,
дерзал стоящий на трибуне человек,  к борьбе за достижение радости для
всех он звал своих слушателей.
 Вместе со всеми аплодировал словам Стогова  и  сидевший  в  пятом
ряду Прохоров.  Но мысли,  трудные, тревожные, тайные, надежно скрытые
от всех под ставшим привычным для  него  обликом  суховатого  делового
человека,  не покидали Павла Сергеевича. В своих мечтах он тоже не раз
видел Землю будущего,  но она была совсем иной, чем рисовалась Стогову
и  всем  сидящим  в  этом  зале.  Прохоров  верил,  что  настанет день
осуществления его надежд и планов,  а пока  нужно  было  готовиться  к
этому дню.  И потому,  едва закончилась лекция,  и Стогов,  ответив на
бесчисленные вопросы,  по-прежнему широко,  дружески улыбаясь, сошел с
трибуны,  Прохоров  двинулся  навстречу  Михаилу  Павловичу.  Довольно
бесцеремонно отстранив плечом людей,  стоявших  рядом  с  профессором,
Прохоров  протиснулся  вперед и,  глядя прямо в улыбающиеся стоговские
глаза, быстро заговорил:
 - Я,  товарищ профессор, механик по точным приборам, Прохоров моя
фамилия.  Я прослушал вашу лекцию,  товарищ профессор, и очень хочется
приобщиться к такому великому делу.  Поэтому прошу,  так сказать, если
вакансии есть, посодействовать...
 Слушая Прохорова,  Стогов  поймал себя на мысли,  что неожиданный
собеседник  чем-то  встревожил  его,  показался  даже  неприятным.  Он
внимательно всмотрелся в Прохорова - немолодое,  умное,  волевое лицо,
взгляд прямой,  острый.  Нет, в лице ничего неприятного не было. Может
быть,  речь,  витиеватая и в то же время какая-то приниженная, излишне
просительная.  Но ведь  человек  может  и  смутиться,  невольно  стать
косноязычным...  И  в  голосе тоже не было ничего неприятного.  Низкий
хриплый голос немолодого,  много курившего человека. И все же что-то в
этом  Прохорове  настораживало,  вызывало  неприязнь.  "Да что это я в
самом деле?  - возмутился про себя Стогов.  - Человек ко мне с  душой,
как  умеет,  а я гляжу на него,  как на некое пугало да еще анализирую
собственные ощущения. Старею, видно, придирчив стал".
 И чтобы  прервать затянувшуюся паузу и исправить свою неловкость,
Стогов, пересилив себя, ободряюще улыбнулся и сказал:
 - К великому делу,  говорите? Это неплохо, право, неплохо. Только
я,  товарищ Прохоров,  кадрами механиков не ведаю.  Побывайте в отделе
кадров нашего института,  там вам и скажут,  есть ли вакансии.  Думаю,
что есть. Работы у нас много...
 Действительно, работы у Стогова было очень много...  Год назад, в
тот памятный день на вершине пика Великой Мечты вовремя подоспевшие  к
месту неожиданного ядерного взрыва Игорь,  Лукичев и Лазарев с большим
трудом извлекли Михаила Павловича из вод Кипящего.  Стогова  немеденно
перенесли в палатку,  которая уцелела лишь потому,  что находилась под
прикрытием довольно высокой каменной гряды на берегу озера.
 С величайшими   предосторожностями   с  Михаила  Павловича  сняли
прозрачный скафандр.  Профессор лежал на постели,  лицо  его  бледное,
осунувшееся, с плотно сомкнутыми веками, было совершенно безжизненным.
Только  тяжелое,  хриплое  дыхание,  вырывавшееся   из   сжатых   губ,
свидетельствовало,  что  в распростертом на простыне теле еще теплится
жизнь.
 Суровые и молчаливые стояли участники экспедиции у постели своего
пораженного  взрывом  руководителя.  Беспалов  первым   оправился   от
потрясения,  отошел  к  столу,  включил рацию.  Крутогорск не отвечал,
небывалая гроза  и  ядерный  взрыв  на  вершине  нарушили  радиосвязь.
Ожидать ее восстановления было невозможно.  Каждая секунда промедления
могла оказаться роковой для жизни Стогова.
 Михаилу Павловичу   сделали   инъекцию  биогена,  но  сознание  к
пострадавшему не  возвращалось.  Так  прошел  час,  показавшийся  всем
вечностью.  В  палатке  царило тягостное молчание,  только слышно было
тяжелое,  редкое дыхание профессора. А за стенами, заглушая все звуки,
бушевали  огненные  смерчи.  Гроза не унималась.  По-прежнему полыхали
острозубые зигзаги молний,  артиллерийской канонадой грохотали раскаты
грома,  где-то вдалеке раскатисто ухнули два новых взрыва... Подняться
в воздух в таких условиях нечего было и думать.  Но невозможное  нужно
было  сделать во имя спасения жизни профессора,  во имя спасения жизни
всех других участников экспедиции,  которые в любую минуту могли стать
жертвой очередного взрыва.
 Все, находившиеся в тот миг в палатке,  понимали это, но никто не
осмеливался высказать свои мысли.  Люди хмуро молчали,  лишь изредка с
надеждой  посматривая  на  Лазарева.  Пилот  сидел  у  стола,  опустив
массивную  голову.  В  плотно  стиснутых  губах  он  зажал неразлучную
трубочку,  которую  так  и  не  зажег.  Лазарев   понимал   настроение
товарищей,  сознавал,  что лишь он один может спасти этих людей. Может
спасти, но может и погубить... Справится ли его вертолет с беспощадной
стихией...
 Но не раздумий,  а действий,  только  действий  ожидали  от  него
сейчас товарищи.  Лазарев встал,  молча натянул скафандр и, прежде чем
надеть шлем, коротко и очень спокойно, точно речь шла о совсем обычном
деле, пригласил:
 - Пошли в вертолет, друзья. Полетим...
 Стогова вновь  облачили  в скафандр и,  закрывая своими телами от
порывов неистового ветра,  сами то и дело  падая,  оступаясь,  бережно
понесли к вертолету.
 О том,  что  больше   сопутствовало   успеху   этого   полета   -
беспримерное  "везение" или беспримерное мастерство пилота,  участники
экспедиции впоследствии так и не могли прийти к единому мнению. Не мог
ответить на этот вопрос и сам Лазарев.  Впрочем, молчаливый "воздушный
шофер" и не любил вспоминать об этом рейсе. А о том, какого напряжения
всех  душевных и физических сил стоило Лазареву получасовое виртуозное
лавирование тяжелой машиной на  ураганном  ветру  в  огненной  паутине
молний  красноречивее всяких слов свидетельствовала широкая серебряная
прядь, как бы разрезавшая надвое смолисто-черную шевелюру пилота...
 Как ни труден был этот полет, но завершился он успешно, и как раз
вовремя.  Усиленная доза биогена помогла спасти  висевшую  на  волоске
после тяжелой контузии жизнь Михаила Павловича Стогова.
 Печальное происшествие на вершине  неожиданно  открыло  еще  одно
неизвестное до того качество стогнина.  Оказалось,  что хрупкая с виду
пластмасса способна противостоять не только смертоносной радиации,  но
и удару взрывной волны колоссальной силы. Именно это свойство стогнина
и позволило Михаилу Павловичу,  оказавшемуся сравнительно недалеко  от
центра    ядерного    взрыва,   отделаться   счастливой,   при   таких
обстоятельствах, контузией.
 Однако, даже   и  с  помощью  чудодейственного  биогена,  лечение
Михаила Павловича продвигалось довольно медленно. Тянулись бесконечные
дни  в  больничной палате.  Как хотелось Стогову поскорее покинуть ее,
вновь вернуться в привычный мир молодого института.
 А в  лабораториях Обручевска в те дни царило подлинное ликование.
После  экспедиции  Стогова  тайны  пика  Великой   Мечты   больше   не
существовало.  Доклады  Игоря Михайловича Стогова и геолога Лукичева о
результатах  обследования   таинственного   пика   явились   настоящей
сенсацией. Результаты экспедиции не только подтвердили, но и превзошли
самые смелые прогнозы и предположения Михаила Павловича.
 - Если  переходить  на  язык  ювелиров,  -  шутливо говорил Игорь
Стогов корреспондентам многочисленных газет,  - и сравнивать Подлунный
кряж с драгоценным ожерельем, то пик Великой Мечты в нем самая крупная
и ценная жемчужина.
 - Судите  сами,  - далее Игорь обычно переходил на сугубо деловой
язык,  -  одним  из  основных  видов  современного  ядерного  горючего
является уран,  точнее, его тяжелый изотоп с атомным весом 238. Но для
того,  чтобы разжечь,  разбудить это традиционное  топливо  реакторов,
требуются  усилия  его  более  легкого собрата - урана с атомным весом
235.  Однако, хотя урана на земле и много, этот наиболее ценный легкий
его  изотоп  составляет  в  общих  запасах  лишь  доли  процента.  Так
считалось до сих пор.  А теперь, побывав на вершине, мы подарили нашей
стране  заботливо  припасенные для нас природой сотни тысяч тонн этого
ценнейшего из металлов.  Ныне нет больше сложной  проблемы  извлечения
"чистого" урана-235.
 У вас,  вероятно,  возникает законный вопрос:  как же  при  таких
условиях  пик  -  этот  сверхгигантский  атомный котел - до сих пор не
взлетел на воздух, не стал источником величайшего в истории стихийного
бедствия.  Дело  в том,  что природа "творила" пик с какими-то особыми
вдохновением  и   заботливостью.   Взрывоопасные   урановые   пластины
пронизаны породами, замедляющими бег нейтронов, не позволяющими цепной
реакции  распространиться  на  всю  массу  урана,  что  привело  бы  к
гигантской катастрофе.  Правда,  отдельные взрывы время от времени все
же случаются, но они носят локальный, замкнутый характер и не приводят
к бедствию.
 Но Незримый таит  в  своих  недрах  сокровища,  неизмеримо  более
ценные,   чем   даже  уран-235.  В  породах-замедлителях  присутствуют
довольно мощные линзы одного из наиболее легких металлов - лития.  При
облучении  же  лития  нейтронами,  в  чем  на Незримом недостатка нет,
выделяется самый ценный из изотопов водорода - сверхтяжелый водород  с
атомным  весом  3,  так  называемый  тритий.  Фонтаны  подземных  вод,
устремляясь к вершине Незримого,  вымывают,  растворяют в себе тритий.
Так  получаются  молекулы  сверхтяжелой  воды.  Ее  мы  и обнаружили в
"фонтанах" на вершине Незримого.  Еще месяц назад на всей  земле  были
известны   лишь  несколько  сот  граммов  трития.  Ныне  мы  счастливы
сообщить, что запасы трития можно уже сейчас исчислять тоннами.
 Тритий, как  вы  знаете,  -  это важнейшее и наиболее экономичное
топливо  будущих  термоядерных  реакторов.  Открытие  здесь   огромных
запасов  трития значительно облегчает для нас процесс зажжения Земного
Солнца.
 ...Процесс воспламенения будущего неиссякаемого источника тепла и
света действительно облегчался,  но требовалось найти еще материал, из
которого  можно  было бы изготовить сосуд,  способный надежно упрятать
частицу солнца.  Этим и были заняты люди в многочисленных лабораториях
Обручевска.
 Не узнать было в те  дни  Виктора  Васильевича  Булавина.  Обычно
сдержанный  и  педантичный  до крайности,  сейчас он забыл о привычном
распорядке суток, о сне и отдыхе.
 Да и  можно ли было уснуть,  если на первых порах с испытательных
стендов поступали только нерадостные вести.
 Начиная поиски, Булавин заявил сотрудникам своей группы:
 - Все известные нам металлы  не  могут  участвовать  в  конкурсе.
Природа создала их исключительно для пользования в земных условиях, ни
один из металлов не годится в качестве  оболочки  для  Солнца.  А  нам
нужен  именно  такой  материал.  Не  использовать уже существующее,  а
создать новое - в этом наша цель.
 И снова,  как и при поисках стогнина,  решающее слово должны были
сказать химики и металлурги.  Но слишком сложна и  необычна  была  эта
задача.  И  потому так неутомимо создавались все новые и новые рецепты
небывалых сплавов и пластических масс.
 Снова и  снова  образцы  материалов  направлялись в испытательные
камеры, и с удручающей однообразностью повторялось одно и то же.
 В просторное,  лишенное  окон,  помещение  с  полом,  потолком  и
стенами из многометровых бетонных плит робот бережно вносит объемистую
"баранку", изготовленную из материала, подлежащего испытаниям.
 Проходит несколько минут,  и мощные насосы выкачивают из  сосуда,
являющегося по замыслу Булавина прообразом будущего реактора,  воздух.
А из динамика телевизофона уже доносится команда академика:
 - Начать наполнение.
 И вот уже точнейшие приборы доносят людям,  что в  вакуум  сосуда
"впрыснуты" несколько граммов плазмы дейтерия и трития.
 Новая команда  академика,  и  оживают   стрелки   вольтметров   и
амперметров, мерцают сигнальные глазки электронных термометров.
 Булавин всегда с волнением и надеждой ждал  эту  решающую  минуту
эксперимента. Виктору Васильевичу, Игорю Стогову и другим, кто стоял в
эти мгновения у пульта управления,  казалось, что они видят, физически
ощущают,  как летящий со скоростью света поток электронов обрушивается
на  "голые",  лишенные  электронной  брони  ядра  дейтерия  и  трития,
стягивает  их  в  тончайший жгут и подвешивают в пустоте,  оберегая от
опасной встречи со стенками сосуда...
 С каждой  секундой нарастает сила тока,  поступающего в сосуд,  с
каждой секундой нарастает температура плазмы.  Счет уже идет на  сотни
тысяч  ампер  и  десятки  миллионов градусов...  И вот уже взоры людей
прикованы к счетчикам нейтронов,  не оживут ли они,  не возвестят ли о
начавшейся в плазме цепной реакции синтеза.
 Секунда, другая...  И   ослепительная   вспышка   озаряет   экран
телевизофона...  Это значит, что сосуд расплавился, взорвался, сгорел.
Это значит,  что еще один материал оказался недостойным высокой  чести
стать оболочкой Земного Солнца.
 И вот уже бесстрастный робот входит в испытательную камеру, чтобы
вынести  из  нее  жалкие остатки установки,  очистить место для новой,
которая очень скоро вновь появится здесь. Ведь люди, хмуро и молчаливо
уходящие сейчас с пульта управления,  очень скоро вернутся сюда, чтобы
снова и снова пытаться вырвать у Солнца его величайшую тайну.
 И снова  вносили  роботы  сосуды  солнечного газа в испытательные
камеры,  и новые горькие записи появлялись на  страницах  лабораторных
журналов.
 В разгар "штурма Солнца",  как называли  свою  работу  сотрудники
института,  в Обручевске вновь появился Михаил Павлович Стогов. Как бы
помолодевший и какой-то удивительно бодрый,  он  поспевал  всюду.  Его
видели  у  прессов  и  плавильных  печей,  от  его  зоркого  глаза  не
укрывалась ни неточность в дозировке компонентов,  ни внезапный каприз
всегда послушного автоматического наблюдателя.  Повеселел загрустивший
было Виктор  Васильевич,  все  чаще  теперь  играли  улыбки  на  лицах
утомленных бесконечными неудачами сотрудников института.
 Небывало ранняя бурная и спорая  весна  бушевала  в  те  дни  над
Крутогорском.  Еще  неделю  назад  стыла Земля в объятиях ярых ветров,
лютовали морозы и,  казалось, не будет к