ирившийся,  впервые
покорившийся  человеку  атом  попал в недобрые,  враждебные людям руки
дельцов и политиков,  готовых умертвить мир во имя оттяжки собственной
смерти.
 И потому впервые расщепленный людьми атом вступил на землю  не  в
радостном  сиянии негасимых электрических солнц,  не в напевных гудках
могучих двигателей и бодрящем шуме  станков  и  турбин.  В  пламени  и
грохоте взрывов, в тучах смертоносного пепла и пыли, в душераздирающих
воплях и проклятиях беззащитных людей ворвался на планету расщепленный
атом. Не радость и надежду, а гибель и отчаяние посеял он на земле.
 Стогов помнил и  безжизненные  улицы  некогда  цветущих  японских
городов,  и  засыпанные  черным  пеплом  Бикини  рыбачьи  суда в Тихом
океане. Он видел глаза японских девушек, цеплявшихся, как за последнюю
надежду   выжить,   за  утлых  бумажных  голубков,  глаза,  в  которых
соседствовали ужас и надежда.  Людей,  переживших  трагедию  Хиросимы,
спасали  не  голубки  и  поверья,  на  помощь  им спешило человеческое
сознание.
 Потребовались годы  непримиримой  и неустанной борьбы всех лучших
людей земли за избавление человечества от призрака атомной смерти,  за
превращение  атома  разрушающего  в  атом  мирный.  И все эти трудные,
насыщенные трагическими событиями годы Стогов был  счастлив  мыслью  о
том,  что  во  главе  беспримерной  по  своему благородству борьбы шел
народ,  сыном которого был  и  он,  советский  ученый  Михаил  Стогов.
Потомки   сибирских   зверобоев,   уральских   мастеровых   и  курских
земледельцев,  потомки тех,  кому полвека назад не было другого имени,
кроме  презрительного  -  мужичье,  -  эти  люди  в  строгих смокингах
дипломатов и в просторных пиджаках академиков,  во всеоружии знаний  и
логики на русском языке говорили понятную всем земным наречиям правду.
Эту  правду  слышали  не  только  за  круглыми  столами  международных
совещаний  и в конференц-залах научных конгрессов.  Призывом к борьбе,
лучом надежды отзывалась она в сердцах  литейщиков  Шеффилда  и  Рура,
рыбаков Норвегии, хлопкоробов Флориды и Нила.
 И настал день победы разума  над  дикостью,  жизни  над  смертью,
надежды  над отчаянием.  Профессор Михаил Павлович Стогов был одним из
экспертов советской делегации в тот исторический день,  когда, скрывая
под  хорошо  натренированной  бесстрастностью  и  вымученными улыбками
истинные  чувства,  делегаты  Запада   подписали   долгожданное   всем
человечеством   соглашение   о   запрещении   производства,  хранения,
испытаний и применения ядерного оружия.
 Тогда, в  залитом  солнечным  светом  и  вспышками  магния  зале,
вспомнил Михаил Павлович Стогов небольшой домик в берлинском пригороде
и  Кейтеля,  фельдмаршала  уже  не существовавшей армии,  в потугах на
величие вскинувшего маршальский  жезл  прежде,  чем  подписать  акт  о
безоговорочной капитуляции. Так же, как и тогда, 8 мая 1945 года, силы
зла,  насилия, смерти вновь капитулировали перед силами добра, разума,
созидания.
 Живы были в сердце профессора Стогова и иные  дни,  иные  события
недолгой,  но  памятной  истории  борьбы людей за мирный атом.  Помнил
Стогов 26 июня 1954 года - день,  когда атом впервые явил свою  мирную
силу. В тот день в маленьком подмосковном городке зажглись огни первой
в истории земли атомной электростанции.  Впервые освобожденная  людьми
энергия атомов освещала дома и цехи, плавила сталь, добывала уголь...
 Стогов был  в  числе  тех,  кто  радостно,  с  открытым   сердцем
приветствовал наступление нового в истории земли атомного века. Помнил
Стогов,  как его коллеги - ученые с сердцами поэтов и поэты  с  точным
мышлением инженеров - на всех языках земли, с газетных полос и страниц
журналов,  с экранов кино и телевизоров, на всех радиоволнах развивали
проекты,  один  грандиознее  и фантастичнее другого.  И уже вставали в
воображении атомные электростанции титанической  мощности,  атомовозы,
ведущие  по  стальным  путям  составы  весом  в  десятки  тысяч  тонн,
атомолеты и атомоходы, бороздящие просторы воздушных и водных океанов.
Фантазия  рисовала  сдвинутые  могучей  силой горы,  повернутые вспять
океанские течения,  мосты  между  материками,  зазеленевшие  садами  и
нивами пустыни и вечные двигатели на службе людей...
 Но Стогов и его ближайшие товарищи знали,  что нелегок будет путь
осуществления всех этих планов и проектов. Страшная сила - излучение -
все еще стояла на пути людей к покорению атома.  И поднимались  вокруг
первых атомных реакторов многометровые стены из воды,  бетона, свинца.
Иных средств спастись,  защититься от невидимого врага  тогда  еще  не
было. Все это сужало поле применения новой силы. И мирный, подвластный
людям  атом  продолжал   оставаться   волнующей,   увлекательной,   но
труднодостижимой мечтой.
 Создалось положение,  которое в  одной  из  своих  лекций  Михаил
Павлович Стогов характеризовал так:
 - Величайший парадокс,  друзья мои,  величайшая нелепость.  Самые
современные  и  экономичные,  практически неисчерпаемые,  безграничные
источники энергии и самые примитивные, громоздкие и неуклюжие средства
защиты.  Средневековые  рвы,  валы  и крепостные стены вокруг чудесных
генераторов вечной молодости нашей планеты.
 Стогов говорил задумчиво, точно выверят свои мысли:
 - Излучение!  Пока еще  оно  коварно  и  мало  подвластно  нашему
контролю. В свое время, когда была подчинена человеческой воле энергия
нагретого до высоких температур и  сжатого  в  цилиндре  машины  пара,
человек  отлично  знал,  как  уберечься  от  ожога.  Люди  не опускали
обнаженные руки в кипящие котлы,  и ожоги были редкостью,  результатом
несчастного случая.
 Человек открыл и поставил себе на службу электричество,  и  вновь
всем  и каждому было ясно,  как уберечься от удара тока.  Во избежание
этого  не  следовало  брать  одновременно  в   руки   два   обнаженных
проводника.
 Ныне, на заре атомного века, люди твердо знают пока лишь одно: им
угрожает, для них смертельно радиоактивное излучение, но как уберечься
от этого врага, как обезвредить его, чего именно не надо делать, чтобы
не  подвергнуться  опасности рядом с работающим атомным котлом,  - все
это вопросы, ответов на которые сегодня еще нет.
 Я твердо  убежден  лишь в одном:  применяемые ныне так называемые
средства биологической защиты - все это лишь  паллиативы,  к  тому  же
весьма несовершенные,  более того, тормозящие возможности применения и
эксплуатации двигателей нового типа. Борьба против этого зла, по моему
глубочайшему  убеждению,  может  и должна вестись в двух направлениях.
Во-первых,  следует  искать  средства   уменьшения   и   регулирования
излучения   в   действующих  ядерных  установках,  во-вторых,  следует
настойчивее  находить  формы   использования   ядерных   реакций,   не
сопровождающихся   столь   обильным,  как  ныне,  излучением.  Большие
возможности  в  этом  направлении  сулят,  в  частности,  термоядерные
реакции,   а   также,   в   более  отдаленном  будущем,  использование
ускорителей  специального  энергетического  типа.   Наконец,   и   мне
думается, это первоочередное - следует изменить характер биологической
защиты, заменить применяемые сейчас материалы более легкими, прочными,
совершенными. Пусть физика, химия, биология совместными усилиями решат
эту насущнейшую и благороднейшую задачу.
 Следуя все дальше по извилистым лабиринтам микромира, "выбивая" в
ускорителях все новые элементарные частицы из  несокрушимых  крепостей
атома,  обретая  новых  знакомых в семействе частиц и античастиц,  все
чаще задумывался Стогов о практическом значении своих открытий.
 Главной целью  -  целью  номер  один,  как  характеризовал ее сам
Стогов,  было создание таких условий,  при которых две  аннигилирующие
частицы   выделяли  бы  энергии  больше,  чем  было  затрачено  на  их
получение.  Такие условия позволили бы  сделать  реальностью  создание
"холодного"  Земного  Солнца,  осуществить  один из самых дерзновенных
замыслов  человечества,  поставить  на  службу  людям   энергетические
богатства,  еще более грандиозные, чем те, что могли быть использованы
в термоядерной энергетике.
 Но неисчерпаемые глубины микромира, и путь к созданию "холодного"
Солнца,  к достижению цели номер  один  оказался  для  Стогова  и  его
сотрудников   длинным  и  нелегким.  Тысячи  тончайших  экспериментов,
десятки тысяч  редчайших  снимков  запечатлели  рождение,  движение  и
исчезновение  пылинок  микромира,  удалось  также в течение нескольких
секунд поддерживать в ускорителе  нарастающий  процесс  аннигиляции  и
зафиксировать выделение добавочной энергии,  правда,  исчисляемой лишь
миллионными долями ватта.
 Эти пылинки  энергии  были  для  Стогова  и  его  друзей огромной
победой,  свидетельством их правоты, правильности избранного ими пути.
Но  в  уравнении,  которое  решала группа Стогова,  все еще оставалось
много неизвестных.  Михаил Павлович не мог  не  признаться  себе,  что
пройдут годы, а может быть, и десятилетия, прежде чем удастся свершить
задуманное.  А наука Стогова,  его открытия,  дела его рук должны были
служить людям сегодня,  немедленно. Стогов не мог и не умел жить одной
лишь перспективой, пусть даже самой заманчивой и прекрасной.
 Об этом  же  очень  мягко,  но  достаточно  ясно намекнул Михаилу
Павловичу и Булавин:
 - Я   убежден,  -  говорил  однажды  академик,  -  что  одной  из
кардинальных проблем,  а отсюда и одной из  генеральных  задач  науки,
которые   призвано  решить  наше  поколение,  -  является  обеспечение
грядущих поколений энергетическими источниками любой мощности.  Уже  в
конце  нашего  века  потребление  энергии  будет исчисляться десятками
триллионов киловатт-часов.  Мы обязаны покрыть  эти  потребности,  тем
более,   что  в  дальнейшем  они  будут  возрастать  в  геометрической
прогрессии.  Ведь  одни  лишь   звездолеты   должны   будут   обладать
двигателями в миллиарды киловатт...
 Булавин задумался,  умолк, он точно представляв себе в этот миг и
звездолеты,  и  Земные Солнца,  и установки для штурма земных глубин и
многое другое,  что для своего существования потребует океаны энергии.
Взглянув  на  Стогова,  академик  усмехнулся  своим мыслям и заговорил
мягко, увещевая:
 - Вы  понимаете,  что все методы получения этих количеств энергии
имеют право на жизнь.  Все!  - повторил  Булавин.  -  И  традиционные:
посредством тепловых и гидравлических станций,  и сравнительно новые с
помощью ядерных реакций расщепления,  и новейшие - реакции синтеза,  и
пока еще проблематичные - использующие процессы аннигиляции, и способы
повышения теплоотдачи Солнца, и многие другие...
 Но, коллега,   не   сочтите   это  за  административный  нажим  и
самоуверенность,  я полагаю, что сейчас, на данном этапе исследований,
наиболее  перспективным  и  реальным  является  укрощение  и  освоение
реакций синтеза.  Закрепившись на этом плацдарме,  мы сумеем занять  и
другие,   более  трудные  высоты  энергетики.  Согласитесь,  ведь  для
воспламенения  ваших  частиц,  что  я,  как   и   вы,   считаю   делом
осуществимым,  потребуется значительно больше сил,  времени,  энергии,
чем для воспламенения плазменного шнура в термоядерном реакторе.
 Не без  чувства  внутренней  горечи  согласился Стогов с доводами
академика.  Но Булавин,  с присущей ему напористостью,  день за днем и
шаг  за  шагом  вовлекал его в работу по термоядерной энергетике.  Чем
ближе знакомился Стогов с проектами Булавина,  тем больше увлекался их
смелостью и размахом.
 Не отказываясь от своих замыслов по созданию "холодного"  Солнца,
Стогов   все   больше   задумывался   теперь   и  над  другими  путями
практического использования античастиц.
 - Нужно  воспользоваться  свойством  аннигиляции  для  поглощения
вредных излучений,  для создания новых способов защиты людей от  этого
страшного спутника ядерной энергетики.
 Так сформулировал Стогов новую задачу. Ее решение началось еще до
отъезда  Михаила  Павловича в Крутогорск.  Теперь на новом месте нужно
было завершить  начатую  в  Москве  работу.  После  неудачной  попытки
высадиться  на  Незримом,  и  особенно после гибели Рубичева,  мысли о
необходимости найти средство для защиты человека  в  самых  зараженных
продуктами  радиоактивного  распада  местах  постепенно завладели всем
существом Стогова.
 Случилось так,  что как раз в эти дни в Обручевск прилетел Виктор
Васильевич Булавин.
 Всегда подвижный   и   энергичный,   академик   выглядел   сейчас
помолодевшим  на  несколько  лет.  Утренние  лучи  еще   не   касались
причудливых  вершин Кряжа Подлунного,  а Булавин был уже на ногах.  Он
начинал свой день с посещения центральной площадки,  где  устремленные
ввысь краны размеренно, плита за плитой собирали из цветной пластмассы
здание главного корпуса.
 Булавин принимал  самое  активное  участие в разработке проекта и
теперь от души  радовался  тому,  как  день  ото  дня  все  отчетливее
проступали очертания будущего Дворца науки.
 Больше чем  на  сотню  метров   должно   было   подняться   ввысь
звездообразное  здание главного корпуса.  В шести крыльях,  образующих
лучи  этой  гигантской  звезды,   предполагалось   разместить   пульты
автоматического  управления  и  контроля за работой ядерных установок,
расположенных  в   соседних   зданиях.   С   помощью   телевизоров   и
сверхчувствительных  электронных  приборов исследователи,  находясь за
сотни  метров  от   реакторов,   ускорителей,   плазменных   установок
цилиндрических,  тороидальных  и других конфигураций,  могли не только
видеть и слышать все происходящее в них,  но и активно  вмешиваться  в
протекающие там процессы.
 В отдельных зданиях  должны  были  расположиться  лаборатории  по
изучению  влияния регулируемых излучений на различные живые организмы,
а также на элементы неживой природы.  Огромный  корпус  предполагалось
отвести для исследования средств защиты от радиации.
 Булавин любовался   цоколем   главного   корпуса,    облицованным
светло-голубой   с  розоватыми  прожилками  пластмассой,  напоминавшей
редчайшие сорта мрамора. Над цоколем, выведенным уже до нужной высоты,
поднимался  ажурный  каркас  будущей  сорокаметровой башни,  венчающей
здание.  Каркас был изготовлен из сплавов легких металлов все с той же
пластмассой.  На  ребристую  арматуру,  значительно  превосходящую  по
прочности стальную,  должны были лечь пластмассовые плиты, на этот раз
розового цвета с голубыми прожилками.
 А рядом с устремившимся в облака,  чем-то неуловимо  напоминающим
ракету  на  стартовой площадке главным корпусом,  точно хоровод вокруг
запевалы, разбегались здания самой причудливой формы. В зависимости от
назначения  размещенного  в  них  оборудования  они  были  кубические,
круглые, конусообразные, ромбовидные, напоминающие гигантские пирамиды
и призмы.  И ни одно из них в раскраске не повторяло соседа. Все цвета
и оттенки солнечного спектра были  представлены  в  самых  причудливых
сочетаниях в расцветке зданий этого города,  проторяющего людям путь к
Земному Солнцу.
 Любил Булавин  в  тихие  утренние  часы  ходить  по  строительным
площадкам.  И хотя настоящей тишины не было:  ни  днем,  ни  ночью  не
прекращался  на  стройке шум снующих в разных направлениях грузовиков,
трели крановых сирен, голоса людей, - все же хорошо думалось, о многом
мечталось  академику  в  такие  минуты.  Легкий  ветерок  доносится  с
розовеющих гор и кажется,  что вместе с его ласкающими прикосновениями
долетает   до  шумной  стройки  дыхание  пробуждающейся  тайги,  и  на
мгновение точно становятся тише,  умолкают привычные звуки,  и иллюзия
лесной тишины опускается на площадку.
 Булавин думал о том уже недалеком дне,  когда покинут  территорию
стройки строители и монтажники, когда оживут, засветятся разноцветными
гирляндами сигнальных лампочек пульты приборов,  и в  этом,  точно  по
волшебству   родившемся   городе   науки   воцарится  сосредоточенная,
священная для всех его обитателей тишина - тишина  научного  поиска  и
научного дерзания.
 Знал Булавин,  что в этих,  сегодня  еще  бесформенных,  корпусах
будет  брошен один из самых смелых вызовов человека скупой на милости,
бдительно оберегающей свои тайны природе. С нетерпением ожидал Булавин
часа,  когда над этими горами, над таежным привольем впервые в истории
Земли взойдет сотворенное человеком Земное Солнце.
 С интересом и не без удивления присматривался академик и к своему
"трудному", как прозвал он его про себя, другу. С той памятной встречи
в Москве Стогов заметно изменился.  Исчезло неприятно поразившее тогда
Булавина беспокойство,  сквозившее и в словах,  и во  взгляде  Михаила
Павловича,  реже срывались теперь у него колючие,  сердитые слова,  он
стал добрее,  точно распахнул душу людям,  и в то же время подтянутей,
строже.   Новой  в  облике  Стогова  была  и  горькая  складка,  порой
появлявшаяся у четко  вылепленных  крупных  губ  профессора.  В  такие
минуты Михаил Павлович обычно надолго умолкал, замыкался в себе.
 Булавину было известно и о неудаче экспедиции на  Незримый,  и  о
гибели  Рубичева.  Об этом ему рассказал сам Стогов,  коротко,  скупо.
Академик  догадывался,  что   Стогов   обдумывает   какую-то   целиком
захватившую его мысль, но не торопил Михаила Павловича, не докучал ему
вопросами, знал, что со временем Стогов сам посвятит его в свои планы.
И такой разговор действительно вскоре состоялся.
 - Насколько я вас понял,  - уточнил  Булавин,  выслушав  довольно
горячую речь Стогова,  - вы полагаете считать первоочередной проблемой
нового института создание  более  совершенной  и  универсальной  формы
биологической защиты против радиоактивного излучения.
 - Именно так,  -  подтвердил  Стогов.  И  пояснил:  -  Не  создав
антиизлучатель,  как  я  именую  искомое  нами вещество,  мы не сможем
вступить   на   Незримый.   А   там,   безусловно,   имеются    запасы
энергетического  топлива  нового  типа,  крайне  нам необходимые.  Без
антиизлучателя мы также  не  сможем  успешно  решить  задачу  создания
стенового  материала  для  термоядерного  реактора  и множество других
взаимосвязанных проблем.
 Стогов умолк и добавил совсем тихо, доверительно:
 - Кроме того,  простите меня,  Виктор Васильевич,  может быть это
слишком субъективно и эмоционально... но, не создав антиизлучатель, не
раскрыв тайну  Незримого,  я  не  смогу  не  считать  себя  неоплатным
должником  перед  памятью  Рубичева  и многих других,  разделивших его
участь.
 Булавин пристально вгляделся в своего взволнованного собеседника.
Как дорог был ему сейчас Стогов в его глубоко личном и в то  же  время
таком человечном порыве.  Но положение обязывало к бескомпромиссности,
и  главный  научный  руководитель  крутогорского   эксперимента,   как
официально  именовался  утвержденный  Академией  план создания Земного
Солнца, твердо сказал:
 - Я   ценю,  Михаил  Павлович,  вашу  откровенность,  и  я  готов
поддержать вашу идею  перед  президиумом  Академии.  Но  поймите  меня
правильно,  сроки,  установленные нам для эксперимента, очень жесткие.
Мы обязаны уложиться в них.  Поэтому,  ни на  один  час  не  свертывая
основных   работ,   используйте  одну  из  законченных  строительством
лабораторий для ваших опытов. Я думаю, что год для вас сумею получить.
Постарайтесь уложиться.
 - Постараюсь,  - заверил,  не скрывая переполнявшей его  радости,
Стогов.
 Это были месяцы,  когда Стогову,  по его признанию, пришлось быть
не только физиком, но и химиком, биологом, металлургом. Правда, плечом
к плечу с Михаилом Павловичем,  кроме Игоря, работали еще и присланные
из  Москвы  молодые  ученые.  Несмотря  на  научную  молодость,  химик
Волович, металлург Бурцев, биолог Карлов уже по нескольку лет каждый в
своей области работали над проблемой предохранения от излучений. И вот
теперь,  по  настоянию  Булавина,  их  усилия  объединялись  в   новом
институте.  Но  все  же  хлопот  у  Стогова  в те дни было много,  как
никогда. Пожалуй, впервые за всю свою многолет