еще раскаленном полу.
 - Балетную студию открыть и то в пору,  - удовлетворенно  пошутил
Стогов.
 Так был сделан первый шаг к созданию полигона э  1  испытательной
секции Сибирского комплексного института ядерных проблем.
 А потом  настал  день,  когда  безотказные  роботы   собрали   из
солнцелитовых и стогниновых блоков цилиндрический корпус термоядерного
реактора.  И вот уже впрыснута в него строго отмеренная порция плазмы,
подключен  ток  и  задышало,  зазмеилось  стиснутое,  туго  спеленутое
магнитными полями звездное пламя.
 Еще мгновение,  и рожденный энергией этого пламени ток побежал по
тончайшим пластмассовым проводникам  потолочных  и  настенных  зеркал,
сделанных    из   особых   материалов   -   фатонитов,   преобразующих
электрическую энергию в тепловую и световую, и вечный июльский полдень
воцарился в царстве вечной ночи.
 Вот тогда и настал черед  для  трудяг  -  "бактериек"  профессора
Усова.  Легионы  их  заботливо  и  бережно  рассеяли  по  всей  пещере
специальные летающие  роботы.  И  под  лучами  Земного  Солнца,  более
жаркого,  чем  даже  естественное  экваториальное,  "бактерийки" явили
людям  еще  одно   чудо.   Менее   чем   за   месяц   они   превратили
заасфальтированный  остывшей магмой пол пещеры в обильную питательными
веществами почву,  годную для возделывания любых растений,  разрыхлили
камень, сделав его сыпучим грунтом.
 - Ну,  а дальше уже пришла пора и для агробиологов, - рассказывал
Грибанов.  -  Они имели в своем распоряжении все требуемые компоненты:
отличную почву, свет и тепло в практически неограниченных количествах.
При  зарождении  растительности  на  Земле  столь идеальных условий не
было.  Ведь  мы,  могли  создать  на  любом  участке  любой   желаемый
микроклимат.  Конечно,  все  это  пришло не сразу.  - Профессор умолк,
охваченный новыми воспоминаниями,  но закончил коротко, опуская детали
и подробности:
 - У нас одних только лабораторных журналов  за  эти  месяцы  тома
накопились. Ведь нужно было конструктивно, инженерно решить и проблемы
отвода излишней тепловой и световой энергии,  и вопросы газоснабжения.
Мы  же  создали особый воздух с иными,  чем в природе,  концентрациями
нужных для растений газов.  Нужно было установить оптимальный световой
и тепловой режим для каждого растительного вида.
 Трудностей было  много.  И  все  это  в   условиях,   когда   шли
непрерывные   испытания   самой   конструкции  реактора  и  борьба  со
строптивостью плазмы.
 Грибанов вновь сделал паузу и закончил тоном рапорта:
 - И однако же многие из этих вопросов мы решили. Не окончательно,
конечно.  Ведь  человек  впервые занимается природоводчеством,  - это,
кстати, любимое выражение Михаила Павловича. Тут для совершенствования
нет  предела.  Но  все  же  свой мир мы уже создали немалый.  Начали с
пещеры площадью в пятьсот гектаров.  А сейчас уже имеем  десять  тысяч
гектаров подземных лесов и плантаций,  плюс сотни километров "темных",
как мы их называем,  галерей типа той,  по которой мы добирались сюда.
Так что нашим "черепахам" за это время потрудиться пришлось немало.
 - И что же, все это только ради сосен, пальм и цветов? - с легким
разочарованием спросил Лобов.
 Уловив эту нотку, Грибанов усмехнулся:
 - Ох,  и быстры же вы, Алексей Петрович, на выводы. Нет, конечно.
Вы же знаете,  в  Центральном  Комитете  академику  Булавину  сказали:
"Отогрейте   вашим  Солнцем,  хотя  бы  один  квадратный  метр  почвы,
вырастите хотя бы один колос".  Отогрели не метр,  а тысячи  гектаров.
Вырастили не один колос, а десятки тысяч центнеров пшеницы.
 - Ну, уж это у вас, что-то очень быстро, - засмеялся Ларин.
 - Отчего  же быстро,  - спокойно отпарировал Грибанов.  - В наших
условиях вегетационный период для пшеницы длится дней двадцать пять  -
тридцать. И урожай она дает центнеров пятьдесят с гектара. Что же еще?
Виноград у нас созревает за сорок дней, арбузы и картофель - за месяц,
огурцы и помидоры - за две недели.
 А сейчас Михаил Павлович и профессор  Рощин  -  это  наш  главный
биолог  -  решили  активизировать  влияние радиации и других факторов.
Тогда и эти результаты будут превзойдены раза в два-три. И с животными
начнем эксперименты.  Есть надежда, что выведем коров с надоями тысячи
в две  литров  в  месяц.  Ну,  и  габариты  у  наших  буренушек  будут
соответственные - с доброго битюга.  А что касается деревьев,  то этим
вековым на вид красавцам от роду всего по три-четыре месяца.  А  цветы
мы  лишь вчера получили,  в последнюю,  как видите,  очередь,  Алексей
Петрович, - Грибанов шутливо поклонился. - Для них потребовалось всего
несколько часов.
 - Вы меня извините, Петр Федорович, - вспыхнул Алексей, - но я не
думал, что эта сказка может стать...
 - Явью,  вы  хотите  сказать.  Но  это  не   сказка,   а   полное
осуществление обещания в нашем "Интернационале".  Помните? "Мы наш, мы
новый мир построим".  Вот и строим и не только в социальном,  но  и  в
естественно-научном, так сказать, понимании.
 Но Ларин, не без тревоги взглянув на часы, прервал гостеприимного
хозяина.
 - Простите,  профессор,  но это увлекательное путешествие нам,  к
сожалению, придется прервать. Лучше всего, если нам в этом путешествии
будет сопутствовать сам Михаил Павлович Стогов.  Вы  достаточно  ввели
нас в курс всего,  чем занимался в последнее время профессор Стогов. А
теперь ближе к нашей цели.  А  наша  цель,  как  я  уже  вам  говорил,
предотвратить  задуманную  врагом  диверсию  на  стройке  термоядерной
электростанции,  спасти Стогова и уничтожить врага. Через час я обязан
быть в Крутогорске. Поэтому позвольте мне, не теряя времени, высказать
вам некоторые наши  предположения  и  планы  по  ликвидации  вражеской
группы и спасению Стогова.
 - С нетерпением слушаю вас,  Андрей Савельевич, - негромко сказал
сразу посуровевший Грибанов.
 Ларин и профессор  опустились  на  траву  под  шатром  пальм,  их
примеру последовал и Лобов.
 По мере того,  как Ларин излагал  разработанный  на  совещании  в
Управлении и уже утвержденный Москвой план, лицо Грибанова становилось
все   более   оживленным,   в   больших   черных   глазах    появились
мальчишески-озорные искорки.
 Когда Ларин закончил свое сообщение,  Грибанов вскочил  и,  давая
выход накопившемуся чувству, стукнул кулаком по стволу пальмы:
 - Здорово,  просто здорово придумано,  Андрей Савельевич! - почти
закричал  он.  - Выходит,  сила на силу,  хитрость на хитрость.  Но не
сомневаюсь,  мы будем умнее и сильнее этих прохвостов. Что же касается
вашего  мне  поручения - можете быть совершенно спокойны:  выполню его
так,  что сам Михаил Павлович будет доволен. А это, смею вас заверить,
экзаменатор весьма серьезный.
 - Ну, вот и отлично, - улыбнулся Ларин. - А теперь в путь, дорога
каждая секунда.
 И снова  мчался,  теперь  уже  с  "юга"  на   "север",   чудесный
"конек-горбунок". Опять, только уже в обратном порядке, мелькали вдоль
дороги пальмовые аллеи,  березовые рощи,  кроны мохнатых кедров.  Лишь
сейчас,  на обратном пути,  обратил внимание Лобов на то, что над всем
этим растительным великолепием не  было  такого  привычного  для  глаз
солнца.  Чистое,  прозрачное  синее  небо  висело  над  деревьями,  но
отсутствовал  на  его  живом  неохватном   просторе   такой   знакомый
раскаленный добела или багрово-красный солнечный диск.
 И при мысли о том,  что над рощами и полями переливается,  синеет
не   настоящее  небо,  а  созданный  руками  людей  слой  воздуха  под
трехсотметровой толщей воды и камня, становилось как-то не по себе. Но
в  то же время какая гордость,  какой восторг наполняли сердце Лобова,
когда он думал о том,  что вот  сейчас,  в  эти  минуты,  собственными
глазами  увидел  деяния  людей,  своих соотечественников,  которые все
увереннее становились  уже  не  покорителями,  а  владыками,  творцами
природы.  Да, это не было сном. Он, Алексей Лобов, мчался на сказочной
машине по сказочной стране,  порожденной созданным человеческим гением
и человеческими руками Солнцем.
 Эти мысли  не  покидали   Лобова   и   в   бегущем   по   галерее
лифте-вездеходе,  и  в  кабинете  Грибанова,  и  в атомной "Стреле" на
крутогорской автостраде.
 Эти мысли  не  покидали  Лобова  и  потом,  в кабинете,  когда он
отдавал подчиненным короткие,  ясные приказания. Гордость за Стогова и
его  товарищей  переплелись  теперь  в  сознании Алексея с тревогой за
профессора,  за  плоды  вдохновенного  труда  и  жизнь  многих   тысяч
руководимых Стоговым людей, за жизни и плоды труда жителей Крутогорья.
 Это сочетание гордости и тревоги было той питательной средой, той
движущей  силой,  которая  рождала  в  мозгу  Алексея  все новые идеи,
имеющие только одну цель, - найти и обезвредить врага.
 Это же  чувство,  это  сочетание  гордости  и тревоги переживал и
Грибанов,  оставшийся после ухода  гостей  совершенно  один  в  пустом
административном корпусе института.  Шагая по кабинету, он нетерпеливо
поглядывал то  на  часы,  то  на  вызывную  лампочку  высокочастотного
телевизофона.
 Об этом  думал  и  Ларин,  инструктировавший  входивших  к   нему
поодиночке людей.
 ...Была уже  глубокая  ночь,  когда  внезапно   налетела   бурная
июньская гроза.  Дрогнули,  зазвенели озаренные молниями окна в домах,
протестующе зашумели ветвями сразу намокшие деревья.
 Непогода, однако,  не  помешала крохотному двухместному вертолету
точно приземлиться на бетонированную  площадку  двора  перед  запасным
входом  в  административный  корпус института в Обручевске.  Из кабины
вертолета легко спрыгнул на землю до глаз закутанный  в  непромокаемый
плащ высокий человек. В дверях его встретил Грибанов и, сердечно пожав
руку, гостеприимно пропустил вперед.
 Еще через  минуту  в окнах кабинета Грибанова погас свет.  Сквозь
шум грозы  доносился  слабый  рокот  мотора  вновь  набравшего  высоту
вертолета.  Дождь  стихал,  и  на востоке начали чуть заметно розоветь
разводья между тучами.
 Занималось новое утро.

 Глава тринадцатая
 СЫН ПРОФЕССОРА

 В это ненастное июньское утро Игорь Михайлович  Стогов  проснулся
необычно рано. Собственно, пробуждения не было, как не было и сна.
 Тридцать лет прожил Игорь Стогов,  но во всей его жизни  не  было
ночи  страшнее  и  кошмарнее,  чем эта.  Сейчас,  когда он вздрогнул и
открыл глаза,  то почувствовал,  что уже не сможет впасть  даже  в  то
тяжелое,  не успокаивающее,  а еще сильнее изнуряющее забытье, которое
заменяло ему в эту ночь сон.
 Игорь вновь и вновь,  уже в который раз, начал вспоминать события
этих бесконечных суток.
 - Когда же это началось?..  Ах,  да!  Еще вчера он, как и всегда,
легко и безмятежно спал вот в этой самой постели. И в ту минуту, перед
самым пробуждением, ему снился непонятный совсем несуразный сон.
 Игорю снилось,  будто он,  почему-то в  одних  трусах,  точно  на
пляже, в совершенно нелепом виде стоит на главной площади Крутогорска.
Вокруг шуршат по асфальту автомашины.  Пассажиры и прохожие  удивленно
указывают  пальцами на него,  одинокого и полуголого.  И вдруг кто-то,
видимо,  особенно возмущенный,  начал изо всей силы барабанить в  окно
дома,  как  бы  намереваясь пожаловаться на поведение Игоря.  При этом
стучавший все время повторял:
 - Товарищ Стогов!.. Товарищ Стогов!..
 В ту минуту Игорь Стогов вздрогнул во  сне  и  проснулся.  Как  и
всякий  другой в его положении,  он обрадовался,  что вся эта нелепица
ему только пригрезилась,  и намеревался было уснуть снова,  как стук в
створку  окна  опять  повторился,  и  незнакомый  голос  негромко,  но
требовательно произнес:
 - Товарищ Стогов, проснитесь! Проснитесь!
 Теперь это было уже наяву,  Игорь протер  глаза  и,  окончательно
смахнув  с себя остатки сна,  вскочил с постели,  подбежал к окну.  Он
увидел незнакомого человека со значком народного дружинника на  груди.
В  сердце  Игоря  сразу же шевельнулась еще неясная,  смутная тревога.
Незнакомец строго и торопливо спросил:
 - Товарищ Стогов?
 - Да, - в тон ему быстро ответил Игорь.
 - Имя, отчество?
 - Игорь Михайлович.
 - Вы - сын профессора Стогова?
 - Да, - наполняясь все большей тревогой, торопливо отвечал Игорь.
 - Ваш  отец,  профессор Стогов Михаил Павлович,  сейчас с вами на
даче?  -  с  неускользнувшей  от  Игоря  надеждой  в  голосе   спросил
приехавший.
 - Нет,  - замирая от  охватившего  его  тягостного  предчувствия,
сообщил Игорь, - он остался ночевать в нашем городском доме.
 - В Крутогорске, по улице Нагорной, номер двадцать три? - уточнил
вдруг побледневший собеседник.
 - Да, - отозвался Игорь и, теряя самообладание, почти закричал: -
Да скажите же, наконец, что случилось? Что все это значит?
 - В вашем городском  доме  в  Крутогорске  произошел  пожар.  Вам
необходимо выехать со мной на место происшествия.
 - Пожар? - с трудом постигая смысл этого ошеломляющего сообщения,
побледневшими губами переспросил Игорь:  - Пожар?!  А как же... Как же
отец?
 - Пока ничего не известно,  - чуть запнувшись,  ответил дружинник
и,  словно спохватившись,  добавил: - прошу вас поскорее одеться. Ваше
присутствие в Крутогорске необходимо.
 Игорь, не задумываясь, не отдавая себе отчета в том, что и как он
делает,  машинально натянул спортивные шаровары, набросил прямо поверх
майки пиджак, всунул босые ноги в дачные тапочки и выбежал на крыльцо.
 Все, происходившее потом, Игорь видел, как бы через зыбкий туман.
Сначала они вместе с дружинником очень медленно, как показалось Игорю,
ползли  на  автомашине к Крутогорску.  Но,  когда Игорь сказал об этом
соседу,  тот удивленно взглянул на него и указал на фиксатор скорости.
Стрелка  прибора  застыла  на  красной критической черте,  под которой
стояло жирное число 200.
 Впрочем, Игорь   тотчас   же   забыл  об  этом  эпизоде.  Атомный
автомобиль бежал по такой знакомой младшему  Стогову  Нагорной  улице.
Еще  минута,  и  сын  профессора  увидел фасад знакомого,  окруженного
стеной деревьев домика, теперь закопченный, заляпанный жирными мазками
сажи,  с окнами без стекол. С криком: "Отец! Отец!" - Игорь бросился в
распахнутые двери...
 Кто-то натянул на него противогаз.  Потом он увидел распростертое
на полу сильно обгоревшее тело человека...  Не замечая ничего  вокруг,
Игорь  склонился  над  трупом,  приник  лицом к полуистлевшим остаткам
одежды и замер.
 Когда труп  вынесли  на улицу,  чтобы погрузить в машину,  Игорь,
сняв  противогаз,  при  ярком  солнечном  свете  еще  раз  внимательно
вгляделся  в  окостеневшие  черты  мертвеца  и  едва  сдержал  готовый
сорваться с губ крик:  скорее сердцем,  чем разумом,  он вдруг постиг,
что лежавший на носилках мертвец,  очень похожий на отца,  - все же не
профессор Стогов.
 Игорь совсем  уже  был  готов  сообщить  окружающим об этом своем
внезапном открытии,  но  неожиданно  появившийся  рядом  светловолосый
широколицый человек крепко сжал ему локоть и,  словно читая его мысли,
чуть слышно, одними губами произнес:
 - Спокойно, спокойно, Игорь Михайлович.
 Неожиданный собеседник властно взял его под руку и быстро повел к
садовой беседке.
 Там их уже ожидала пышноволосая  девушка,  которую  все  называли
Валентиной Георгиевной.  Участливо и не без любопытства глядя на Игоря
глубокими серыми глазами,  она попросила  его  подробно  рассказать  о
состоянии здоровья профессора Стогова.
 Игорь, с горестным чувством признаваясь себе,  что он очень мало,
в  сущности,  знал  и  анализировал  состояние отца,  рассказывал этой
незнакомой девушке обо всех заболеваниях старшего Стогова. Он вспомнил
и   о   сквозных   ранениях   в  грудь  и  в  плечо,  которые  получил
инженер-полковник Михаил Павлович Стогов на фронте минувшей войны, и о
перенесенных отцом приступах тяжелого заболевания сердца,  и о тяжелой
контузии на вершине пика Великой Мечты.
 Когда Валентина  Георгиевна  исчерпала  свои  вопросы,  ее  место
напротив  Игоря  за  чайным  столиком  занял  новый   собеседник.   Он
отрекомендовался  Алексеем  Петровичем  Лобовым,  в  прошлом  учеником
профессора Стогова,  напомнил Игорю о нескольких встречах с ним, тогда
тоже  студентом,  и  незаметно  перевел воспоминания молодости в русло
деловой беседы.
 Игорь подробно  отвечал  на многочисленные вопросы Лобова.  И вот
сейчас, восстанавливая в памяти детали беседы, он отчетливо вспомнил о
недавних событиях, тогда показавшихся ему не заслуживающими внимания.
 Это было дней пятнадцать назад.  Тот вечер Игорь решил провести в
концертном  зале  Крутогорской  филармонии.  Там предстояло исполнение
любимых  и  старшим  и  молодым  Стоговым  фортепьянных   произведений
Бетховена.  Но  против  ожидания  Игоря,  намеревавшегося сделать отцу
приятный  сюрприз  приглашением  на   долгожданный   концерт,   Михаил
Павлович,   вдруг   сославшись  на  занятость  и  легкое  недомогание,
решительно  отказался.  Игорь  слишком  хорошо  знал  отца,  чтобы  не
различить  в  его  голосе  не совсем уверенные нотки и не заметить уже
совсем  необычного  беспокойства,  притаившегося  в   уголках   всегда
спокойных, не по-стариковски мечтательных глаз.
 "Возможно, что-либо неладное в институте", - подумал Игорь.
 Полное и  безмятежное  спокойствие,  всегда так присущее младшему
Стогову,  в тот вечер покинуло, его. И то ли потому, что рядом не было
отца,  или  из-за  того,  что приглашенная им на концерт лаборантка их
института Верочка не пришла,  или же по иной причине,  но фортепьянная
музыка Бетховена,  против ожидания, оставила его равнодушным. С трудом
дождавшись антракта, Игорь решил вернуться домой.
 Здесь его подстерегала новая неожиданность.  Как и всегда, открыв
своим ключом входную дверь,  Игорь направился прямо в кабинет к  отцу,
чтобы рассказать ему о нелепо испорченном вечере.
 Войдя в кабинет,  Игорь с трудом сумел скрыть свое  удивление.  У
письменного  стола,  на  котором стояли бутылка вина,  бокалы,  вазы с
фруктами и с пирожными, удобно расположившись в глубоком кресле, сидел
научный  сотрудник  инженерно-физического  института  Орест  Эрастович
Ронский.
 Это был  весьма  элегантный  и  представительный  молодой мужчина
немногим более тридцати лет,  стяжавший в  Крутогорске  громкую  славу
души  общества и покорителя женских сердец,  и всячески поддерживавший
ее.  Несколько лет назад  Ронский  был  сотрудником  и  даже  любимцем
Стогова,   но  довольно  быстро  расстался  с  профессором,  предпочтя
исследовательской работе более привлекшее его поприще преподавателя  и
лектора-популяризатора.  Теперь  в  научном  мире  Орест Эрастович был
известен,  главным образом,  умением рассказать свежий анекдот и  быть
центром веселья на любой вечеринке.
 Игорь знал, что Стогов так и не простил Ронскому, которого считал
обещающим ученым,  его ухода из института ядерных проблем,  никогда не
поддерживал с ним никаких  отношений  и  не  оказывал  никаких  знаков
внимания, кроме вежливых, но холодно официальных поклонов.
 И вот теперь Ронский - у профессора Стогова.  Ради встречи с  ним
Михаил  Павлович  отказался от концерта,  выпроводил из дому Игоря и о
чем-то беседовал с гостем наедине в кабинете.
 Михаил Павлович,  как всегда,  приветливо улыбался Игорю,  но сын
слишком хорошо знал своего своеобразного отца и поэтому не сомневался,
что профессор недоволен его внезапным возвращением.
 Недоумевая, так и  не  находя  ответа  на  вопрос:  почему  такой
далекий от отца человек,  как Ронский,  судя по всему,  желанный гость
Михаила Павловича,  Игорь сел в  кресло  напротив  Ореста  Эрастовича,
налил в бокал вина, взял с вазы грушу.
 Беседа текла внешне оживленно,  но чувствовалось,  что каждый  из
троих,  поддерживая разговор,  в то же время настойчиво думал о своем.
Говорили о Бетховене,  об исполнительской культуре,  о необычно жарком
для  этого  северного  района Сибири лете,  о фруктах,  уже около года
сохранявших  аромат  и  свежесть  после  специального   радиоактивного
облучения.  Ронский  рассказал  несколько  пикантных  историй из жизни
местного театра.
 Поболтав так,  Орест Эрасто