когда  не
забудет свою спасительницу. Но в ту минуту все его внешне горячие речи
звучали не совсем искренне. Слишком велика была радость выздоровления,
слишком увлечен он был мыслью о близком возвращении на стройку,  чтобы
разделить с Валентиной Георгиевной грусть расставания.
 Но сейчас,   вспомнив   этот  утренний  разговор,  Игорь  глубоко
задумался.  Почему-то отчетливее  всего  вспомнились  глаза  Валентины
Георгиевны:  большие,  серые  и  такие  глубокие,  что  порою казались
бездонными.  Какими разными,  непохожими бывали всякий раз эти  глаза.
Сосредоточенные  и  чуть-чуть  любопытные в момент их первой встречи в
садовой беседке на пожарище, строгие и грустные в часы борьбы за жизнь
Игоря,  лукавые,  искрившиеся  весельем  в  часы  оживленных  бесед  в
госпитальной палате и,  наконец,  ласковые,  но  такие  печальные  при
расставании.
 Игорь стоял молча,  не видя перед собой ничего. И как же хотелось
ему  в  эту  минуту вновь встретить Валентину Георгиевну,  услышать ее
голос,  рассказать ей о своей радости,  радости возвращения к труду  и
вновь начать с доктором тот бесконечный разговор,  в котором не так уж
важно о чем говорят, но зато очень значительно то, как говорят.
 Чем дольше  думал  Игорь  о  встречах  и беседах с Крыловой,  тем
сильнее убеждался в  том,  что  никогда  уже  не  будет  по-настоящему
счастлив без этих встреч, без ее голоса, без ее лучистых глаз.
 "Что же, пойду и сейчас же позвоню Валентине Георгиевне, - твердо
решил Игорь, - благо, телефон ее я все же догадался записать..."
 Приняв такое  решение,  Игорь   быстро   зашагал   к   Управлению
строительства.
 В те  минуты,  когда  Игорь   Стогов   беседовал   с   Валентиной
Георгиевной,  за триста километров от стройки, в центре Крутогорска, в
летнем ресторане Парка металлургов происходила другая беседа.
 За тем же самым столиком,  что и при первой встрече,  здесь мирно
разговаривали за бокалом вина  Орест  Эрастович  Ронский  и  тот,  кто
называл себя художником Дюковым.
 Как и  в  прошлый  раз,   веранда,   на   которой   расположились
собеседники,  была почти безлюдна.  Никто не обращал никакого внимания
на Ронского и его собеседника.  Поэтому Орест Эрастович  не  стеснялся
посторонних глаз и ушей.
 - Понимаете,  Владимир Георгиевич,  -  горячо  говорил  он,  -  я
никогда  еще  не  оказывался  в  столь  дичайших обстоятельствах.  Все
происходящее  со  мной  кажется  мне  каким-то  страшным  наваждением,
кошмаром.  Посудите сами,  друг мой, с меня снимают тяжелое обвинение,
освобождают из-под стражи и от спокойной  преподавательской  работы  и
назначают  на  крайне  беспокойную  и хлопотливую должность на стройке
этой самой станции.
 Ронский отхлебнул  из  бокала  несколько глотков вина и продолжал
еще более взволнованно:
 - И,   честное   слово,   лучше  бы  этого  со  мной  никогда  не
происходило.  Я же всю жизнь занимался теоретической физикой, а теперь
мне приходится решать чисто прикладные,  конструктивные задачи. Да еще
в  отсутствие  руководителя.  Профессор  Стогов,  как  вам   известно,
приказал долго жить. В последние дни куда-то неожиданно исчез академик
Булавин,  говорят - срочно выехал на рудники.  Вообще вокруг  творится
что-то непонятное,  загадочное.  На стройке настроение крайне тяжелое.
Люди нервничают,  дело валится из рук,  никакого порядка.  Теперь  уже
можно  не  сомневаться,  что график пуска станции будет сорван.  И вот
тогда-то меня привлекут к очень  тяжелой  ответственности.  -  Ронский
закрыл  лицо  руками  и почти всхлипнул:  - Я боюсь этого,  понимаете,
боюсь!  Уж лучше бы мне отвечать за ранение младшего Стогова,  чем  за
срыв пуска станции.  А некому возглавить! И он будет сорван! А тут еще
всеобщая  нервозность.  Какое-то  коллективное  предчувствие   большой
беды...
 "Чиновник" слушал,  не  перебивая  ни  единым   словом   излияния
Ронского.  Он давно уже собирался закурить,  но,  увлеченный рассказом
Ореста Эрастовича,  забыл о своем намерении.  Мнимый Дюков  машинально
перекатывал  пальцами  мундштучок,  изредка задумчиво постукивая им по
лежащему на столике массивному портсигару.  Шла задушевная  застольная
беседа...

 Глава двадцать четвертая
 БЕЗВОЗДУШНОЕ ПРОСТРАНСТВО

 На редкость непогожим выдалось в Крутогорске утро последнего  дня
июня.  Яркое солнце, еще вчера безраздельно царившее на небе, скрылось
за плотной пеленой  низких  тяжелых  туч.  Порывистый  холодный  ветер
клонил  к  земле  мохнатые ветви деревьев,  взвихривая жидкие смерчики
нудного, зарядившего с ночи дождя.
 Для Алексея Петровича Лобова это восьмое после пожара на Нагорной
улице утро, началось, как обычно, с посещения начальника Управления.
 Ларин встретил  Алексея  со  своей всегдашней приветливостью,  но
сегодня  Лобов  сразу  же  почувствовал  необычную  приподнятость  его
настроения.  И  хотя  за  окнами  комнаты  висела плотная серая завеса
дождя,  и ветер, врываясь в форточки, парусом надувал опущенные шторы,
в кабинете царила атмосфера непривычной праздности.
 - Рад поздравить вас, Алексей Петрович, - начал Ларин, едва Лобов
опустился  в стоявшее у стола кресло,  - с успешным окончанием второго
этапа нашей операции.
 - Что?  -  встрепенулся  Алексей.  -  Неужели уже известно точное
местоположение убежища,  в котором они держат своих пленников,  и  где
скрывается этот пресловутый Янус?
 Ларин лукаво усмехнулся, выдержал небольшую паузу и ответил:
 - Совершенно  верно,  есть точные координаты убежища Януса.  И вы
знаете,  - Андрей Савельевич вновь лукаво усмехнулся, - эти координаты
полностью соответствуют вашим прогнозам. Помните, Алексей Петрович, вы
однажды высказали предположение,  что логово  Януса  нужно  искать  за
городской   чертой,  где-нибудь  в  одиноком  домике  лесника  или  на
метеопункте.  Это  действительно  оказался  метеопункт.  И   положение
удобное,  как раз на полпути между Крутогорском и Обручевском.  Теперь
будем стараться выкурить Януса из  норы,  и  в  этом  мне  нужна  ваша
помощь.
 - Слушаю вас, - сразу подтянулся Лобов.
 - Как ваши подшефные? - поинтересовался Ларин.
 - Здравствуют,  - вздохнул Лобов. - На мое невнимание к их особам
пожаловаться не смогут.
 - Понятно,  - усмехнулся Ларин, - думаю, приспело время устранить
ваших подопечных из игры.
 - Всех? - быстро спросил Лобов.
 - Всех. Сейчас наша задача одним ударом обрубить щупальцы Януса в
городе,  это вынудит его открыть нам свои кадры на стройке станции.  И
если  верно  наше  предположение,  что враг не имеет своих людей среди
строителей, Янус непременно должен броситься в объятия вашего протеже.
Тогда мы нанесем заключительный удар. А сейчас жду ваши предложения по
предстоящей в городе операции.  Предупреждаю,  вы обязаны доставить их
только живыми...
 Часовых дел мастер  Павел  Сергеевич  Прохоров  уже  совсем  было
собрался закрывать свою мастерскую, намереваясь, как это всегда делал,
отобедать в ближайшей закусочной. Он нетерпеливо поглядывал на часы и,
подгоняемый   этими  красноречивыми  взглядами,  последний  посетитель
торопливо закрыл за собой дверь, оставляя часовщика в одиночестве.
 Но нетерпение  часовщика  объяснялось  не  только его многолетней
привычкой  обедать  в  строго  определенное  время.  В  последние  дни
Прохоров пережил немало горьких минут.
 ...Даже самые близкие  друзья,  знавшие  его  лет  тридцать  пять
назад,  не  признали  бы  в  шестидесятилетнем  крутогорском часовщике
пышущего  здоровьем  молодого  майора  инженерной  службы  германского
вермахта  Отто  фон  Ранке.  Много  воды  утекло  с  той  поры.  Ранке
дослужился до полковничьего чина,  принимал участие в  конструировании
"летающих снарядов" и в работе по созданию германской атомной бомбы.
 Потом пришли  дни  разгрома   и   капитуляции   некогда   грозных
гитлеровских полчищ,  поспешное бегство за океан.  И вот на его плечах
мундир чужой, вчера еще вражеской армии. И вновь работа над средствами
адского разрушения.
 И новый удар.  Настало время,  когда правительство страны, давшей
приют фон Ранке, отказалось от его услуг. Средства разрушения там, как
и во всем мире, больше не производились.
 Тогда он  -  офицер высокого ранга,  инженер с именем стал просто
агентом частной разведки миллиардера Гюпона.
 Вся жизнь  его  была  посвящена  разрушению.  И  только здесь,  в
частной разведке, нуждались теперь в людях его профессии.
 И вот счастье,  наконец,  как будто улыбнулось ему. В Крутогорске
русские начинали небывалый по размаху эксперимент,  готовились  зажечь
Земное  Солнце.  И  тогда  ему  было  приказано ехать в этот неведомый
Крутогорск,  затаиться там  и  ждать  часа  для  нанесения  верного  и
беспощадного  удара.  Так он превратился в Павла Сергеевича Прохорова.
Имя фон Ранке было навсегда забыто,  в списках  агентуры  вместо  него
стояла безликая кличка "Ворон".
 Прохоров сделал все,  как было  ему  приказано.  Он  добрался  до
Крутогорска,  обжился  в нем.  Он нашел уединенный дом,  примыкающий к
обширной пещере.  Он работал как зверь,  как самая  последняя  лошадь,
спал  по  три  часа  в  ночь.  Он  по  винтику  собрал высокочастотный
генератор, питавшийся от привезенных им с собой атомных аккумуляторов.
Он прожег этим генератором подземный ход в пещеру, оборудовал обширный
тоннель для хранения атомных и полупроводниковых батарей и для укрытия
будущих сообщников.  Он собрал электромоторы,  двигавшие валун в конце
тайного хода. Он превратил свой дом в неприступную крепость.
 О, как  ждал он своего часа,  как смаковал,  наслаждался мыслью о
будущей своей мести этим людям,  дважды губившим  его  карьеру.  Но  в
третий  раз он не позволит им этого.  Теперь он насладится их гибелью.
Уже собран портативный излучатель высокозаряженных частиц.  Все готово
к последнему удару...
 У него не было сомнений. Он ненавидел в этой стране все. Но более
всего  он  ненавидел  Стогова.  Этот человек для Прохорова олицетворял
собою все,  что было враждебно ему, Отто фон Ранке, все, с чем боролся
он всю свою жизнь.
 Прохоров внимательно следил за каждым шагом Стогова, знал все его
работы,  все  привычки  и  привязанности.  Чутье разведчика и знающего
инженера  подсказывало:  "Час  удара  близок".  Действительно,  четыре
месяца  назад  прибыли  помощники:  Чиновник  и Кондор.  Прохоров ждал
приказа.
 Но вместо приказа прибыл этот самоуверенный выскочка,  и он, а не
Прохоров,  возглавил операцию. Прохорову не позволили даже насладиться
видом закованного в цепи Стогова,  от него скрывают убежище Шефа.  Шеф
приблизил к себе эту  старую  калошу  Кондора,  а  на  долю  Прохорова
досталась  второстепенная  роль:  наушничать в городе,  скрывать этого
хлыща - Чиновника,  да оберегать созданный годами  труда  арсенал  для
нанесения удара по станции.
 И новые планы мести,  теперь уже Шефу,  зрели в воспаленном мозгу
Прохорова,  но  он  понимал:  опять  надо  набраться терпения и ждать,
ждать.
 Оставшись один,   Прохоров   быстро   собрал  и  спрятал  в  шкаф
инструменты,  убрал еще неотремонтированные часы и уже готов был выйти
на улицу, но неожиданно вновь скрипнула входная дверь.
 На пороге мастерской стоял  широколицый,  светловолосый  бригадир
водопроводчиков,  который разговаривал с Прохоровым перед воротами его
дома во время ремонта колонки.  Он вошел не один. Вместе с ним в узкую
дверь  втиснулись  еще  двое  крупных плечистых парней,  тоже одетых в
комбинезоны.  "Должно быть,  работяги из его бригады",  - с неприязнью
подумал Прохоров:  он не любил, когда в чем-либо нарушались его планы,
а неожиданный  визит  водопроводчиков  грозил  лишить  его  обеденного
перерыва.
 Однако широко   открытые   синие   глаза   вихрастого   бригадира
дружелюбно  светились,  он  чуть виновато улыбался,  и Прохорову волей
неволей пришлось  согнать  с  лица  суровость  и  ответить  на  улыбку
бригадира тоже подобием улыбки.
 - Виноват,  виноват,  товарищ Прохоров,  - говорил жизнерадостный
бригадир,  - в тот день,  на который мы с вами уславливались, никак не
поспел.  Только сейчас сумел выкроить  минутку.  И,  черт  его  знает,
отчего это в Крутогорске так часто портится водопровод,  просто чинить
не поспеваем. Как у вас, сейчас нет перебоев с водичкой?
 - Да  после  вашего  визита вроде бы наладилось,  - хмуро сообщил
Прохоров,  окончательно убедившийся в том, что словоохотливый бригадир
оставит его без обеда, и так же хмуро поинтересовался:
 - Где же ваши часики?
 - Часики-то? - вновь улыбнулся бригадир. - Сейчас, сейчас будут и
часики.  Они у меня далеко запрятаны,  - медленно говорил он, роясь во
внутренних карманах комбинезона,  - да и как не прятать? Вещь дорогая,
заграничная.  Со всякими фокусами часы,  других таких не встречал, мне
их братишка подарил,  он за границей долго работал.  Вот сейчас только
разверну платочек, я их в платочек замотал, чтобы мягче было.
 Излияния бригадира  о  его  необыкновенных  часах прервал один из
рабочих.
 - Какая  у  вас  витрина  любопытная,  - кивнул он на стоявший за
спиной Прохорова,  застекленный шкаф,  на полках которого лежали  часы
самых разнообразных форм.  - Сколько на ней часов,  да какие занятные,
разрешите взглянуть?
 - Глядите,  -  хмуро  согласился  Прохоров  и  добавил:  -  хотя,
вообще-то,  сюда, за прилавок, посторонние люди не ходят. Ну, да что с
вами сделаешь...
 Рабочий, не ожидая повторного приглашения,  шагнул  за  невысокий
деревянный   барьерчик   и,  рассматривая  витрину,  встал  за  спиной
Прохорова,  другой  рабочий  с  безразличным  видом  подошел  к   окну
мастерской.
 К этому времени бригадир  извлек,  наконец,  из  своих  бездонных
карманов драгоценные часы.
 - Вот они! - усмехнулся он, держа на ладони тускло поблескивавшие
часики.  - Вот они,  держите,  да не уроните.  Двумя руками держите! -
неожиданно властно скомандовал бригадир.
 Опешивший на   мгновение   Прохоров,   повинуясь   этой  команде,
машинально протянул вперед обе руки,  и в  ту  же  секунду  их,  точно
стальными кольцами, стиснули цепкие пальцы бригадира.
 - Спокойно,  - так  же  резко,  как  и  в  первый  раз,  приказал
бригадир.
 Теперь от его недавней улыбчивости и  добродушия  не  осталось  и
следа.  На Прохорова в упор,  как бы насквозь пронизывая его,  глядели
сразу потемневшие гневные глаза.
 Мгновенно оценивший  обстановку  Прохоров  резко  рванулся назад,
намереваясь перебросить своего врага через барьер или хотя бы  вырвать
руки.  Но он сумел только слабо откачнуться.  Стоявший сзади Прохорова
рабочий молниеносно обернулся и заключил  часовщика  в  свои  железные
объятия. Третий рабочий провел руками по карманам Прохорова.
 - Это,  очевидно,  самый необходимый для часовщика инструмент,  -
усмехнулся он, выкладывая на барьер извлеченный из внутреннего кармана
Прохорова крупнокалиберный пистолет и две авторучки не совсем  обычной
формы.
 Убедившись в  полной  бесплодности  всех  своих  попыток  разжать
стискивавшие  его  объятия,  Прохоров  решил воспользоваться последним
шансом на спасение:
 - Это насилие! - визгливо завопил он. - Караул? Грабят! Грабят!
 - Нет,  не грабят,  - твердо возразил бригадиру опуская, наконец,
руки  Прохорова,  -  вот  мое  удостоверение,  - он протянул часовщику
красную ледериновую книжечку и приказал:
 - Товарищ  Щеглов,  начнем  осмотр  помещения,  - и,  обращаясь к
третьему рабочему,  который вновь возвратился на  свой  пост  у  окна,
бригадир - это был Лобов - распорядился:
 - Товарищ Рычков, вызывайте машину.
 ...Часа через два после того, как от дверей мастерской, в которой
работал Прохоров,  отошла машина с наглухо задернутыми шторами, у этих
же самых дверей остановилось такси. На тротуар вышел пожилой человек с
темными кустистыми бровями.  Он подошел  к  двери  и,  увидев  на  ней
печать, не удержался от удивленного возгласа:
 - Что  здесь  случилось?  -  спросил  приехавший  у   молоденькой
продавщицы   цветочного   киоска,   расположенного   рядом  с  часовой
мастерской. - Куда девался ваш сосед?
 - А я и не видела,  - призналась девушка. - Я на обед уходила, он
еще в мастерской оставался, а как с обеда вернулась - здесь уже никого
не было.  Так что я ничего не знаю.  Может,  ревизия какая,  в контору
вызвали или заболел.
 - Вот неудача, - посетовал приехавший, - а я ему позавчера часы в
ремонт отдал. Теперь когда получишь, а без часов мне хоть пропадай.
 - Ничем  помочь  не  могу,  -  улыбнулась  девушка.  - Купите для
утешения цветочков. Вот есть свежие левкои.
 - Что  ж,  давайте букетик,  - согласился собеседник.  - Уж лучше
хоть цветы,  чем ни часов, ни цветов. Кстати, вы не обратили внимания,
не входил к нему кто-нибудь из конторы перед обедом?
 - Я из их конторы никого не знаю.  Но, по-моему, никого такого не
было. Вошли какие-то трое в рабочих комбинезонах, а кто потом заходил,
не знаю.
 Купив букетик   влажных   бледно-синих   левкоев  и  поблагодарив
словоохотливую продавщицу,  человек с кустистыми  бровями  неторопливо
отправился к стоянке такси.
 Захлопнув дверцу машины,  удобно откинувшись на  мягком  сиденье,
человек,   наконец,   дал  волю  долго  сдерживаемому  чувству.  Он  с
отвращением зашвырнул букетик в самый дальний угол  машины  и,  нервно
выхватив  из  кармана  массивный  портсигар,  дробно  застучал по нему
мундштуком.
 Убрав, наконец, мундштук, он откинулся назад и задумался. Сегодня
первый раз в жизни он изменил правилу,  которому следовал всегда:  все
делать  только  чужими  руками.  Ворон много раз просил о встрече,  он
отказывал, даже приказал прекратить эти домогательства. Но сегодня все
же  вынужден  был  поехать к Ворону.  Нужно было взять у него запасной
излучатель высокозаряженных частиц.  Один он привез с  собой,  но  два
будут вернее.
 Послать за прибором было некого:  Кондор нужен на месте. Чиновник
выходит только для встреч с Наводчиком...
 Но, если говорить честно,  главное было даже не в оружии.  Он  не
верил Прохорову.  Слишком долго тот прожил здесь, слишком много сделал
для подготовки операции,  чтобы мог смириться с отведенной ему  второй
ролью  Он знал своих сообщников,  в таком положении они были готовы на
все.  Поэтому  надо  было  проверить  Ворона,  выведать  у  него   все
начистоту...
 И вот эта неожиданная печать на дверях
 Что могла означать эта неизвестно кем навешенная печать?  Хорошо,
если только ревизия. Тогда Ворон даст где нужно необходимые объяснения
и  рано или поздно вернется.  Ведь он не раз предупреждал своих людей,
чтобы они образцово вели  служебные  дела.  Так  что  с  этой  стороны
опасаться  было нечего.  А вдруг - это не ревизия?  Но об этом он даже
думать не  мог  без  ужаса.  Ведь  если  это  не  ревизия,  то...  то,
следовательно,  все  это  время он был игрушкой в руках людей Ларина и
все,  что он со  всем  его  опытом  и  проницательностью  принимал  за
необыкновенное  везение,  - все это не более,  как хитро расставленные
сети, в которые он прямехонько и угодил.
 Но с  этим  он  никак  не  мог согласиться.  Против такого вывода
протестовало в нем все:  и многолетний без крупных  провалов  путь,  и
профессиональная  гордость  разведчика,  и  шумная реклама,  созданная
газетами вокруг его имени.
 С привычным  самолюбованием  он  начал  выдвигать контраргументы.
Разве не подтвердили русские  официально,  через  газету,  что  Стогов
сгорел в собственном доме? С учетом традиций коммунистической прессы -
это могло быть только правдой...  Таких сообщений зря не делают. Разве
не  находятся  в  его  руках  два крупнейших русских физика?  Разве не
подтвердил Булавин,  что он действительно протежировал Наводчику и  по
его  протекции  тот  попал  на  стройку  станции?  Разве не встречался
несколько раз Чиновник с Наводчиком,  который дает ценную информацию о
положении на стройке? Нет, все это так.
 И все это могло быть только достижением его  таланта  разведчика.
Он  не может дать Ларину переиграть себя в этой решающей игре.  Но все
же нужно проверить...
 Приняв решение, пассажир такси вновь энергично застучал по к