ергеевича и мало помалу забыли о его пристрастии к запорам.
 Так и жил Павел Сергеевич на самой тихой  в  Крутогорске  Таежной
улице.  В  семь  тридцать  утра  отправлялся  пешком  за  продуктами к
завтраку,  в восемь часов возвращался домой, в восемь сорок выезжал на
работу, до четырех часов вечера, вставив в глаз увеличительное стекло,
регулировал маятники и пружинки,  менял волоски и циферблаты  у  чужих
часов,  которые приносили крутогорцы в крохотную будочку-мастерскую на
перекрестке улицы Нагорной и Паркового проезда, где трудился Прохоров.
В  четыре  тридцать  вечера Павел Сергеевич вновь появлялся у прилавка
облюбованного им  магазина,  закупал  нехитрую  снедь  к  холостяцкому
ужину,  обменивался поклонами с продавцом и,  не спеша,  ехал домой. В
четыре сорок пять вечера ворота прохоровского дома запирались  изнутри
до половины восьмого утра.
 Продолжалось это не один год,  к нелюдимому соседу  привыкли,  на
него перестали обращать внимание.  О домашней жизни Прохорова никто не
мог  ничего  сказать,  знали,  и  то  только  со  слов  самого   Павла
Сергеевича,  что  он  делит свой досуг между каким-то сверхсовершенным
собранным им радиоприемником и сверхумным псом по имени Макс. Но никто
из  соседей  не  удостоился  чести  увидеть  своими глазами эти чудеса
техники и природы,  хотя,  признаться,  охотники до такого  знакомства
были.
 По соседству с Прохоровым в домике,  окрашенном  веселой  зеленой
краской,  жил  Василий  Иванович  Рыжиков  с  молодой  женой  Дашей  и
семилетним неутомимым  крикуном  Вовкой.  Василий  Иванович  или,  как
запросто звали его все вокруг,  Вася вполне оправдывал внешностью свою
яркую фамилию.  Он имел не только огненно-рыжие волосы на голове, но и
огненные  брови,  такого  же цвета волоски покрывали его руки.  Весною
огненная шевелюра  гармонировала  с  кумачовыми  пятнами  веснушек  на
широком, добродушном Васином лице.
 Столь яркая окраска Васиных волос и кожи не  мешала  его  супруге
Даше  -  молодой  женщине  с  внешностью  и статью русской красавицы -
считать своего мужа самым красивым мужчиной на свете и наделять его  в
разговорах   с   соседками   самыми  необыкновенными  достоинствами  и
качествами.
 Был Вася  парнем  простым,  веселым,  без  особых претензий.  Его
действительно красивые большие  ярко-голубые  глаза  смотрели  на  мир
широко и жадно, точно хотели увидеть как можно больше. Работал Вася на
грузовом такси,  а  все  свои  свободные  часы  посвящал  бесконечному
совершенствованию радиоприемников самых различных марок. Радиолюбитель
он был  страстный,  вдохновенный.  Линии  и  витки  запутанной  схемы,
разговоры  о  конденсаторах,  сопротивлениях,  лампах звучали для него
какой-то волшебной музыкой, доставляли наслаждение.
 Эта страсть   привела   Васю  на  студенческую  скамью  вечернего
радиотехнического института. Но Васино увлечение не мешало ему отлично
работать  на  "атомном ломовике",  как он называл свое грузовое такси,
Семья Рыжиковых жила в достатке и весело.
 Вполне понятно,  что, увидев на крыше соседнего домика антенну не
совсем обычной конструкции,  вращавшую  свою  поставленную  под  углом
рамку,  прослышав  от жены о радиотехнических увлечениях соседа,  Вася
загорелся желанием поближе познакомиться с Прохоровым.  Но все попытки
Рыжикова  завязать  это знакомство разбивалось о ледяную отчужденность
соседа.  Павел Сергеевич так бесцеремонно и недвусмысленно  захлопывал
тяжелую калитку, что даже Вася, от природы незлобивый и незлопамятный,
обиделся и махнул рукой.  "Пусть себе чудит",  - решил он и,  пожалуй,
даже совсем забыл о существовании соседа.
 Но вспомнить и задуматься об образе жизни Прохорова Васе  все  же
пришлось и совсем для него неожиданно.
 Вечером одного  из  июньских  воскресений  Вася  Рыжиков,  весело
насвистывая,   вышагивал   вдоль  Фестивальной  улицы,  направляясь  к
троллейбусной  остановке,  чтобы   поехать   домой.   Причиной   столь
радостного настроения Рыжикова явилась сделанная им удачная покупка.
 Вася давно уже мечтал о новых полупроводниковых диодах, о которых
читал  в журнале.  Сегодня ему сообщили из магазина,  что долгожданные
диоды наконец-то прибыли.  И вот теперь,  поминутно ощупывая в кармане
пакетик   с   полупроводниками,  полный  самых  горячих  мечтаний,  он
возвращался домой.
 В нескольких   метрах   от   остановки  троллейбуса  Вася  увидел
нагонявшего его Петра Курочкина - приятеля еще  школьных  лет.  Теперь
Курочкин,  как и Вася,  работал шофером,  только водил он не такси,  а
пожарную машину.
 Вася и Петр крепко встряхнули друг другу руки, постояли, болтая о
разных  пустяках.  Рыжиков  не  удержался  от  соблазна  поделиться  с
товарищем  своей  радостью.  Петр  понимающе  покивал головой и вдруг,
круто меняя тему разговора, не совсем уверенно предложил:
 - Может быть,  так сказать, по случаю покупочки, воскресенья, ну,
и все там такое, прочее... пивка?
 Против ожидания   Петра,   Вася,  придерживавшийся  всегда  самых
трезвых убеждений, ответил:
 - А что же? Я, пожалуй, не откажусь от кружечки пива.
 Друзья спустились в расположенный в нижнем этаже  соседнего  дома
прохладный  пивной  погребок.  Заказав  по паре кружек ледяного пива с
аппетитными шапками играющей пузырьками пены и тарелку вареных  раков,
Вася и Петр пошли в самый дальний угол зала,  расставили все эти яства
на  высоком  круглом  мраморном  столике  и  отхлебнули  по  несколько
глотков.
 Заметив, что  всегда  энергичный,  жизнерадостный  Петр   сегодня
казался утомленным, Вася участливо поинтересовался причиной этого.
 - Устал здорово. Работа, понимаешь, горячая была, ну, а я недавно
с дежурства.
 - Пожар,  что ли, где большой? - встрепенулся Вася, любивший, как
и  всякий  непосвященный  в  такие дела человек,  рассказы о различных
происшествиях.
 - Большой!  -  хмыкнул  Петр.  -  Мало сказать большой.  Ладно мы
вовремя подоспели,  ну,  опять же средства у нас теперь  не  в  пример
прежнему.
 - Да   что   горело-то?   -   нетерпеливо   спросил   все   более
заинтересовывавшийся Вася.
 - По Нагорной особнячок такой красивый.  В нем  профессор  Стогов
жил,  говорят,  очень  известный  был ученый.  Ну вот,  этот особнячок
какие-то деятели,  видать,  подожгли, а Стогова не то убили, не то сам
сгорел.  Ух,  и жутко было, как сын его приехал. Выскочил он из машины
белый весь и кричит: "Отец! Отец!"
 Но Вася уже почти не слушал Петра.  При упоминании имени Стогова,
Рыжиков даже  отпрянул  назад.  В  отличие  от  Курочкина,  неплохого,
компанейского, но, в общем-то, пустоватого парня, Вася и раньше слышал
о Стогове.
 А с  месяц назад,  когда Стоговы перебирались на дачу,  диспетчер
направил для перевозки вещей именно Васину машину.
 Пока рабочие  устанавливали  в  кузове  грузовика нехитрую дачную
обстановку,  ящики с заранее отобранными книгами,  помогавший им  Вася
хорошо  рассмотрел  не  по  годам  подвижного,  худощавого  человека с
мягкими темно-каштановыми, чуть посеребренными сединой волосами.
 Профессор сыпал шутливыми угрозами в адрес замешкавшихся с чем-то
грузчиков,   совсем   по-простецки   балагурил,   а   когда   выносили
неповоротливый  платяной  шкаф,  вместе со всеми подставил под тяжелую
ношу  свое  не  по-стариковски  крепкое  плечо   и   нарочито   громко
выкрикивал, задоря других: "Раз, два! Взяли!"
 Когда погрузка вещей была окончена. Стогов, несмотря на то, что у
ворот  дома  стояла  блистающая  лаком  "Комета",  на  которой  он мог
добраться до дачи и удобнее,  и быстрее, все же влез в кабину Васиного
"Богатыря".  А так как Вася, в глубине души считал свой грузовик самой
лучшей машиной на  свете,  такое  решение  профессора  Рыжикову  очень
понравилось.
 Всю дорогу до дачи Стогов весело шутил,  подтрунивал над  Васиной
осторожной  ездой.  Когда  же  Вася  с  присущей  ему  серьезностью  и
обстоятельностью,  стремясь как можно полнее использовать  неожиданное
соседство с ученым,  спросил у него,  как будет выглядеть термоядерный
реактор,  который, как он читал, конструировал профессор, Стогов сразу
посерьезнел и уже другим, чем прежде, голосом произнес:
 - Реактор!  В нем,  брат,  не только тебе или мне,  но  и  самому
Виктору  Васильевичу  еще  не все ясно.  - Имя и отчество неизвестного
Васе,  но,  видимо, очень большого человека, Стогов выговорил с особой
теплотой  и,  мгновенно  обращенный  Васиным  вопросом  к  своим самым
сокровенным мыслям, пояснил, в то же время как бы отвечая самому себе.
-  То  есть  принцип-то  действия,  конечно,  ясен  совершенно,  а вот
возможности реактора пока проблематичны.  Ах,  какие же,  братец  мой,
открываются возможности!..
 Стогов умолк и Вася,  исподволь наблюдавший за ним,  даже  замер:
таким  сосредоточенно-цепким  был  взгляд  профессора,  точно он видел
что-то очень волнующее,  прекрасное и,  пожалуй,  чуточку ошеломляющее
даже его чем-то, пока еще не постигнутым.
 Но вот этот удививший Васю взгляд стоговских глаз  погас  так  же
быстро,  как и вспыхнул,  и профессор,  встрепенувшись,  с неожиданной
теплотой положил на плечо водителя свою широкую с твердой ладонью руку
и как-то особенно мягко и выразительно сказал:
 - Смотри,  какой ты вихрастый да огненный. Видать, солнышком тебя
в детстве припекло.  А скоро над тобой,  сынок, не одно солнышко сиять
будет... То-то загоришь тогда.
 Хотя Вася  и  не  все  понял  в  этом коротком,  запомнившемся до
мельчайших деталей разговоре,  но и постигнуто было достаточно,  чтобы
сохранить  память о человеке,  который,  идя какой-то известной только
ему дорогой,  мечтает о новых солнцах над головами людей.  Вася  знал,
что уже никогда не забудет он ни стоговских слов,  ни его устремленных
вдаль восторженных и взыскательных глаз.
 На даче, куда они через несколько минут приехали, их встретил сын
профессора,  которого отец называл тепло  и  просто,  как  маленького,
Игорек.  Как  заметил  Вася,  сын унаследовал от отца не только голос,
стремительную походку, не только броские, но вместе с тем мягкие линии
чуть удлиненного лица, увенчанного легкими темно-каштановыми волосами,
но и особую сердечность в обращении с людьми, сквозящее в каждом жесте
уважение к человеку.  Словом, и сын Стогова понравился Васе не меньше,
чем сам профессор.
 И вот  теперь  с  этими  чудесными людьми произошло такое большое
несчастье.  Потрясенный этим известием,  Вася оставил недопитую кружку
пива, попрощался с озадаченным Петром и поспешно вышел из погребка.
 На ходу вскочив в идущий  на  Таежную  улицу  троллейбус,  он  не
переставал думать о рассказе Курочкина.  Наполняясь новым, неожиданным
и зловещим смыслом,  ожили в памяти только что услышанные слова: "Этот
особнячок какие-то деятели,  видать,  подожгли, а Стогова не то убили,
не то сам сгорел".
 "Но кто  же  они такие,  эти "деятели",  которые поджигают дома и
убивают людей?  Да еще каких людей!" - думал Вася. Незаметно эта мысль
воскресила в памяти еще одно воспоминание.
 С месяц назад,  примерно,  в те дни, когда Вася перевозил на дачу
Стоговых, в клубе их автотранспортной конторы была назначена лекция "О
революционной бдительности". Оставив Вовку на попечение соседки, пошли
на эту лекцию и Вася с Дашей.
 Председатель рабочкома  конторы  объявил,   что   лекцию   читает
действительный член общества по распространению политических и научных
знаний Алексей Петрович Лобов.
 Вася и  Даша сидели в первых рядах партера.  Им хорошо было видно
широкое добродушное лицо лектора,  его пышные,  очень светлые волосы и
ярко-синие,  "такие же,  как у тебя", - влюбленно шепнула мужу Даша, -
глаза,  которые  то  загорались  веселыми   искорками,   то   как   бы
подергивались на мгновение тоненькой ледяной корочкой и тогда смотрели
сурово и холодно.
 Крепко запомнились Васе заключительные слова Лобова:
 - Великий лагерь  социализма,  его  бдительность  выбили  из  рук
империалистов  самое  смертоносное  в истории ядерное оружие Нам нужна
тройная  бдительность,  чтобы  окончательно  отстоять  мир  и   всегда
выходить  победителями  в тайной войне против нас,  которая закончится
лишь с гибелью самого империализма.
 Сейчас, неотступно   размышляя   над  рассказом  Курочкина,  Вася
впервые подумал.  "А  может  быть,  "деятели",  которые  подожгли  дом
Стогова, как раз и были из тех, о ком говорил на лекции Лобов".
 Эта мысль не давала покоя молодому водителю. Устало ссутулившись,
он  сидел  за  столом  и  машинально,  не замечая того,  что ел,  едва
прикасался к подставляемым Дашей блюдам.
 Встревоженная столь непривычным поведением мужа, Даша попробовала
развлечь его давно вертевшимся на языке рассказом:
 - С нелюдимом-то нашим,  с Прохоровым, чудеса стали твориться. Ты
же знаешь,  он в половине восьмого всегда в магазин шествует  продукты
себе  к  завтраку покупать.  Я тебе рассказывала.  Спрос у него всегда
один был:  булочку,  маслица - раз на кусок намазать,  молока бутылку,
ну,  изредка там еще чего-нибудь.  А теперь, вдруг будто за двоих есть
начал, как не больше. Булочек уже не две, а четыре-пять берет, и икру,
и ветчину,  и колбасу требует, да все подороже норовит. Вино даже стал
покупать.  Уж этого-то за ним от родимого века не  водилось.  Нет,  не
иначе жениться собрался, а, может, у него невеста в доме. Не съесть же
одному такой погибели еды. Да разве у такого скрытного узнаешь чего.
 Поглощенный неотвязными  мыслями о Стогове,  Вася почти не слышал
Дашиной  болтовни,  но  когда  жена  сообщила,  что  сегодня  Прохоров
вернулся домой много раньше обычного и пешком,  а не на мотоцикле, как
всегда,  и заявил соседкам,  что отдал своего "конька"  на  перековку,
Вася  заинтересовался и впервые за все эти годы задумался и о причинах
странной нелюдимости Прохорова и об изменениях, происшедших, по словам
Даши,  со  своеобразным  соседом.  В конце концов он утешился нехитрой
поговоркой:  "Всяк по-своему с  ума  сходит"  и,  чтобы  отвлечься  от
тяжелых мыслей о судьбе Стогова, решил пойти побродить по городу.
 Проходя по улицам, Вася невидящим взглядом скользил по окрашенным
в яркие закатные краски домам, а думал все о том же: о судьбе Стогова,
о злодеях,  поднявших на него руку. Потом он неожиданно поймал себя на
том,  что вновь размышляет над рассказами жены о Прохорове. И в первый
раз за весь этот вечер у Васи промелькнула робкая мысль: "А вдруг этот
странный  человек  имеет  отношение  к происшествию со Стоговым?  Ведь
работает он напротив дома профессора".
 Эта мысль  испугала Васю,  и он сразу же постарался избавиться от
нее.  Но случайно возникший вопрос возвращался вновь и вновь,  и тогда
Вася  решил:  "завтра  же  посоветуюсь  обо  всем с Павлом Павловичем,
парторгом гаража. Он подскажет".
 Но его планы неожиданно изменились. Из дверей магазина под руку с
молодой женщиной вышел Алексей Петрович Лобов.  Вася сразу  узнал  его
ладную фигуру, широкое добродушное лицо и улыбчивые яркосиние глаза. И
Вася тотчас же решил:  "Вот человек,  который мне сейчас нужнее  всех.
Задам ему свой вопрос насчет Прохорова. Он все объяснит".

 Глава семнадцатая
 НЕСТИРАЕМЫЙ СЛЕД

 Первое, что увидел Игорь Стогов, когда приподнял плотно сомкнутые
веки,  было  слабо  проступавшее сквозь зыбкую туманную пелену большое
белое пятно.  По мере того,  как глаза Игоря привыкали к свету, пелена
тумана таяла,  отступала,  и белое пятно становилось все четче,  пока,
наконец,  не приняло зримых очертаний женского лица в белой докторской
шапочке.  Игорь  разглядел  опушенные длинными ресницами внимательные,
тревожные и оттого казавшиеся еще больше и глубже серые глаза,  мягкие
линии подбородка и щек, легкие колечки ржаных волос, выбившиеся из-под
твердо накрахмаленной шапочки.
 Преодолевая мучительную  боль  и  назойливое  гудение  в  голове,
временами  даже  безотчетно  издавая  глухие  стоны,  Игорь  долго   и
напряженно вспоминал, где и когда он видел это лицо. Несколько раз уже
готовое всплыть воспоминание вновь тонуло в разрывавшей  голову  боли,
связанные было воедино мысли рассыпались, но Игорь вновь и вновь тянул
воспоминание на  поверхность  памяти,  стягивая  в  узлы  ускользавшие
мысли.  Как  это  нередко случается со многими тяжело больными,  Игорь
вдруг проникся твердым убеждением, что если он вспомнит, то непременно
будет жить, если же память подведет его, то он не жилец на этом свете.
 И вот,  когда от безуспешности всех своих попыток Игорь уже готов
был  впасть в горькое отчаяние,  по лицу сидевшей рядом с его кроватью
женщины вдруг пробежал вспышкой  близкого  пламени  отблеск  закатного
солнца.  И сразу же в сознании всплыла четкая картина... Беседка среди
дымящихся,  сморщенных деревьев сада,  долетающие в нее  клубы  едкого
дыма  и женщина за столом беседки,  расспрашивающая Игоря о болезнях и
недугах его отца.
 Игорь вспомнил и имя женщины.  И теперь,  обрадованный,  обретший
твердую веру в то,  что непременно будет жить,  Игорь улыбнулся и, как
показалось ему, громко и четко произнес:
 - Здравствуйте, Валентина Георгиевна!
 И хотя   вместо   улыбки   пересохшие   губы   Игоря  искривились
бесформенной гримасой,  а звуки голоса были так  слабы,  что  их  едва
можно  было  уловить,  Валентина  Георгиевна  сердцем,  всем существом
женщины и доктора постигла и радость Игоря, и смысл его слов. Она тоже
очень душевно и очень радостно улыбнулась и почти пропела уже знакомым
Игорю грудным голосом:
 - Добрый вечер, Игорь Михайлович!
 Заметив, правда,  совершенно безуспешную попытку  Игоря  опустить
ноги  на  пол  и  сесть,  Валентина Георгиевна мягко,  но вместе с тем
властно положила руки на чуть  приподнявшиеся  плечи  Игоря  и  слегка
придержала его на постели. В одно мгновение с ее лица исчезла игравшая
на нем улыбка, и появилось выражение сугубо докторской строгости:
 - Э,  голубчик,  вот этого-то - садиться,  вставать,  да и вообще
резко шевелиться - вам сейчас  никак  нельзя,  -  настаивала  Крылова,
плотно подтыкая вокруг больного простыню.  - Сердитесь,  не сердитесь,
но суток двое вам придется полежать без движения. Ведь вы всего только
часа четыре назад с того света возвратились,  дышать начали.  К нам-то
вас, Игорь Михайлович, замертво привезли. Как-никак - разрыв кишечника
в нескольких местах.
 Только сейчас вспомнил Игорь все,  что случилось с ним  в  сквере
против  института.  Отчетливо возникло в памяти искаженное злобой лицо
Ронского,  тяжелый удар.  Эти воспоминания вновь всколыхнули  в  Игоре
пережитые тогда,  во время разговора с Ронским,  боль и ярость.  И еще
энергичнее,  чем за несколько минут до этого,  Игорь  вновь  попытался
вскочить с постели, чтобы бежать куда-то, где, как он думал, укрывался
Ронский.
 Крылова, теперь уже не на шутку рассердившись,  опять уложила его
и с неподдельной строгостью сказала:
 - Если вы сейчас встанете, то погибнете. А вы обязаны жить.
 - Да что,  наконец,  со мной происходит?  Почему я должен  лежать
пластом?  Я же не ощущаю нигде особенной боли,  - попробовал возражать
Игорь.
 Крылова ответила чуть мягче:
 - Ваше состояние очень серьезное,  Игорь Михайлович,  вы  обязаны
лежать,  как вы выражаетесь,  пластом. И не менее двух суток. А о том,
что с вами произошло, я расскажу вам, когда вернусь.
 Крылова пригласила  дежурную  сестру и,  наказав ей не спускать с
больного   глаз   и   беспощадно   пресекать   всякую   его    попытку
пошевельнуться, вышла из палаты.
 Валентина Георгиевна прошла в ординаторскую,  присела на диван  и
широко  раскинула  руки,  с  наслаждением  отдаваясь минутному отдыху.
Потом, проведя длинными тонкими пальцами по лицу, как бы сгоняя с него
усталость,  энергично  встала  и  подошла к тумбочке с телевизофонами.
Защелкал диск, набирая номер.
 Увидев на  экранчике аппарата изображение собеседника,  Валентина
Георгиевна быстро заговорила:
 - Алексей Петрович,  Игорь Стогов пришел в сознание. Да, да. Даже
порывается встать,  но я с ним воюю по этому поводу.  Ну,  при чем  же
здесь  я?  Это  биоген  профессора  Кротова его воскресил.  Нет,  я н