вич стал прощаться. Его не удерживали.
После ухода Ронского,  так и не нашедший ответа  на  свои  недоуменные
вопросы, Игорь не удержался и все же спросил:
 - Скажи, отец, что означает этот странный визит?
 - А что же в этом странного, - с подчеркнутым равнодушием ответил
старший Стогов,  - работали  в  одном  институте,  недавно  побывал  в
заграничной  командировке,  рассказывает  много  занятного.  Я сам его
пригласил.  Кстати,  у  него  есть  некоторые   интересные   идеи   по
контрольной  аппаратуре для нашей станции.  А то,  что Орест Эрастович
теперь в  науке  звезда  далеко  не  первой  величины,  так  это,  как
говорится,  бог с ним.  Может быть,  его звезда еще взойдет.  А если и
нет,  то  не  всем  же  быть  такими  подающими   надежды,   как   мой
принципиальный  сынище,  - закончил Стогов,  шутливо потрепав Игоря по
волосам.
 Но даже  эта  внезапная  ласка и шутливый тон не успокоили Игоря.
Впервые в жизни ему стало совестно за отца:  он почувствовал,  что тот
сказал неправду,  и причиной непонятного приглашения в их дом Ронского
явились отнюдь не те  качества  и  достоинства  Ореста  Эрастовича,  о
которых говорил профессор, а нечто совсем иное.
 В доме Стоговых всегда существовало в отношениях  между  отцом  и
сыном неписаное правило,  которого оба твердо придерживались: говорить
друг другу только то,  что можешь и  хочешь  сказать.  Поэтому  Игорь,
чтобы  не оскорблять отца своим недоверием,  не стал расспрашивать его
ни о чем.  Он пожелал Михаилу Павловичу доброй  ночи  и  ушел  в  свою
комнату. Больше они с отцом о визите Ронского не говорили.
 Может быть, Игорь и совсем бы забыл об этом странном, с его точки
зрения, визите, но визит повторился.
 Дней десять назад,  заехав домой в такое  время,  когда,  по  его
предположениям,  отец  должен  был  находиться  в  своей лаборатории в
Обручевске,  Игорь в дверях столкнулся с Михаилом  Павловичем.  Стогов
провожал Ронского.
 Потом Игорь еще два или три раза за эти десять дней встречал отца
и  Ронского.  Они  вместе  выходили  из  буфета в инженерно-физическом
институте,  где  Михаил  Павлович  читал  курс   лекций   по   ядерной
энергетике.
 И, наконец,  это было уже днем в субботу,  Игорь снова  видел  их
вместе.
 И сейчас, чем больше размышлял Игорь, тем сильнее становилось его
убеждение,  что  это  непонятное,  как  он  называл,  тяготение отца к
Ронскому и явилось причиной  несчастья  со  старшим  Стоговым.  Именно
из-за  этого  тяготения,  думал  Игорь,  из-за  желания  вновь наедине
встретиться с Ронским,  отец и отказался вчера вечером ехать с ним  на
дачу.  Ведь еще утром он мечтал о рыбной ловле, о свободном дне в лесу
и отказался.
 Новые тревожные вопросы зароились в мозгу Игоря.
 "Ведь это  тяготение  отца  к  Ронскому,  -  размышлял  Игорь,  -
чрезвычайно странно и непонятно.
 Отец с его увлеченностью наукой,  граничащей  с  одержимостью,  -
страшный   нелюдим.   Весь  круг  его  знакомых  здесь  ограничивается
профессором Грибановым,  а в Москве, академиком Булавиным. С ними отца
связывают  и многолетняя дружба,  и общность научных интересов.  Есть,
конечно,  еще две-три  семьи,  которые  бывали  у  нас.  Это  писатель
Луговой,  музыкант Рубин и начальник строительства станции Тихонов.  И
это все. Причем, такие интересные люди, и вдруг рядом с ними Ронский?"
 Теперь Игорь   припомнил,  что  сразу  же  после  первого  визита
Ронского,  на протяжении всех этих дней в характере Стогова  произошли
некоторые,  малозаметные  для  постороннего глаза,  изменения.  Обычно
уравновешенный и спокойный, Михаил Павлович стал порою раздражаться по
пустякам,   часто   задумывался,   уходил   в  себя.  Потом  внезапная
отчужденность сменялась непривычной для него веселостью, многословием,
даже болтливостью.  Но Игорь постоянно совершенно ясно чувствовал, что
за словами,  за показным весельем отец прятал от него,  а может быть и
от самого себя, не покидавшее его все время беспокойство.
 В то время Игорь расценивал все это,  как признак того, что отцом
овладела новая научная идея,  которую он пока не раскрывает даже перед
ним, хотя Игорь, как старший научный сотрудник лаборатории профессора,
являлся его постоянным помощником и первым восприемником рождавшихся в
этом неутомимом мозгу идей.
 Так и  не  найдя  ответа на свои вопросы,  Игорь решил сейчас же,
сегодня же встретиться с Ронским и  расспросить  его  обо  всем.  Ведь
Орест  Эрастович,  Игорь теперь был в этом убежден,  являлся последним
человеком, который встречался с отцом до несчастья.
 С этой  мыслью Игорь вскочил с постели.  Он принял душ,  докрасна
растерся полотенцем и несколько освеженный сел к столу.  Быстро  выпил
стакан холодного кофе,  без аппетита сжевал вчерашнюю булочку. Есть не
хотелось,  но Игорь заставлял себя глотать застревавшие в горле куски.
Он  понимал,  что для осуществления задуманного потребуется много сил,
нужно было обрести эти силы.
 Покончив, наконец,   с   завтраком,   Игорь  подошел  к  аппарату
телевизофона.  Несколько  раз  прострекотал  диск,  раздались  длинные
вызывные гудки. Наконец, где-то далеко собеседник Игоря поднял трубку.
На экранчике  появилось  обрамленное  пышной  цыганской  бородой  лицо
профессора Грибанова:
 - А, это ты, Игорь, - зарокотал в трубке его густой бас. - У тебя
какие-нибудь новости?
 - Нет,  пока ничего нового,  Петр Федорович.  Я хотел попросить у
вас  отпуск,  хотя  бы на недельку.  Вы же сами понимаете,  каково мне
сейчас.
 - Конечно понимаю,  сынок,  - мягко прожурчал в ответ Грибанов. -
Добре,  будет тебе десятидневный отпуск.  Желаю всех  благ,  не  вешай
носа, Игорек.
 Изображение профессора  Грибанова  на   экране   погасло.   Игорь
облегченно вздохнул.  Теперь,  когда были улажены все формальности, он
мог целиком отдаться осуществлению того замысла,  который  сложился  у
него сегодня утром.
 Одевшись, Игорь критически и оценивающе оглядел себя в зеркало. С
обрамленного тяжелой дубовой рамкой толстого стекла на него смотрел не
в  отца  статный  молодой  человек,  с  развитыми  плечами  атлета   и
мускулистыми  широкими  в  кисти  руками,  с загорелым чуть удлиненным
лицом,  пышными темно-каштановыми волосами и такими  же  как  у  отца,
темно-серыми  с легким оттенком голубизны,  чуть суженными у переносья
глазами.  Взгляд этих глаз был тоже "стоговский",  чуть выжидательный,
как бы ушедший в себя, и в то же время прямой, зоркий.
 Игорь погрозил своему отражению в зеркале и,  чтобы отогнать  все
сильнее овладевавшее им сомнение в целесообразности плана,  еще минуту
назад казавшегося безукоризненным, сказал себе нарочито громко:
 - В дорогу, Игорь Михайлович, и не "пищать!"
 Поглощенный своими мыслями Игорь,  озабоченный только тем,  чтобы
его  ярко-зеленая четырехместная гоночная "Комета" все время двигалась
с предельной скоростью,  не заметил ни внимательного взгляда,  который
бросил вслед его машине недавно появившийся на соседней даче садовник,
ни того,  что едва его автомобиль проскочил развилок дорог,  откуда-то
сбоку  на  автостраду  вышла такая же,  как и у него "Комета",  только
окрашенная  в  коричневый  цвет.  Следовавший  за  ним  автомобиль,  в
точности повторял все маневры Игоря и двигался след в след, ни разу не
нарушив дистанцию в пятьдесят метров.
 Если Игорь  и не замечал явного сопровождения,  то он уж никак не
мог знать, а тем более заметить того, что происходило в этой машине.
 Расположившийся на заднем сиденье человек несколько раз монотонно
повторил в небольшой микрофон:
 "Сокол, Сокол. Я - Ласточка. Птенец вылетел из гнезда!"
 Прошли еще две  минуты  и  это  сообщение,  уже  отпечатанное  на
бланке,   лежало   на  столе  Лобова.  Прочитав  радиограмму,  Алексей
придвинул к себе микрофон и негромко сказал в него:
 - Охрану птенца продолжать. Донесение через час.
 Слова Алексея прервал раздавшийся из  настенного  динамика  голос
дежурного:
 - Товарищ Лобов! Вас просит начальник Управления.
 Лобов взглянул  на  часы.  Было  без  двух минут десять.  Ровно в
десять он обязан был сделать очередной доклад о ходе операции. Положив
в папку радиограмму, Лобов направился к Ларину.
 Андрей Савельевич встретил Лобова как всегда приветливо и  вместе
с тем торжественно:
 - Товарищ Лобов?  Моим приказом в связи с  болезнью  Новикова,  -
Ларин  чуть  выделил  последние  слова,  - вы назначаетесь исполняющим
обязанности  начальника  отдела   и   непосредственным   руководителем
задуманной  нами  операции.  Это  будет  для  вас серьезным экзаменом.
Надеюсь, что вы выдержите его.
 - Благодарю за доверие,  товарищ начальник, - спокойно проговорил
Лобов и поинтересовался: - Что, Иван Алексеевич уже выехал на курорт?
 Услышав утвердительный ответ, Лобов вновь спросил:
 - Разрешите доложить первые результаты?
 - Слушаю вас, Алексей Петрович...

 Глава четырнадцатая
 ИГОРЬ СТОГОВ НАЧИНАЕТ ПОИСКИ

 ...Кандидат технических наук Орест Эрастович Ронский в  это  утро
тоже  проснулся  раньше  обычного.  Но причиной было вовсе не душевное
волнение.  Оресту Эрастовичу помешали  спать  служебные  неприятности,
которых у него в последнее время появилось более чем достаточно.
 Декан факультета,  на   котором   Ронский   читал   курс   физики
полупроводников,   дважды   посетил  его  лекции.  И  оба  эти  визита
завершились  неприятными  для  Ронского  объяснениями.  Декан,  обычно
мягкий  и  предупредительный человек,  непривычно резко упрекал Ореста
Эрастовича "в прямо-таки халатном отношении к своим обязанностям" и  в
"крайне низком идейно-научном уровне лекций".
 И вот сегодня предчувствие,  в которое очень верил в глубине души
Ронский,  предсказывало ему, что декан вновь удостоит его лекцию своим
вниманием.
 А Орест Эрастович,  как назло, засиделся накануне за преферансом.
"Пулька" завершилась ужином с обильным возлиянием,  домой он  добрался
только под утро и, вздремнув пару часов, сел за письменный стол, чтобы
хоть несколько освежить конспект еще года три назад написанной лекции.
То  и  дело  позевывая,  потягивая  из  тонкого  стакана  в  массивном
серебряном подстаканнике крепчайший чай, Ронский лениво водил пером по
бумаге, поминутно зачеркивая написанное.
 Стрелка часов неумолимо приближалась к половине  девятого,  нужно
было собираться в институт.  И как всегда тщательно одевшись,  Ронский
вышел из комнаты.
 На этот  раз  предчувствие  все-таки  обмануло Ореста Эрастовича.
Декан не только не пришел  на  лекцию,  но  и  вообще  отсутствовал  в
институте.  Успокоившийся  Ронский,  весело  насвистывая  незатейливую
мелодийку,  вышел в перерыв из аудитории в коридор.  В дверях он почти
лицом к лицу столкнулся с Игорем Стоговым.
 - Игорь Михайлович!  - расплылся Ронский в любезнейшей улыбке.  -
Рад  вас  видеть!  Какими судьбами из вашего храма чистой науки в нашу
кузницу кадров?
 - Мне крайне необходимо поговорить с вами,  - ответил Игорь. - Вы
свободны?
 Что-то в  тоне  и  во всем облике Игоря подсказало Ронскому,  что
разговор почему-то будет не из приятных.  Поэтому,  не сгоняя  с  лица
сладчайшей улыбки, Орест Эрастович попытался увильнуть.
 - С удовольствием, с громадным наслаждением, Игорь Михайлович, но
сегодня, к сожалению, лекции, и я...
 - Я сверился с вашим расписанием,  -  не  дослушав  его,  перебил
Игорь, - с одиннадцати часов вы свободны. Я буду ждать вас здесь же.
 - К вашим услугам,  -  вяло  согласился  Ронский  и  вежливо,  но
холодно поклонившись, направился в преподавательскую.
 Игорь спустился в вестибюль,  присел там на диван и,  не  замечая
ничего вокруг, задумался. Перед глазами стояло полное, с матовой кожей
холеное  лицо  Ронского,   фатовские,   точно   подрисованные   усики,
угольно-черные  тонко подбритые брови,  большие,  немного мечтательные
глаза,  тщательно  зачесанные,  чтобы  скрыть  наметившуюся   лысинку,
волосы.
 Все в этом, в общем-то красивом, хотя и несколько приторном лице,
в   массивной,   облаченной,  в  безукоризненный  костюм  фигуре  было
неприятно Игорю.  Как и  старший  Стогов,  он  не  мог  снисходительно
относиться к таким беспечно транжирящим себя натурам,  как Ронский. Но
сейчас Игоря  занимали  отнюдь  не  моральные  качества  его  будущего
собеседника.
 Несмотря на гнездившиеся  в  глубине  его  души  сомнения,  Игорь
сейчас  был искренне убежден,  что перед ним,  если и не прямой убийца
его отца,  то, во всяком случае, человек, причастный к его смерти. А в
том, что его отец погиб, Игорь сейчас уже почти не сомневался. Правда,
Ларин и Лобов говорили,  что профессор  Стогов  жив,  что  мертвый  он
просто не нужен врагу, но Игорь теперь сильно сомневался в правдивости
их слов.
 "Если отец  действительно  жив,  то  почему  Ларин и его люди так
медлят  с  поисками?  Следовательно,  их  интересуют   сейчас   только
преступники,  потому  что  отца  уже  нельзя  спасти!  Но я постараюсь
опередить их..." - так думал Игорь.
 Потрясенный внезапно  постигшим  его  горем,  Игорь  мог думать и
думал только об одном:  "Что  же  случилось  с  отцом?  Как  случилось
несчастье? Что знает и что скажет Ронский?"
 Младший Стогов не знал,  да и не мог  знать  всей  той  огромной,
кропотливой, невидимой для непосвященного глаза работы, которую в этот
момент вели самые разные люди,  чтобы дать ответ на  эти  же  вопросы,
найти  и  схватить  врага,  вновь  вернуть  советской науке профессора
Стогова.
 Начиная с минувшего вечера, во все вагоны уходящих из Крутогорска
поездов, во все стартующие в Крутогорском аэропорту самолеты, садились
пассажиры,  покупавшие билеты за несколько минут до отправления.  В их
желтых,  коричневых, черных чемоданчиках лежали не только традиционные
смены  белья,  чистые сорочки и носовые платки.  Были в них оптические
приборы и химические  препараты,  позволяющие  объективу  фотоаппарата
проникнуть  под слой грима любой толщины и восстановить на специальной
фотопленке подлинные черты  лица  человека,  хоть  чем-либо  отдаленно
напоминающего Стогова.
 Бережно хранились в этих  чемоданах  переписанные  в  специальных
радиоаппаратных  на  особо  чувствительную  ферромагнитную микропленку
записи  лекций  профессора  Стогова.  Обладатели  этих  пленок   имели
возможность,  не  привлекая  ничьего  нескромного внимания,  с помощью
магнитофона, скрытого в кристалловидном наушнике, помещавшемся в ушной
раковине, оживить в памяти звучание голоса профессора Стогова, если бы
вдруг услышали нечто похожее на него.  А для того,  чтобы слушатели не
ошиблись,  особые  приборы,  помещенные  в  портсигаре,  зажигалке,  в
корпусе  ручных  часов  или  авторучки,  абсолютно  точно  фиксировали
частоту колебаний и тембр голоса профессора Стогова и голоса,  схожего
с ним, подтверждая или опровергая это сходство.
 Не ускользнул бы от чутких химических приборов, скрытых в стенках
чудесных чемоданов,  и запах Стогова,  появись он в купе вагона или  в
салоне  самолета.  Игорь  даже  и  не  предполагал,  что  во время его
отсутствия на даче,  в ней побывали посланные  Лариным  люди,  приборы
которых навсегда запечатлели в своей химической памяти неуловимые даже
для обоняния розыскной собаки тончайшие запахи,  исходящие от  одежды,
обуви, посуды профессора - от всего, к чему он хоть раз прикоснулся. И
теперь, если бы в помещении, где находились эти приборы, возник запах,
схожий  по  своему  химическому  составу  с запечатленным ими,  они бы
немедленно  незаметно  для  окружающих  просигнализировали   об   этом
владельцу чемодана.
 А сколько  вооруженных  такими   же   приборами   автоинспекторов
придирчивее, чем обычно, проверявших права у водителей всех легковых и
грузовых автомашин,  появилось в это утро и на городских улицах  и  на
ведущих  в  Крутогорск  дорогах.  Люди  Ларина  побывали в гостиницах,
ресторанах, театрах - везде, где могли обнаружился следы профессора.
 Ларин и его подчиненные знали - в городе хитрый и дерзкий враг. С
этого момента  Крутогорск  стал  для  них  фронтом,  где  незримо  для
непосвященных  вели  они  с  врагом  бой во всеоружии профессиональных
знаний и совершеннейшей криминалистической техники.
 Всего этого не знал,  да и не мог знать Игорь Стогов, полагавшии,
что он один находится на верном пути в поисках отца.  Впрочем, встреча
с Ронским во многом поколебала его решимость. Пока Игорь на предельной
скорости гнал свою "Комету" в город, все ему казалось простым и ясным.
Но вот теперь,  в ожидании решительного разговора,  Игорь заколебался:
что он скажет Ронскому, чего добьется?
 Размышления и   сомнения   Игоря  прервал  как  всегда  бодрый  и
жизнерадостный голос Ореста Эрастовича.
 - Я  к  вашим  услугам,  Игорь  Михайлович,  прошу извинить,  что
заставил вас ждать.
 Игорь молча   поднялся   с   дивана   и  так  же  молча  вышел  в
предупредительно распахнутую Ронским дверь.
 Не сговариваясь,  они  двинулись к видневшемуся невдалеке скверу.
Хмурый вид Игоря внушал Оресту Эрастовичу немало тревог, и он изо всех
сил  старался  спрятать  свою  озабоченность  за внешне непринужденной
болтовней.  Но все его попытки завязать беседу разбивались  о  ледяную
суровость Игоря.  Убедившись в полной бесплодности всех своих попыток,
Орест  Эрастович  умолк,  его  внешняя  непринужденность   все   более
явственно сменялась тенью озабоченности.
 Игорь и Ронский прошли в самый дальний угол сквера и, по-прежнему
не  проронив  ни  слова,  опустились  на  скамью.  Игорь  хмуро  дымил
сигаретой,  Ронский пытался насвистывать.  Наконец,  Орест  Эрастович,
которому  все  больше  становилось  не  по себе,  не выдержал и первым
прервал молчание:
 - Я слушаю вас, Игорь Михайлович!
 Игорь все еще медлил с началом разговора, но вот он бросил в урну
недокуренную сигарету и хрипло спросил, не глядя на собеседника:
 - Где мой отец?
 Ронский даже  отпрянул  назад,  столь неожиданными показались ему
эти слова:  "Что с ним?  Уж здоров ли он?" - мелькнуло  в  мозгу.  Но,
подавив тревогу,  хотя и без обычной улыбки,  Орест Эрастович спокойно
ответил:
 - Простите, Игорь Михайлович, но ваш вопрос кажется мне не совсем
уместным.  Если вы имеете в виду уважаемого Михаила Павловича,  то  вы
лучше  меня  знаете,  что  в  это  время  профессор  бывает  обычно  в
Обручевске.
 Эти слова Игорь,  до того решивший спокойно поговорить с Ронским,
воспринял,  как бессовестную ложь и откровенный цинизм.  Он больше  не
мог  владеть  собой  и  приглушенным от ненависти голосом,  заглатывая
слова, плохо отдавая себе отчет в их значении, закричал:
 - В  Обручевске?!.  Уважаемый Михаил Павлович?!  Да как вы смеете
так спокойно произносить это имя?!  Ведь вы же знаете, что вчера утром
наш  городской  дом  сгорел,  а судьба отца до сих пор неизвестна.  Не
пытайтесь уверять меня,  будто вы тут ни при чем.  Я  знаю  -  это  вы
уговорили отца остаться в тот вечер в городе! Вы участник его убийства
или похищения.  Вы предали моего отца и  вы  должны  сказать,  где  он
сейчас находится!
 Если бы земля начала медленно разверзаться под  ногами  Ронского,
он и тогда бы испугался меньше,  чем услышав слова Игоря о пожаре в их
доме и об убийстве или похищении профессора. С каждым словом Игоря все
бледнее становилось лицо Ореста Эрастовича.  Нет,  такого обвинения он
не мог простить. Не помня себя, вскочил он с места:
 - Это  неслыханно!  Это  совершенно  чудовищно!  Да отдаете ли вы
отчет в своих словах?  Да как вы смеете?!  По какому праву вы наносите
такое оскорбление,  самое тяжкое для советского гражданина.  Я не имею
ни малейшего отношения ко всему, что случилось с вашим отцом! Я только
от вас,  только сейчас услыхал об этом несчастье! Слышите вы или нет?!
Да я буду жаловаться на вас,  я вас в порошок сотру!  - расходился все
больше Ронский.
 Последние слова  Ронского,  точно  удар  молнии  подняли   Игоря,
пораженного   таким,   как   ему   казалось,   беспримерным   цинизмом
собеседника. Не владея более собой, бледный, страшный в своем сыновнем
гневе,  рванулся он с места и с воплем:  "Убью! Подлец!" - бросился на
Ронс