льшие  массы
базальта оказывают влияние на магнитную стрелку.
     Но  на другой день путешественники встретили в  нескольких километрах
от  ночлега  неожиданное препятствие:  снежная  равнина  уперлась  в  цепь
ледяных скал, тянувшуюся в обе стороны поперек пути, насколько было видно.
Скалы местами поднимались отвесно на десять -  пятнадцать метров,  местами
же  представляли хаос крупных и  мелких глыб льда,  нагроможденных друг на
друга.  Взбираться на эти груды и без груженых нарт было трудно.  Пришлось
остановиться  для  разведки.  Макшеев  и  Боровой  вскарабкались на  самую
высокую груду и убедились,  что и впереди, насколько хватает взор, тянутся
такие же груды и скалы.
     - Это  не  похоже на  пояс торосов морского льда,  -  заявил Макшеев,
вернувшись к нартам.  - Торосы не тянутся на несколько километров в ширину
без перерыва.
     - Очевидно, мы достигли дна впадины, - сказал Каштанов, - и этот хаос
обусловлен напором огромного ледника северного склона хребта Русского,  по
которому мы спускались.
     - Следовательно,  все  дно  впадины занято  хаосом льдин,  -  заметил
Боровой.  -  Остальные склоны  ее  также  должны  быть  покрыты ледниками,
спускающимися на дно.
     - А  благодаря колоссальной величине впадины она до сих пор не успела
заполниться льдом,  как  заполнены  кратеры  вулканов  Аляски,  -  добавил
Макшеев.
     - Но  нам  необходимо так или иначе перебраться через это дно,  чтобы
продолжать путешествие на  север  и  выяснить размеры  впадины и  характер
противоположного склона, - заявил Каштанов.
     - Всего легче идти вдоль подножия хаоса,  чтобы обогнуть его  по  дну
впадины до противоположного склона, - предложил Громеко.
     - Но  если  эта  впадина не  кратер  вулкана,  а  долина между  двумя
хребтами?  -  заметил Папочкин.  -  В  таком случае она  может тянуться на
сотню-другую  километров,  и  мы  не  успеем  закончить  пересечение Земли
Нансена.
     - И  куда  идти  вдоль  подножия хаоса:  направо  или  налево,  чтобы
обогнуть его? - спросил Боровой.
     - Пойдем налево;  может  быть,  мы  встретим такое  место,  где  хаос
позволит перейти раньше на ту сторону без особого труда.
     Приняв это решение,  путешественники направились налево,  то  есть на
запад,  судя по  ветру,  так  как компас по-прежнему не  мог успокоиться и
показать север.  Слева от них поднималась снежная равнина с  едва заметным
уклоном,   справа  громоздились  ледяные  груды  и   скалы;   низкие  тучи
по-прежнему закрывали небо и даже задевали за вершины более высоких льдин.
Около полудня заметили место,  где  хаос  льдин казался проходимым;  груды
были ниже, кое-где виднелись промежутки. Здесь остановились для устройства
четвертого  склада,  а  Боровой  и  Макшеев  налегке  направились в  глубь
ледяного пояса для разведки.  К вечеру они вернулись и сообщили,  что пояс
имеет около десяти километров в  ширину,  что он проходим,  хотя и  не без
затруднений, и что за ним ровный подъем на противоположный склон впадины.
     Преодоление  пояса  потребовало  два  дня  серьезной  работы;   часто
приходилось   прорубать   тропу   через   нагроможденные   льдины,   чтобы
протаскивать нарты  одну  за  другой соединенными усилиями людей и  собак.
Ночевали не  расставляя юрты,  приютившись для защиты от ветра за огромной
льдиной,  стоявшей  отвесно;  собаки  попрятались в  щелях  и  ямах  между
глыбами.  Но  после тяжелой работы все спали крепко,  несмотря на  стоны и
завывания ветра, гудевшего в хаосе на разные лады.
     На  следующий день выбрались на  другую сторону преграды.  На ночлеге
Боровой  зажег  спиртовку гипсотермометра в  полной  уверенности,  что  он
покажет ту же высоту,  как и перед ледяным поясом, то есть около девятисот
метров  ниже  уровня  моря.   Но  когда  он  вставил  термометр  в  трубку
кипятильника,  ртуть поднялась до  105,  затем 110 градусов и  все еще шла
вверх.
     - Стой,  стой!  -  вскричал Боровой.  - Куда ты прешь, хочешь разбить
стекло?..
     - Что такое? В чем дело? - раздались возгласы.
     Все  вскочили и  столпились вокруг  прибора,  стоявшего на  одном  из
дорожных ящиков.
     - Это   нечто   невиданное,   неслыханное!   -   воскликнул   Боровой
прерывающимся от волнения голосом.  - Вода кипит в этой проклятой дыре при
температуре плюс сто двадцать градусов.
     - А это значит?..
     - Это значит,  что по ледяному поясу мы спустились в какую-то бездну.
Я  сейчас  даже  не  соображаю,  сколько тысяч  метров  ниже  уровня  моря
соответствуют этой  температуре кипения.  Подождите,  нужно  справиться  в
таблицах.
     Он опустился на свой спальный мешок, вытащил из кармана справочник по
определению высот,  порылся в таблицах и на полях стал вычислять что-то. В
это время спутники один за  другим подходили к  прибору,  чтобы убедиться,
что  термометр  действительно показывает +120  градусов.  Светлый  столбик
остановился у этого деления, и сомнений быть не могло.
     Царившее молчание среди пораженных изумлением людей нарушалось легким
клокотанием кипевшей в приборе воды.
     Но  вот  раздался глубокий вздох  Борового и  затем  следующие слова,
произнесенные торжественным тоном:
     - По  грубому  вычислению,  этой  температуре кипения  при  плюс  ста
двадцати градусах соответствует отрицательная высота в  пять тысяч семьсот
двадцать метров.
     - Не может быть! Вы не ошиблись? - раздались возгласы.
     - Проверьте сами!  Вот вам таблицы...  В них, конечно, нет данных для
этой   температуры  кипения,   которую  никто  никогда  не   наблюдал  вне
лабораторий. Приходится вычислять приблизительно.
     Каштанов проверил вычисление и сказал:
     - Совершенно верно.  За  эти  два  дня,  карабкаясь через льдины,  мы
спустились на  четыре  тысячи девятьсот метров на  протяжении каких-нибудь
десяти - двенадцати километров.
     - И не заметили такого спуска!
     - Лезли  вниз  с  высоты  Монблана и  ничего  не  знали!  Это  что-то
невероятное!
     - И непонятное!  Приходится думать, что ледяной хаос - это ледопад на
крутом обрыве, ведущем из кратера в жерло этого колоссального вулкана.
     - Из  которого нам придется теперь вылезать по  такому же ледопаду на
другую сторону!
     - А  мне непонятны и  эта густая пелена туч,  и  этот ветер,  который
упорно дует с юга уже столько дней без перерыва, - заявил Боровой.
     Но предположение о втором ледяном поясе не оправдалось.  На следующий
день путь шел по  снежной равнине с  пологим подъемом;  вследствие этого и
благодаря  теплой  погоде  движение  стало  труднее.  Термометр  показывал
немного  выше  нуля,  снег  размокал и  прилипал к  полозьям нарт,  собаки
тащились  все  время  шагом.  К  вечеру  с  трудом  сделали  двадцать пять
километров.  В подъеме местности нельзя было сомневаться,  и, устанавливая
гипсотермометр,  Боровой был уверен,  что он покажет меньшую глубину,  чем
накануне.
     Но  вода  не  закипала долго;  наконец пошел пар,  и  Боровой вставил
термометр. Немного спустя раздался его крик:
     - Это  черт  знает  что  такое!   Это...   это...   -  Он  разразился
проклятиями.
     - Что такое? В чем дело? Термометр лопнул? - раздались возгласы.
     - Я  сам  лопну  или  сойду с  ума  в  этой  дыре!  -  неистовствовал
метеоролог. - Посмотрите сами, кто рехнулся - я или термометр?
     Все  вскочили и  подошли  к  гипсотермометру.  Ртуть  показывала +125
градусов.
     - Мы сегодня поднимались, а не спускались? - дрожащим голосом спросил
Боровой.
     - Конечно, поднимались! Целый день поднимались. Спору быть не может!
     - А вода кипит на пять градусов выше, чем вчера у ледяного барьера! И
это значит,  что мы сегодня не поднялись,  а  спустились приблизительно на
тысячу четыреста тридцать метров.
     - И находимся, следовательно, на семь тысяч сто пятьдесят метров ниже
уровня океана, - быстро подсчитал Макшеев.
     - Но это же ни с чем не сообразно! - засмеялся Папочкин.
     - Поверить в  крутой спуск  по  льдам  еще  можно  было,  -  прибавил
Каштанов.  -  Но  поверить,  что мы спустились почти на полтора километра,
когда  путь  явственно шел  вверх  по  уклону,  это  противоречит здравому
смыслу.
     - Если  только  у  нас  не  повальное помешательство,  то  я  с  вами
согласен! - угрюмо ответил Боровой.
     В  это время Громеко и  Иголкин,  выходившие из юрты покормить собак,
вернулись, и первый сказал:
     - Еще один странный факт! Сегодня заметно светлее, чем вчера у льдов.
     - А  вчера было  светлее,  чем  по  ту  сторону барьера,  -  прибавил
Макшеев.
     - Совершенно верно,  -  подтвердил метеоролог.  -  Самая темная ночь,
вроде петербургской белой ночи,  была перед ледяным барьером. Мы полагали,
что  находимся на  дне  впадины,  и  ослабление света было  понятно:  лучи
полярного солнца не могут проникать так глубоко.
     - Но теперь мы спустились несравненно глубже, а ночь гораздо светлее!
     Долго  еще  обсуждали все  эти  противоречивые факты,  но,  ничего не
выяснив,  уснули.  Утром Боровой первый вылез из юрты,  чтобы сделать свои
наблюдения.
     Ветер дул  по-прежнему с  юга и  нес все такие же  низкие серые тучи,
скрывавшие местность на расстоянии сотни-другой метров.  Термометр показал
-1 градус, шел снег.
     - Сегодня нужно проверить, поднимаемся мы или опускаемся, - предложил
Макшеев. - У нас среди инструментов есть легкий нивелир и рейки.
     Продолжалась та  же снежная равнина,  но снег немного подмерз и  идти
было  легче.  Уклон  был  небольшой,  но  несомненно  вверх,  и  несколько
нивелировок, произведенных в течение дня, подтвердили то, что видел глаз и
что показывали собаки своим ходом.
     За  день сделали двадцать три  километра,  так как нивелировки отняли
довольно много времени.
     Как  только  юрта  была  расставлена,  Боровой  вынул  свои  приборы;
кипятильник показал +128 градусов.
     Боровой сочно выругался и плюнул.
     - Единственное  объяснение,   что   в   этом   провалище  неприменимы
физические  законы,   установленные  для  земной  поверхности,   и   нужно
вырабатывать новые - сказал Каштанов.
     - Легко сказать -  вырабатывать!  - сердился Боровой. - На лету их не
выработаешь!  Сотни ученых десятки лет трудились, а тут все идет насмарку,
словно на другой планете.  Я  не могу примириться с  этим и готов подать в
отставку!
     Все рассмеялись при этой выходке метеоролога, который все-таки взялся
за вычисление  и объявил,  что за день поднялись,  то бишь спустились,  на
восемьсот шестьдесят метров, и место находится на девять тысяч метров ниже
уровня моря.
     - Я  навел справку в  руководстве по физике,  -  заметил Каштанов.  -
Оказывается,  вода  кипит при  ста  двадцати градусах при  давлении в  две
атмосферы  и  при  ста  тридцати  четырех  градусах  при  давлении  в  три
атмосферы.  Сейчас мы испытываем давление приблизительно в две с половиной
атмосферы.
     - Понятно,  что  при таком давлении чувствуешь себя скверно и  голова
идет кругом, - заявил Боровой угрюмо.
     Остальные  подтвердили,  что  уже  с  ночи,  проведенной среди  льдов
барьера,  самочувствие ухудшилось,  ощущается давление в груди,  тяжесть в
голове, вялость движений; сон беспокойный, с кошмарами.
     - И собачки тоже чувствуют себя плохо, - заявил Иголкин. - Они словно
ослабели и тянут хуже, хотя подъем некрутой. Я думал, они просто устали, а
дело-то вот в чем!
     - Интересно пощупать пульс у всех...  -  предложил Громеко.  -  У вас
нормальный сколько, Иван Андреевич?
     - Семьдесят два... - ответил Боровой, протягивая руку врачу.
     - Ну вот,  а теперь сорок четыре!  Разница чувствительная. Сердце при
таком давлении работает медленнее, а это отражается и на самочувствии.
     - Что   же,   если  спуск  будет  продолжаться,   то   сердце  совсем
остановится? - спросил Макшеев.
     - Ну,  не  до  центра же  Земли  мы  будем спускаться!  -  рассмеялся
Громеко.
     - Почему нет?  -  проворчал Боровой.  - Эта чудовищная воронка, может
быть,  доходит до центра Земли. Я теперь всему поверю. И не удивлюсь даже,
если мы выйдем из нее среди льдов Южного полюса.
     - Это уж,  извините,  ерунда!  - заметил Каштанов. - Ни сквозной дыры
через земной шар, ни воронки до центра быть не может. Это противоречило бы
всем данным геофизики и геологии.
     - Вот как!  А с противоречиями всем законам метеорологии,  которые мы
уже наблюдаем,  вы миритесь?  Вот увидите, и законы вашей геологии полетят
кувырком.
     Каштанов рассмеялся.
     - Метеорология,  Иван Андреевич,  паука легкомысленная,  -  сказал он
шутливо.  - Она имеет дело с непостоянной средой атмосферы, с ее циклонами
и антициклонами, причины которых до сих пор неясны. А геология основана на
прочном базисе - твердой земной коре.
     - Прочный базис! - вскипел Боровой. - Пока его не тряхнет хорошеньким
землетрясением,   при  котором  любой  геолог  потеряет  голову,  если  не
что-нибудь похуже!
     Все покатились от смеха.
     - И потом,  -  продолжал метеоролог ядовито, - вы знаете каких-нибудь
два-три  километра в  глубь  земной коры,  а  судите о  состоянии недр!  И
сколько голов -  столько гипотез о  природе этих недр.  По  мнению одних -
ядро  Земли  твердое,  по  мнению  других -  жидкое,  по  мнению третьих -
газообразное. Разберитесь тут!
     - Разберемся  со  временем.  Каждая  гипотеза  если  она  обоснована,
представляет лишний шаг к  познанию истины.  А  насчет недр вы неправы.  В
данное время сейсмология,  то есть изучение землетрясений,  дает нам новые
способы узнать больше о  состоянии земного ядра...  Интересно,  что  будет
завтра,  -  закончил он.  -  Теперь каждый день  можно  ждать каких-нибудь
фактов,  на первый взгляд непонятных, но слагающихся в общую цепь причин и
следствий, когда в них разберешься.
     На  другой  день  продолжалась снежная равнина с  подъемом вверх,  но
более  слабым;  ветер  по-прежнему дул  с  юга,  низкие  тучи  клубились и
стлались почти  по  поверхности земли,  скрывая  даль.  К  полудню  подъем
равнины сделался совершенно незаметным,  а  под вечер он перешел в спуск -
собаки  побежали  быстрее,   так  что  лыжники  едва  поспевали  за  ними.
Температура держалась немного ниже нуля, и путь был легкий. Вдруг Боровой,
шедший, как всегда, впереди, замахал руками и закричал:
     - Стойте! Подождите! Я боюсь, что мы сбились с пути!
     Все подбежали к  нему.  Он держал в  руках компас и упорно смотрел на
него.
     - В чем дело? - спросил Каштанов.
     - Мы идем не на север,  а  на юг,  назад к ледяному поясу.  Смотрите,
северный конец стрелки показывает не вперед по нашему пути, а назад.
     - Когда же вы заметили это?
     - Только что.  Ведь с  тех пор,  как компас начал чудить,  я перестал
доверять ему и вел караван по ветру,  который все время дует упорно с юга.
Но меня теперь смутил обратный уклон равнины,  потому что из воронки мы не
могли еще выбраться.  Я  вынул компас и  увидел,  что он перестал чудить и
показывает направление пути на юг, а не на север.
     - Но ветер дует по-прежнему нам в спину!
     - Он мог перемениться в течение ночи.
     - Нет,  - заявил Макшеев, - ветер не переменился. Мы все время ставим
юрту дверью по ветру,  т.е.  на север, чтобы не задувало. Сегодня утром, я
помню это твердо, юрта стояла еще по ветру.
     - Значит,  он  менялся  постепенно  в  течение  сегодняшнего дня;  мы
описали полукруг и пошли обратно.
     - Или же компас каким-то образом перемагнитился.
     - Хоть бы  выглянуло солнце или  показались звезды,  чтобы проверить,
куда мы идем, - жаловался Боровой.
     - Во  всяком  случае,  следует остановиться на  ночлег и  проверить с
компасом в  руках несколько километров нашего пути,  который ясно виден по
следам на снегу,  -  заявил Каштанов.  -  Если мы кружили, это обнаружится
быстро.
     Поставили юрту.  Макшеев и Громеко побежали по следам назад.  Боровой
вскипятил гипсотермометр,  который показал почти то  же,  что и  накануне.
Небольшой подъем первой половины дня,  очевидно,  был  уравновешен спуском
второй половины.  Через два часа следопыты вернулись, они проверили десять
километров  пути,   который  шел  все  время  по  прямой  линии,  согласно
направлению ветра.  Поэтому решили,  что последнему можно больше доверять,
чем компасу, и что следует идти и дальше по ветру.
     И  в этот раз темное время ночи так и не наступило;  тусклый свет под
покровом туч не изменился.
     На   следующий  день   уклон  местности  вниз  стал  более  заметным.
Температура поднялась немного выше нуля, снег размокал, и дорога, несмотря
на спуск,  сделалась труднее.  После полудня появились лужицы и  небольшие
ручейки,  которые  извивались  между  неровностями и  наконец  исчезали  в
трещинах,   забитых  снегом.  Для  ночлега  пришлось  выбрать  возвышенную
площадку и окопать юрту канавками, чтобы отвести воду тающего снега.
     Устанавливая гипсотермометр,  Боровой был уверен,  что он покажет еще
большее число градусов, чем накануне, так как целый день продолжался спуск
на  дне  загадочной  впадины.   Но  термометр  показал  126  градусов,   и
отрицательная высота  местности,  несмотря на  спуск,  не  увеличилась,  а
уменьшилась  на   пятьсот   семьдесят   метров.   Метеоролог,   совершенно
растерянный, разразился нервным смехом:
     - Новый  сюрприз,  новое  недоразумение!  Сегодня утром мы  решили не
верить  компасам,   теперь  приходится  поставить  под   знак   вопроса  и
гипсотермометр!
     Опять   все   путешественники  собрались  вокруг  шалившего  прибора,
проверяли его  показания,  кипятили воду  еще  и  еще  раз,  но  результат
получался  прежний.  Несмотря  на  ясный  спуск,  в  котором  нельзя  было
сомневаться,  потому что  ручейки текли в  том  же  направлении,  давление
воздуха не увеличилось,  а уменьшилось. В предшествующие же дни, наоборот,
при подъеме давление не уменьшалось, а увеличивалось. Казалось, что законы
физических   явлений,   выработанные  поколениями  ученых   на   основании
наблюдений  на  земной  поверхности,   здесь,  в  этой  впадине  полярного
материка,   были   неприменимы  или   получили  совершенно  другой  смысл.
Необъяснимые явления умножались.
     Все были заинтересованы и возбуждены, но понять объяснить их никто не
мог.  Оставалось надеяться,  что ближайшее будущее даст ключ к разъяснению
загадки.
     - Но что за снежная пустыня!  -  заметил Папочкин.  - После встречи с
мускусными быками  на  перевале через  хребет можно  было  надеяться,  что
следующие дни дадут мне и Михаилу Игнатьевичу какую-нибудь научную добычу.
Между  тем  мы  идем  с  тех пор чуть ли не двенадцать дней,  прошли более
двухсот пятидесяти километров... и абсолютно ничего, кроме снега и льда.
     - И  даже Петр Иванович,  которому до  сих  пор везло всего больше по
части коллекций, не поживился ничем, - прибавил Громеко.
     - Один  только  Иван  Андреевич коллекционирует!  -  смеясь,  заметил
Макшеев.
     - Я? Что я собрал за это время? - удивился Боровой.
     - Коллекцию  непонятных  физических явлений  -  ответил  за  Макшеева
Каштанов, догадавшийся на что тот намекает.
     - Это очень странная коллекция,  но зато легковесная,  не то что ваши
камни! - смеялся Боровой. - Она наши нарты не задавит!
     - Но  может  оказаться  и   очень  тяжеловесной,   в   смысле  итогов
экспедиции. Ведь каждому исследователю хочется найти что-нибудь особенное,
ранее неизвестное! Вам повезло до сих пор больше, чем нам.
     На следующий день спуск продолжался и стал даже еще заметнее. Ледяная
равнина начала распадаться на плоские увалы.  Во впадинах между ними текли
ручьи,  снег  размок,  и  идти  на  лыжах  стало тяжело:  лыжи  скользили,
раскатывались  в  стороны.  Поэтому  способ  передвижения  изменили:  люди
уселись на  нарты,  по  двое на  каждую;  собаки тащили их  быстро вниз по
уклону;  лыжными  палками  направляли нарты  и  сдерживали их  раскаты  на
неровностях льда.
     Обратили внимание на