настолько   изменилось   и
человеколюбие, да и общая культура предпринимателей так  выросли,  что  им
будет неудобно, неприлично перед общественным мнением не  создавать  своим
рабам вполне приличные условия существования вплоть до ванны  и  среднего,
специального конечно, образования для подрастающего поколения  его  рабов.
Надо их только заставить навечно закрепить за собой своих рабочих со всеми
их  чадами  и  домочадцами.  Чтобы  "держать  своих  владельцев  в  рамках
конституционных норм", рабочие-рабы должны  были,  по  проекту  Тарбагана,
иметь  право   организовываться   в   профессиональные   союзы,   "разумно
контролируемые" их владельцами  и  поддерживаемые  "в  своих  справедливых
требованиях   и   не   в    ущерб    основным    правам"    рабовладельцев
правительственными учреждениями Атавии.
   Все  это,  конечно,  было  изложено  в  самых  красивых  и  благородных
выражениях и много теряет в нашей передаче.
   Проект   Тарбагана   нашел   благожелательный   отклик   у   тогдашнего
председателя Атавской федерации труда. Но у тех, к кому в  первую  очередь
обращен был этот проект, - у  монополий  он  ничего,  кроме  презрительной
улыбки, не вызывал. Монополии  прекрасно  устраивал  существующий  порядок
вещей.
   Попытки  Тарбагана  обратиться  за  поддержкой  к  рабочим  каждый  раз
кончались такими нехорошими последствиями, что он  решительно  и  навсегда
разочаровался в рабочем классе, впал в некий идейный кризис, завершившийся
вскоре полным отказом от каких бы то ни было забот об "этих  неблагодарных
мастеровых". Теперь Эрскин Тарбаган был полностью готов кинуться в объятия
любого фашистского дуче, если бы таковой появился на атавском политическом
горизонте. Но прошло еще полтора десятка лет скучной и мелкой политической
поденщины, покуда не взошла политическая звезда Ликургуса Паарха.
   Кстати,  это  именно  Тарбагану  принадлежала  идея  организации  Союза
Обремененных Семьей. Тарбаган  работал  тогда  в  одной  из  самых  гадких
опэйкских газет обозревателем по вопросам рабочего движения.  Встретившись
как-то на одном из профсоюзных собраний с Паархом, они быстро нашли  общий
язык  и  положили  начало  худосочной  и  малочисленной  организации  СОС,
прозябавшей в первые годы ее существования  в  одном  из  районов  Опэйка.
Паарху нужен  был  человек,  владеющий  пером  и  искушенный  в  политике.
Тарбаган, давно уже отказавшийся от честолюбивых мечтаний, согласен был на
вторые роли. Он ждал своего  часа.  Он  верил,  что  придет  время,  и  он
потребуется в качестве опытного  и  небрезгливого  идеолога,  далекого  от
сентиментальных заблуждений его юности. И он дождался.
   Став прокуратором и фюрером единственной легальной партии Атавии, Паарх
увез его с собой в Эксепт и сделал своим главным теоретиком и  советчиком.
Тарбаган писал ему тексты выступлений, выискивал  в  "теории"  и  практике
национал-социализма и итальянского фашизма все, что можно было  с  пользой
для СОС перенести на атавскую почву.
   Он лично вел допросы наиболее опасных  противников  СОС,  проявляя  при
этом  такую  изощренную  жестокость,  настойчивость  и   инициативу,   что
прокуратор только покрякивал,  удивляясь,  тот  ли  это  Эрскин  Тарбаган,
который  еще  каких-нибудь  три  недели  тому  назад  казался  всего  лишь
озлобленной на человечество интеллигентской рохлей.
   Правда,  у  Тарбагана  были  два  изъяна,  которые   мешали   выпускать
крупнейшего теоретика и организатора СОС на широкую арену. Первый:  стоило
Тарбагану выступить в помощь своему шефу на любом узком  правительственном
совещании, и всем сразу становилось ясным, кто на  деле  возглавляет  СОС.
Тарбаган  искупал  это  старательно   подчеркнутой   скромностью.   Второй
недостаток неожиданно превратился в неоценимое преимущество: до  того  как
осчастливить своими неисчислимыми достоинствами  Атавию,  Эрскин  Тарбаган
тридцать с лишним лет состоял гражданином Полигонии. Потребовалось  немало
усилий, чтобы скрыть это обстоятельство, когда началась  атаво-полигонская
война. Сейчас оно оказалось как нельзя более кстати.
   Вызванный к прокуратору, чтобы посоветоваться с глазу на глаз,  что  бы
такое предпринять с Полигонией, где положение день ото дня становилось все
тревожней, Тарбаган первым делом злорадно насладился явной  растерянностью
"обожаемого шефа", который и шагу ступить не мог без его помощи. У него на
миг даже мелькнуло острое желание подвести эту высокомерную и безграмотную
скотину, посоветовать ему такое, чтобы тот осрамился при встрече с  Мэйби.
Но, быстро прикинув обстановку. Тарбаган решил и на сей раз  воздержаться.
О, за последние двадцать лет он научился выжидать! Это было,  быть  может,
единственное,  чему  он  за  эти  долгие  годы  пребывания  в  ничтожестве
по-настоящему выучился. Время Тарбагана было еще впереди.
   Эта бывалая политическая крыса научилась рассчитывать  на  много  ходов
вперед, но не  всегда  правильно  оценивала  людей.  Паарх  и  впрямь  был
скотиной  и  вряд  ли  своей  культурой  превосходил  среднего   атавского
сенатора. Но он был  достаточно  умен,  очень  хитер  и  по  необходимости
наблюдателен. Пильк зря людей в своем штате не держал. Паарх понимал,  что
Тарбаган спит и  видит  себя  прокуратором  Атавии  и  принимал  все  меры
осторожности.
   - Старина, - улыбнулся он своему преданному другу и усадил его рядом  с
собой на диван. - Вы знаете  положение  в  Полигонии:  извержение  Везувия
сущая хлопушка перед тем, что там может  стрястись  буквально  со  дня  на
день... Через полчаса мне надо будет встретиться  с  Мэйби,  а  у  меня  в
мозгах, как в кладовке после сочельника... ("Нет, голубчик! - размышлял он
при этом. - Что-то ты мне в последнее время совсем  перестал  нравиться...
Что-то ты, старая репа, кажется, стал слишком высоко метить!..)  Так  вот,
друг мой, не подкинете ли вы мне на этот раз какую-нибудь идейку?  Ведь  у
вас золотая голова. Это я всем говорю: у Тарбагана золотая голова!
   И он улыбнулся еще задушевней.
   "Не на этот раз, болван! - подумал Тарбаган с отвращением. - Надо  было
бы тебе сказать: "И на этот раз!" Но  от  тебя  дождешься!..  Хам,  хам  и
есть!.."
   - Есть идея, Ликургус, - сказал он. - И она больше ваша, чем моя...
   Но, конечно, высказывая соображение о том, что единственное, что  могло
бы сейчас спасти Полигонию от нежелательного для Атавии переворота, -  это
партия,  сколоченная  по  образу  и  подобию  Союза  Обремененных  Семьей,
Тарбаган меньше всего подозревал, что оно сможет оказать такой немедленный
и решительный переворот в его собственной судьбе.
   - Великолепная идея! - обрадовался Паарх,  испытывая  в  эту  минуту  к
Тарбагану почти искреннее благоволение. - У вас великолепно варит голова!
   - Это в очень значительной части ваша идея, -  повторил  Тарбаган  свой
учтивый  ход.  -  Ее  зерно  легко  обнаружить  во  всех  ваших  последних
выступлениях. ("Которые тоже я для тебя написал".)
   -  Это  вы  бросьте!  -  замахал  руками  прокуратор.  -  Обычная  ваша
скромность! Идея ваша, и только ваша... Вопрос только, кто там в Полигонии
справится с такой задачей... Времени там осталось в  обрез...  Не  то,  не
то... - Паарх откинулся на спинку  дивана,  зажмурил  глаза,  чтобы  лучше
сосредоточиться, а быть может, для того, чтобы сделать вид, будто он хочет
сосредоточиться. С  минуту  его  каренькие  глазки  были  плотно  прикрыты
мясистыми темно-розовыми веками, потом его, видимо,  осенило.  Он  раскрыл
свои глазки, хлопнул Тарбагана  по  жирной  спине,  помолчал,  обнял  его,
поцеловал: губы его были сухи и жестки, как кожа дивана,  на  котором  они
сидели в эту историческую минуту.
   - Есть одна-единственная подходящая кандидатура, друг мой!.. Мне  очень
трудно говорить это. Вы себе представить не можете,  как  мне  нужен  этот
человек здесь, в Атавии,  и  как  он  мне  дорог...  Но  интересы  родины,
старина,  интересы  родины  и  цивилизации...  Эта  кандидатура  -  Эрскин
Тарбаган...
   Тарбаган побледнел. Он глянул в глаза Паарху и понял, что сопротивление
бесполезно.



3

   Даже сейчас, после страшных и поразительных событий  последних  недель,
даже после выступления Ликургуса Паарха  в  парламенте,  миллионы  атавцев
продолжали наподобие навозных жуков с редкой энергией и сосредоточенностью
копошиться в затхлом мусоре своих повседневных делишек, не умея, не  желая
или не смея глянуть в глаза ужасающей правде. Покончив с дневными трудами,
они толкались  в  очередях  за  "истинными  заячьими  лапками",  упивались
детективными романами,  самозабвенно  плескались  в  сплетнях  о  светских
скандалах или с бою доставали билеты на  пароходы,  возившие  экскурсантов
полюбоваться под грохот духового оркестра, как выглядит та  новая,  нижняя
сторона Атавии и планета Земля, к которой  они  (просто  трудно  поверить,
сударь!) сейчас уже не имели никакого отношения.
   Они неизменно убеждали себя, что политика - это грязное дело,  что  все
равно против рожна не попрешь, что, наконец,  пятнадцать  лет  -  все-таки
достаточно большой срок (согласитесь, друг мой, что лично я,  например,  и
моя супруга вряд ли проживем дольше, вне зависимости от того, как будет  к
тому времени обстоять дело с  этой  проклятой  атмосферой).  Они  были  не
настолько богаты, чтобы утешаться и  услаждать  себя  штатом  прислуги  из
профессоров и бывших  дипломатов,  зато  кое-как  наскрести  на  стаканчик
спиртного, которое здорово подорожало после введения  "сухого  закона",  -
это было в их силах.
   Но политика то одного, то  другого  вытаскивала  за  ноги  из  ямок,  в
которых они прятали свои головы. Она стучалась  к  ним  по  ночам  в  виде
"клистирных мальчиков", как стали называть боевиков СОС  во  всей  стране.
"Клистирные мальчики" вламывались с  грохотом  и  топотом,  ломали  двери,
весело потрошили шкафы,  рылись  в  белье,  бумагах,  дедовских  альбомах,
разыскивали измену, преступления против  Атавии,  скрывающихся  "красных",
старые профсоюзные билеты, дряхлые брошюрки о Советском Союзе,  популярные
книжки по астрономии и межпланетным путешествиям, листовки,  разоблачающие
план "тотального переселения". Политика проникала в их затхлые квартиры со
звонком почтальона, принесшего с  фронта  письмо  в  конверте  с  траурной
каймой, она врывалась в  распахнутые  окна  вместе  с  фырканием  и  ревом
полицейских машин, увозивших на допросы, в тюрьмы, на смерть  арестованных
знакомых, друзей, соседей, родственников. От нее ужасно трудно  было  и  с
каждым днем все труднее становилось  прятаться,  потому  что  за  обычными
шумами суматошной и жестокой атавской жизни, за грохотом боев  и  бомбежек
все явственней ощущался нарастающий гул приближающихся классовых  боев.  И
совсем как во время  прибывающей  полой  воды,  то  там,  то  здесь  вдруг
размывало и уносило бурлящим потоком еще кусок почвы, на  которой  столько
десятилетий и, казалось, так прочно стоял обеими ногами атавский порядок.
   Нет, Эмброуз совсем не зря ел в те дни свой  хлеб.  Его  хватало  и  на
министерство юстиции, и на руководство "тайной" торговлей спиртным,  и  на
командование вооруженными силами СОС, "гвардией Ликургуса Паарха", как он,
льстиво и  внутренне  ухмыляясь,  называл  своих  бандитов  в  присутствии
прокуратора.  Его  фотографии  размножались  в  миллионах  экземпляров   и
красовались в квартирах законопослушных и лояльных атавцев на самом видном
месте, рядом с портретами Паарха. Его забавляло, что  прокуратор  серьезно
считает его своим  подчиненным.  Что  такое  Паарх?  Случайная  фигура  на
атавском политическом горизонте.  А  Эмброуз  -  деловой  человек  старого
закала,  акционер   и   член   правлений   многих   солидных   корпораций,
единоначальный  глава  могучего  синдиката.   Президенты   и   прокураторы
промелькнут - и нет их, а организованная преступность всегда была и  будет
процветать.
   Но он человек слова, в первую очередь человек слова. И  раз  он  взялся
выкорчевывать в Атавии измену, то он сделает все для того, чтобы изменой в
Атавии и не пахло.
   Однако  тюрьмы  переполнялись  стремительно,  как  ведро  под  пожарным
краном, а положение нисколько не  улучшалось.  Тогда  решено  было  срочно
приступить к строительству  первых  пятнадцати  концентрационных  лагерей.
Чтобы раньше времени не настораживать  тех,  кто  должен  был  эти  лагери
сооружать, а затем стать их первыми узниками и жертвами,  было  объявлено,
что намечено на случай возможной переброски в эти районы некоторых  важных
оборонных заводов построить пятнадцать "резервных рабочих  городков".  Это
было не совсем неправда. Лагери действительно имели самое непосредственное
отношение к проблеме людских резервов. Они предназначались для изоляции  и
последующего  перемалывания  излишней  рабочей  силы,  что   должно   было
благоприятно  отразиться  на  общем  балансе  рабочей  силы,   ощутительно
притормаживая угрожающий и  чреватый  многими  неприятностями  рост  армии
безработных.  Поэтому  лагери   строились   в   небольшом   отдалении   от
стационарных испытательных атомных полигонов.  Чего  больше?  Моментальная
смерть десятков тысяч государственных  преступников,  никаких  свидетелей,
никаких следов, даже крупицы пепла! А летчики, которые  время  от  времени
будут сбрасывать на скопища полигонских и русских агентов  бомбу  (атомную
или водородную - в зависимости от заказа заводских лабораторий), будут вне
очереди производиться в следующий чин, получать на руки трехмесячный оклад
жалованья, а на грудь медаль.  Конечно,  никак  не  исключалось,  что  эти
бравые парни могли при возвращении с аэродрома погибнуть от  какого-нибудь
непредвиденного несчастного  случая.  Но,  во-первых,  никто  и  нигде  не
застрахован от несчастного случая. А во-вторых,  при  желании  можно  и  в
таком печальном происшествии увидеть его хорошую сторону: мертвые  никогда
не  проговариваются.  Паарх  и  Эмброуз  с   согласия   президента   Мэйби
предусмотрели и такую возможность и были к ней готовы.
   Через несколько дней на  север,  в  пустынные  районы  Рахада  и  Новой
Мороны, должен был отправиться  первый  эшелон  политических  заключенных.
Строительные материалы брали на себя тамошние атомные заводы. Да их  и  не
так много требовалось: ровно столько, сколько нужно для возведения  ограды
из колючей проволоки. Внутри этой ограды заключенным предстояло ночевать в
палатках, покуда на них как-то ночью не обрушится пробный экземпляр нового
типа атомной или водородной бомбы. И никаких мучений... Тем самым злостным
изменникам предоставлялась лестная возможность включиться в  общие  усилия
нации по подготовке к "тотальному переселению" на Землю.


   Еще шапки из тогдашних газет:

   "Военный хирург в прифронтовом госпитале  взвешивает  душу  умирающего.
При шестидесяти пяти  градусах  по  Фаренгейту  душа  весит  три  четверти
унции".

   "Небывалый бум на рынке заячьих лапок".

   "Это будут самые комфортабельные боевые астропланы в мире",  -  говорит
профессор Локши".

   "Лик любит яблоки, но только осенних сортов".

   "Воздух или масло? Мы отвечаем: воздух!"

   "На фронте третьи сутки ожесточенная артиллерийская дуэль.  Полигонских
запасов надолго не хватит".

   "Чума окончательно локализована в двух округах. Смертность  резко  идет
на убыль. Карантин продолжается".

   "Танцуют четверо суток  без  перерыва,  теряют:  он  четырнадцать,  она
одиннадцать с половиной килограммов.  Он  получает  премию  и  умирает  от
истощения сердечной мышцы. Она безутешна".

   "Самый крупный военный заказ за все время существования человечества".

   "Тридцать миллиардов кентавров на  строительство  предприятий  ядерного
вооружения. Патриоты-предприниматели согласны работать на пользу Паарха за
заработную плату в один кентавр в год".

   "Самые старательные рабочие получат преимущественное право выбрать себе
на земле лучшие участки с самыми удобными строениями".

   "При попытке к бегству убиты семнадцать "красных".

   "Генерал Троп говорит: "Оторвите мне голову, если над Эксептом появится
еще хоть один полигонский самолет".

   "Новая  мужская  прическа   "отцы   пионеры"!   Патриотично.   Красиво.
Мужественно".

   "Заговор негров в Сликти. Раскрыт капитаном войск СОС, возвращавшимся с
военных учений".

   "Против плана Паарха борются только люди, недостойные звания атавца".

   "Сенатор Пфайфер требует "Сбросьте на Пьенэм  парочку  добрых  атавских
атомных бомбочек!"

   "Патриотичный   поступок    престарелого    изобретателя;    уничтожает
изобретение,  над  которым  работал  шесть  с  половиной  лет.  Не  желает
увеличивать безработицы".

   "Пора кончать с Полигонией!"

   "Негры и скрытые полигонцы слишком много начинают себе позволять!  Пора
напомнить им, где они проживают".

   "Шестидесятисемилетняя вдова из  хорошей  старинной  семьи  -  отличный
стрелок, имеет девять золотых и  серебряных  призовых  жетонов,  -  просит
записать ее добровольцем. Мечтает  убить  побольше  полигонцев.  Ненавидит
"красных".  Активный  деятель  СОС.   Получает   благодарственное   письмо
президента и прокуратора. Жертвует на нужды войны золотые  часы  покойного
мужа".

   "Прокуратор Паарх -  дедушка.  Кареглазая  девочка  весом  в  девять  с
половиной фунтов - первая представительница  третьего  поколения  в  семье
прокуратора".

   "С Полигонией давно пора кончать!"


   Прокуратор проявил к улетавшему соратнику исключительное  внимание.  Не
посчитавшись с поздним временем, он приехал на аэродром, полез в  самолет,
смутно темневший  без  опознавательных  знаков  на  неосвещенной  взлетной
площадке, лично проверил, удобно ли будет в нем Тарбагану, не будет ли его
укачивать и не будет ли ему, упаси боже, холодно, потому  что,  -  это  он
строго-настрого объяснил первому пилоту, - жизнь и здоровье его  пассажира
ценны и дороги не только Атавии, но и ему, прокуратору, лично и  в  первую
очередь.
   Тарбаган молчал, откинувшись  на  мягкое  сиденье.  Ему  было  противно
слушать сладкие речи Паарха и хотелось поскорее улететь, не видеть  больше
опротивевшей физиономии человека, которого  он,  можно  сказать,  выдумал,
вдул в него искру разума, вывел за ручку  на  самый  значительный  пост  в
Атавии,  бескорыстно,  скажем,  почти  бескорыстно,   поддерживал   своими
советами и который теперь с таким  наглым  коварством  спроваживал  его  в
почетную ссылку.
   - Ну, старина, - обнял  его  на  прощанье  прокуратор,  когда  самолет,
наконец, задрожал от заработавших моторов, словно и самолету не  терпелось
поскорее уйти от этой  лицемерной  сцены,  -  Атавия  смотрит  на  тебя  с
надеждой!.. Береги свое здоровье... И не оставляй меня  советами...  -  Он
чмокнул Тарбагана в щеку, тот,  в  свою  очередь,  прикоснулся  полными  и
мокрыми  губами  к  твердой,  как  скаты  самолета,  щеке  Паарха,  дверца
захлопнулась, самолет  побежал  по  сырой  взлетной  площадке,  подпрыгнул
раз-другой, оторвался от нее и лег курсом на вест-норд-вест.  Напрямую  до
Пьенэма было не больше тридцати минут лету,  но  этот  путь  был  заказан:
самолет могли перехватить ночные  истребители  или  зенитчики  противника.
Полетели в обход, к известному уже нам участку фронта  у  западной  опушки
Уэрты Эбро.
   В багажнике лежали тюки листовок. В них полигонцы, любящие свою родину,
ненавидящие атавских разбойников и мечтающие избавить родину от изменников
и атавских агентов, призывались  вступать  во  вновь  организуемую  партию
Честные Часовые Полигонии. Надо вымести в самом срочном  порядке  гниль  и
нечисть, мешающие полигонцам  выиграть  войну,  в  которую  их  так  нагло
втянули. Атавские финансовые акулы нашли действенный способ  усилить  свою
мощь. Они  свернули  шеи  всем  партийным  кликам  и  поставили  во  главе
государства сильного человека. Чтобы  победить  в  этой  неравной  борьбе,
полигонцам надо  немедленно  перестроить  свои  ряды  и  выставить