емлению народа к возмездию.
   Был опубликован  приказ  временного  президента  Мэйби  об  отстранении
генерала Зова от всех занимаемых постов и о  посылке  его  на  полигонский
фронт  в  качестве  рядового  командира  бригады.  Оказалось,  что   этого
недостаточно.  Тогда  президент  предложил  подать  в  отставку   министру
обороны. Но атавцы уже додумались до того, что дело  даже  не  в  министре
обороны.


   Четвертого марта страна впервые  узнала,  что  в  центре  автомобильной
промышленности  Опэйке  проживает  некий  Ликургус  Паарх,  незначительный
профсоюзный деятель, когда-то наладчик конвейера, коренной атавец и верный
сын пресвитерианской церкви, и что  у  этого  Паарха  имеется  своя  точка
зрения на  современное  положение.  Идя  навстречу  законному  любопытству
читателей, все крупнейшие газеты Атавии поместили на самых  видных  местах
интервью с этим "простым и здравомыслящим сыном нашего народа".
   "Вам, наверно, не очень понравится то, что я скажу, -  заявил  Ликургус
Паарх в  беседе  с  нашим  корреспондентом,  -  но  я  человек  простой  и
миндальничать не собираюсь. Если хотите знать,  мне  здорово  надоела  эта
постоянная   канитель   со   взяточниками,   спекулянтами   и   кретинами,
пролезающими к государственному пирогу. Вы спрашиваете мое мнение?  Атавии
нужен порядок, дисциплина. И чтобы конституция была конституцией и нация -
нацией, а не мешаниной классов, как нас стараются убедить всякие лодыри  и
подозрительные иностранцы. Вся эта безграмотная  болтовня  насчет  классов
мешает  нам  всем  объединиться  во  имя  великой  Идеи   Великой   Нации,
возлюбленной господом нашим. Я полагаю так: есть  хорошие  и  есть  плохие
атавцы. Мне по  пути  с  хорошими,  все  равно,  товарищ  ли  это  мой  по
конвейеру, или Перхотт, и мне совсем не по  пути  с  плохим  атавцем,  вне
зависимости от того, медяки или бриллианты  у  него  в  жилетном  кармане.
Никому я не разрешу заглядывать в свой карман, и  мне  в  высокой  степени
наплевать, сколько кентавров в бумажнике какого-нибудь  человека  побогаче
меня. Раз мы с ним честные атавцы, значит у обоих у нас  в  бумажнике  как
раз столько кентавров, сколько мы заработали честным своим  трудом,  минус
то, что мы уже успели затратить на семью и налоги своему государству.  Вот
как я полагаю. И я никогда не буду приставать ни к Дешапо, ни  к  Падреле,
ни к кому другому, которому бог помог выбиться в люди,  с  расспросами  на
эту тему. Вот если он семейный человек, тогда у меня  есть  о  чем  с  ним
поговорить. Я не прочь поговорить с ним о наших детях, и о воспитании, и о
том, как их уберечь  от  всяких  соблазнов  и  губительного  атеизма.  Это
первое. Иностранцы хотят уравнять  всех  людей,  сделав  всех  бедными.  Я
полагаю, что атавизм, истинно атавский путь состоит в том,  чтобы  сделать
всех атавцев богачами. Это второе. Для этого надо,  чтобы  каждый  честный
атавец был  обеспечен  работой  и  годовым  доходом  в  четыре-пять  тысяч
кентавров на первое время и чтобы он был уверен, что никакой  болван,  как
бы высоко он ни пролез в начальники, не напустит на него в одно прекрасное
утро чуму, или холеру, или еще какую-нибудь заразу. Это третье. И потом не
кажется ли вам, что мы по горло сыты разными партиями,  даже  если  в  них
состоят самые приличные и богобоязненные джентльмены? Будь моя воля, я  бы
все партии позакрыл, потому что от них все жульничества и взяточничества и
всякая другая уголовщина. Атавии вполне хватило бы одной партии. Я имею  в
виду Союз Обремененных Семьей, который уже третий год  действует  по  мере
своих сил у нас в Опэйке. СОС должен стать единственной  партией  во  всей
Атавии. В этом ее спасение. СОС быстро навел бы порядок в  стране,  потому
что  порядочному  атавцу,  честно  зарабатывающему  свой  кусок  хлеба   и
обремененному семьей, нет ни  охоты,  ни  времени  отвлекаться  на  пустые
фантазии заморского происхождения. Союз Обремененных Семьей призвал  бы  к
порядку тех генералов, которые  загребают  кучи  кентавров,  но  никак  не
соберутся  уберечь  наши  несчастные   беззащитные   города   от   налетов
полигонских  разбойников  и  никак  не  соберутся   обрушить   на   нашего
неблагодарного соседа всю мощь оружия,  закупленного  впрок  и  во  вполне
достаточном количестве за трудовые денежки наших налогоплательщиков.
   Наша администрация прогнила. Надо ее жестоко, беспощадно  перешерстить.
Кое-кто еще у нас по сей день не научился  достойно  пользоваться  благами
нашей  конституции.  Нужна  крепкая  рука,  чтобы  быстро   и   беспощадно
выкорчевывать все, что стоит на пути к Прогрессу и Величию  Нации.  Зоркий
глаз и верное сердце требуются для того, чтобы наше  правительство  стало,
наконец, действовать как подлинный, неподкупный,  хорошо  отрегулированный
Конвейер  Счастья,  Порядка,   Демократии,   Процветания,   Дисциплины   и
Благополучия Нации.
   Нужна твердая и неподкупная рука, чтобы быстро расправиться с  чумой  и
Полигонией. И не надо бояться, что кое-кому из  смутьянов  придется  туго.
Чем  быстрее  движутся  машины,  тем   больше   строгости   требуется   от
регулировщика движения. Самый суровый и беспощадный полицейский  инспектор
- самый милосердный. Его  боятся  -  и  соблюдают  правила  движения.  Для
счастья своих и чужих  детей  я  мечтаю  о  самых  твердых  и  решительных
регулировщиках нашего продвижения на пути к Величию и Благоденствию Нации.
Я сказал все. Теперь  вы  мне  разрешите  пожелать  вам,  сударь,  доброго
здоровья, а мне нужно спешить домой. Моя жена и дети не привыкли, чтобы  я
когда-нибудь запаздывал к обеду".
   "Этот  великолепный  парень  производит  неизгладимое  впечатление,   -
растроганно  добавил  от  себя  репортер.  У  него   государственный   ум,
христианское сердце и что-то в лице от Гэда  Кристофера".  (Гэд  Кристофер
был кумиром атавцев - чемпионом Атавии по стоянию на голове.)
   Интервью было оживлено  несколькими  снимками:  трое  молодых  людей  и
девочка - дети Ликургуса Паарха; чета Паархов за чтением библии;  Ликургус
Паарх без пиджака, с засученными рукавами, в помочах, с  сигарой  в  зубах
раскапывает грядки, на которых  он  в  самое  ближайшее  время  собирается
высадить овощи и цветы.
   "Он сказал все, что лежало у него на душе!  -  восклицал  в  заключение
чувствительный репортер. - Он сказал все,  что  лежит  на  душе  у  любого
толкового и честного атавца. Он велик, как всякий истинный атавец! И все у
него ясно, твердо, продуманно и возвышенно!"
   Не так уж, однако, все  было  ясно,  как  писали  газетчики.  Например,
читателям, искушенным в политике, не могло  не  показаться  странным,  что
самые крупные,  беззаветно  преданные  монополиям  газеты  и  журналы  так
радушно  и  так  единодушно  представили  свои  полосы  для  столь  резких
высказываний никому не известного маленького провинциального  профсоюзного
босса. Но таких искушенных читателей в Атавии  в  начале  марта  было  еще
совсем мало.


   Автор этого повествования со всей ответственностью удостоверяет, что ни
на митинге перед муниципалитетом, ни у тюрьмы  не  было  провозглашено  ни
одного лозунга, направленного против существующего строя, не было  сказано
ни одного слова, содержавшего в себе  нечто  большее,  чем  призыв  спасти
человеческие жизни от бомб путем захвата материалов,  предназначенных  для
отстройки тюрьмы.
   Даже Дэн Вервэйс, у которого обычно и под угрозой расстрела трудно было
вынудить слово правды, не решился  придумать  в  своем  подробном  отчете,
облетевшем  все  газеты  и  радиопередатчики  страны,   что-нибудь   более
преступное, чем "дерзкая демонстрация  нескольких  сот  негров".  Но  и  в
столице провинции Мидбор и в Эксепте отлично отдавали себе  отчет  в  том,
какой дурной пример  опаснейшего  единства  действий  показали  в  четверг
второго марта своевольные обыватели этого  заштатного  атавского  городка.
Поэтому в пятницу третьего  марта  налеты  полигонской  авиации  на  Кремп
носили особенно жестокий и упорный характер. Больше трети  города  было  в
тот день сравнено с землей.
   Но  слишком  велика  была   опасность,   которую   источал   городишко,
осмелившийся ради спасения своих женщин, стариков  и  детей  на  поступок,
попахивавший революцией, чтобы правительство Атавии могло  позволить  себе
ограничиться карательным налетом полигонской авиации. В пятницу оставшиеся
в живых жители Кремпа узнали, что их надеждам на  бегство  из  зоны  столь
упорных и каждодневных бомбежек еще долго  не  суждено  осуществиться.  На
основании  в  высшей  степени  обоснованного  доклада  такого  выдающегося
чумолога,   как   профессор   Патоген,   было   издано   правительственное
постановление о продлении карантина вокруг города Кремпа на неопределенный
срок.



6

   Так и осталось неизвестным, кто первым и где  именно  -  в  Атавии  или
Полигонии - пустил в оборот тревожное словечко "странная война".  Известно
только, что в какие-нибудь два дня оно стало повторяться в  обеих  воюющих
странах десятками миллионов людей, которые до этого  не  задумывались  над
некоторыми и впрямь удивительными особенностями развернувшейся войны.
   Кое-что с самых первых ее минут стало смущать и ее организаторов.
   Началось с того, что приказу полигонского  командования  о  немедленном
отходе от границы "под давлением превосходящих сил  противника"  позволило
себе   не   подчиниться   несколько   разрозненных   мелких   пехотных   и
артиллерийских подразделений. Оставшись  в  тылу  у  наступавших  атавских
войск, они не отступили, вгрызлись в мерзлую  землю  и  заставили  атавцев
принять бой там, где по условиям хотарского соглашения им  уготована  была
приятная военная прогулка на бронетранспортерах.
   В узком озерном дефиле, держа оборону  на  два  фронта,  эти  отчаянные
полигонцы вели неравный бой все утро, весь день и  всю  ночь  первого  дня
войны. Можно себе представить, как это неприятное обстоятельство  поразило
и атавский и полигонский генштабы.
   Только израсходовав почти весь боезапас, полигонцы  ранним  и  туманным
утром двадцать седьмого февраля покинули  огневые  рубежи,  спустились  по
крутым обрывчатым берегам на лед, по колено и  кое-где  по  пояс  в  снегу
перебрались на восточный берег озера, после чего  трое  суток  пробивались
сквозь атавские тылы в Порт-Салем. По  пути  они  вдоволь  нагляделись  на
пожарища ферм, сожженных атавцами, на валявшиеся на улицах  оккупированных
городков трупы расстрелянных полигонцев, на повешенных, раскачивавшихся на
злом ледяном февральском ветру. А  когда  они,  измученные,  обмороженные,
голодные, налитые ненавистью к атавским оккупантам, прорвались, наконец, к
своим, в  Порт-Салем,  все  три  оставшихся  в  живых  офицера  -  капитан
Малькольм Мейстер и лейтенанты  Робер  Арагон  и  Поль  Кириченко  -  были
немедленно  взяты  под  стражу  и  спустя   два   часа   предстали   перед
военно-полевым  судом  по  обвинению  в  злостном   невыполнении   приказа
командования в боевой обстановке.
   Суд  продолжался  минут  двадцать.  Спустя  полчаса   после   вынесения
приговора их расстреляли перед строем тех самых солдат, которых они только
что так доблестно вывели из окружения.
   Для предупреждения в дальнейшем подобных досадных неувязок в выполнении
хотарского соглашения этот приговор был  зачитан  во  всех  подразделениях
действующей армии. Вот  почему  многие  партизанские  отряды,  орудовавшие
впоследствии в тылу атавских  войск,  носили  имена  Малькольма  Мейстера,
Робера Арагона и Поля Кириченко.
   Что до подчиненных этих  расстрелянных  офицеров,  то  им  было  горько
присутствовать при казни людей, которых  они  за  истекшие  четверо  суток
успели полюбить и которыми они по-настоящему гордились. Было  непонятно  и
оскорбительно  обвинение  в  измене  родине  офицеров,  совершивших  такой
незаурядный воинский подвиг! И все же мысли изнуренных, еле державшихся на
ногах солдат, капралов и сержантов были даже  в  те  тягостные  минуты  не
столько о горестной судьбе их офицеров, сколько о лишь сейчас дошедшей  до
них вести, что Атавский материк вот уже десятые сутки,  как  оторвался  от
Земли.
   А когда их спустя несколько часов разбудили,  чтобы  накормить  ужином,
вся Полигония была во  власти  свежей  и  еще  более  ужасной  вести  -  о
неумолимо быстром таянии  атмосферы  новой  планеты  по  милости  каких-то
высокопоставленных атавских мерзавцев...


   К этому времени десятки атавских и полигонских населенных пунктов  были
превращены  в  точном  соответствии  с  упомянутым  выше   соглашением   в
закопченные груды развалин, а наземные атавские войска, сея на своем  пути
разрушение и смерть, достигли, наконец, юго-восточных и  восточных  окраин
Уэрты Эбро.
   Теперь надлежало для удовлетворения национальной гордости обоих воюющих
народов разыграть комедию  ожесточенных  боев  с  обязательным  переменным
успехом: разок отойти якобы под отчаянным  напором  полигонцев,  снова,  и
якобы преодолевая упорное сопротивление противника, занять позиции у Уэрты
Эбро и затем уже с божьей помощью  окончательно  переключиться  на  долгие
годы позиционной бойни, чтобы спокойно доить на радость монополиям тучную,
многоприбыльную корову войны.
   Но  тут  снова  случилась  непредвиденная  осечка.  Около   трети   тех
полигонских  войск,  которым   полагалось   после   двухдневных   успешных
наступательных боев без  всяких  видимых  причин  откатиться  на  исходные
рубежи, к Уэрте Эбро, не только не откатились, но даже попытались  развить
и закрепить успех. В двух пунктах они на  плечах  отступавшего  противника
пересекли  границу,  вторглись  на  его  территорию   и   стали   окружать
значительную  группу   атавских   войск.   Обстановка   благоприятствовала
серьезному успеху полигонцев. Правда, для  этого  требовались  отвлекающие
бои на других участках и решительная поддержка авиацией.
   Но  все  запросы  о  помощи  оставлены   были   верховным   полигонским
командованием без ответа, к величайшему недоумению, а потом  и  возмущению
очень многих полигонских офицеров, и  штабных  и  строевых,  и  всех,  кто
вскорости узнал из их уст об этой по  меньшей  мере  удивительной  военной
безграмотности полигонского главнокомандования.
   А тут еще эти странные события в Порто-Ризо.
   Всем,   кто   хоть   когда-нибудь   интересовался   вопросами   атомной
промышленности, отлично известно это географическое название. В  одном  из
наиболее добросовестных трудов об атомном империализме, изданном в Эксепте
еще в 1952 году, мы читаем в главе "Полигонский  уранит":  "Под  контролем
"Всеобщей свинцовой компании" находятся богатейшие  полигонские  источники
уранита на Большом Оленьем  озере,  в  пределах  Западных  территорий.  Ей
принадлежит  также  завод  в  Лабивилле  с  очистительной   установкой   в
Порто-Ризо. Помимо  основной  деятельности  по  поставкам  урана  атавской
военной промышленности, "Всеобщая свинцовая Компания" также  производит  и
продает  изотопы  и  радиоактивные  смеси,  а  также  радий  и  светящиеся
препараты для циферблатов приборов. Для гарантии того, что  уран  из  всех
источников будет направляться только в военную промышленность, вся очистка
урана в Полигонии сосредоточена на заводе компании В.С.К в Порто-Ризо".
   Надо учесть ничтожную отдаленность Порто-Ризо  от  атавской  границы  и
исключительное значение его в условиях, когда  каждую  минуту  можно  было
ожидать, что атавцы перейдут  на  атомную  войну.  И  вот  при  всем  этом
полигонское командование решительно ничего не предприняло для  наземной  и
воздушной обороны Порто-Ризо. Этим не преминули воспользоваться атавцы.
   В ночь на третье марта они внезапным броском захватили Порто-Ризо.  Это
произошло  так  неожиданно  и  незаметно,  что  работы  ночной  смены   на
очистительном заводе продолжались не менее четверти часа, покуда  в  цехах
стало  известно  о  случившейся  беде.  Заводская  охрана  и  до  смешного
небольшой местный воинский гарнизон были обезоружены без единого выстрела.
Единственный выстрел, и то из полигонского пистолета и по  полигонцу,  был
сделан  начальником  охраны,  который   застрелил   на   месте   инженера,
пытавшегося вывести из строя  один  из  агрегатов,  чтобы  захватчикам  не
достался завод на полном  ходу.  Этот  охранник  был  сразу  премирован  и
заводской администрацией и атавским командованием.
   Удивительней всего было то, что полигонские войска  поразительно  долго
не предпринимали попыток освободить завод, хотя до  позднего  утра,  когда
атавцы подбросили кое-какие подкрепления, ничего не стоило  выбить  их  из
Порто-Ризо. А выбили их оттуда  только  спустя  четыре  дня  в  результате
ожесточенного боя в двенадцати километрах  северо-западней  этого  города.
Порто-Ризо во время этого сражения  нисколько  не  пострадал,  словно  обе
стороны специально уговорились сохранить его в целости,  как,  впрочем,  и
было на самом деле. Атавцы  оставили  Порто-Ризо,  захватив  с  собой  всю
готовую продукцию завода. Но так как  отход  совершался  якобы  в  великой
спешке, то они не только не вывели из строя  этот  драгоценный  завод,  но
даже оставили  на  городских  складах  значительные  запасы  разного  рода
стратегического сырья, представлявшего  немалый  интерес  для  полигонской
военной промышленности.
   Было в тот же день доказано не одним полигонским офицером,  что  ничего
не стоило обойти отступавших атавцев с флангов, вернуть захваченный  уран,
составлявший по  крайней  мере  трехмесячную  продукцию  завода,  а  самих
захватчиков взять в плен или, в случае  сопротивления,  уничтожить,  чтобы
другим повадно не было. Эти офицеры были призваны  к  порядку.  Нескольких
наиболее неугомонных в их крамольном возмущении отправили  на  фронт,  где
они  получили  возможность  пополнить  свой  запас  недоумений  по  поводу
непонятной неповоротливости их верховного командования.
   Прошло около суток, и атавцы столь  же  неожиданно  совершили  по  льду
озера  Гаспарона  ночной  налет  на  остров  того  же  названия,   который
полукольцом замыкает акваторий Гаспаронского порта.  В  самый  город  они,
видимо, и не собирались входить. Их отшвырнули на атавский берег  озера  в
результате очень эффектного и еще  более  кровавого  сражения  на  льду  и
близлежащих пирсах Гаспаронского порта.
   И снова они при отходе якобы в спешке оставили  полигонцам  в  портовых
складах неизвестно зачем завезенные в самую ночь  налета  сотни  ящиков  с
авиационными приборами, захватив  взамен  их  неизвестно  как  оказавшееся
здесь огромное количество никеля.
   И снова полигонские офицеры, солдаты и просто  граждане  поражались  из
ряда вон выходящей нерасторопностью своего командования, потому что  и  на
сей раз ничего не стоило перехватить атавцев на середине озера,  отбить  у
них и никель и  охоту  к  дальнейшим  налетам.  Пошли  разговоры,  сначала
исподтишка, а потом все громче и громче, что невредно было бы кому следует
разобраться,  что  за  странное  затмение  нашло  вдруг   на   полигонских
генералов, и что  стоило  бы  потщательней  расследовать,  кем  именно  из
промышленных  заправил  и  с  какой  целью  было   отдано   безумное   или
предательское распоряжение о  концентрации  на  гаспаронских  складах,  на
самой границе с Атавией и уже во  время  войны  таких  огромных  количеств
важнейшего стратегического сырья.
   По армии, а затем и по всей стране поползли слухи об измене, и чтобы не
подливать  масла  в  огонь,  представители  обоих  главнокомандований   на
экстренном  совещании  в  Хотаре  договорились  временно  прекратить   эти
своеобразные военные действия, которые в  хотарском  соглашении  значились
под маловыразительной и еще менее воинственной графой: "челночные обменные
операции с контокоррентным расчетом".
   Тем более,  что  и  в  Атавии  настроение  населения  оставляло  желать
лучшего.


   В пятницу утром, часа за полтора до очередн