менить в вину истинную причину, по которой
он предстал перед военно-полевым судом. Достаточно было, что майор  Фольин
позволил себе нарушить боевой приказ. А что станет с Полигонией,  если  ее
офицеры начнут по своему усмотрению нарушать приказы командования? Страшно
становилось за Полигонию.
   Странное равнодушие охватило Фольина, когда он предстал перед судом. Он
вяло отвечал на вопросы, безразлично выслушал речь обвинителя и  приговор,
не возбуждал ходатайства о помиловании и был казнен вскоре после вынесения
приговора, пережив свою жену, семилетнюю  дочь  и  двухгодовалого  сынишку
всего на двадцать часов.
   В  Хотар  об  этом  было  сообщено  немедленно,  почти  одновременно  с
распубликованием   по   всем   авиационным   подразделениям    полигонских
военно-воздушных сил. Родственникам расстрелянного сообщать  не  пришлось.
Со вчерашнего числа не было ни этих родственников,  ни  почтовой  конторы,
через которую к ним приходила корреспонденция, ни городка, в  котором  эта
контора находилась.
   Так была  сделана  еще  одна  попытка  добросовестно  придерживаться  в
атаво-полигонской войне строгих рамок добрососедской тактики  и  стратегии
войны на благо обеих воюющих сторон.


   Тяжкое воинское преступление покойного майора Фольина  не  позволило  в
тот  вечер  прокуратору  Ликургусу  Паарху  закончить   свое   программное
выступление в парламенте. Оно было завершено утром следующего дня в том же
зале. Теперь уже прокуратор не пытался разыгрывать  из  себя  простачка  и
рубаху-парня. Он читал по бумажке и, по  мере  того  как  он  разворачивал
перед парламентом  правительственную  программу,  лица  у  его  слушателей
становились все серьезней. Это была программа, не блиставшая теоретической
новизной. Но то, что Гитлер и  Муссолини,  никогда  не  миндальничавшие  с
народом, все же из тактических соображений  растянули  на  несколько  лет,
прокуратор Атавии намечал ввести в течение ближайшей недели. И  это  никак
не  значило,  что  те,  кто  думал  за   Ликургуса   Паарха,   были   хоть
сколько-нибудь глупее или недальновиднее тех, кто в свое время выводил  на
государственную арену фюрера и дуче. Члены Дискуссионной комиссии  отлично
отдавали себе отчет, что лучше было бы действовать не сразу, а постепенно.
Серьезнейшая опасность таилась в том, что атавскому народу, еще не  совсем
освоившемуся с отрывом от Земли, с чумой, с  атаво-полигонской  войной,  с
неумолимым  таянием  атмосферы,  предстояло  в  течение  нескольких   дней
вживаться и в то, что принес с собою Атавии приход  к  власти  прокуратора
Паарха и его Союза Обремененных Семьей. Запрещение всех партий, кроме СОС.
Разгром   руководства   профсоюзов   и    их    коренная    реорганизация.
Огосударствление вооруженных отрядов СОС. Запрещение  митингов,  собраний,
демонстраций,  забастовок,  если  они  не  организованы  СОС.   Назначение
уполномоченных СОС в  реорганизуемые  профсоюзы,  в  которые  должны  были
теперь входить "на одинаковых правах" и рабочие и предприниматели.  Отмена
суда  присяжных,   заменяемого   судьями,   назначенными   непосредственно
прокуратором   Атавии.   Смертная   казнь   за    противоправительственную
деятельность  и  полигонофильство,  за  агитацию  против  прокуратора,  за
покушение на членов СОС, за сопротивление обыскам, за укрытие  изменников,
за неподчинение и призывы к неподчинению законам, принимаемым  парламентом
Атавии на основании чрезвычайного положения, объявленного  прокуратором  и
президентом республики в  связи  с  войной  и  подготовкой  к  "тотальному
переселению" (так называлось  сейчас  задуманное  Дискуссионной  комиссией
завоевание Земли при помощи тотальной атомной и водородной бомбардировки).
Всякая  организованная  и  одиночная  борьба  против   плана   "тотального
переселения", все равно, с оружием ли в руках, или без оружия,  письменная
или устная агитация также карались смертью.
   Атавскому фашизму было некогда. Мало кому из многочисленных  фюреров  и
дуче приходилось брать власть в  такой  сложной  обстановке.  У  атавского
фашизма горела почва под ногами. До десятого марта она горела в переносном
смысле, с десятого в некоторых провинциях  стала  гореть  в  самом  прямом
смысле этого слова.
   Речь идет об огромных лесных пожарах,  начавшихся  в  ряде  полигонских
провинций в результате напалмовых бомбежек, которые предприняли  несколько
атавских эскадрилий, так сказать, в порядке личной инициативы. Когда сотни
лесных сторожей и тысячи полигонских рабочих лесоразработок и  лесопильных
заводов в первые же часы нового бедствия стали  жертвами  огня,  несколько
полигонских  эскадрилий  также  в  порядке  личной   инициативы   обрушили
напалмовые бомбы на атавские лесные массивы.
   Далеко не сразу правители обеих воюющих стран  поняли,  какую  страшную
стихию вызвали к жизни эти летные подвиги. Газеты обеих  стран  запестрели
эффектными сообщениями о бурных  потоках  стремительно  таявших  снегов  и
льдов; об обезумевших зверях, которые гигантскими стаями ринулись из лесов
искать спасения в городах и деревнях; о неисчислимых потерях, которые  при
этом несло народное хозяйство противной стороны; о  человеческих  жертвах,
исчислявшихся тысячами; о наводнениях среди моря свирепо воющего  огня;  о
дыме, за которым солнце выглядело  багровым  тусклым  кружком;  о  копоти,
которая уносилась ветром за многие мили и жирными черными хлопьями оседала
на поля и крыши населенных пунктов, как  в  каком-то  немыслимо  кошмарном
сне.
   Во многих случаях пожары можно было бы все же пресечь в самом зародыше,
если бы не владельцы этих лесов, которые были заинтересованы  в  получении
страховой премии куда больше, чем в тушении пожаров. Даже потом, когда  до
сознания всех и по ту и по  эту  сторону  фронта  дошло,  что  эти  пожары
содействуют быстрейшему  таянию  атмосферы,  когда  ученые  доказали,  что
сокращение зеленых массивов  в  столь  значительных  размерах  приведет  к
нарушению нормального газообмена  в  природе  и  может  намного  сократить
количество кислорода в атмосфере, многие лесоторговые и лесообрабатывающие
корпорации все еще старались  всячески  тормозить  или  хотя  бы  оттянуть
противопожарные мероприятия.
   На тушение лесных пожаров были брошены все наличные силы гражданской  и
военной авиации, тысячи тракторов и землеройных машин. Сотни тысяч атавцев
и полигонцев валили  деревья,  рыли  на  пути  гремевших  потоков  пламени
глубокие и широкие рвы. Это была общая беда обеих воюющих сторон. Люди  по
обе стороны фронта понимали, что каждый акр горящего леса, где  бы  он  ни
горел, приближает смерть от удушья всех жителей новой планеты.
   Трое с лишним суток длилась эта невообразимо  тяжкая  борьба  с  огнем.
Сотни и тысячи атавцев и полигонцев показали  при  этом  чудеса  героизма,
самопожертвования,  неутомимости.  Многие  сотни   человек   погибли   под
обрушившимися  на  них  деревьями,  сгорели,  задохлись,  тысячи  получили
тяжелые увечья, но их места не оставались незамещенными ни на минуту. Было
между обеими странами достигнуто молчаливое соглашение -  не  мешать  друг
другу в этом общем деле. А когда  в  Полигонии,  где  легче  было  сломить
сопротивление  лесопромышленных  корпораций,  наконец,  победили  огненную
стихию, несколько сот самолетов, не  тронутых  атавскими  истребителями  и
зенитчиками, перелетели через линию фронта и помогли  в  тушении  атавских
лесов.
   Лесные пожары были ликвидированы, и война пошла своим обычным  чередом.
Но у очень  многих  простых  людей  Атавии  и  Полигонии  возникла  мысль,
удивительная и неистребимая в ее простоте и  убедительности:  если  против
опасности, вставшей перед  всеми  обитателями  новой  планеты  в  связи  с
лесными пожарами, можно было объединить силы обеих стран, то почему нельзя
этого сделать в борьбе с надвигавшейся опасностью удушения всего живого  в
Атавии Проксиме? Зачем нужна война перед  лицом  такого  всеобъемлющего  и
всеобщего бедствия?
   В Атавии  новому  режиму  Паарха  удалось  на  время  загнать  подобные
разговоры в наглухо закрытые квартиры, подальше от наглых и  настороженных
взглядов явных и тайных агентов прокуратора.
   В Полигонии нашлось много людей, которые не побоялись толковать об этом
более открыто. Не на улицах, конечно, но  и  не  запершись  на  замок.  На
улицах  за  такие  разговоры  арестовывали.  В  клубах,  на  заводах,   на
солдатских привалах, в офицерских столовых, в полуопустевших после призыва
в армию университетских аудиториях. Начиналось обычно с последних новостей
о фашистском перевороте  в  Атавии,  о  личности  новоявленного  атавского
фюрера Паарха. Потом переходили к удивительным особенностям этой  странной
войны, к загадочным слухам о каком-то переодетом  в  штатское  полигонском
офицере связи, которого будто бы перехватили партизаны  с  очень  странным
письмом  к  командующему  юго-западным  фронтом.  В  этом  письме,   якобы
расшифрованном одним из партизан, бывшим  раньше  штабным  шифровальщиком,
командующему фронтом якобы давались  указания  не  допускать  под  страхом
военно-полевого  суда,  чтобы  его  летчики   появлялись   над   атавскими
населенными пунктами и промышленными центрами, кроме тех,  о  которых  ему
было сообщено при начале военных действий. В этом указании словно бы и  не
было ничего особенного. Но тогда  почему  его  не  переслали  командующему
обычным порядком, а с переодетым  в  штатское  курьером,  пробиравшимся  к
командующему фронтом  не  на  штабной  машине  и  не  на  самолете,  а  на
стареньком мотоцикле и самыми  неподходящими  дорогами?  Почему,  наконец,
такое указание, если за ним не  таилось  никакой  тайны,  не  передали  по
радио? Приходили на память расстрел Мейстера, Арагона и Кириченко, которые
были виновны только в том, что с редким мужеством выполнили свой  воинский
долг. Вспоминали беднягу майора Фольина, который получил пулю в лоб за то,
за что ему полагался орден и слава,  обсуждали  и  осуждали  поразительную
безрукость полигонского командования, да и атавского во время свирепых и в
то же время нелепых, с военной точки зрения, боев у Порто-Ризо.  Нет,  это
была в самом деле в высшей степени странная война. И в  первую  очередь  к
этой мысли пришли в армии и на заводах. Все чаще звучало в самых различных
слоях общества тревожное слово "измена".
   В  воздухе  пахло  переворотом.  Ищейки  тайной  политической   полиции
заваливали канцелярию своего благоуханного  учреждения  грудами  тревожных
донесений. Здесь из них составляли сводки. Во  исполнение  джентльменского
соглашения между главами обеих  воюющих  стран  эти  сводки  посылались  в
Хотар,  где  полигонский  уполномоченный  передавал   их   уполномоченному
правительства  Атавии.  Правительство  Атавии  рвало  и   метало,   сыпало
угрозами, требовало  драконовских  мер.  Правительство  Полигонии  покорно
принимало меры.  Оно  заполнило  тюрьмы  "смутьянами",  "подстрекателями",
"паникерами", "атавскими агентами", оно превратило в тюрьмы десятки  школ,
несколько университетов, здание  Академии  художеств  и  многие  старинные
форты времен борьбы за  независимость.  В  этих  старых  и  новых  тюрьмах
избивали, пытали,  калечили,  морили  голодом,  холодом  и  круглосуточным
мраком, расстреливали, вешали, убивали "при попытке к бегству". И  все  же
не нужно было быть крупным специалистом-политиком, чтобы видеть, что  дело
все-таки шло, катастрофически быстро шло к перевороту. Накопилось и в тылу
и на фронте, в штабах и полках достаточное количество офицеров  и  солдат,
которые искренне любили родину, искренне ненавидели захватчиков и  хотели,
чтобы во главе их  правительства  и  главного  командования  стояли  люди,
которые вели бы  эту  справедливую  войну  как  следует,  и  чтобы  людей,
заслуживающих  воинской   славы,   не   расстреливали   с   позором.   Эти
военные-патриоты были не одиноки в стране. Они знали,  что  в  народе  они
найдут поддержку, и это придавало им мужество и стойкость.
   Уже третий день полицейские  срывали  со  стен  листовки  и  замазывали
надписи, содержавшие в  себе  всего  четыре  слова:  "Долой  правительство
национальной измены!", когда по  Полигонии  одновременно  с  Атавией  были
распространены листовки, заставившие и полигонцев и атавцев  взглянуть  на
войну с совсем иной точки зрения.


   Эти листовки походили одновременно и  на  официальный  бюллетень  и  на
странички из научно-фантастического романа. Они должны были воздействовать
и на разум и на воображение читателя. Их нельзя было на  лету  прочесть  и
бросить. Они были густо  начинены  цифрами,  они  требовали  продумывания,
изучения, проверки.
   Листовки  начинались  текстом   выступления   прокуратора   Паарха   на
совместном заседании обеих палат парламента, той части его  речи,  где  он
развернул свой план  "тотального  переселения".  Мы  не  будем  его  здесь
излагать. Надо полагать, читатели его запомнили.
   Затем следовала критика этого плана, которая заканчивалась призывом:
   "Заставим Атавию вращаться вокруг собственной оси,  и  силою  созданной
таким образом искусственной тяжести навеки сохраним нашу тающую атмосферу.
(Дальше шло изложение "второго" плана, предложенного Эксисом на совместном
заседании  сената  и  палаты  представителей,  о  котором   читатель   уже
осведомлен.)
   Знают ли правители Атавии об этом выходе? Знают.  Он  был  высказан  на
объединенном  заседании  обеих   палат   Атавского   парламента   случайно
присутствовавшим на нем в качестве гостя астрономом Бирном. В тот же  день
подробно разработанный  и  технически  обоснованный  план  придать  Атавии
вращение вокруг собственной оси был в четырех копиях передан в  канцелярии
временного президента республики, Национальной академии наук и  президенту
Центрального пресс-агентства. Из четырех самоотверженных человек,  взявших
на себя эту опасную задачу (они знали, на что они идут), трое были тут  же
арестованы, и их судьба никому не известна. Четвертого арестовали  и  "при
попытке к бегству" застрелили около подъезда Центрального пресс-агентства.
А спустя час был опубликован чрезвычайный декрет прокуратора,  запрещающий
в интересах единения нации  и  под  страхом  смертной  казни  обсуждать  и
критиковать план той массовой бойни,  которая  с  беспримерным  лицемерием
именуется правительством планом "великого переселения".
   Вы спросите: почему же правители Атавии отказываются  от  предлагаемого
нами выхода? Неужели им мало владеть нашей огромной страной  со  всеми  ее
неисчислимыми богатствами, с ее трудолюбивым и добрым народом?  Мало.  Они
ослеплены  возможностью  попробовать  завоевать  всю  Землю  со  всеми  ее
богатствами. И, кроме того, они смертельно боятся собственного народа. Они
видят, что атавцы, которых так долго удавалось держать в детском неведении
и послушании, начинают прозревать.  Они  страшатся  безработицы,  кризиса,
которые вот-вот захлестнут страну.  Они  понимают,  что  атаво-полигонская
война,  которую  они  спровоцировали,  видимо,  в  качестве  отдушины   от
надвигающегося кризиса, не в состоянии отвлечь угрозу от  их  капиталов  и
чудовищно  высоких  прибылей.  Народ  начал  думать,  а   думающий   народ
смертельно опасен для кучки монополистов,  привыкших  считаться  только  с
собственными интересами.
   Почему они идут на страшный риск "тотального переселения"?  По  той  же
причине, по которой Гитлер был убежден в успехе "блицкрига".
   Атавцы, полигонцы, честные  люди  без  различия  возраста,  социального
положения, политических и религиозных  взглядов,  объединяйтесь  в  борьбе
против кровавого плана "тотального переселения"! Заставим Атавию вертеться
вокруг собственной оси! Спасем нашу атмосферу,  наши  жизни,  наши  семьи,
наше добро, нажитое в тяжком и честном труде!"
   Листовка была подписана: "Атаво-полигонский Комитет  борьбы  за  Второй
план".
   Сотни тысяч  полигонцев  бросились  в  библиотеки  и  книжные  магазины
доставать книги, трактующие вопросы межпланетных путешествий. Все  книжные
магазины, оптовые книжные  склады  и  библиотеки  оказались  закрытыми  на
переучет: чиновники тайной политической полиции изымали из обращения  все,
что хоть в малейшей степени касалось этого вопроса. В Атавии эта  операция
была проделана еще накануне.
   И еще не  успели  опуститься  на  Пьенэм  нежные  и  теплые  мартовские
сумерки, как по радио было передано правительственное распоряжение. Совсем
как в Атавии, строжайше запрещалось  хранение,  распространение  и  чтение
листовок, о которых шла речь выше. Самое суровое  наказание  ожидало  тех,
кто будет заниматься обсуждением и комментированием  как  плана  Ликургуса
Паарха, так и каких бы то ни было  встречных  проектов  и  планов.  Только
обосновывалось это распоряжение не интересами "мобилизации всех сил нации"
на выполнение плана "тотального переселения", а тем,  что  листовки  имели
провокационный характер и якобы распространялись  атавской  агентурой  для
того, чтобы посеять смуту и раздоры в полигонском народе,  который-де  все
свои силы должен собрать для обороны Полигонии  от  сильного  и  коварного
врага.
   Было  не  очень  умно  так  рабски  повторять   мероприятия   атавского
правительства, потому что подобное совпадение  не  могло  не  дать  нового
повода для подозрений и кривотолков,  но  таков  был  настоятельный  совет
самого Ликургуса Паарха,  и  полигонским  правителям  пришлось  и  в  этом
вопросе смириться.
   Первые  же  донесения  тайной  политической   полиции   показали,   что
прокуратор зря настаивал на этом  распоряжении.  План  Паарха  и  странное
совпадение отношения правительств обеих воюющих сторон  к  его  обсуждению
стал  предметом  горячих  споров  и  новых  сомнений  у  полигонцев  самых
различных  социальных  слоев  и   политических   убеждений.   Политическая
обстановка в Полигонии накалилась до  самой  высокой  степени.  Надо  было
принимать какие-то из ряда вон выходящие меры, а какие именно - пьенэмские
охранники  не  знали.  Они  исчерпали  все  имевшиеся  в  их  распоряжении
средства.
   Тогда прокуратор Ликургус Паарх вызвал к себе Эрскина Тарбагана.


   Эрскину Тарбагану шел  шестьдесят  пятый  год.  Этот  высокий,  толстый
человек чем-то неуловимо  напоминал  давно  использованную  промокательную
бумагу. Розовый, грязный,  помятый,  податливо-дряблый,  он  был  напичкан
идеями, словами, цитатами, выражениями без  логического  начала  и  конца,
набегавшими одно на  другое  в  самых  неожиданных  и  противоестественных
комбинациях, вверх ногами, набекрень, справа налево, сливавшимися в мутные
и расплывчатые кляксы, в которых сам черт  сломал  бы  ногу  и  которые  у
любого свежего и мало-мальски чистоплотного человека вызывали  потребность
плюнуть я немедленно пойти вымыть руки.
   Долгие годы он считал себя человеком идейным и  независимым,  свободным
от  партийных  доктрин  и  прославился  в  свое  время  проектом   полного
устранения тягот капиталистического строя путем возвращения к рабству. Да,
к  рабству.  Он  доказывал,  что  все  трудности  современного  пролетария
проистекают из того,  что  капиталист  никак  не  заинтересован  в  судьбе
каждого отдельного рабочего и его семьи. Зачем капиталисту  заботиться  об
этом, когда к его услугам всегда  огромная  резервная  армия  безработных?
Капиталисту выгодно, чтобы перед рабочим всегда стояла угроза  безработицы
и голодной смерти. Совсем  другое  положение  было  при  рабовладельческом
строе. Тогда-де каждый рабовладелец был кровно заинтересован в том,  чтобы
его раб и семья его раба не умирали с голоду, потому что они являлись  его
собственностью. Рабовладелец был заинтересован и в том, чтобы подрастающие
дети его рабов получали какую-нибудь специальность.
   Конечно, этот строй имел свои недостатки. Но эти недостатки, по  мнению
Тарбагана,  вызывались  в  первую   очередь   низким   уровнем   тогдашних
производительных  сил.  А  сейчас   положение