выражениях  она,
родись она в Советском Союзе или, скажем, в Чехословакии, дала  бы  отпор,
если бы ей в виде комплимента сказали, что  она  похожа  на  кафешантанную
певичку с более чем сомнительной репутацией. И очень может быть,  что  она
была бы знатной работницей на своем заводе, и училась бы в заочном вузе, и
ее портреты печатались бы в газетах и журналах этой удивительной страны...
   Щемящее чувство жалости к девушке,  которая  была  весела  и  счастлива
потому, что не знала, что такое настоящее счастье, заставило фрау Гросс на
время забыть и о сегодняшних смертях, и о сегодняшних пожарах,  и  даже  о
чуме. Но Энн сама же о ней и напомнила.
   - Вы не знаете, - спросила Энн, отжимая рукав  бежевого  пальто  своего
жениха, - чума  отражается  на  внешности?  Ямы  на  коже  или  что-нибудь
подобное? Вроде как при оспе?..
   Вопрос был задан самым светским тоном.
   - Что вы, милая? - оторопела профессорша.  -  Какие  там  ямы!  Человек
умирает - и все.
   Энн наспех и кое-как, по сырому проутюжила  отстиранное  место,  отдала
пальто Наудусу, быстренько оделась сама. Им пора было на работу.
   -  И  все  же,  -  сказала   Энн,   торопливо   натягивая   старенькие,
штопаные-перештопанные лайковые  перчатки,  -  я  бы  собственными  руками
передушила этих проклятых иностранцев...
   - Энн! Милая! - укоризненно воскликнул ее  жених,  смущенно  кивнув  на
гостей.
   - Ну конечно же,  я  не  про  них,  -  покраснела  Энн.  -  Я  про  тех
иностранцев, которые вчера вечером останавливались  в  гостинице  Раста...
Про тех, которые взорвали Киним и  выпустили  на  нас  чумных  крыс...  До
свидания, госпожа Полли! До свиданья, господин Эммануил!..
   - Располагайтесь как дома, прошу вас, - сказал на прощание Наудус. -  Я
вернусь в начале одиннадцатого...
   Так профессор и профессорша  узнали,  что  их  разыскивает  полиция  по
обвинению во взрыве Кинима.


   Некоторое время они сидели молча.
   - Господи, - воскликнула, наконец, фрау Гросс, -  нелепость  какая!  Да
ведь у  нас  имеются  свидетели...  Ведь  когда  произошел  этот  взрыв...
Помнишь, этот мужчина в кепочке козырьком назад, он же...
   Профессор молчал.
   - И мы его как раз видели уже в городе, этого,  который  в  кепочке,  -
продолжала профессорша, пугаясь  молчания  своего  супруга.  -  Пусть  его
только разыщут, и он подтвердит... Пустяки какие!.. Придумают  же  люди...
Да что же ты молчишь, Гросс? Скажи хоть что-нибудь!
   - Безработный, проезжий  человек  без  определенных  занятий  -  плохой
свидетель при таком обвинении...
   - Но в гостинице ведь видели, что мы приехали совсем с  противоположной
стороны.
   - Во-первых, от гостиницы и следа не осталось. Во-вторых, разговор  как
раз о том и идет, что мы ночевали в гостинице.
   - Тогда  пускай  спросят  у  ее  хозяина.  Он  остался  жив.  Он  может
подтвердить, что мы приехали совсем с противоположной стороны.
   - Может, но скорее всего не подтвердит. Помнишь,  какие  он  вчера  вел
разговоры? Да он, скорее всего, и пустил эту идиотскую утку!
   - Не идиотскую, а подлую.
   - И идиотскую и подлую.
   - А официантка? Ей-то какой интерес врать?
   - Вряд ли к ее свидетельству прислушаются. Вот если  бы  она  выступала
свидетельницей со стороны обвинения, тогда бы ее  в  полиции  встретили  с
распростертыми объятиями.
   - Тогда почему ее хозяин на нас не донес? Ведь он нас сегодня видел уже
здесь, в городе?
   - Значит, не счел пока нужным.
   - Боже мой, боже мой!.. Сколько раз я тебе говорила, что эти кегли тебя
до добра не доведут! - расплакалась профессорша.
   - При чем тут кегли, милая?
   - Этот нелепый кегельный турнир! Разве это игра для крупного ученого?
   - Ну, уж и крупного!.. Спокойствие, милая, спокойствие. Нас  еще  никто
не арестовывает. А если арестуют...  Да  нет,  не  арестуют...  Ба!  Ну  и
поглупел я на старости лет! Ведь этот Наудус только  потому  и  спасен  от
верной смерти, что мы столкнулись с ним на пути в Мадуа...  Значит,  ехали
мы с севера... С юга, со стороны Кинима нас бы не пропустили... Вот тебе и
свидетель - примерный атавец!
   - Но тогда он должен был бы признать,  что  незаконно  прорвался  через
заградительный кордон. За такое дело тюрьма ему обеспечена...
   -  М-да-а-а,  -  протянул  профессор.  -  Зато  мы  гарантированы,  что
доносить-то на нас он во всяком случае не будет.  Правильно  я  рассуждаю,
старушка?
   - Кажется, правильно...


   Утром, перед тем как уходить на работу, Наудус показал  им  официальное
извещение в местной газете. Губернатор провинции объявил премию  в  тысячу
кентавров тому, кто укажет местонахождение  двух  иностранцев,  мужчины  и
женщины, разыскиваемых  по  подозрению  в  организации  взрыва  в  Киниме.
Объявлялись приметы, как их описал господин Андреас Раст, бывший  владелец
не существовавшей уже больше гостиницы "Розовый флаг", в которой их видели
в последний раз.
   - Вы понимаете, как  мне  было  бы  кстати  получить  эту  тысчонку!  -
вздохнул на прощание Онли. - И подумать только, что кому-то ни с того ни с
сего так повезет!.. Ах, как бы она мне пригодилась, эта тысчонка!
   - Расплатиться за мебель? - понимающе  спросил  профессор,  у  которого
после ознакомления с  приметами  разыскиваемых  злоумышленников  несколько
полегчало на душе.
   Раст скостил им лет по  десять,  приписал  славянское  происхождение  и
нарядил в богатые пальто загадочного "русского" покроя.
   - Очистилась бы еще кое-какая толика и для коммерции. Учтите: все  наши
миллиардеры начинали с небольшого. А я чувствую в себе  силы  пробиться  в
люди. Мне бы хоть немножко деньжонок для разгона. У меня хватка настоящая!
Почище, чем у этих ловкачей Патогенов. До свидания.
   - Хорош? - спросил профессор, когда Наудус захлопнул за собой дверь.
   - Вспомнить  противно!  -  передернула  плечами  фрау  Гросс.  -  Крыса
какая-то.
   - Крыса не крыса, а вот что кролик, которого с юных лет  дрессируют  на
крысу, так это факт.  Я  бы  даже  так  его  определил:  кролик  с  сильно
испорченным характером, кролик под крысу.
   - Вот как выдаст он нас полиции, так ты сам увидишь, какой он кролик...
   - Уж он-то во всяком случае не выдаст... Кстати, как тебе нравятся наши
приметы?
   Профессорша фыркнула:
   -  Совершенно  прелестные  приметы!..  Прямо  из  детективного  романа.
Кстати, как ты думаешь, в чем тут дело? Почему вдруг такие приметы? Может,
он с горя рехнулся, наш трактирщик?
   - Может быть, рехнулся, а может быть, он и нарочно так нас омолодил.
   - Какой же ему расчет нарочно сбивать полицию с толку?
   - Очень может быть, для того, чтобы нас не поймали.
   - Уж так он нас любит?
   - Он себя любит. Теперь его фамилия во всех газетах. Шутка ли, человек,
который сообщил о виновниках такого взрыва! А  объяви  он  наши  настоящие
приметы, нас бы сразу арестовали, стали бы  допрашивать,  а  мы  бы  вдруг
доказали, что были во время взрыва далеко от Кинима, и тогда бы он погорел
со своей сенсацией... Но  это,  впрочем,  только  мои  догадки.  А  вообще
удивительно,  в  высшей  степени  удивительно...   А   вам   не   кажется,
многоуважаемая фрау Гросс, что даже при наших приметах  нам  следовало  бы
подумать насчет линии нашего дальнейшего поведения?
   - Очень даже следовало бы, многоуважаемый профессор.
   - Тогда давайте думать.
   Но сколько  они  ни  размышляли,  ясно  было  одно:  как  ни  неприятно
пользоваться гостеприимством этого Наудуса, а другого выбора у них нет  до
конца карантина. Во-первых, потому, что Наудус  знал,  что  они  во  время
взрыва были где-то далеко на севере от Кинима; во-вторых,  потому,  что  у
кого бы они ни попытались найти себе приют в  Кремпе,  обязательно  к  ним
отнесутся, как к иностранцам, с очень большим подозрением, и в-третьих,  -
и это было, пожалуй, самым решающим, -  Кремп  после  бомбежки  вступил  в
полосу жесточайшего жилищного кризиса.


   Вот и утверждайте после этого, что нет на свете  везения!  Грехэм,  тот
самый, которого Прауд и Дора  спасли  вместе  с  его  детишками  от  огня,
оказался не больше и не  меньше,  как  помощником  начальника  бюро  найма
велосипедного завода. Ему ничего не стоило устроить их обоих на работу.
   - Посмотрим, - сказал он, когда они  помогали  ему  втаскивать  обратно
вещи в уцелевшие от пожара комнаты. - Если на ваше счастье  сегодня  убило
бомбами кого-нибудь с нашего конвейера, то вы можете считать себя  уже  на
работе... Надеюсь, вы не коммунисты?
   - Что вы, господин Грехэм! - воскликнула Дора.
   - Политика не для меня, - успокоил его  Прауд.  -  Политика  -  грязное
дело.
   - Потому что, - продолжал Грехэм, - насчет чего у нас на заводе строго,
так это  насчет  коммунистов.  Я  уверен,  что  вы  не  захотите  подвести
человека, который делает для вас доброе дело.
   - Можете быть совершенно спокойны, господин Грехэм.  Я  всегда  держусь
подальше от политики.
   Погибло даже не двое, а трое рабочих. Вакансий хватало.
   Утром следующего дня Бенджамен Прауд и  Дора  Саймон  были  приняты  на
работу по записке Грехэма, который не явился на  службу,  потому  что  был
занят похоронами жены и устройством своих домашних дел.
   Их соседями по конвейеру оказались: справа -  невеста  Наудуса  -  Энн,
слева  -  Бигбок,  Карпентер  и  четырнадцатилетний  отчаянный  остроносый
паренек с очень хитрыми глазами - сирота по имени Гек. Его отца в  декабре
прошлого года обварило насмерть в заводской литейной.
   - Говорят, это вы как раз и спасли для цивилизации Грехэма?  -  ядовито
осведомился во время обеденного перерыва Карпентер, обращаясь к Прауду.
   Прауд  молча  кивнул  и  сделал  вид,  будто  целиком  поглощен   своим
завтраком. Назвать обедом бутерброд с  тоненьким  ломтиком  сыра  было  бы
непростительным преувеличением.
   - Слезы умиления душат весь наш конвейер, - продолжал Карпентер  в  том
же тоне. - Мы так привыкли, что именно  Грехэм  выгоняет  нашего  брата  с
работы и науськивает на нас заводских  сыщиков,  что  нам  просто  страшно
подумать, как бы мы перенесли его преждевременную кончину.
   - Слушайте, дружок, - миролюбиво отозвался Прауд, быстро разделавшись с
бутербродом. - Я так долго мотался без работы,  что  мне  не  хотелось  бы
омрачать  первый  день   моего   человеческого   существования   ненужными
перебранками.
   - Предположим, - сказал Карпентер.
   - Во-вторых, мне рассказывали, что вы вчера спасли от  огня  не  только
свой собственный двенадцатиэтажный хрустальный дворец.
   - Предположим.
   - Не думаю, чтобы вы кидались  в  огонь,  руководствуясь  исключительно
списком членов вашей профсоюзной организации.
   - Это он вам тоже сказал?
   - Кто?
   - Грехэм.
   - Насчет чего?
   - Насчет нашей профсоюзной организации.
   - Вот насчет чего  он  мне  не  сказал,  -  протянул  Прауд,  не  спеша
расстегивая и засучивая рукава комбинезона, - так это насчет того, что мне
будет, если я кому-нибудь набью морду.
   - Если мне, то ничего не будет... Со стороны администрации, конечно.
   - В таком случае, - пробурчал Прауд и стал  отворачивать  рукава,  -  я
должен сказать, что у вас отвратительный характер.
   - Это мое слабое место. Почему же вы не набиваете мне морду?
   - Устал. Этот конвейер с непривычки здорово размаривает.
   - Несерьезная причина.
   - Ну, передумал.
   - Вот это серьезно. Что же, будем знакомиться?
   - Пес с вами, давайте знакомиться. Меня зовут Прауд. Бен Прауд.
   - Знаю. А меня Карпентер. Имя у меня редкое: Джон.
   - Подумать только! - в  тон  ему  отвечал  Прауд.  -  Впервые  в  жизни
встречаюсь с таким редким именем. Буду ценить.
   - То-то же, - улыбнулся Карпентер. - Хотите хлебнуть пива?
   Он протянул ему банку, и Прауд с наслаждением сделал несколько глотков.
   - Теперь надо закусить,  -  сказал  Карпентер.  -  После  вашего  обеда
рекомендуется закусить.
   -  Пожалуй,  -  Прауд  без  церемоний  взял  предложенный   Карпентером
бутерброд с куском холодного мяса. - А знаете, у нас  могла  получиться  с
вами жестокая потасовка. Но я резервирую за собой это право. Так и знайте.
   Он достал из кармана ножик, разрезал бутерброд Карпентера на две  части
и большую предложил Доре.
   - Скажите дяде Карпентеру спасибо.
   - Спасибо, не хочется, - сказала Дора.
   - Не врите! - рассердился Прауд. - Вам очень  хочется.  С  одним  вашим
бутербродом вы не дотянете до конца смены.
   - Спасибо! - повторила Дора и стала медленно-медленно жевать бутерброд.
   - Давно знакомы? - спросил Карпентер у Прауда.
   - С кем?
   - С Дорой.
   - Давно, - сказал Прауд. - Со вчерашнего утра.
   Заверещал звонок. Обеденный перерыв кончился. Новые знакомые  поспешили
к конвейеру.



4

   Когда  явился  "для  очень  важного   сообщения"   директор   столичной
сейсмической станции профессор Переел Ингрем, сенатор Мэйби велел передать
ему,  что  у  него  имеются  сейчас  заботы  поважней,  чем  теоретические
рассуждения о землетрясениях, тем более уже совершившихся. Он имел в  виду
чуму и то, что уже скоро сутки,  как  прервалась  всякая  связь  со  всеми
военными базами, соединениями и флотами за  рубежом,  и  что  до  сих  пор
неизвестно, как разорвались в  союзных  странах  посланные  вчера  вечером
ядерные снаряды и началась ли там, наконец, война.
   Человек исключительной напористости, несмотря на  более  чем  почтенный
возраст, Ингрем все же не ушел, пока не добился аудиенции. Мэйби с  редкой
для  него  учтивостью  выслушал  профессора  и  посоветовал  обратиться  с
подобными сенсациями к любому из  издателей  бульварной  литературы  и  не
мешать людям заниматься государственными делами.
   Ингрем  не  обиделся.  Он  сказал,  что  понимает  недоверие  господина
сенатора и был бы рад разделить с ним это недоверие. Но, увы, то, с чем он
пришел, - не фантастика,  а  печальная  действительность,  скажем  точнее:
почти на все сто процентов бесспорная действительность.
   - Значит, насколько я вас понимаю, вы настаиваете на  том,  что  Атавия
вчера оторвалась от Земли? -  переспросил  его  Мэйби,  не  считая  нужным
подавлять улыбку. Он все больше убеждался, что этот  старикашка  рехнулся,
как и многие рехнулись сегодня, испугавшись чумы.
   - Я настаиваю на том, что весь  наш  континент,  судя  по  характеру  и
расположению взрывов...
   - Взрывов?! О каких взрывах вы говорите?
   Мэйби сделал вид, будто удивлен разговором о каких-то там  взрывах,  но
ему стало не по себе. Этот  старикашка  был  во  всяком  случае  настолько
разумен, чтобы разгадать подлинные причины "землетрясения".
   - Об атомных взрывах, сударь, - спокойно пояснил профессор. - Так вот я
настаиваю  на  том,  что,  судя  по  характеру,  общему   расположению   и
направленности, они неминуемо должны были привести к отрыву нашего острова
от Земли.
   - И он при этом не превратился  в  пыль,  не  разлетелся  на  атомы?  -
иронически усмехнулся Мэйби, достаточно разбиравшийся и  в  механике  и  в
космографии.
   - Вполне законный вопрос, - одобрительно кивнул профессор, словно перед
ним был не крупный государственный деятель, а толковый студент. - На это я
могу  только  ответить,  что  сам  удивляюсь,   что   все   обошлось   так
благополучно. Конечно, мы вместе с нашим островом  должны  были  мгновенно
превратиться в пыль в тот самый момент, когда он отрывался от Земли.
   - Вот видите! - снисходительно улыбнулся Мэйби. - А атмосфера? Могла бы
у нас остаться хоть самая ничтожная атмосфера, если бы нечто  вроде  того,
что вам примерещилось, - я не боюсь употреблять это  слово,  профессор,  -
вдруг действительно имело место?
   Ингрем только развел руками.
   - И все-таки, господин сенатор, это именно  так,  как  я  вам  доложил.
Расчеты проверены несколько раз и мной лично и моими  сотрудниками.  Кроме
того (ему ужасно не хотелось делиться лаврами с научными конкурентами,  но
ничего не поделаешь), я  получил  по  военному  телефону  от  четырнадцати
сейсмических станций запросы, не оставляющие сомнения, что и они пришли  к
таким же удивительным, удручающим, но неопровержимым выводам.
   Он  подал  Мэйби  пачку  телефонограмм  на  военных  бланках.   Сенатор
развернул их с такой осторожностью, словно они были заминированы.
   - Расчеты, расчеты, - пробрюзжал  он  уже  менее  уверенно  и  пробежал
глазами все четырнадцать телефонограмм. - Цифры... Манипуляции  цифрами...
Бредовые акробатические упражнения с цифрами... Мы с вами  живы,  здоровы,
дышим воздухом; под нами плотная, обычная почва... - Он поднял со стола  и
снова поставил на прежнее место увесистое пресс-папье. - Земное притяжение
действует по-прежнему... И при всех  этих  бесспорных  обстоятельствах  вы
беретесь утверждать, что мы оторвались от Земли?
   - Именно принимая  во  внимание  эти  обстоятельства,  я  и  утверждаю,
сударь, что мы не оторвались от Земли, а только могли, обязательно  должны
были от нее оторваться.
   - Чего же вам от меня угодно, профессор?
   - Проверки.
   - Ну и проверяйте себе на здоровье.
   - Для этого нужны самолеты, господин Мэйби. Самолеты и корабли.


   Два корвета под  общим  командованием  капитана  второго  ранга  Лютера
Хорнера, одного из спокойнейших офицеров атавского флота, вышли в океан  в
начале пятого часа вечером того же дня.
   На флагманском корвете, - он назывался  "Террор",  -  шел  и  профессор
Ингрем, возглавлявший группы ученых, выделенных ему в помощь.
   Нельзя сказать, чтобы  капитану  Хорнеру  очень  улыбалось  выходить  в
открытый   океан   без   привычных   радионавигационных   приборов,    при
бездействующих корабельных  рациях,  неизвестно  с  каким  заданием  (цель
выхода в море держалась до поры до времени в самой строгой тайне), да  еще
под началом глубоко  штатского,  сухопутного,  дряхлого  господина,  каким
являлся профессор Ингрем.
   - Идиотская спешка! - пробурчал он профессору, когда тот явился на борт
"Террора". - Ночью, без радио... Луна выходит под  самое  утро...  Утро  -
зимнее, позднее...
   - Я молю бога, чтобы утро наступило вовремя, - озабоченно  поджал  губы
профессор и, не оставив оглушенному этим нелепым ответом капитану  Хорнеру
времени на расспросы, ловко сбежал по  трапу  в  каюту  старшего  офицера,
которая была предоставлена в  его  распоряжение  по  личному  распоряжению
морского министра.
   Но вопреки мольбам профессора Ингрема утро все же наступило не вовремя.
Оно забрезжило через полтора часа после того, как они отвалили  от  стенки
порта.
   - Очень плохо! - сказал профессор, который  и  ожидал  и  боялся  этого
удивительного явления природы.
   - Хуже трудно было себе представить, - мрачно  согласились  с  ним  его
коллеги, ибо наступление  утра  в  то  время,  когда  в  семидесяти  одном
километре от местонахождения "Террора"  часы  показывали  начало  седьмого
часа вечера, могло означать только  одно:  что  семь  десятков  километров
отделяют ту часть Атавии, где господствовал ранний вечер, от той, где  уже
занималось утро следующего дня. А это, в свою очередь, тоже могло означать
только то, что Атавия, оторвавшись от Земли примерно  в  семидесяти  одном
километре от береговой линии, действительно превратилась в самостоятельное
небесное тело и что путешественники на  "Терроре"  только  что  перевалили
через тот невидимый порог, который шел по линии этого  разлома  и  отделял
верхнюю, населенную часть новой планеты от ее толщи и нижней части.
   Пока чудом наступившее утро превратилось в мутный зимний день, люди  на
"Терроре"  успели  стать  свидетелями  другого   поразительного   явления,
которое, увы, также подтверждало этот удручающий вывод. Мы  имеем  в  виду
то, что произошло с корветом "Темп", который, держа дистанцию в две  мили,
шел позади "Террора" в строю кильватера. Без видимых причин и  не  подавая
сигналов бедствия, "Темп" вдруг стал быстро скрываться за  горизонтом,  не
отставая в то же время от "Террора". Создавалось впечатление,  что  корвет
стремительно тонет.
   Проклиная пр