левидения,  церкви  и  мириадов
наемных  и  добровольных  проповедников  и  агитаторов  тщедушная   фигура
провинциального   провокатора   Ликургуса   Паарха   была    раздута    до
фантастических размеров. Его имя гремело во всех углах и перекрестках, его
именем арестовывали, назначали на доходнейшие посты,  убивали,  увенчивали
лаврами, вели в бой, разоряли, обогащали, призывали в  армию.  Его  мнение
решало, перед его взглядом трепетали, каждый  его  шаг  комментировался  в
печати и кулуарах парламента, каждое его слово  отражалось  на  настроении
фондовой биржи. Его речи в палате депутатов и сенате  тотчас  же  обретали
плоть и кровь полновесных законов.  Все,  что  он  предлагал,  единогласно
принималось. Десяток членов  палаты  депутатов  и  те  немногие  сенаторы,
которые, возможно, осмелились бы кое в чем пойти против течения, позволили
себе голосовать против учреждения поста прокуратора Атавии и были тогда же
исключены из сената и палаты депутатов. Для оставшихся  слово  прокуратора
было и директивой и откровением.
   Вчерашний мелкий опэйкский провокатор, человек вообще далеко не  глупый
и по-своему даже самокритичный, очень легко дал себя убедить, что он богом
данный, прирожденный повелитель экономической и  политической  стихий.  Но
он, конечно, как и было в свое время задумано, был и оставался всего  лишь
говорящей тенью действительных хозяев страны.  Правда,  в  политике  тень,
стоящая у власти, иногда будто бы подчиняется и  не  совсем  тем  законам,
которыми управляются тени в явлениях оптических. Случается, что  он  вдруг
несколько отклоняется от того  направления,  в  котором  ей  следовало  бы
падать,  и  это  дает  ее  апологетам  призрачные   доказательства   якобы
независимости ее от породивших и управляющих ею  реальных  сил.  Но  стоит
только хорошенько поразмыслить  над  подобными  случаями,  и  приходишь  к
убеждению, что законы образования и поведения теней, как бы длинны и жутки
они ни были, как бы причудливо  ни  двигались  они,  все  равно  всегда  и
полностью подчиняются незыблемым законам политического тенеобразования.
   Ликургус Паарх,  равно  как  Гитлер,  Муссолини  и  многие  другие  еще
уцелевшие большие  и  малые  фюреры  и  дуче,  не  был  в  этом  отношении
исключением. И когда он  вдруг  арестовал  нескольких  видных  дельцов  по
обвинению в государственной измене, то вызвал этим не только  простодушные
восторги  многих  атавцев,  усмотревших  в  этих  действиях  чуть  ли   не
долгожданное притеснение толстосумов, но и отнюдь не громогласное, но зато
куда более продуманное одобрение всех восьми  основных  финансовых  групп,
крепко зажавших в своих руках экономическую и политическую жизнь Атавии.
   Как мы уже знаем и  из  истории  второй  мировой  войны  и  из  истории
возникновения  и  развития  атаво-полигонской  войны,   ведущие   атавские
монополии сами были далеко не безупречны по части государственной  измены.
Вина арестованных была значительно серьезней: их фирмы не принадлежали  ни
к  какой  из  основных  восьми  финансовых  групп  и  непокорностью  своей
показывали плохой пример остальным "диким" фирмам.
   В тот день прокуратор Атавии  прибыл  на  совместное  заседание  палаты
депутатов и сената для особо важного заявления. Это заявление, которое он,
не  доверяя  своей  памяти,  сначала  читал  по  бумажке,  прозвучало  для
слушателей откровением, потому что никто из них не знал, да и не мог знать
о решениях Дискуссионной комиссии. Десятки  миллионов  радиослушателей  во
всех уголках страны были предупреждены о том, что  прокуратор  выступит  с
сообщением чрезвычайной важности и что заседание будет транслироваться  по
радио. Балконы для публики были переполнены, и если бы капитан  войск  СОС
Довор мог из зачумленного города Кремпа чудом пробраться в  Эксепт  и  еще
большим чудом проникнуть в зал заседаний палаты депутатов, на что он в тот
день не имел бы, как слишком ничтожная личность, почти никаких шансов,  то
он бы лопнул от возмущения, увидев на балконе для публики в  самом  первом
ряду одного из самых ничтожных  граждан  Кремпа.  Мы  имеем  в  виду  Онли
Наудуса - старшего капрала войск СОС и камердинера-секретаря капитана  СОС
Фреда Патогена, с  которым  они  прибыли  в  Эксепт  по  делам  боркосской
организации СОС. То есть прибыл по делам, собственно говоря, лишь Патоген,
Онли Наудус, собственно говоря, прибыл только  для  того,  чтобы  помогать
своему хозяину-капитану в утреннем и вечернем туалете. Но был  он  одет  в
мундир с иголочки и сидел он в первом  ряду,  тогда  как  Довор  только  и
делал, что бегал от бомб в убежище, а в остальное время возился со  своими
сосовцами, с которыми хлопот полон рот. И даже мундира форменного у Довора
еще не было, а была только  самодельная  нарукавная  повязка  с  эмблемой,
похожей не столько на перекрещенные брандспойты, сколько на  перекрещенные
клистирные трубки. Их так и звали  в  Кремпе,  этих  сосовцев  (за  глаза,
конечно), - "клистирные трубки".
   Но если бы капитан СОС Довор все же попал в тот день на это заседание и
даже увидел выряженного и блещущего самодовольством Онли Наудуса, он  вряд
ли долго переживал бы чувство  обиды  на  капризы  коварной  фортуны.  Его
вниманием сразу и на все время заседания целиком овладел бы прокуратор. Да
и не только его вниманием. Вот это была речь!



2

   - Я простой человек, - начал прокуратор Паарх, заглянув  в  бумажку,  -
вряд ли я смог бы еще две недели тому назад прикатить из  Опэйка  сюда  за
собственный счет, даже в качестве рядового экскурсанта. Но вышло так,  что
народ  прислал  меня  сюда  в   качестве   прокуратора   Атавии.   (Бурные
аплодисменты депутатов, сенаторов и публики. Крики: "Паарху ура!", "Поддай
им жару, Лик!", "Прокуратору Атавии - простому парню Лику Паарху  гип-гип,
уррра!") Погодите мне хлопать. Еще, может быть, вы через  несколько  минут
будете мне орать "долой!". (Аплодисменты. Возгласы: "Не  беспокойся.  Лик,
здесь все свои, атавцы!") У меня тут записано про чуму, про войну, об этом
вы и без меня знаете и не меньше моего: с чумой мы боремся, полигонцев мы,
с божьей помощью, скоро возьмем к ногтю. У меня речь  будет  о  другом,  о
самом главном. Я буду говорить о нашем будущем. Если хотите  знать,  мы  с
президентом Мэйби (между прочим, доложу я вам,  очень  неплохой  парень  и
всей душой  сочувствует  нашему  Союзу),  так  вот  мы  с  Мэйби  два  дня
толковали, что же нам сейчас предпринять, чтобы мы все с вами и наши семьи
и весь наш народ не задохлись в конце концов, как котята под подушкой.  Не
может быть, это я так думал, что нет у нас никакого  выхода.  У  нас  ведь
уйма ученых, со всего света отобрали самых лучших и по самой дорогой цене.
Что же, выходит, мы на них зря тратились, зря давали им права гражданства?
Как бы не так! Вызвали мы с Мэйби двадцать семь ученых, самых  крупных,  и
коренных атавцев и таких, которые не так давно натурализовались, и я к ним
обращаюсь по-простому, по-рабочему: "Что же это вы,  господа  высоколобые!
Подумайте, а мы уж, так и быть, за ценой  не  постоим.  Если  мы  даже  по
кентавру вам с  души  соберем,  получится  свыше  полуста  миллиончиков...
(Чей-то восторженный голос с галерки для публики: "Вот это сумма!" Шиканье
со всех скамей.) Два дня  думали  мы,  сообща  и,  представьте-таки  себе,
придумали!  (Грохот  аплодисментов.  Вопли:  "Ура!"  Восторженный   свист.
Депутаты и сенаторы восхищенно топают  ногами,  стучат  пюпитрами.  "Ура!"
Кто-то запевает: "Он чертовски  славный  парень".  Зал  подхватывает.  Все
встают. Вместе с остальными поет и Онли Наудус, по щекам его  текут  слезы
восторга и умиления. Фред Патоген осипшим  голосом  кричит  "ура!",  левой
рукой обняв за шею своего растроганного камердинера.) Да ну  вас,  друзья,
дайте мне досказать... Так вот придумали мы довольно-таки  сложную  штуку,
но если мы как следует поднатужимся, то добьемся своего.  Тем  более,  что
другого выхода у нас не имеется. То есть, с другой стороны,  не  такая  уж
это  сложная  штука,  и  просто  удивительно,  как  мы  до  нее  сразу  не
додумались. Словом, раз  здесь,  в  Атавии,  нам  через  неполных  полтора
десятилетия грозит поголовная смерть от удушья, то нам нужно подумать, как
бы перебраться в такое место, где и мы, и наши дети, и внуки, и  правнуки,
и так далее были бы на веки веков обеспечены нормальной атмосферой.  Такое
место есть. И называется это место - Земля. (Разочарованный шепот в зале.)
Вы спросите, разумеется, как нам туда попасть. Законный вопрос! И это даже
не один, а целых два вопроса. (Паарх, распалившись, уже  давно  отложил  в
сторону письменный текст речи. Теперь, завладев вниманием  слушателей,  он
целиком полагается на свое уменье прикинуться этаким добрым простягой,  не
искушенным в красноречии, но зато  говорящим  от  души,  без  всяких  этих
интеллигентских фокусов.)  Первый  вопрос:  каким  образом  туда  попасть?
Второй: как добиться, чтобы нас на Землю пустили?  Ведь  каждому  понятно,
что кое-кому ради нас придется на Земле потесниться и здорово потесниться,
потому что атавец на что попало не согласится. Нет, ты дай атавцу  простор
и все удобства, к которым он у себя на родине привык, вот как  я  понимаю.
(Кто-то, приободрившись, снова начинает хлопать. На него  зашикали,  и  он
смущенно замолкает.) И вот что я скажу,  ребята...  (Задушевная  улыбка  в
зал.) Можно, я вас всех  по-простому  буду  называть  "ребята"?  Мне  так,
по-рабочему,  привычней...  (Грохот  аплодисментов.  Все:  и  сенаторы,  и
депутаты, и репортеры, и служители, и публика,  страшно  рады,  что  Паарх
будет называть их "ребята".) Только вот что, ребята (застенчивая улыбка  в
зал), вы же знаете, я простой  провинциальный  парень,  меня  очень  легко
сбить с толку аплодисментами, потому  что  я  не  какой-нибудь  политикан,
который привык драть глотку на митингах. Так что погодите,  прошу  вас,  с
рукоплесканиями. Я не знаменитый  боксер  или  бейсболист.  Я  всего  лишь
прокуратор  Атавии...  Продолжаю.  Попасть  на  Землю  будет  сравнительно
просто. Для этого надо будет нам всем приложить только побольше  усилий  и
построить достаточное количество астропланов, или, если хотите,  можно  их
назвать так: "космические самолеты" или "межпланетные самолеты", дело не в
названии.  Дано  задание  крупнейшим  научно-исследовательским  институтам
разработать  несколько  опытных  образцов.  Этим  заданием  уже   занялась
вплотную целая куча наших виднейших ученых и конструкторов. А  как  только
их разработают, - тут дела на год, никак не больше, - так мы сразу  начнем
печь эти космические самолеты, как хорошая хозяйка пирожки  на  сочельник.
Это уж я целиком беру на себя. Можете на меня в этом положиться.  Заводов,
инженеров и рабочих у нас для этого хватит. И  материалов  тоже.  Верно  я
говорю? (Аплодисменты. Крики; "Святые слова, Лик!", "С таким человеком  не
пропадешь!", "Действуй, Лик, и можешь на нас рассчитывать!") Другое  дело,
захотят ли  нас  пустить  на  Землю.  Скажу  вам  честно:  если  мы  будем
миндальничать, проситься на Землю, как какие-нибудь  бедные  родственники,
взывать к гостеприимству и милосердию тамошних жителей и правительств, то,
скорее всего, нас не пустят. Во-первых, потому, что эти люди,  которым  мы
всегда уделяли столько благородного и  щедрого  внимания,  начисто  лишены
чувства благодарности. Им там здорово заморочили головы красные агитаторы,
и они нас не очень жалуют любовью. Это раз. А, во-вторых, я  уже  говорил,
что на что попало мы не согласимся. Мы хотим сами выбирать себе территории
для переселения и, мне кажется, что мы на это имеем право, потому что  мы,
черт подери, не какие-нибудь там прогнившие и  развращенные  европейцы,  а
атавцы! (Грохот аплодисментов.) Ну что ж, раз они нас не  захотят  пустить
добром, мы переселимся на Землю, исходя из позиций силы. И недаром господь
бог послал нам такое убедительное оружие, как атомная и водородная  бомбы.
Если мы не будем лениться и используем  ближайшие  годы  для  того,  чтобы
наготовить их побольше и покрупнее,  если  мы  все  наши  производственные
мощности используем прежде всего для этой цели, и все наше  сырье,  и  все
наше уменье работать, и нашу любовь к  своим  семьям,  -  потому  что  нет
другого способа спасти их жизни, - то мы своего добьемся,  и  благополучно
переселимся на Землю, и будем жить там, где нам заблагорассудится  и  так,
как нам будет угодно... (Пауза. Молчание, потом новый взрыв аплодисментов.
Какой-то плечистый молодой человек в новехонькой форме войск СОС кричит  с
галереи для публики: "А они не смогут в ответ обстрелять нас бомбами?" Его
неслышно из-за  адресованных  Паарху  рукоплесканий.  Председатель  палаты
стучит по столу деревянным молотком, призывая к порядку:  "Никаких  реплик
из публики!" Тут Ликургусу Паарху приходит в голову великолепный жест.  Он
поднимает руку, приглашая зал к спокойствию.) Ребята! А почему бы в  такой
важный день не дать возможности  простому  человеку,  не  депутату  задать
вопрос?.. Даже высказаться? Демократия так демократия! Правильно я говорю?
(Снова аплодисменты. Молодой человек повторяет свой вопрос.)  Конечно,  не
смогут, - победоносно отвечает Паарх  в  наступившей  тишине.  -  Ведь  мы
оторвались от Земли. Мы находимся над  нею,  а  она  -  под  нами.  Пускай
попробуют  стрелять  вверх.  Тот,  кто  стреляет  вниз,  всегда  в  лучших
условиях...
   Это был чудовищно безграмотный ответ: в космических  пространствах  нет
верха и низа. Но мало кто из собравшихся в зале заседаний палаты депутатов
разбирался  в  таких  "тонкостях"  астрономии.  Все  довольны.   Один   из
журналистов, понявший всю  нелепость  разъяснения,  данного  прокуратором,
кричит, перегнувшись  через  перила:  "Разрешите  добавить!.."  Прокуратор
милостиво разрешает.
   - Я хочу сказать, -  кричит  журналист,  захлебываясь  от  душащих  его
чувств, - я хочу сказать, что мы, понятно, будем их бомбить не с этой, а с
нижней, обращенной к Земле стороны нашей планеты, то есть как раз  с  той,
на которой никто не живет. А они пускай себе ее  бомбят,  сколько  влезет.
Нашу, жилую сторону Атавии им бомбить нет никакой возможности. Вот  что  я
хотел сказать!
   На сей раз аплодисменты перепадают и ему. Аплодисменты утихают, и Паарх
продолжает свою речь.
   -  ...Полагаю,  что  сенат  и  палата  депутатов  одобрят   наш   план,
единственно возможный в данных условиях Мы имеем меньше полутора  десятков
лет для того, что бы спастись от  грозящего  всем  нам  удушья,  и  другой
выхода, другого пути спасения у нас нет...
   - Нет, есть! Есть другой выход! - раздается в наступившей тишине чей-то
хриплый, видимо, от волнения голос, и все в зале  разом  поворачиваются  к
битком набитой галерее, той, что справа от председательской  трибуны.  Они
видят человека средних лет с темно-русыми  усиками,  небогато  одетого.  С
решительным видом солдата, бросающегося в смертельную, опасную  атаку,  он
пробивается к первому ряду. Его сосед, тщедушный пожилой человек  с  очень
живыми карими глазами на очень бледном  морщинистом  лице,  незаметно  для
других старается удержать его. При этом они быстро  обмениваются  фразами,
слишком тихими, чтобы их могли разобрать даже ближайшие соседи.
   Тот, кто удерживает, шепчет:
   - Опомнитесь! Что вы делаете! Вы не имеете права рисковать собой!
   Но тот, кого он удерживает, улыбается ему, как бы подбадривая:
   - Это, быть может, единственный  случай,  когда  я  не  имею  права  не
рисковать!.. Нас услышит вся страна... Другого такого  шанса  не  будет...
Уходите, пока не поздно! Слышите, немедленно уходите! - И так  как  он  не
имеет времени уговаривать, он добавляет: - Я вам приказываю!..
   Крепко, словно надолго прощаясь, пожимает он руку своему товарищу и, не
оборачиваясь,   уверенный,   что   его    приказание    будет    выполнено
беспрекословно, продолжает, с силой орудуя локтями, пробиваться  в  первый
ряд.
   Никто в этом зале его не знает. Но из тысячи голосов его голос  признал
бы старший надзиратель кремпской тюрьмы Кроккет, если бы тот  не  умер  от
чумы. Его узнала бы и безутешная  вдова  покойного  бакалейщика  Фрогмора,
если бы в чумном изоляторе, в  котором  она  все  еще  пребывает,  был  бы
установлен хоть грошовый динамик. Присутствующему в зале старшему  капралу
войск СОС Онли Наудусу трудно отвлечься от мысли, что он где-то,  кажется,
видел этого человека, но он никак не может припомнить, где и  когда.  Ему,
конечно, и в голову не может прийти, что он видел его в Кремпе. Его голос,
безусловно, знаком Карпентеру, Ноксу, Форду, Куперу. Сейчас, в  тот  самый
момент, когда этот человек пробирается к перилам первого ряда галереи  для
публики,  упомянутые  четыре  кремпских  жителя,  находящихся  в  глубоком
подполье и в переносном и в самом  прямом  смысле  этого  слова,  слушают,
насколько это позволяет  гул  рвущихся  бомб  и  артиллерийской  стрельбы,
сгрудившись у маленького радиоприемника в полуобрушившемся  подвале  давно
сгоревшего дома, то, что происходит в близком  и"  в  то  же  время  столь
далеком от бомб и смерти Эксепте. Голос, который там, в  Эксепте  возразил
всесильному прокуратору Атавии, показался им знакомым.
   - Не может быть! - бормочет Карпентер.
   - Очень похоже, - говорит Форд.
   - Мало разве бывает на свете похожих голосов? - хмыкает Нокс.
   - Нет, голову даю на отсечение, что это именно он! - Билл еще не знает,
радоваться ли ему этой негаданной встрече в эфире или печалиться. - За  те
сутки в тюремной церкви я так к нему привык, что... Ну, сами послушайте!
   - ...Есть другой выход! - повторяет там, в  Эксепте  тот,  о  ком  идет
спор. Он пробился, наконец, к перилам первого ряда...
   - Ну, конечно же, он! - восклицает  Купер  одновременно  и  радостно  и
испуганно. - Это доктор Эксис!..
   - Не мешай! - Карпентер машет левой рукой, призывая к тишине. Правой он
регулирует звук приемника.
   - Отчаяннейший парень! - шепчет Нокс. - Только зачем он так рискует?
   - Значит, надо, - говорит Карпентер. - Тише!..
   А тем временем там, в Эксепте, в переполненном и душном зале  заседаний
палаты  депутатов  председатель  вопросительно  глянул   на   прокуратора,
прокуратор кивнул головой в знак того, что  можно,  пожалуй,  предоставить
слово и этому чудаку. Какой-нибудь дурацкий проект. Вреда от его  слов  не
будет никакого. Можно будет  его  потом  высмеять.  Это  подымет  у  людей
настроение. Поэтому председатель, повернув голову направо и вверх от своей
трибуны, снова нашел глазами неожиданного оратора.
   - Хорошо, - пробурчал он, не скрывая таящейся в его словах насмешки.  -
Раз у вас есть такое замечательное предложение, которое может  спасти  всю
Атавию от такой беды, и если вы полагаете, что ради  него  стоит  прервать
речь прокуратора Атавии, говорите. Только покороче. И,  кстати,  как  ваша
фамилия? Надеюсь, вы не сочиняете фантастические романы?
   - Моя фамилия Бирн, - сказал доктор Эксис. - Эмиль  Бирн,  ваша  честь.
Математик и астроном...
   -  Бирн!  -  разочарованно  протянул  в  кремпском  подвале   Нокс.   -
Математик!..
   - Это он, это доктор Эксис, - сказал Карпентер. - И чтобы больше  я  не
слыхал разговоров!.
   - Хорошо, - милостиво кивнул в это время Эксису в Эксепте председатель.
-  Раз  прокуратор  республики  и  парламент   согласны   вас   выслушать,
выкладывайте вашу гениальную идею. (В зале заулыбались.) Только короче!
   Репортер радиокорпорации торопливо перебрался с галереи прессы к Эксису
и, подмигивая своим  коллегам,  поднес  микрофон  почти  вплотную  ко  рту
Эксиса, чтобы угостить радиослушателей веселым аттракционом.
   - Я очень коротко, - ответил доктор Эксис председателю. - Сначала, если
разрешите, несколько соображений насчет грандиозного плана,  предложенного
прокуратором, -  начал  Эксис,  получше  примащиваясь  к  микрофону.  -  А
затем...
   - Выкладывайте свое предложение, - перебил его председательствующий.