него, я полагаю, имеются  кое-какие
знакомства во врачебном мире...
   - Было бы весьма утешительно узнать, что это тебе удалось.
   - Благодарю вас,  сударь.  Я  вам  обязательно  напишу,  если  вам  это
действительно интересно.
   - Мне это действительно интересно, Билл.
   Но интересно ему было, как вскоре выяснилось, совсем другое. Еще Купер,
довольный тем, что ему удалось все-таки предупредить  Патогена,  и  смутно
обеспокоенный его излишним любопытством, только выруливал за ворота, когда
последний, забравшись в отцовский кабинет и наглухо закрыв за собой двери,
позвонил  начальнику  ближайшего  отделения  полиции  (он   только   потом
догадался,  что   следовало   позвонить   самому   главному   полицейскому
начальству).
   Почему Фред Патоген поступил таким  образом?  Неужели  у  него  начисто
отсутствовало чувство благодарности, пусть  и  к  черному,  но  все  же  к
человеку, который специально вернулся, чтобы спасти  чужих  ему  людей  от
чумы? Но дело в том, что господин Патоген-младший не видел  ровным  счетом
никаких поводов для благодарности, потому, во-первых, что прививки были  в
его доме сделаны до того, как Купер  совершил-свой  подвиг  человеколюбия.
Во-вторых, Патоген-младший был глубоко уязвлен  недостаточно  почтительным
тоном, в котором этот шоферишка вел с ним разговор. Негр, который хоть раз
безнаказанно вел в таком тоне  разговор  с  белым,  конченый  человек  для
цивилизации и благодатный материал для всяких  большевистских  агитаторов.
В-третьих, Патоген-младший был не уверен в том, что на пути  следования  к
месту, в котором ему, может  быть,  сделают  прививку,  Билл  не  разнесет
заразу. И хорошо бы, еще среди своих чернокожих соплеменников. А вдруг  он
заразит и белых?  В-четвертых,  Патоген  полагал,  что  для  представителя
фирмы, которая в этот самый момент совершает в Эксепте блестящий бизнес  с
противочумными вакцинами, нет лучшего рекламного трюка, чем выдача полиции
негра, который может перезаразить уйму белых. В-пятых, ему показалось, что
Билл покривил  душой,  сообщая  о  направлении,  в  котором  он  собирался
направиться  на  поиски  врача.  Ничто   так   не   оскорбляло   господина
Патогена-младшего, как сознательная ложь.
   Словом, не прошло и  пяти  минут,  как  три  машины  с  полицейскими  и
сыщиками  в  штатском  бросились   вдогонку   Биллу.   Одновременно   были
предупреждены все полицейские посты, которые были расположены на пути  его
предполагаемого следования в Вифлеем и Кост.
   Засады были организованы по всем правилам, но  ничего  не  дали.  Тогда
были произведены облавы во  всех  тех  районах  Боркоса,  где  можно  было
предполагать напасть на след Купера. И снова ничего не получилось.
   Уже вечерело, когда Билл, гнавший свой фордик на  предельной  скорости,
понял, что две полицейские машины явно пытаются  обогнать  его  для  того,
чтобы остановить и задержать. Не больше трех  километров  отделяло  его  в
этот миг от черневшей на горизонте полоски, о которой он определенно знал,
что это заградительная застава, за которой сразу начиналась чумная полоса.
   И еще он знал, что если его настигнут, то это конец, смерть на месте.
   Фордик старался изо всех сил,  как  бы  понимая,  что  никогда  ему  не
представлялось  такого  случая  отплатить  хозяину  добром  за   все   его
многолетние заботы. Он вибрировал, трещал, гремел, стонал от напряжения  и
сделал все, что только смог: довез его до того места,  где  дорога  делала
резкий поворот вправо. Тем самым левая сторона  машины  скрылась  из  глаз
преследователей. Пока фордик, кувыркаясь через голову, загрохотал вниз  по
откосу, Билл выскочил в левую дверцу и скрылся в ранних зимних сумерках...
   Около восьми  часов  вечера  он,  измученный  и  продрогший,  вылез  из
воронки, на месте  которой  еще  утром  этого  дня  возвышалось  заведение
Андреаса Раста, отряхнулся, насколько мог,  от  облепившего  его  снега  и
поплелся в уже известный нам город Кремп.


   Давно уже ему не приходилось проделывать такие расстояния пешком да еще
в такую омерзительную погоду. А все этот молодой хозяин, господин Фред!  А
еще такой образованный! Воспользовался тем, что его отец куда-то уехал,  и
выгнал человека. Хороший хозяин в  такую  погоду  и  собаку  на  улицу  не
выгонит...
   Чтобы избавиться от печальных мыслей, Купер стал думать о том,  как  бы
это выглядело, если бы вдруг он и Фред Патоген поменялись ролями и  цветом
кожи... И ему стало смешно. Он сам не заметил, как запел:

   Полный автобус негров
   Едет искать работы,
   Полный автобус негров!
   Боже, спаси и помилуй!

   Это была не ахти уж какая веселая песенка, но Билл прибавил шагу и  пел
ее в такт своим шагам. Получалось вроде марша.
   Сквозь мутную промозглую темень где-то  далеко  впереди  брезжили  огни
Кремпа. По обеим сторонам дороги, пустынной, непривычно тихой, высоко  над
мостовой желтели неподвижные  шары  придорожных  фонарей,  словно  круглые
глаза невидимых чудовищ, которые притаились у обочин  дороги,  подстерегая
одиноких прохожих.

   Полный автобус белых
   Едет ему навстречу,
   Полный автобус белых!
   Боже, спаси и помилуй!

   Биллу снова стало не то чтобы страшно, но как-то очень уж одиноко. Да и
распелся он словно бы и ни к чему. Это, конечно, хорошо, что  ему  удалось
убежать в зачумленную зону и что его не подстрелили. Но вот он  уже  почти
сутки, как заразился чумой, и все еще  не  сделал  себе  прививки,  и  еще
неизвестно, удастся ли ему ее сегодня сделать. Очень может быть,  что  там
уже всем сделали прививки или что на прививочных пунктах объявили  перерыв
до утра... Кстати, где он устроится на ночлег?  Деньги-то  у  него,  слава
богу, есть - девяносто семь кентавров;  но  вот  есть  ли  в  этом  городе
гостиница для цветных? Скорее всего, нет, а в обыкновенную его не  пустят.
Значит, придется ночью бродить по  незнакомому  городу,  пока  не  найдешь
какого-нибудь  негра,  который  согласится  предоставить  тебе   ночлег...
Мда-а-а, нечего сказать, приятные у вас виды на будущее, Билл Купер!
   Только  что  казалось,  что  городские  огни  светят  откуда-то  совсем
издалека, и вдруг справа от  Билла  возник  из  мрака  первый  дом,  потом
второй, третий. Теперь он шагал уже вдоль  городской  улички,  по  которой
озабоченно шныряли молчаливые прохожие. Он свернул на другую улицу, пошире
и побогаче. Изредка попадались ему пожарища, полуобрушившиеся  строения  с
пустыми темными глазницами вместо окон, с  печально  светившимися  редкими
или одинокими окнами в сохранившейся части дома. Билл слишком рано  выехал
из Боркоса, чтобы успеть прочесть в газетах про воздушный бой над Кремпом,
и слишком опасался заразить кого-нибудь в пути, чтобы купить газету  между
Боркосом и Кремпом. Его не могло не удивить обилие разрушенных и сгоревших
зданий в этом маленьком городке, но он не стал никого расспрашивать, чтобы
не привлекать к себе  излишнего  внимания.  Он  и  насчет  местонахождения
прививочного  пункта  решил  лучше  не  расспрашивать  и  довольно   долго
проплутал по  Кремпу,  пока  не  увидел  очередь  у  аптеки  Бишопа.  Билл
догадался, что это и есть та очередь, которую он искал.
   Он прибавил шагу, и  только  сейчас  ему  пришло  в  голову,  что  надо
придумать, что бы такое сказать, если у  него  вдруг  спросят,  откуда  он
появился в этом городе, почему он  не  в  Боркосе,  когда  оттуда  выехал,
почему так спешил, как сюда попал, когда со стороны Боркоса стоят  военные
заслоны. Это надо было придумать тут же, немедленно, на  ходу.  Вот  он  и
шагал и придумывал и не заметил,  как  легонечко  задел  плечом  плюгавого
белого с маленьким безгубым ротиком на длинном и морщинистом лице.  Тот-то
его, конечно, видел, но и в мыслях не мог иметь посторониться, потому  что
он белый и не белому уступать дорогу зазевавшемуся негру.
   - Прошу прощения, сударь!  -  растерянно  улыбнулся  Билл.  -  Я  очень
спешил. И я, представьте, задумался...
   "Уж не заразил ли я ненароком  этого  чудака?"  -  успел  он  подумать,
прежде чем этот белый раскрыл свою ротовую щель, и сам себя успокоил,  что
слишком уж легко он его задел плечом.
   Заметив, что тот собирается лезть в драку, Билл шарахнулся от него, как
от бомбы, которая вот-вот должна разорваться:
   - Не трогайте меня! Ради бога, ради спасения вашей жизни, не  касайтесь
меня!
   - Опять негры?! - взвизгнул человечек. - Житья от них не стало! Мало мы
их сегодня били! Угрожать вздумал?! Наглец!..
   Он вцепился левой рукой в правую руку Билла, а правой стал изо всех сил
колотить растерявшегося негра в грудь,  живот,  в  нижнюю  челюсть.  Потом
изловчился и изо всей силы ударил его ногой в пах.
   Купер до этого старался только уклоняться от ударов. Но теперь, когда у
него от боли круги пошли  перед  глазами,  он  охнул,  легко,  как  щенка,
оторвал от себя впившегося в него человечка и отшвырнул в сторону...
   Фрогмор (это был он) света невзвидел от боли и унижения. Только что  он
вынужден был, храня достоинство белой расы, покинуть очередь, и вот сейчас
вторично за этот злосчастный вечер его  повергал  в  прах  человек  низшей
расы!
   - Полиция! - вскричал он с тоской и  возмущением.  -  Есть  ли  в  этом
городе полиция или я где-нибудь в Африке?..
   Уже бежали  к  месту  происшествия  зеваки,  уже  приближался  постовой
полицейский, подтверждая своим появлением и суровым взглядом, что господин
Фрогмор находится не где-нибудь в Африке, а, слава богу, в  Атавии,  когда
между приводившим  свою  одежду  в  порядок  бакалейщиком  и  окончательно
растерявшимся Купером возник человек в пальтишке, из-под которого виднелся
ворот темно-синего свитера.
   -  Что  тут  случилось,  господин  Фрогмор?  -  спросил  он,  незаметно
оттолкнув Билла от тротуара к развалинам сгоревшего дома. - На вас напали?
   - Этот негр... Этот трижды проклятый черномазый! - Фрогмор задыхался от
священного негодования.
   - Какой негр, господин  Фрогмор?  -  участливо  переспросил  человек  в
темно-синем свитере. - Этот самый, который стоит здесь, разинув  рот,  как
идиот?.. И что он вам посмел сделать?
   Он легонько стукнул Билла по затылку, придав ему таким образом движение
в сторону пожарища. Билл, наконец, догадался, к чему клонит этот  человек,
и метнулся в развалины.
   - Держите его! - заорал  бакалейщик,  наткнулся  на  подставленную  ему
подножку и упал лицом в жидкую грязь.
   - Держите его! - с готовностью подхватил клич поверженного  бакалейщика
человек в свитере. - Вы, кажется, упали, господин Фрогмор?.. Мерзавец!..
   Так и не уточнив, кого именно он имел в виду, употребив это ругательное
слово, Карпентер скрылся в развалинах прежде,  чем  к  Фрогмору  подбежали
полицейский и первые зеваки.
   Как и опасался Карпентер, он нашел Билла в развалинах.
   - Не трогайте меня! Ради бога, не прикасайтесь ко  мне!  -  зашептал  в
ужасе Билл и  прижался  к  обугленной  стенке  лестничной  клетки,  словно
пытаясь в нее врасти. - Я заразный... Я, кажется, заразный!..
   - Все посходили с ума на этой чуме. Только и разговора сегодня,  что  о
заразе,   -   презрительно   хмыкнул   Карпентер.   -   А   ну,   вылезай,
братец-кролик!..
   - Не трогайте меня! - Билл схватил головешку и замахнулся ею.  -  Вы  и
так уже, верно, заразились... Я вчера вечером поймал майского жука...
   - Гм-м, забавно! - протянул человек в свитере, хотя, судя по всему, ему
было не так уж смешно. - Если тебе  это  не  померещилось...  А  ты  успел
сделать себе прививку?..
   - Я для этого и приехал сюда, чтобы сделать прививку...
   - Тогда тебе, братец-кролик, надо поторопиться... Вакцины для тебя  уже
теперь не  хватит...  Теперь  тебя,  милый  человек,  придется  накачивать
сывороткой... И меня тоже...
   - Вы тоже еще не делали себе уколов? - ужаснулся Билл. - Господи, что я
наделал!.. Я не успел вас предупредить...
   - Придется и мне, пожалуй,  загнать  себе  под  кожу  добрый  стаканчик
сыворотки... Хорошо, что я уже кололся... Ну, да  ладно,  будем  верить  в
науку. Так вот, если ты решил  дожидаться  здесь,  пока  за  тобой  придет
полиция, то лучшего места тебе не сыскать... Пошли!
   - Пошли, - послушно ответил Билл.
   Через провал первого попавшегося им окна в  заднем  фасаде  здания  они
выбрались на темный двор, заваленный горелыми бревнами, досками, обломками
мебели и покореженным домашним скарбом.
   - А теперь побежали! - прошептал ему его спаситель, и  они  задворками,
где согнувшись, а где во весь рост, помчались от предполагаемой погони.
   Так они добрались, наконец, до аптеки Бишопа с другой стороны и скромно
встали в самый конец очереди. Примерно часа  через  полтора  оба  получили
удвоенную порцию противочумной сыворотки, которую  без  лишних  расспросов
вкатил им под кожу доктор Эксис,  только  сегодня  сброшенный  в  Кремп  с
парашютом.
   Что до бакалейщика Фрогмора, то Карпентер тотчас же послал  ему  письмо
(без подписи),  в  котором  настоятельно  рекомендовал  как  можно  скорее
отказаться   от   самоубийственной   клятвы,    явиться    на    ближайший
эпидемиологический пункт и сделать прививку.
   Письмо это было вручено спустя часа полтора  и  было  одним  из  первой
сотни писем, полученных за этот короткий срок неистовым бакалейщиком.  Оно
потерялось в этой куче издевательских и лицемерно-сочувственных посланий.
   Две ночи Билл, опасаясь распространить заразу, ночевал по  соседству  с
домом  Карпентера  в  развалинах.  На   третий   день   после   осторожной
консультации с доктором Эксисом Карпентер настоял, чтобы Билл перешел  под
кров нормального человеческого жилища.  Конечно,  он  ничего  не  имел  бы
против того, чтобы Билл проживал у него. Но негр, проживающий на  квартире
у белого, к  тому  же  подозреваемого  в  коммунизме,  -  это  создало  бы
серьезные неудобства прежде всего для самого Билла. Поэтому  его  устроили
на житье к одному из негров, работавшему уборщиком в том самом цехе, что и
Карпентер. Пока что еще было рано устраивать его на работу: Фрогмор поднял
на ноги всю  кремпскую  полицию.  Надо  было  переждать  по  крайней  мере
недельку, а то и две...
   Вечером двадцать четвертого  февраля,  во  время  внезапной  облавы  на
квартиры коммунистов и лиц, подозреваемых в подрывной деятельности,  Билла
Купера вместе с  его  квартирохозяином  Фордом  арестовали  и  посадили  в
тюрьму. Хозяина, как неоднократно  замеченного  в  общении  с  "красными",
Билла Купера, как совершившего нападение на одного из почетнейших  горожан
Кремпа.


   Наудус жил в обшарпанном, отремонтированном  на  живую  нитку  домишке,
состоявшем из двух комнат и кухоньки, дверь из которой выходила  прямо  во
двор. На кухонном потолке черным  тоненьким  квадратом  выделялись  обводы
люка, ведшего на чердак. Из  кухонного  окна  открывался  вид  на  убогий,
заваленный снегом двор с похожим на волдырь холмиком, на котором в  былые,
более обеспеченные годы высаживались по  весне  цветы.  В  глубине  двора,
сразу за несколькими  чахлыми  деревцами,  серел  дощатый  сарай,  который
Наудус высокопарно называл гаражом, быть может потому, что  в  нем  сейчас
была заперта машина, в которой сегодня утром произошло в столь необычайной
обстановке знакомство супругов Гросс с хозяином этого сарая.
   Вечерело. Они вошли в комнату, которую Наудус назвал  гостиной.  В  ней
уже было совсем темно; Онли зажег свет и  пригласил  гостей  присесть.  Но
было в том жесте, которым он сопроводил свои слова,  нечто  куда  большее,
нежели обычные слова гостеприимства. Это было одновременно  и  приглашение
полюбоваться мебелью, украшавшей комнату, воздать должное вкусу и  размаху
ее хозяина.
   Гросс попытался вспомнить, что  напоминает  ему  эта  очень  чистенькая
комнатка с натертым до зеркального блеска крашеным дощатым полом, покрытым
ярко-зеленой дорожкой, и с этой нарядной и,  очевидно,  мало  используемой
мебелью, и перед его умственным взором возникла парадная, нежилая "чистая"
горница в доме мелкого  тирольского  лавочника,  в  котором  ему  пришлось
побывать еще в студенческие годы, во время дальних студенческих пешеходных
экскурсий.
   - У вас действительно красивая мебель, -  заметила  фрау  Гросс,  желая
сказать приятное не столько  хозяину  квартиры,  сколько  его  невесте.  -
Наверно, не дешево стоит?
   - Как вам сказать, - покраснел от удовольствия Наудус. - Предлагали нам
мебель и подешевле. Но мы посоветовались с Энн и решили, что раз покупаешь
вещи на всю жизнь, то лучше уж не особенно  скупиться.  Тем  более,  когда
приобретаешь ее в рассрочку. Разве мы не правы?
   - Конечно, - учтиво отвечала профессорша.
   Между тем Энн на правах будущей хозяйки этого хилого гнездышка побежала
на кухню, чтобы приготовить кофе  и  яичницу.  Готовить  что-нибудь  более
существенное уже не было времени: через полчаса и ей и ее жениху надо было
возвращаться на работу. Фрау Гросс пошла ей помочь. А Наудус,  то  и  дело
оставляя профессора наедине с мебелью, гордый  и  счастливый,  забегал  на
кухню, чтобы лишний разок глянуть на невесту.  Сегодня  она  ему  особенно
нравилась, и она каждый раз одаривала его очаровательными улыбками.
   Улыбаясь, она несколько напоминала  Лили  Райп  -  прославленную  всеми
бульварными журнальчиками мюзикхолльную певичку  и  любовницу  губернатора
провинции Мидбор. Энн знала  это,  гордилась  этим  и  любила,  когда  это
отмечалось другими.
   - Правда ли, что она здорово  похожа  на  Лили  Райп?  -  лицо  Наудуса
невольно расплылось в самодовольной улыбке. -  Представьте,  все  это  мне
говорят, но я как-то не очень нахожу.
   - Ах, Онли! - сказала Энн. - Никогда не надо представляться умнее  всех
окружающих.
   Она знала, что он шутит, и совсем не сердилась.
   Но  как  она  ни  радовалась  убогой  чести  походить   на   содержанку
губернатора,  больше  всего  она  походила  на  обыкновенную   молоденькую
фабричную работницу, каковой она  на  самом  деле  и  была.  Ее  пальцы  с
темно-фиолетовыми наманикюренными ноготками  были  в  честно  заработанных
ссадинах и заусеницах. В  преждевременных  тоненьких  морщинах  вокруг  ее
задорных  зеленоватых  глаз  скопилась  мельчайшая  серая   пыль,   упорно
проглядывавшая из-под пудры.
   А профессорша Гросс, добрая душа,  улыбалась,  слушая  ее  болтовню,  и
думала, чем же эта веселая и, видимо, не злая атавская девушка  отличается
от своих сверстниц - советских молодых работниц, и пришла  к  выводу,  что
отличается от них Энн  в  первую  очередь  тем,  что  стыдится  того,  что
составляет  предмет  законной  гордости  ее  советских  ровесниц  -  своей
принадлежности к рабочему классу.
   Следует  отметить,   что   глубоко   убежденная   в   своей   полнейшей
аполитичности  профессорша,  сама  того  не  подозревая,  уже  много   лет
находилась  под  обаянием  одного  митинга,  на   котором   ей   привелось
присутствовать вскоре после того, как они с мужем осели в Эксепте. Это был
публичный отчет профсоюзной делегации, ездившей в Советский  Союз.  С  тех
пор фрау Гросс почти каждый раз, когда она сталкивалась  с  тем  или  иным
человеком или явлением, всегда ловила себя на том, что невольно задавалась
вопросом: "А какова была бы судьба этого человека в Советском Союзе?",  "А
возможно ли было бы такое явление в Советском Союзе?"
   Вот и теперь, не без труда разбираясь в  элегантной  трескотне  невесты
Онли Наудуса, фрау Гросс прикидывала в уме, в каком вузе  училась  бы  эта
девушка, родись она не в Кремпе, а где-нибудь в России. И в  каком  кружке
она  пропадала  бы  там  по  вечерам  -  в  балетном,  драматическом   или
художественного чтения. А может быть, в физическом  или  биологическом?  И
кого она избрала бы себе героиней вместо Лили Райп  -  Софью  Ковалевскую,
Долорес    Ибаррури,    или     какую-нибудь     героическую     советскую
девушку-партизанку, или участницу антифашистского подполья, о которых  она
здесь, в Кремпе, и понятия не имела. И в  каких  сильных