стопроцентный белый, коренной атавец Бенджамен  Прауд  взял  в  свои  руки
знамя и понес его впереди негритянской демонстрации,  а  Нокс  пристроился
справа в качестве ассистента.  А  Джефферсон  Бигбок,  тоже  стопроцентный
белый и коренной атавец, растроганно подмигнул Форду, шагавшему  сразу  за
оркестром, пристроился слева от Прауда в  качестве  второго  ассистента  и
зашагал, тяжело переваливаясь на коротких, но  могучих  ногах  в  ботинках
сорок пятого размера.
   Довор и Пук ожесточенно сплюнули, а по всей площади из  конца  в  конец
прошелестел вздох облегчения, как добрый освежающий весенний ветерок.
   Оркестр трижды сыграл "Он чертовски славный парень!" и снова перешел на
национальный гимн.
   - Вы нас не должны бояться, негры! - кричали тем временем демонстрантам
со всех сторон. - Сейчас нам всем одинаково плохо!.. Они такие же  атавцы,
как и мы, эти негры!.. Люди как люди... Я давно  говорил...  Я  не  сменяю
одного хорошего черного парня на двадцать Грехэмов!..
   По каменному лицу Нокса медленно  покатились  две  маленькие  слезинки.
Очень может быть, что он их даже и не заметил. Во всяком случае, он их  не
удосужился  стереть.   Даже   когда   негры   остановились   перед   самым
муниципалитетом.
   - Конец света! - прошептал Пук, не решаясь покинуть балкон. -  Если  уж
это не конец света...
   - Да заткнитесь хоть вы! - прошипел Довор. Шея у него налилась кровью и
стала синевато-лиловой, как у индейского петуха. Пук испугался, как бы его
коллегу не хватил удар.
   - Эй там, на балконе! - закричали снизу какие-то  незнакомые  белые.  -
Снимите шляпы! Шляпы снимите перед национальным флагом!
   И пришлось снять шляпы. Снять шляпы перед неграми, осмелившимися прийти
к муниципалитету  города  Кремпа  с  требованиями!  От  этого  впору  было
повеситься. Но чтобы не выглядеть совсем смешным  и  в  бессильной  злобе,
пришлось улыбаться негритянским ораторам и объяснять им, словно  это  были
самые что ни на есть первосортные  атавцы,  что  муниципалитет  уважает  и
понимает справедливость их требований, но что он, увы,  не  имеет  никаких
фондов  на  строительство  убежищ...   Хорошо,   муниципалитет   попробует
связаться по этому вопросу с губернатором штата  и  даже  с  Эксептом,  но
только, скорее всего, из этой затеи ничего не получится.
   - Карпентер! - завопил вдруг Онли как  ужаленный.  -  Здесь  Карпентер!
Ловите его! Поли...
   Он не успел досказать слово "полиция", как кто-то ударом  в  зубы  сшиб
его с ног.
   Конечно, Онли  действовал,  не  подумав.  Он  забыл  про  Энн,  которая
присутствует здесь же поблизости. Если бы он вспомнил о ней, не стал бы он
кричать про Карпентера. Онли кинул испуганный взгляд на Энн и увидел,  что
она, уткнувшись в плечо Доры, плакала от стыда, горечи и ненависти.


   Дома остались только совсем дряхлые старики и больные, содержавшиеся на
строгом постельном режиме, да еще вдова Фрогмор и еще несколько  кремпцев,
если только можно назвать уютным и добрым словом "дом" изолятор для людей,
подозрительных  по  чуме.  И,  кроме   того,   настоятельно   посоветовали
оставаться в эти часы дома городскому начальству  во  главе  с  господином
Пуком и начальником полиции, ветеранам во главе с их несменяемым  главарем
Довором, полиции, администрации и заводским охранникам.
   Не пошел к тюрьме и Онли Наудус. С кровоточившими деснами он сейчас  не
годился в качестве кларнетиста, да и боялся, как бы ему в пути не надавали
еще тумаков. Такое его поведение было тем более достойно похвалы, что  его
коллеги по оркестру довольно легко дали себя уговорить принять  участие  в
этом небывалом по характеру,  целям,  составу  и  многочисленности  походе
граждан города Кремпа.
   Одиннадцать с лишним тысяч мужчин и женщин, юношей и девушек,  стариков
и старух, подростков, старавшихся походить на взрослых, и взрослых, ведших
себя во время этого похода как подростки, ребятишек, восторженно шнырявших
в толпе, то забегая вперед, то отставая, чтобы окинуть  взором  сзади  это
удивительное шествие, детишек, цеплявшихся за подолы матерей, и младенцев,
хныкавших  или  мирно  посапывавших  на  руках  у  родителей,  рабочие   и
работницы,  лавочники  и  канцеляристы,  инженеры  и  подметальщики  улиц,
маникюрши и истопники, бухгалтеры и шоферы, учителя и хлебопеки,  белые  и
черные, либералы, националисты, коммунисты, беспартийные, верующие  разных
толков и разных толков неверующие после митинга двинулись  к  тому  месту,
где вновь отстраивалась тюрьма. Впереди по очереди играло два  оркестра  -
духовой, Союза ветеранов, и смешанный, струнно-духовой, негров - все время
одно и то же: национальный гимн.
   Если бы старший надзиратель  Кроккет  к  этому  времени  не  лежал  при
последнем  издыхании  в  чумном  бараке,  он  легко  распознал  бы   среди
приближавшихся к тюрьме многих бежавших заключенных и в том числе главного
своего врага - доктора Эксиса. Правда, доктор Эксис не имел  теперь  права
особенно рисковать: через Карпентера ему было дано  знать,  чтобы  он  при
первой возможности выезжал в Боркос. Но это была именно его идея:  поднять
на захват строительных материалов весь город, от мала до велика...
   Набежали тяжелые тучи, обещавшие близкий дождь, и  на  душе  участников
похода потеплело. Они уже научились ценить прелести нелетной погоды. Но  с
тем большей силой бередило  душу  ожидание  неминуемой  стычки  с  охраной
строительства  тюрьмы,  с  тюремной  стражей  и  теми  войсками,   которые
обязательно постараются вызвать городские заправилы. Правда, Пук и оба его
помощника дали торжественную клятву не вызывать войск и полиции из  других
населенных   пунктов,   но,   во-первых,   торжественные   обещания   этих
джентльменов никогда, не ценились на вес золота,  а  во-вторых,  это  ведь
может сделать вместо Пука и кто-нибудь вроде Довора.
   Однако никакого подкрепления охране тюремной стройки не было подброшено
ни на машинах, ни воздухом, и это было воистину приятным, хотя и не совсем
объяснимым сюрпризом для организаторов и рядовых участников этого  похода.
Все, вопреки ожиданиям, обошлось в высшей степени мирно и даже без особого
шума.
   Покуда женщины с детьми на руках оттеснили  немногочисленную  охрану  в
самый дальний и пустынный угол строительной площадки,  мужчины  под  звуки
национального гимна грузили на грузовики,  в  том  числе  и  на  тюремные,
цемент, строительный лес, железные балки, гвозди, инструменты  и  отвозили
на заранее намеченные  лужайки  и  пожарища,  где  должны  были  строиться
общественные убежища.
   Это все-таки очень впечатляющее  и  грозное  зрелище  -  одиннадцать  с
лишним тысяч человек, и самое строгое начальство не смогло бы  привлечь  к
ответственности охрану за то, что она не решилась открыть огонь.
   Покуда разравнивались и очищались площадки для убежищ, покуда грузовики
подбрасывали  строительные  материалы,  несколько  инженеров,   пожелавших
остаться неизвестными, и три  отставных  саперных  сержанта  разрабатывали
схемы строительства этих убежищ. В  то  же  время  нашлись  люди,  которые
сколачивали строительные бригады из рабочих и безработных  соответствующих
специальностей, из бывших  саперов,  шахтеров,  землекопов,  дорожников  и
монтажников, к которым присоединились и многие из строителей тюрьмы.  Тех,
кто не хотел присоединиться, не неволили. Вообще  было  в  высшей  степени
удивительно  и  непривычно,  что  никого  не  неволили,   что   все   сами
навязывались на работы, даже самые тяжелые. И это несмотря на то, что  все
сознавали незаконность своего поведения. Кремпцев охватило какое-то новое,
никогда до того  не  испытанное  чувство  высокого  душевного  подъема,  -
подъема, когда люди сообща работают на общее благо.
   А в это же самое время Пук, пренебрегши своей  клятвой,  в  третий  раз
позвонил губернатору и, наконец, услышал в ответ его голос.
   - Господин губернатор! - закричал Пук в телефон. - Господин губернатор,
срочно нужны войска! Я дал им клятву, что не буду вызывать войска, но...
   - В чем дело? - раздраженно спросил губернатор. - Зачем войска? Кому вы
давали клятву? Разве у вас тоже известно?
   - Что известно? - осведомился, в свою очередь.  Пук,  чувствуя,  как  у
него холодеют ноги в ожидании какой-то новой напасти. - Я  вас  не  совсем
понимаю, сударь...
   - Так какого же черта вы мне в такой день морочите голову! -  заорал  в
трубку губернатор.
   - Население Кремпа  пошло  силой  захватывать  строительные  материалы,
предназначенные для восстановления тюрьмы... Если  не  прибудут  войска  и
не...
   - Идиот! - гаркнул выведенный из  себя  губернатор.  -  Разве  об  этом
должен в такой день думать  толковый  мэр  атавского  города?!  Пускай  их
подавятся всеми строительными материалами, с тюрьмой в придачу!  Разве  вы
еще не знаете про скорость убегания?
   - Про что? - спросил  Пук.  У  него  снова  стало  нестерпимо  чесаться
откушенное ухо. - Про скорость чего?
   - Про то, что пока я здесь трачу с вами время на дурацкие  разговоры...
Пока вы там, в вашем вонючем Кремпе... Да  ну  вас  всех  в  тартарары!  -
плюнул губернатор и швырнул телефонную трубку.
   Так пришла и в город Кремп  весть  о  самой  страшной  беде,  постигшей
Атавию в результате неудачного залпа генерала Зова. И вот  почему  кремпцы
смогли беспрепятственно захватить строительные материалы,  предназначенные
на столь высокие государственные нужды, и беспрепятственно  соорудить  для
себя и своих близких восемь добротных бомбоубежищ, спасших  в  последующие
дни не одну сотню атавских жизней.
   Правда,  Пука  не  могла  не  удивить  странная  бесчувственность   его
сограждан, которые, и узнав о новой катастрофе, ни на  минуту  все  же  не
прекратили строительства убежищ. Возможно, он не так удивлялся бы, если бы
сам со своими домочадцами не был обеспечен постоянным местом  в  заводском
укрытии. Но как бы то ни было, дело было отнюдь не в  особой  утонченности
его натуры. Лишь только граждане Кремпа почувствовали над головами прочные
железобетонные перекрытия, они воздали должное размышлениям насчет роковой
"скорости убегания", отстав от своего мэра и господина Довора  всего  лишь
на одни, да и то не полные сутки.



5

   Несчастья, которые, начиная с вечера двадцать первого февраля, одно  за
другим свалились на атавцев, возникали так  часто,  что  не  давали  людям
отдышаться, прийти в себя, как следует продумать и  взвесить  случившееся.
Быть может, в этом было и нечто спасительное для их психики: каждая  новая
напасть приглушала тревогу, вызванную предыдущей, заставляла вспоминать  о
предыдущей как о чем-то уже привычном.
   Землетрясение что! Оно уже миновало. Вот чума - это уже  совсем  плохо.
Но призраку чумы пришлось потесниться, чтобы  уступить  законное  место  в
сознании миллионов атавцев войне, первой за  столетие  атавской  войне  на
собственной территории.  Потом  всех  оглушила  фантастическая,  с  трудом
воспринимаемая весть о том, что они уже больше не обитатели Земли...
   Все это было очень, очень тяжело, но все-таки не совсем безнадежно.  От
чумы можно было спастись противочумными вакцинами и сыворотками, от  войны
можно было убежать, зарыться в землю, дезертировать или открыто отказаться
идти в армию. За отказ полагалась тюрьма. Ну и что же, что тюрьма? Это все
же лучше, чем погибать на фронте! Даже к тому, что ты  навеки  оторван  от
Земли и застрявших  на  ней  близких,  тоже  можно  было  в  конце  концов
привыкнуть.
   Не  то  было  со  "скоростью  убегания".  Что  можно  было  поделать  с
малоизвестным и малопонятным, но  беспощадным,  как  сама  смерть,  вечным
законом природы, до поры до  времени  притаившимся  на  скучных  страницах
трудов  по   кинетической   теории   газов?   Он   обрушился   на   головы
многострадальных атавцев и полигонцев бесповоротно  и  сокрушительно,  как
обрушивается  на  головы  людей  под  прямым  попаданием   бомбы   тяжелое
перекрытие бомбоубежища.
   Еще утром второго марта самый термин "скорость убегания" был знаком  на
Атавии Проксиме только  кучке  ученых,  студентов  и  любителей  физики  и
астрономии.  К  полудню,  несмотря  на  отчаянные  меры,  принятые  обоими
правительствами, его смысл был известен многим сотням тысяч. К  вечеру  он
поверг в ужас и отчаяние по меньшей мере полсотни миллионов человек.
   Мы не станем отнимать у читателя время любительским пересказом сущности
этого закона. Обратимся к авторитетам.
   Вот что о нем писал в книге "Жизнь  на  других  планетах"  сэр  Гарольд
Спенсер-Джонс, королевский астроном, почетный член Кэмбриджского  колледжа
Иисуса:
   "Газ обладает свойством заполнять собой все пространство, в котором  он
находится... Почему же в таком  случае  атмосфера  Земли  не  рассеивается
быстро в пространстве?  Почему  не  улетают  молекулы  ее  внешних  слоев?
Причиной этого является то, что их связывает сила притяжения Земли. Та  же
самая сила, которая заставляет яблоки падать с деревьев на землю, держит в
плену воздух и не дает ему распространиться во внешнем пространстве...
   Для того чтобы любая частица - крупная  или  мелкая  -  могла  покинуть
атмосферу окончательно, необходимо, чтобы ее скорость превысила  некоторую
критическую величину, называемую скоростью убегания. Эта  скорость  играет
очень большую роль в наших соображениях об атмосферах планет...
   С какой же скоростью при любых данных условиях может происходить потеря
атмосферы? К этой задаче можно подойти при помощи математических принципов
кинетической теории газов. Необходимые вычисления были выполнены несколько
лет тому назад сэром Джемсом Джинсом. Он нашел, что если скорость убегания
в четыре раза больше средней молекулярной скорости,  то  атмосфера  должна
практически совершенно исчезнуть в  течение  пятидесяти  тысяч  лет;  если
скорость  убегания  будет  в  четыре  с  половиной  раза  больше   средней
молекулярной скорости, то атмосфера исчезнет через тридцать миллионов лет;
если же скорость убегания в пять раз больше средней молекулярной скорости,
то для полного исчезновения  атмосферы  потребуется  двадцать  пять  тысяч
миллионов лет".
   Итак, чем меньше масса данного небесного тела, а следовательно, и  сила
его притяжения, тем меньше и скорость его убегания, а чем меньше  скорость
убегания, тем с большей скоростью это тело, если  оно  когда-нибудь  имело
газовую оболочку, должно ее лишиться.
   Земля имеет скорость убегания, равную 11,3  километра  в  секунду.  Тем
самым она застрахована от потери  атмосферы.  Скорость  убегания  на  Луне
равняется всего лишь 2,4 километра в  секунду.  Поэтому  она  давным-давно
лишилась атмосферы. Масса Атавии Проксимы была куда меньше лунной,  и  это
означало, что  ее  атмосфера  была  обречена  на  катастрофически  быстрое
исчезновение, на стремительное рассеяние в космическом пространстве.  И  в
самом деле, что значили четырнадцать лет и пять  месяцев  в  сравнении  со
средним возрастом планет, исчисляемым в три-четыре миллиарда лет,  даже  в
сравнении с галактическим  годом,  равным  двумстам  семидесяти  миллионам
наших земных календарных лет!
   Меньше  чем  через  четырнадцать  с  половиной  лет   Атавии   Проксиме
предстояло начисто лишиться воздуха, воды, жизни. И даже  криков  отчаяния
последних умирающих не будет тогда на ней слышно, потому  что  нет  звуков
там, где нет атмосферы.


   В церкви нельзя было пробиться. Все,  кто  еще  не  привык  или  боялся
думать, по мере своих сил искали забвения или утешения.
   Издатель  спиритического  журнала  в  Фарабоне  некто  Вейкалс  сообщил
представителям печати, что ему удалось установить связь с духом  Наполеона
Бонапарта и дух поведал ему, что  все  в  руках  божиих.  От  подробностей
высокопоставленная тень уклонилась, но обещала ровно через неделю и  ровно
в полночь снова потолковать на  эту  тему  с  насевшим  на  нее  настырным
Вейкалсом. В связи с этим была объявлена  запись  желающих  присутствовать
при  предстоящем  интервью.  Денежный  взнос  был  установлен  в   размере
пятидесяти кентавров. За несколько  часов  список  желающих  перевалил  за
четыре с половиной тысячи человек, и Вейкалс заарендовал для этого из ряда
вон выходящего спиритического потустороннего собеседования  самый  большой
гараж Фарабона.
   Наряду с частной и церковной инициативой приняло участие в  утешении  и
успокоении атавцев и правительство. В один  день  был  состряпан  и  пышно
начат сенсационнейший судебный процесс с первоклассными звездами экрана  в
качестве свидетелей и "агентами  Кремля"  в  качестве  обвиняемых.  Лучшие
сценаристы, авторы самых пробойных детективных фильмов составили не только
план, но и подробный сценарий этого придуманного процесса, в котором  были
наняты поголовно все, от подсудимых до свидетелей, прокурора  и  присяжных
заседателей. Конечно, никто из них в отдельности, а тем более  зрители,  и
не подозревал, что все, а не только он один получили кентавры за то, чтобы
разыграть перед  легковерными  атавцами  омерзительную  комедию  суда  над
"красными" сеятелями смуты".
   В зале заседания стояла тропическая жара от множества юпитеров, которые
приволокли с собою  теле-  и  кинооператоры.  Суд,  свидетели,  присяжные,
"обвиняемые", газетчики и наиболее  бывалые  из  посетителей  сенсационных
процессов были в темных очках-консервах, как где-нибудь  на  южном  пляже.
Председательствовавший судья мало чем отличался от кинорежиссера: он то  и
дело приостанавливал заседание, чтобы дать  операторам  запечатлеть  самые
выигрышные моменты.
   Газета "Эксептский телеграф" так описывала первый день процесса:
   "Больше тысячи женщин, с  воплями  отталкивая  друг  друга,  штурмовали
сегодня зал заседаний, чтобы посмотреть на знаменитого  киноактера  Эрвина
Рэгга. Зал был переполнен. Сотни людей  толпились  в  коридорах.  Какая-то
шестидесятипятилетняя  старуха  взгромоздилась  на  радиатор  отопительной
сети, чтобы увидеть звезду экрана, свалилась  оттуда  и  была  вынесена  в
тяжелом обмороке. Другим в страшной давке порвали платья. Показания  Рэгга
часто прерывались исступленными аплодисментами".
   Но ни одна  из  газет  не  упомянула  о  том,  что,  удовлетворив  свою
потребность в лицезрении живой кинозвезды, даже эти истерички возвращались
к горестным размышлениям об атмосфере, которая в это время  незаметно,  но
бесповоротно и стремительно рассеивалась в мировом пространстве.
   На папертях и в кабаках, в кругу семьи и на улице,  в  одиночестве  или
сбившись в кучки, атавцы задавались одним  и  тем  же  вопросом:  как  это
случилось и кто в этом виноват?  И  люди  без  всякой  помощи  со  стороны
"агентов  Кремля"  понемногу  приходили  к  сознанию,  что  произошло  это
страшное несчастье потому, что там, в Эксепте,  неведомо  для  чего  и  не
спросясь не только у народа, но даже и  у  парламента,  произвели  атомный
залп,  который  повлек  за  собой  и  землетрясение,  и  чуму,  и  ужасный
братоубийственный бой между атавскими летчиками  над  городом  Кремпом,  и
атаво-полигонскую войну, и отрыв от Земли, и эту чудовищную,  непоправимую
катастрофу с атмосферой.
   И  как  ни  глубоко  было  презрение  правителей  Атавии  к  умственным
способностям миллионов их сограждан, так долго и бездумно шедших у них  на
поводу, они все же поняли, что на сей раз  дело,  кажется,  зашло  слишком
далеко. Ах, как они сглупили с этим болваном Дэдом! Не надо  было,  ни  за
что не надо было признаваться в этом злосчастном залпе.  И  не  надо  было
кончать жизнь Дэда "самоубийством". Надо было заставить  его  выступить  с
самоопровержением. Но поздно и некогда было предаваться  сожалениям.  Надо
было спешить, не давать  народу  додумать  событие  до  конца.  Надо  было
оглушить его подобием правды, хорошо разыгранной искренностью, утопить его
сомнения в густых и сладких потоках сентиментальности,  забить  ему  мозги
суррогатом справедливости; немедленно и не считаясь с затратами, выбросить
жертву стр