у! Варим мы соль, а носим боль. Гдяди! - выставил .Алекса обожженное
лицо. - А мало людей в црены* падает,  заживо  варится?  Солонину  из  людей
делаете?
   * Црены - железные ящики для выварки соли.
   Старица слушала солевара, откинувшись на спинку .кресла и  закрыв  глаза.
Не открывая глаз, словно сквозь дремоту ответила:
   - Соль дорога, а твоя шкура дешевая.
   - Не о своей шкуре говорить пришел, о всем народе посадском. Соль денно и
нощно варим, а где она? Посадским только за белое железо даете?  Озмеели  вы
от злобы, детинские, опузырели от богачества!
   - Дале рцы, Кудреванко. До конца рцы, спасена душа.
   - До конца и скажу. Для того и пришел в берлогу  вашу.  -  Кудреванко  не
кричал, не вспыхивал гневом и ненавистью. Гнев  и  душевная  боль  его  были
такого . накала,когда человек уже не кричит, а говорит внешне .спокойно,  но
в этом спокойствии больше гнева, боли, страсти, чем  в  крике.  -  Где  вече
наше, где вольность наша,  спрашиваю?  В  годы  недавние,  вольные  господин
великий Ново-Китеж всем народом на вече решал и указывал.  А  вы,  детинские
верхние люди, народную вольность слопали, вечевому колоколу язык  вырвали  и
на деньги его, родимого, перелили. Не дает он более гулку. Ладно,  вскорости
другой гулок услышите! Мы, правнуки батюшки  Степана  Тимофеевича,  славного
нашего атамана Разина, выйдем мы на улицы и Детинец  ваш  на  слом  возьмем!
Весь-то он на растряс пойдет!
   Кудреванко замолчал, дыша часто и  глубоко.  Теперь  слышно  было  только
тихое металлическое звяканье. Это Остафий  Сабур  бешено  играл  саблей,  то
выдергивая, то снова кидая ее в ножны.
   - Рано за саблю схватился, голова, - растянула старица в  улыбке  мертвые
губы. - Он еще не кончил. Угадала я, Алекса?
   - А вот вам остатние мои слова! Объявится  в  Ново-Китеже  новый  Василий
Мирской, объявится, попомните мои слова, и выведет нас  в  светлый  мир,  на
Русь! Но прежде ты,  посадник,  на  карачках  поползаешь,  а  ты,  трухлявая
кочаруха, - погрозил он кулаком старице, - раскорячкой пойдешь.  Ты  мертвец
живой! Смрад от тебя!
   Клубком черного дыма взметнулась монашеская мантия. Старица вскочила. Под
седыми бровями уже не тлели мертвые, пустые глаза,  а  сверкали  раскаленные
угли, пылало неистовство непотушенного злобного духа.
   "Поживет еще ведьма, в глазах  силы  много,  -  подумал  капитан,  поймав
взгляд старицы. - Лет на двадцать в ней жизни".
   - Стрельцы,  рубите  его!  Напополам  пластайте!  -  задыхаясь,  крикнула
Нимфодора и упала в кресло.
   Стрелец бросился на Кудреванку, замахиваясь бердышом.
   - Не балуй, зелен кафтан! О мужицкую кость бердыш затупишь!  -  увернулся
Кудреванко и вырвал у стрельца бердыш.
   - Шибай его из пищалей! - закричал стрелецкий голова.
   Стрельцы  кинулись  к,  пищалям,  закопошились  с   кремневыми   курками.
Кудреванко заметил новую опасность и помчался к башенным воротам.
   - Бабы, а не стрельцы! - крикнул Остафий. Звякая саблей,  звеня  шпорами,
он скатился с крыльца, вырвал из-за пояса пистолет, выстрелил.
   Над крышами домов взвились голуби, люди испуганно шарахнулись от крыльца.
Солевар остановился, обернулся.
   - В долгу не останусь, голова!  -  крикнул  он,  взмахнув  блеснувшим  на
солнце бердышом, и скрылся в черной пасти башенных ворот.
   3
   Посадник ревел быком, ругая Остафия, голова таскал стрельцов  за  бороды,
только старица была спокойна и сказала негромко:
   - Пущай его. Далее Прорвы не убежит и наших рук не минует.
   - Чей черед? Выходи! - проворчал посадник, глядя на толпу.
   И вдруг затрещал будильник на подносе. Люди испуганно шарахнулись  назад.
Вздрогнула и старица, отплюнулась сердито:
   - Тьфу на тебя, окаянный! Истинно голос  дьяволов!  А  посадник  поднялся
быстро со скамьи и сказал весело людям:
   - Бредите по домам, спасены души. Часомерие шабаш прозвонило. Щи  готовы,
обедать пойду. Люди загудели:
   - Пожди, милостивец!.. Разбери наше дело. По неделе к тебе ходим!
   - Шабаш, конец обедне! - замахал руками посадник. - Эва, сказал -  пожди!
С вами делов повыше усов. Щи  остынут,  кулебяка  охолодает,  а  она  только
тепленькая хороша. Идите, говорю! Завтра приходите.
   - И стрельцы пущай к щам и каше  идут.  Отпусти  их,  -  сказала  старица
посаднику и обернулась к стоявшим за ее спиной парням и монашкам. - Вы  тоже
уходите, а ты, поп Савва, отойди подале в сторонку. Иди к собору,  помолись.
Нужен будешь, позовем,
   Когда двор опустел, старица  сползла  с  крыльца  и  села  на  лавку  под
лиственницей. Потянула за рукав посадника:
   - Садись, не спеши.
   - А кулебяка? - жалобно прогудел тот.
   - - Истинный ты Густомысл дубинноголовый! - с презрением сказала старица.
- В башке у тя не мозги, а тесто перекисшее. С мирскими-то как?
   - А что  с  мирскими?  -  уставился  на  нее  посадник.  Старица  махнула
безнадежно рукой. Провела внимательным, недобрым взглядом по пленникам.
   - Давненько мы мирских не видели. После Васьки не забредали они к нам.  А
чего расхристанные ходите? Пугвы где? - ткнула она  посохом  в  расстегнутые
кителя летчика и мичмана.
   - Пуговицы стрельцы ваши пообрывали, -  проворчал  раздраженно  Птуха.  -
Папуасы  они  у  вас  или  марсиане  из  "Аэлиты"  графа  Алексея  Толстого.
Интересовались, бабуся, такой художественной литературой?
   Старица ответила ненавидящим взглядом и повернулась к голове:
   - Спрашивай, Остафий.
   Сухая, хищная искра сверкнула в глазах стрелецкого головы.
   - Ты отвечай! - ткнул он пальцем в капитана, - Отколе к нам пришли?
   - Из мира, как у вас тут говорят. С Руси.
   - Зачем пришли?
   - Мы не к вам шли. В тайге заблудились.
   - Куда шли?
   - А какое твое собачье дело, куда мы шли да откуда шли? - выкрикнул вдруг
разозленно мичман. Ему трудно уже было сдерживаться: его взвинтило все,  что
он увидел и услышал на посадничьем дворе.
   Остафий вскочил, выдергивая из  ножен  саблю.  Капитан  локтем  отодвинул
выдвинувшегося вперед Птуху и ответил голове:
   - Домой шли, ясное дело.
   - Юлишь-виляешь, мирской! - начал злиться голова. - А ребятенок  зачем  с
вами?
   - Это мой брат, - сказал Виктор. - Куда я, туда и он.
   - Как нашу Прорву-матушку прошли? Капитан подтянул не спеша  спустившиеся
голенища брезентовых сапог и ответил коротко:
   - Ногами. Вот этими.
   - Кто вас вел? - крикнул посадник. - Говори, или кнутом заставлю!
   - Никто не вел. Сами прошли. Ходят ведь люди через вашу Прорву  и  галоши
носят, - указал Ратных на ноги посадника.
   Тот испуганно дернул ноги под лавку. .
   - Може, кто и ходит, а остальным не пройти, - сердито проворчал он.
   - По чертежу, чай, шли, - заговорила старица. - Шарили их стрельцы?
   - Шарили. Ни чертежа, ни бирки, ни доски с зарубками или резами -  ничего
такого не нашли, - ответил голова.
   Капитан и  Косаговский  обменялись  взглядами:  "Про  самолет  не  знают.
Хорошо!"
   - Шут их разберет! -  сказал  нерешительно  Остафий.  -  Може,  и  правда
заблудились, как Васька Мирской. А правды от них, вижу, не добьешься.
   Старица, прикрыв ладонью глаза и запрокинув  голову,  долго  смотрела  на
мирских.
   - Ишь взгляд какой! Будто рогатиной в грудь тычет! - указала она  пальцем
на Сережу. - Мал, дьяволенок, а злющ! Видать, крепкую душу малец имеет.
   Шумя каленым черным коленкором мантии, Нимфодора поднялась со скамьи.
   - Молиться мне пора. Пойду я.
   - Ас мирскими-то что будем делать? Ума не  приложу,  -  жалостно  спросил
посадник.
   - С кашей ешь! - дернулись в глумливой усмешке губы старицы.  -  Опять  в
пень встал? Что с ними делать, не нам с тобой решать.
   - Знамо, знамо! Не нам решать, -  согласился  поспешно,  заметно  оробев,
посадник.
   Ратных,  Косаговский  и  Птуха  снова  переглянулись   удивленно:   "Кого
испугался всесильный посадник? Кто будет решать нашу судьбу?"
   - Попу Савве сдай мирских, - продолжала старица. - Для этого я и оставила
его на дворе. На Савву можно положиться.
   Старица, никого не удостоив взглядом, ушла в хоромы.
   - И то! - повеселел посадник и крикнул: - Поп, подь сюды!
   - Тута я, владыка! - подлетел Савва на полусогнутых коленях.
   - Веди мирских к себе. У тебя им постой будет.
   - Владыка, красно солнышко! Помилуй!  -  вдруг  зарыдал  поп  отчаянно  и
фальшиво. - Чему нас мудрые старицы учили? "С мирским, как с  псом  поганым,
не ешь, не дружись, не бранись".
   - Пшел, притвора! -  замахнулся  на  попа  Густомысл.  -  Не  рони  слезу
напрасно, не верим. Васька Мирской кто был? Не скоблено рыло? И жил  у  тебя
года, почитай, три. Веди!..
   ...Когда мирские с попом  вышли  из  Детинца,  они  увидели  ждавшего  их
Будимира Повалу. Он пошел вместе  с  ними  и  долго  молчал,  поглядывая  на
мирских. Потом сказал, улыбаясь светло:
   - Шибко ноне новина старину гонит.  Умные  речи,  смелые  думы  в  народе
ходят. Вон как Кудреванко-то сказал: жди нового Василия Мирского!
   - Долга, брат, песня, - нахмурился капитан и, косясь на  шедшего  впереди
попа, спросил тихо: - Где живешь-то?
   - В Кузнецком посаде. Спроси старосту Будимира Повалу,  всяк  покажет.  А
как твое-то имя? Как в поминанье записать, коли молиться  за  твое  здоровье
вздумаю?
   - Степаном меня зовут.
   - Хорошее имечко! - Будимир вдруг заволновался. - Погодн-ка! Уж не ты  ли
и будешь тот мирской, который нас на Русь выведет? По народной  примете  так
должно быть: мирской нас из здешней кабалы выведет, - серьезно и с  надеждой
посмотрел кузнец на капитана.
   Капитан поднял брови, но ничего не сказал, думая о чем-то. После  долгого
молчания спросил:
   - А солевара Кудреванку можно будет повидать? Где они соль варят?
   - Далеконько, на соленом  озере.  Слобода  Усолье  называется.  Найдем  и
Кудреванку, не бойсь!
   Кузнец неожиданно  остановился  и  сказал  тревожно,  глядя  на  бегущего
навстречу человека.
   - Мишанька Безмен бежит, ученик мой. Что у  вас  стряслось,  Миша?  -  не
вытерпев, крикнул он.
   Мишанька, молодой парень с проступающей тенью бородки, с сереньким пушком
на верхней губе, будто пил он молоко и не  вытер  губы,  заговорил,  понизив
голос до полушепота:
   - Ничего у нас не стряслось, дядя Будимир. А меня кузнецы послали узнать,
почему ты долго из Детинца не возвертаешься? Ежели бы посадник что  недоброе
с тобой сделал, мы бы всем посадом в Детинец грянули!
   - Не тронул  меня  Густомысл.  А  на  белое  железо,  Мишанька,  кузнецам
придется идти. Рано еще нам борзиться. Ну, погоди,  посадник!..  -  взмахнул
Будимир клещами и повернулся к капитану: - Ты, Степан, худо  о  кузнецах  не
думай, хоть и покоримся мы на сей раз Детинцу. Кузнецы - народ крепкий,  нас
и зубилом не возьмешь! Однако прощайте, мы в посад пойдем.
   Взгляды  кузнеца  и  капитана  встретились,  и  были  они   как   крепкое
рукопожатие. Будимир снял войлочный колпак,  поклонился  всем  и  свернул  с
Мишанькой в сторону.
   Глава 4 ИСТОМА МИРСКОЙ
   Кто ты такой, человек, кто отец твой, откуда ты родом?
   Гомер, "Одиссея", п. IV
   1
   Изба попова была похожа на трухлявый гриб. Крыша прогнулась, как седло, и
поросла рыжим мхом. На дворе ни сарая, ни хлева, ни погреба.  Около  крыльца
валялись старая  оглобля,  два  сломанных  колеса  и  рассохшаяся  бочка.  И
двора-то не было, ни забора, ни тына, ни плетня, а ворота стояли,  и  висело
на верее только одно полотнище, и то боком, на одной  петле.  К  избе  можно
было подойти с любой стороны, но Савва провел мирских через ворота.
   - Тю! На Воронцовский дворец* не похожа! - покачал головой мичман,  глядя
на избу.
   * Бывший дворец губернатора в Одессе.
   В горнице, просторной,  но  темной  от  бычьих  пузырей  в  окнах,  стены
блестели от  копоти,  как  лакированные.  Жирная  сажа  свисала  хлопьями  с
потолка. Было в горнице не только просторно, даже пусто:  широкие  лавки  по
стенам, непокрытый стол, раздолье для огромных черных тараканов,  полка  для
посуды да икона в углу - вот и  все  имущество  попа  Саввы.  Пахло  квасом,
кислым хлебом, холодным дымом и  мышами.  Ратных,  войдя,  потянул  носом  и
засмеялся:
   - Русью пахнет!
   - Знамо, Русью: мы, чай, православные, - обиделся поп и дернул Сережу  за
рукав. - Шапку скинь, немоляка! Не к басурманам пришел, икону-то  видишь?  У
меня и кочергу недолго заработать!
   Оробевший Сережа сдернул свой летный шлем. Мичман сел на лавку, огляделся
и покачал головой:
   - А хозяйство у тебя, отец, не ахти. Бобылем живешь?
   - Прибрал господь попадью, - закручинился поп. - Яко наг, яко благ! Всего
именья - веник в углу да мышь под полом.
   - Пьешь беспрестанно. Скоро и веник и мышь пропьешь! - сказал  от  дверей
молодой строгий голос.
   Все обернулись. В дверях стоял юноша, стройный,  изящный  в  фигуре  и  в
движениях. Волосы его, расчесанные на прямой пробор, белые, как чистый  лен,
и курчавившиеся на концах, падали до плеч. Одет он был в рубаху до колен  из
холста, на первых снегах отбеленного, такие же штаны  и  новенькие  лапотки.
Под холстиной проступали трогательно по-мальчишечьи острые локти  и  колени.
Виктор узнал юношу, убегавшего от посадничьего крыльца под глумливые выкрики
попа Саввы.
   - Это внучонок мой, Истома, по прозвищу Мирской, - засуетился,  залебезил
вдруг поп.
   - Ты, дед, пошто ржал жеребцом на посадничьем дворе? -  закинув  красивую
юношескую голову, пошел Истома на попа. - Кто кричал мне вслед, старый грех?
Про кота и дразнилку?
   Поп опустил голову, пряча от внука глаза.
   - А это кто, мужичок маленький, хороший какой? - сказал  ласково  Истома,
глядя на Сережу. - В посадах  говорят,  будто  мирские  к  нам  забрели.  Не
мирской ли это паренек?
   - Не тронь его, Истомка, опоганишься! - заорал поп.  -  Мирской  и  есть.
Посадник на постой их к нам послал.
   - Для меня мирские не поганцы, я сам Мирской, - обняв Сережу и гладя  его
по голове, ответил Истома. Улыбаясь, посмотрел он на мирских людей. - Рад  я
вам несказанно, люди добрые!
   - Обумись, Истомка! Грехов и без того на тебе, что на черемухе  цвету!  -
затараторил поп.
   - Что так? - насмешливо вздернул юноша тонкую, шнурочком бровь.
   - Ох, горе мне с внуком! - всплеснул поп руками. - Нравом поперечный! Все
у него не по стародавнему обычаю, а по-своему, по-особливому. Он иконы и  те
на свой лад пишет.
   - Вы иконописец, Истома? - спросил Косаговский.
   - Худог* я, - застенчиво и тихо ответил юноша. - Я не токмо иконы пишу, я
стены, потолки узорю, окна тож. Собор в Детинце видели?
   * Худог (устар ) - художник.
   - Ваша работа? -  оживился  летчик.  -  Чудесная  роспись!  Вы  настоящий
художник, Истома. Щеки юноши зарозовели.
   - Простите, Истома, - вмешался капитан, - но какой же вы мирской? Вы внук
Саввы, не так ли?
   - Так. Внук. А Мирским меня прозвали по Василию, брату моему названому.
   - Мы о Василии сегодня не раз слышали. А как он попал в Ново-Китеж?
   - Черти его к нам принесли! - зло вырвалось у попа.
   - Молчи, дед! Васю не тронь! - сверкнул глазами Истома. - У вас  на  Руси
Вася рудознатцем был, земные руды искал и камни разные, человеку полезные. В
тайге отбился от своей партии, плутал по дебрям и неведомо как через  Прорву
перебрался. Чудо истинное! Вышел он на дальнюю деревеньку еле живой.  Комары
из него всю кровь выпили. Потом мужики пахотные его в город приволокли.
   - На горе и стыд мой, - слезливо проныл поп. -  Васька,  сатана,  Истомку
словно чарами колдовскими опутал. Вот чей дух в Истоме бунтует!
   - Хороший дух!  Много  мне  Вася  рассказывал  про  вашу  жизнь  мирскую,
дружную, пресветлую, свободную. Хочу и я в мир, терпенья нет, жизни  вольной
хочу!
   - Безумец! Гром божий на тя! - замахал поп руками на внука. - Мир - пасть
адова огненная! Царская кабала, дыба да плаха нас в  миру  ждут.  Царский-то
престол дьявол на рогах своих держит!
   - От Нимфодоры такое слышал, от палачихи народной?  -  брезгливо  спросил
Истома. - Она вот истинно дьяволова дочь, мучительница и убивица!
   - Глумец, не богохуль! - затопал поп. - Не нам  ее  высокий  сан  судить!
Она, как свеча восковая, перед господом горит!
   - Врет она, как сивая кобыла, твоя свеча восковая! Вася говорил, что  нет
теперь на Руси царя.
   - Много лет назад царя прогнали, - подтвердил капитан.
   - Слышишь, дед? Чья же правда? Я в Васю, как в бога, верю.  Стал  он  мне
старшим братом названым. Хотел я с ним крестами  нательными  поменяться,  да
креста у Васи не было. Он с малых лет  от  бога  откачнулся.  А  люди,  видя
таковую мою приверженность к Васе, человеку мирскому, и меня начали дражнить
- Мирской-де. А я даже обрадовался. Я и есть Мирской! Вот так хочу жить! - с
болью крикнул Истома, широко раскинув  руки.  -  Вольно!  Духота  и  темнота
здеся! Ветру бы свежего к нам напустить, сквозняку бы!
   Поп почесал под мышками и сказал зловеще:
   - За разговоры эти сидеть Истомке в Пытошной башне, как и Васька сидел!
   - Когда Василий появился в Ново-Китеже? И сколько он прожил здесь?
   Брови Истомы приподнялись странно и тревожно; он посмотрел на капитана не
отвечая; видно было, что  ушел  мыслями  глубоко  в  прошлое.  Потом  сказал
негромко, печально:
   - Годов пять назад он к нам пришел, за три года до того, как начали у нас
белое железо добывать. За это проклятое белое железо и загнали его в  могилу
старица и верховники. Стало быть, три года он у нас прожил.
   Истома помрачнел и больше не сказал  ни  слова.  Он  по-прежнему  обнимал
Сережу и, прижавшись щекой к голове мальчика, снова задумался.
   Капитан  залюбовался  лицом  юноши  с   тонкими   чертами,   с   чудесным
бело-мраморным лбом и  с  настоящими  русскими  васильковыми  глазами.  Была
сейчас в них умная сосредоточенность человека, глядящего в глубину, в  себя,
и затаенное страдание, и скорбная покорность.
   Юноша вздохнул, отстранил чуть Сережу  и,  глядя  печально  в  его  лицо,
сказал тихо:
   - Неужто и ты, отрок милый, весь век свой здесь будешь вековать? Мы  горе
горстями пьем допьяна! Мы что псы на привязи, что медведи в яме живем.  Беги
отсюда, отроче, беги! - закончил он дрогнувшим голосом.
   - Куда он побежит, коли все дороги заказаны? - издевательски хихикнул поп
Савва.
   - Слушай, деятель, хватит тебе травить  через  клюз!  -  сердито  оборвал
мичман попа. - Определили нас к тебе на постой, значит, и на  довольствие  к
тебе зачислили. Когда кормить нас будешь? Мы сутки не ели.
   - Кроме редьки с квасом да каши с льняным  маслом,  у  меня  нет  ничего.
Пирогов для дорогих гостей не напек!
   - В матросском брюхе не только редька да каша, шлюпбалка  сопреет.  Давай
поскорее! - потер Птуха довольно руки и запел, изображая корабельный горн на
обед:
   Бери ложку, бери бак, Выходи на полубак!..
   - Перекрестил бы лучше лоб перед едой! - сердито покосился на него поп.
   2
   Ели из одной деревянной чашки, черпая по  очереди.  Квас  был  нестерпимо
кислый, хлеб колючий, с мякиной.
   - Скажите, Савва, Прорва, про которую мы уже много наслушались,  в  самом
деле непроходимая? - осторожно спросил капитан.
   - Тухлой воды мерцание! Болотных трав стена! Чавкает,  пузырится  трясина
бездонная! А на кочке зеленый болотный черт с лягушачьими глазами сидит. Вот
какая Прорва! - ответил поп. - Пойдешь - и утопнешь в зыбунах да прососах, а
не утопнешь - мошке да пиявицам на корм угодишь. Землю ново-китежскую Прорва
кругом облегла. Нет прохода!
   - И зимой не замерзает?
   - Никак! Родники подземные  горячие  Прорву  греют.  Над  ней  зимой  пар
столбом стоит. Издаля видно,  -  недобро  ложились  слова  попа.  -  Так-то,
мирские! Уйти и не думайте.
   Сережа посмотрел испуганно на  попа  и  опустил  голову,  пряча  страх  в
глазах. Савва погладил его по голове.
   - Обвыкай, отроче, обвыкай. - В голосе его было не участие, а издевка.  -
Руки грызи, не уйдешь!
   - Не трогайте мальчика, Савва!  -  резко  сказал  Косаговский.  -  А  ты,
Сережа, подтяни гайку! Дорогу домой мы найдем. Верь мне.
   Сережа шмыгнул громко нос