И посадчина отводила  душу,  хватала  соль  горстями,  лизала,  жевала  и
кряхтела от наслаждения.
   2
   Капитан, Косаговский и Птуха медленно вышли из харом.
   - Убежал в суматохе из Детинца, Не иначе - говорил встревоженно Ратных. -
И карту Прорвы унес, язви его!
   В знакомой Косаговскому горнице на  верхнем  этаже  хором  они  никого  и
ничего не нашли. Валялась на полу японская лакированная шкатулка,  раскрытая
и пустая.
   К ним подошел Истома и сказал убито:
   - В хоромах я тоже был,  государыню  Анфису  искал.  Не  нашел.  Сама  ли
спряталась от буйства народного а может, старица и верховники ее...
   Он не докончил, опустил голову. Косаговский нервно откинул прядь волос со
лба и отвернулся. Капитан обнял их обоих за плечи.
   - Не будем голову вешать. Найдем Анфису. Не под землю же ее спрятали. - И
снова, охваченный тревожным беспокойством, заговорил взволнованно: - Мешкать
нам нельзя, товарищи! Весь город надо вверх тормашками перевернуть, а  найти
Памфила-Быка. И тайгу надо обшарить. Где Будимир и Волкорез,  язви  их!  Как
сквозь землю провалились! - сердито закончил он.
   - Они в оружейной избе, - сказал Истома. - Стрелецкое  оружие  всякое  на
подводы грузят. В  посады  повезут.  А  скоропалительное  оружие,  сколь  ни
искали, не нашли.
   - И эту тайну Памфил-Бык унес! Пришли ко мне немедленно есаулов,  Истома.
- И, когда юноша подался вперед, выражая стремительную  готовность,  капитан
остановил его: - Погоди, не беги! Прежде всего найди  Сережу.  Плохо  мы  за
мальчиком следим, - посмотрел он на летчика. - Ему вообще здесь не место,  а
он тут, я уверен! Беги, беги, Истома!
   Истома убежал.
   Капитан сел на ступени крыльца и, подтягивая голенища брезентовых  сапог,
сказал задумчиво:
   - Странно... Мне  все  время  кажется...  вот-вот  появятся  памфиловские
чахары и... Где мои есаулы, язви их! - снова рассердился Ратных. -  Загуляло
мое воинство. Видите, что делается?
   Веселье в Детинце шло во всю ивановскую. Из посадничьего погреба выкатили
бочки с пенником, медами и брагой. Топорами  выбили  днища,  пили  горстями,
шапками,  ковшами.  Быстро  пьянели.  Посадский,  зеленый,   изголодавшийся,
пустился в пляс.
   - Отгуляем, отпируем  за  всю  нашу  работу!  За  весь  Ободранный  Ложок
отпляшем! - кричал он, пьяно топчась на месте.
   На пару ему плясать выскочил Псой Вышата. Положив одну руку  на  затылок,
другую уперев в бок, он мелко засеменил ногами, припевая:
   Эх, Настасья, эх, Настасья, Отворяй-ка ворота!..
   - Отворили уж! - кричали ему весело и  грозно.  -  Так  отворили,  что  и
ворота вышибли!
   Коли пляшет Псой, будет плясать и  Сысой.  Он  тоже  заломил  руку,  тоже
подбоченился, заголосил часто-весело:
   Зови Сидора, Макара,  Власа,  Сеньку  да  Захара,  Трех  Матрен,  Луку  с
Петром...
   Песня оборвалась  недопетая.  Сысой  положил  руку  на  грудь,  удивленно
посмотрел на людей и медленно начал падать.  Лег  на  землю  тихий,  робкий,
словно улегся спать, и растекалась около него лужа крови. В  шуме,  гаме,  в
песнях никто не услышал выстрела. И только в наступившей  оторопелой  тишине
грозно прозвучала длинная очередь.
   - Автоматы! Японские! - вскрикнул капитан. - Это братчики!
   Нежно запели пули, будто рядом, около уха или над головой,  рвались  туго
натянутые тонкие струны. Братчики  выбежали  из  широко  распахнутых  дверей
собора и пошли цепью, бросая в воздух короткие, рваные  автоматные  очереди.
Их было четверо, три  скуластых  чахара  в  засаленных  далембовых  халатах,
запахивающихся направо и расшитых по груди желтыми и красными  узорами,  как
одеваются наши забайкальцы или буряты. Четвертый был русский, с  тонким,  но
опухшим лицом интеллигентного пьяницы.
   "Вот он, князь Тулубахов!" - подумал Косаговский.
   А капитан сказал раздумчиво:
   - К началу боя Памфил опоздал братчиков привести. Но откуда он их вызвал?
   - Как они в Детинец прошли? - крикнул с отчаянием летчик. -  Ведь  кругом
были дозоры Алексы. И почему они в соборе прятались?
   - Глядите! Вот он сам, Памфил-Бык!  -  заволновался,  закипел  мичман.  -
Знать бы раньше, что он за птица!
   Памфил вышел не спеша из собора. Одет он был в  помятый  серый  пиджак  и
черные суконные  брюки,  заправленные  в  кирзовые  сапоги.  На  голове  его
пузырилась некрасивая, дешевая кепка.
   Чахары дали из автоматов несколько очередей  широкими  веерами  по  толпе
посадских, и лавина кричащих людей помчалась к воротам,  оставляя  на  земле
оброненные  шапки,  брошенное  оружие,  неподвижных  убитых  и   корчившихся
раненых.
   -  Спасены  души,  стойте!  Не  бегите!  -  раздался  отчаянный  одинокий
крик.--Слабость пресеки, робость рассей! Силу друг в друге поддерживай!
   Это кричал Алекса Кудреванко, высоко, призывающе вскинув руки.
   - Их горсть, их всего пятеро! Сомнем! Растопчем!
   Князь Тулубахов, услышав этот крик не потерявшего голову человека, провел
по поясу Алексы автоматной  очередью,  и  перерезанный  ею  солевар  сначала
склонил кудрявую голову, потом рухнул на землю во. весь рост.
   - Алекса, милый!.. Как же это? - закричал жалеюще Птуха.
   - За все ответят!  -  сжал  кулаки  капитан  и  скомандовал:  -  За  угол
перебежкой, пока они нас не увидели!
   Перебежкой по одному, пригнувшись, они перебрались  за  угол  посадничьих
хором и нашли тут Сережу, Истому,  Митьшу  Кудреванко  и,  конечно,  Женьку.
Капитан с тревогой посмотрел на Митьшу, но мальчуган был счастливо возбужден
и с любопытством таращил неулыбчивые свои глаза. Значит, он не видел  смерти
отца. А Виктор набросился раздраженно на брата:
   - Сорванец, беспризорник! Я тебе  уши  оборву!  Где  тебя  носило?  Здесь
милиции нет, чтобы тебя искать!
   - Чего ты, правда? - обиделся Сережа. - Вечно он  за  меня  переживает  и
сразу ругаться. Мы с Митьшей соль раздавали. Ух, здорово получилось! А можно
выглянуть, посмотреть, как из автоматов стреляют?
   Брат молча погрозил ему кулаком, сделав свирепое лицо.
   - Подумаешь! - протянул пренебрежительно Сережа. - Ой! Пуля! -  не  успев
испугаться, удивленно вскрикнул он.
   Над головами их, в бревна стены, ударили пули.
   - Заметили нас. Сюда идут! - встревоженно сказал Косаговский.
   Снова простучала автоматная очередь. Струя пуль опустилась  ниже.  Виктор
вскрикнул и пригнулся. Пуля сорвала кожу у него на  шее.  Широкая  царапина,
уходя в волосы, залилась кровью.
   - Давайте перевяжу, - потянулся к нему Птуха.
   - Некогда! - Летчик стряхнул набежавшую на скулу кровь и, морщась,  зажал
ладонью шею. - Прятаться надо! Ребят, Сережу и Митьшу, надо спасать.
   - А где же мы спрячемся? - беспокойно  огляделся  капитан.  -  В  хоромах
посадника, в домах верховников, в стрелецкой слободе? Всюду врагов полно.
   - В соборе укроемся, - сказал торопливо Истома. - Они оттуда, а мы  туда!
И запремся.
   -  Скорее!  -  крикнул  Ратных.  -  Сейчас  начнут  нас  с  двух   сторон
обстреливать.
   Схватив за руки Сережу и Митьшу, Косаговский побежал к собору и скрылся в
дверях. За ними вбежали Истома, Птуха и капитан, захлопнули дверь и  закрыли
ее изнутри толстым засовом.
   Все затаили дыхание, прислушиваясь. За  дверью  было  тихо,  замолчали  и
автоматы на дворе. Затем кто-то взвизгнул за дверью и жалобно заскулил.
   - Женька! Женьку забыли! - закричал отчаянно Сережа. -  Товарищ  капитан,
откройте дверь! •
   Мичман нерешительно поднял руку к засову. Капитан посмотрел на  Сережу  и
чуть улыбнулся:
   - Откройте! Иначе он во двор выскочит, обман-пинчера спасать.
   Птуха отодвинул засов и немного приоткрыл дверь. В собор влетел Женька  и
радостно, благодарно заюлил, размахивая хвостом.
   3
   Истома принес из алтаря кусок холстины и перевязал им шею Виктора.
   - А воды в соборе нет. Нечем обмыть твое лицо, - сказал он. - Смотреть на
тебя страшно.
   Летчик  потрогал  щетину  на  лице,  слипшуюся  от  крови,  посмотрел  на
притихших Сережу и Митьшу и сказал с усталой безнадежностью:
   - Странно. Мы здесь как в мышеловке, а Памфил не торопится  вытащить  нас
отсюда на расправу.
   - Пока у него есть хоть капля надежды улететь на вашем самолете,  он  нас
не тронет! - крикнул капитан из глубины собора. Он что-то там осматривал. И,
возвратись к остальным, сказал, пожимая плечами: -  Непонятно!  Нет  никаких
следов, что братчики прятались здесь, в соборе, ожидая, когда  их  введут  в
бой. Собор только промежуток на их пути.
   -  Откуда  же  они  пришли  на  этот  промежуточный  пункт?   -   спросил
Косаговский.
   - Это-то и непонятно. Через дозоры, а потом и через стан  восставших  они
пройти не могли. По воздуху перелетели? Чепуха! Значит, только  под  землей!
Будем искать!
   - У меня догадка есть, - сказал нерешительно Истома. -  Надо  в  подполье
собора поглядеть, где могилы честных стариц.
   - Идея! Спасибо,  Истома!  -  оживился  капитан.  -  Пошли,  товарищи,  в
соборное подполье.
   Они все, даже  Сережа  и  Митьша,  перешли  в  погребальный  придел,  где
по-прежнему горела одинокая багрово-красная лампада.  Остановились  в  ногах
гробницы старицы  Анны,  перед  небольшой  железной  дверью.  На  ней  висел
огромный, пузатый, как  арбуз,  замок.  Капитан  потрогал,  подергал  его  и
сказал:
   - Ломать придется. А чем?
   - Момент! - успокоил его мичман. - Я тут приметил добрую штуковину.
   Он  ушел  в  глубь  собора  и  вернулся,  с  трудом  волоча  большой,   в
человеческий рост, железный крест. Верхний его конец вдели в дужку замка; не
раз и не два капитан и Птуха нажимали на  рычаг-крест,  и  наконец  дужка  с
треском вылетела из замка. Дверь открылась, вниз уходили скрипучие  ступени.
Ноги  нащупали  землю.  Истома  поднял  над   головой   взятый   из   алтаря
многосвечник, осветив подвал собора. Во всех его концах были могилы  стариц.
Стены подвала были обложены бревнами, а  в  одной  из  стен  чернела  вторая
железная дверь, тоже  запертая  на  большой  висячий  замок.  И  этот  замок
взломали железным крестом. Капитан открыл дверь. Из черного  проема  пахнуло
сырой землей. Сразу от двери начинался узкий коридор.
   - Сережа и Митьша останутся здесь с  Истомой,  -  приказал  Ратных.  -  И
Женьку держи, Сережа, если дорожишь им.
   Капитан, Косаговский и Птуха с многосвечником  вошли  в  коридор.  Он  на
первых же шагах изогнулся поворотом, за которым была просторная  пещера.  На
белых ее каменных стенах зашевелились тени людей. Из пещеры шли три хода,  и
каждый из  них  был  помечен  крупным  знаком,  нанесенным  черной  краской:
крестом, подковой и двумя горизонтальными линиями.
   - Опять загадка! - остановился капитан. - Куда свернуть?
   - Шхерный фарватер, сложно расчлененный! - вздохнул мичман. - Стоп! А это
что?
   У ног его лежала плоская автоматная обойма.
   - Здесь шли братчики! - воскликнул капитан, подняв обойму.
   - А нам здесь, боюсь, не пройти, - мрачно сказал летчик.
   - Дальше я пойду один, - сказал капитан, -  откликайтесь,  когда  я  буду
кричать.
   Он взял многосвечник и вошел в средний из  трех  проходов.  Вскоре  потух
отсвет многосвечника.  Застоялую  подземную  тишину  нарушала  лишь  близкая
капель, а темноту ничто не тревожило. И в этой темноте, не видя друг  Друга,
летчик и мичман замерли в  тоскливом  ожидании.  Они  обрадовались,  услышав
глухо долетевший голос капитана, и дружно, громко ответили ему.
   Сначала показался отсвет многосвечника, а затем вышел и Ратных.
   - Заблудимся. Дальше снова развилки со знаками. У братчиков  был  ключ  к
этому лабириту, а может быть, план.
   Притихшие, помрачневшие, вернулись в подполье с могилами, затем поднялись
в собор. Косаговский  сел  на  ступени  амвона  и  обхватил  голову  руками.
Мальчишки смотрели на него с испугом. Птуха заходил по собору, засунув  руки
в карманы, негромко грустно-грустно напевая:
   Там, где мчится река Амазонка, Там я буду тебя вспоминать...
   Оборвав песню, шумно вздохнул и сказал:
   - Вышли мы из меридиана. Кошмар!
   - Давайте-ка посмотрим теперь, что делается на божьем свете, -  громко  и
бодро сказал капитан. - Кто со мной?
   К нему присоединился один мичман.  Они  поднялись  на  соборные  хоры,  и
казалось, что поднимались вместе  с  ними,  подсаживая  друг  друга,  святые
угодники, нарисованные на стенах Истомой. На  хоры  выходили  высокие  узкие
окна собора,  затянутые  промасленным  холстом.  Ратных  рванул  раму  окна,
выходившего на посадничий двор. Посыпалась замазка, окно распахнулось.  Двор
был безлюден. Недвижно лежали убитые посадские. Над ними уже кружили  вороны
и сороки. Как быстро они почуяли мертвецов! Потрескивал огонь  в  догоравших
домах, доносилось откуда-то жуткое похоронное вытье.
   - Стрельчихи убитых мужей отпевают, - сказал тихо мичман.
   На ступенях посадничьего крыльца сидел чахар с автоматом, зевал,  свирепо
чесался под халатом и не спускал глаз с собора.
   - Такой никого не пропустит, - покачал головой капитан. - Такой по  любой
живой душе из автомата чесанет. А вот и второй вылез!
   Но второй был не чахар и не русский братчик.
   - Остафий Сабур! - удивился Птуха. -  И  не  разорвало  его,  проклятого,
взрывом!
   - Живуч, язви его! - нахмурился капитан. - Ловкач!
   Стрелецкий голова, не сходя с крыльца, оглядел двор, посмотрел на  собор.
Лицо его  внезапно  оживилось,  он  приложил  ладонь  ко  лбу,  вгляделся  и
заулыбался радостно.
   - Нас увидел и улыбается, жлоб! - озлился мичман.
   Остафий приложил руку ко рту рупором и крикнул весело:
   - Мирские, гость дорогой к вам идет! Вина и хлеба-соли не  жалейте.  А  у
вас, поди, корочки нет? И воды ни глоточка? - заржал  голова  и  скрылся  за
дверью.
   - Я догадываюсь, какой это гость будет, - сказал спокойно капитан.
   Он сел удобно на подоконник, но сидеть ему не пришлось. Открылась  дверь,
и на крыльцо вышел Памфил-Бык.
   - Вот он, гость незваный! Пойдемте встречать. Они не успели спуститься  с
хоров, как в дверь крепко, требовательно постучали. Капитан отодвинул  засов
и открыл дверь.
   Братчик шагнул через  порог,  снял  кепку  и  вытер  потный  лоб.  Виктор
заметил, что он очень изменился за эти два дня: лиловые  мешки  под  глазами
почернели.
   - Жарко, капитан. Вы не находите? - криво улыбнулся братчик.
   - Кому как! - ответил Ратных.
   А Косаговский недобро пошутил:
   - Синяя ферязь вам больше к лицу. В ней вы на опричника  были  похожи.  А
теперь вы вылитый заготовитель яиц и сушеных грибов из райпотребсоюза.
   Памфил не отвечал, в упор разглядывая капитана и загадочно улыбаясь.
   - Вот вы какой! - пробормотал он,  дергая  нижней  губой.  -  Первый  раз
по-настоящему вас вижу. Во вторую встречу на улице темно было, а при  первой
встрече мы оба спешили.
   - О какой первой встрече вы говорите? - удивился капитан.
   - Моя мета, моя работа, - указал  Памфил  пальцем  на  изуродованное  ухо
капитана.
   - Что?.. - отступил Ратных. - Да вы кто?
   - Полковник Колдунов! - поклонился Памфил коротким офицерским поклоном. -
Штаб-офицер Харбинского конного полка к вашим услугам!
   Пахнуло на капитана жаром горящих  камышей  на  озере  Самбурин,  оглушил
грохот бешено скачущих  коней  и  древний  боевой  клич  монголов:  "К-ху!..
Ху...у...у!.." Взблеснула его сабля, занесенная для удара, а  под  саблей  -
это лицо с  закушенной  губой,  с  острым  подбородком  и  пустыми  глазами.
Никогда, ни к кому не испытывал капитан такой лютой, тяжелой ненависти,  как
к этому стоявшему перед ним человеку.
   - Ваша работа, не отказываюсь, - медленно сказал Ратных и вытянул палец к
горлу братчика. - А это вот тоже озеро Самбурин. Это моя работа'
   Колдунов схватился за горло, где под высоким  воротом  рубахи  был  скрыт
безобразный красный  и  бугристый  шрам,  притянувший  к  груди  его  острый
подбородок. Он бешено оскалился, сказал свистящим шепотом:
   - Глупо я сделал, что стрелял в тебя на скаку. Саблей  бы  тебя  достать,
развалил бы на две половинки!
   - Едва ли. Я костистый, - угрюмо усмехнулся Ратных. -  Ну  и  богатый  же
послужной список у вас, Колдунов. Корнет царской армии, гусарский поручик  у
Колчака. Гусарскую бескозырку сменили  на  меховой  малахай  конно-азиатской
дивизии барона  Унгерна.  Восстанавливали  с  ним  Великую  Монголию,  былую
империю  Чингисхана.  В  монгольской  степи  "ставили   вешки"   -   пленных
красноармейцев и партизан зарывали по горло в землю на съедение волкам.
   -  Мы  сражались  за  святое  дело,  за  единую,  неделимую  Россию,   за
православную веру! - гордо выпрямился Колдунов.
   - Сражались вы за единую, неделимую и  за  православную  веру  и  грабили
церкви, монастыри, а заодно мечети и буддийские дацаны. А когда вышибли  вас
из Монголии, пошли на службу к микадо.
   Колдунов сдвинул брови и тяжело усмехнулся:
   - Будем изучать мой послужной список или перейдем сразу к делу?  Разговор
есть. Очень серьезный!
   - У нас с вами разговоры всегда  очень  серьезными  бывают.  Говорите!  -
привалился к стене Ратных.
   Колдунов бычьим взглядом, исподлобья обвел лица стоявших перед ним людей.
Он искал на этих лицах растерянность, страх и не нашел их.
   - Я могу поджечь собор и зажарить вас, как рябчиков. А я принес вам жизнь
и свободу. Завтра вы будете дома. Я дам вам бензин  для  полета.  Устраивает
вас это?
   - Вполне, - кивнул головой капитан. -  Пора  нам  домой,  загостились  мы
здесь. Но с вашей стороны будут, конечно, какие-то условия?
   - Да. Слушайте мои условия. Колдунов помолчал, глядя прямо перед собой. В
глазах его был мутный страх затравленной собаки.
   - Минуточку! - выставил капитан ладонь.  -  Мне  почему-то  кажется,  что
разговор у нас будет не для детских ушей. Отойдемте!
   Все, кроме Истомы и ребят,  ушли  в  алтарь  и  закрыли  алтарные  двери.
Колдунов, сдвинув Евангелие и крест,  сел  на  престол;  капитан,  летчик  и
мичман стояли, прислонясь к стене.
   - Вот мои условия: в самолет сяду не я один, а все мои парни.
   - Вариант с вашим индивидуальным  полетом  отпадает?  -  весело  удивился
Косаговский.
   - Отпадает, - угрюмо ответил Колдунов.
   - Понятно. Не прошел номер! - сказал капитан.  -  А  сколько  вы  платины
берете с собой?
   - Пустяк! Я возьму мешочек на пуд, не больше.
   - То есть на двенадцать тысяч долларов! - уточнил Косаговский. -  Погубит
вас жадность, Колдунов!
   - Я  выхожу  на  пенсию,  -  криво  ухмыльнулся  братчик.  -  Буду  марки
коллекционировать  и  разводить  тюльпаны.  Нужен  же  мне  кусок  хлеба  на
старость.
   - Любите вы комфорт. Колдунов! - покачал головой Ратных.  -  Подавай  вам
самолет. А почему бы не пешочком? Дорогу в Харбин  вы  знаете.  Но  едва  ли
удастся вам прорваться обратно в Маньчжурию.
   - Да, трудности будут большие, - в тяжелом раздумье проговорил  Колдунов.
- Добывая бензин,  мои  конники  наделали  много  шума.  Ваши  пограничники,
капитан, обложили нас, как зверя. Они уже ждут нас на выходе из Прорвы.
   - У вас ясная голова. Колдунов.
   - Благодарю за комплимент. И мне  хочется  спасти  эту  ясную  голову.  А
спасение только в самолете. Не скрываю, что мы пойдем ради  этого  на  самые
крайние меры! Вы, конечно, уже догадались, как мы прошли сюда?
   - Уже догадались. Подземным ходом.
   - Возможно, вы даже открыли его?
   - Возможно.
   - Но воспользоваться  им  вы  не  сможете.  Вы  заблудитесь  в  подземных
лабиринтах. Нужен ключ, у вас его нет. Вы в западне!
   - Вернемся к вашим условиям.
   - Это не  мои  условия.  Это  план  князя  Тулубахова.  Вы,  Косаговский,
перебрасываете нас в Маньчжурию, а перед взлетом ваши друзья получают от нас
карту Прорвы. Они смогут спокойно вернуться домой. Согласны?
   Все почувствовали, как внутренне сжался Колдунов, ожидая ответа.
   - Не согласен! - резко ответил летчик.
   - Тогда все осложняется, и картина становится  мрачной.  Мы  врываемся  в
собор. Короткие очереди из автоматов. Перебиты все, кроме вас,  Косаговский,
и вашего брата! (Косаговский повернулся и уперся лбом в ст