ь?
   - Чуем. А это чего у тебя? - робко показал Сысой  на  видневшуюся  из-под
расстегнутого кителя тельняшку мичмана.
   - Морская душа.
   - Ишь! А наши попы учат, что у мирских душа - пар, как у собак. А у  тебя
она полосатая,  -  с  детским  недоумением  сказал  Сысой.  -  Ты,  чай,  не
православный?
   - Советский. Понимаешь?
   - Понимаю, - ответил ничего не понявший Сысой. Вокруг мирских, как и  при
каждой остановке, собралась толпа, и неизвестно, в какую сторону повернул бы
разговор, благо стрельцы разбрелись по толчку хватать пироги, калачи,  куски
вареного мяса с лотков, если бы около плахи не закричали вдруг  испуганно  и
зло сразу несколько голосов:
   - Остафий Сабур скачет! Сам голова стрелецкий!
   - Враз псиной завоняло!
   - Живет собакой и сдохнет псом!
   Прибежали конвойные стрельцы  и,  засовывая  за  пазуху  пироги  и  мясо,
пинками сбили мирских в кучу, и снова оцепили их, отрезав от толпы.
   Стрелецкий голова остановился под виселицей. Ратных поднялся на  цыпочки,
но горячий конь головы крутился, и капитан разглядел только зеленый  кафтан,
но не из бильярдного сукна, как у стрельцов,  а  из  тяжелого  бархата  и  с
золотыми застежками поперек груди. И на голубой атласной его  шапке  поперек
собольей опушки была  нашита  не  серебряная  галунная,  как  у  стрелецкого
десятника, полоса, а из золотой парчи. Голова закричал. Сердитый  его  голос
был ясно слышен:
   - Эй, онучи вонючие, кафтаны вшивые! Или вы  забыли,  что  в  Ново-Китеже
судьи быстро судят, палач Суровец быстро вешает?
   - Рази? - прикинулся удивленным Псой.
   - Я покажу тебе "рази"! - погрозил ему  плетью  голова.  -  Не  будете  в
Детинец белое железо приносить, злыми смертьми вас казнить почнем! По  всему
городу виселиц наставим и развешаем вас черным вранам на уедие! Вот этак!
   Голова привстал на  стременах  и  хлестнул  плетью  повешенного.  Мертвец
закачался, повернулся и показал исклеванное птицами  лицо.  Темные  глазницы
уставились на людей. Вороны, тяжело махая крыльями,  сорвались  с  виселицы,
черной тучей закрыв солнце. И весь толчок от края  до  края  взревел,  давая
выход злобе:
   - Не пугай! На ладонь положим, другой прихлопнем!
   - Замучили, замордовали!.. Вас самих на белое железо погнать бы!
   Испуганный криками конь взвился на дыбы и помчался, не слушая поводьев. А
люди, перестав кричать, заговорили, зароптали во много голосов:
   - Уходить из Ново-Китёжа надобе! В мир, за новой долей!
   - Уйдем через дыру на Русь! Как Вася Мирской призывал!
   - А  как  найдешь  дыру-то?  Прорва,  она  непроходимая.  Заплутаешься  и
сгинешь!
   - Баишь, непроходимая? А в Детинец  откуда,  в  обмен  на  белое  железо,
всякое роскошье несут? Ситцы, атласы, бархаты?
   - Верно! Из мира несут. Выходит, Прорва проходимая.
   - Не для нас только! Нас за руки держат и ноги вяжут.
   - Заставим старицу  и  посадника  ходы  через  Прорву  показать.  Покажут
небось! - с угрозой сказал Псой Вышата.
   - Всем миром заставим! - подхватила толпа.  -  Все  посады  волят  в  мир
выйти! И Кузнецкий, и Гончарный, и Сыромятники, Щепной и Ткацкий тож!
   - И Рыбацкая слобода на Русь тянется! - крикнул рыбак с веслом на плече.
   - И пашенные мужики из таежных деревень!
   - А Усолье? Солеварам-то горше всех живется! И опять  выскочил  из  толпы
рыжебородый в желтом кафтане  Патрикей  Душан  и  с  ним  мордастые,  высоко
подпоясанные парнищи. Патрикей крикнул издевательски:
   - А на кой ляд вам дыра в мир? Чего вы в  мир  потащите?  Вшивое  вретище
свое?
   - Горе да беду свои в мир поволоку! - подскочил к нему  Псой.  -  Тамо  с
плеч их скину!
   - В мир поволокешься, дырник проклятый? - дернул по-собачьи губой  Душан.
- В царскую неволю захотел, в царщину? В наш святой  град  царская  рука  не
дотянулась, так вы сами в царишкины лапы лезете?
   - Слушай ты, фигура! Засохни! Не капай людям на мозги! Нет в мире царя! -
закричал мичман через плечо стрельца.
   Тот замахнулся  на  него  бердышом,  но  Федор  отбросил  топор  и  снова
закричал:
   - Прогнали мы царя, уничтожили!
   - Врешь, врешь, окаянный! - потрясая над головой кулаками, завопил Душан.
- Как это - без царя? Ново-Китеж малое место и то без головы не обходится! А
то великая Русь!
   - Да дайте ему, черту рыжему, по сусалам! - крикнули разъяренно из толпы.
   - АН правду мирской  говорит!  -  задохнувшимся  голосом  закричал  вдруг
смирный Сысой. - И Вася Мирской,  покойничек,  царство  ему  небесное,  тоже
говорил, что на Руси нет царя. Чуете,  людие,  какой  ветер  из  мира  дует?
Согнали царишку-то! Народ, вишь, сам на Руси государит!
   - Вон как заговорили дырники! -  заорали  мордастые.  -  Опять,  как  при
Ваське Мирском, основу шатаете?
   - Не так еще шатнем! Новины хотим! Бей сидней!
   - А мы за старину! Бей дырников!
   Цокнули чьи-то зубы под крепким кулаком, слетела с головы и шлепнулась  в
грязь  чья-то  шапка.  Мордастый  парень,  не  замахиваясь,  ткнул  Псоя   в
переносицу, и тот брякнулся на землю. Но и мордастого  сбил  с  ног  могучий
кузнец с опаленной бородой. Вторым и метким ударом в  надбровье  он  повалил
главного подглядчика Душана, и  тот  сел  в  грязь,  разметав  полы  желтого
кафтана.
   И вдруг весь толчок разом заревел:
   - Дай бою!.. Дай бою!..
   Стрельцы бегом уводили мирских с толчка.  На  бегу  мичман  оглянулся  и,
глядя на побоище, сказал задумчиво:
   - Заблудились в веках...
   Глава 2 ПОСАДНИЧИЙ ДВОР
   У приказных ворот Собирался народ
   Густо. Говорил в простоте, Что в его животе
   Пусто. А. К Толстой, "У приказных ворот"
   1
   Мальчуган, в заношенной бараньей шапке, в драной шубенке, но босой, долго
не отставал от мирских, кричал им  вслед  что-то  злое  и  кидал  камнями  и
щепками то в  них,  то  в  рычащего  Женьку.  Сережа  наконец  не  вытерпел,
остановился, поглядел с угрозой на мальчишку и проговорил  сквозь  стиснутые
зубы:
   - Ох, я бы тебе и выдал!
   Ратных засмеялся:
   - На каждой улице найдется вот Такой оголец,  будет  бежать  за  тобой  и
пулять чем-нибудь в спину. Что в двадцатом веке, что в семнадцатом.
   Косаговский не ответил на шутку. Он был взволновав и встревожен.
   - Вы понимаете что-нибудь, Степан Васильевич? Чертовщина какая-то кругом.
Сплю я, что ли? - раздраженно закончил он.
   - Хотите, ущипну вас?
   - Бросьте вы! Вы попробуйте объяснить.
   - Объяснить  все  можно,  яадо  только  понять.  -  В,  глазах  капитана,
внимательно оглядывавшего дома и людей диковинного  города,  было  спокойное
любопытство. - Начнем вот с  чего.  Предки  новокитежан  когда-то,  в  очень
давние времена, бежали сюда из  России.  Это,  надеюсь,  всем  нам  понятно.
Выспросите: почему бежали?
   - Это-то понятно, - проговорил летчик. - От хорошей  жизни  не  побежишь.
Бегали от голода, безземелья, от боярской  кабалы.  Из  Монголии,  от  озера
Лоб-Нор пригоняли обратно в Россию почерневших от голодовок мужиков.  Бегали
и раскольники, бегали и бунтари. Но в мою голову  не  укладывается,  как  не
обнаружили Ново-Китеж за триста лет?
   - А разговоры о Прорве, о кольце непроходимых  болот  вокруг  Ново-Китежа
слышали? Вот вам и объяснение.
   - Но в наш век, в век авиации...
   - Не вам бы, летчику, это говорить, Виктор Дмитриевич. Авиация без  дорог
не летает. По трассам. А сверни подальше  в  сторону,  как  мы  свернули,  и
начнут открываться диковины всякие. Слышал  я  однажды  разговор  в  поезде,
рассказывал летчик лесной пожарной авиации. Увидели они с самолета в  лесном
озере  необыкновенную  зверюгу.  Огромную,  гладкую,  на   солнце   блестит.
Спустились они ниже, а зверь в воду нырнул. Только круги  и  волны  по  воде
пошли.  Это  на  Сихотэ-Алине  было.  Ихтиозавр,  язви  его,  или   динозавр
какой-нибудь! Это похлеще  Ново-Китежа  будет.  Прямо-таки  конан-дойлевский
затерянный мир.
   - Летчики мастера туман напускать, - сухо сказал Виктор.
   - За что купил, за то и продаю. Что еще  нам  не  понятно?  Да,  сидни  и
дырники!  Судя  по  драке  на  базаре,  это  две  местные  партии.  Сидни  -
консерваторы, они за старые порядки,  за  то,  чтобы  сидеть  в  Ново-Китеже
по-старому, как триста лет сидели, а дырники  пытались  уже  уйти  на  Русь.
Кричали еще на базаре о каком-то Василии Мирском;  он  здесь  основу  шатал,
значит, бунтовщик, мятежник. Но про Василия Мирского мы ничего еще не знаем.
   - У меня тоже есть вопрос, - вмешался Птуха.  -  Про  соль  и  про  белое
железо непонятно. Туман двенадцать баллов!
   - Поживем - все узнаем, все будет понятно.
   - Поживем? А вы долго здесь жить думаете? - даже остановился летчик. - На
Большую землю, так будем говорить, не собираетесь?
   - Готов хоть сейчас.  А  если  заставят  погостить?  -  спокойно  ответил
капитан.
   От этих спокойных слов у всех стало тревожно на  душе,  и  все  замолчали
надолго.
   На подъеме на холм к Детинцу их нагнали поп Савва, которого  били  кнутом
на плахе, и могучий кузнец с опаленной у горна бородой.  Это  он  на  толчке
двумя ударами опрокинул в грязь мордастого парня и Патрикея  Душана.  Такому
не трудно и пятерых повалить. В плечах окатистый, в груди неимоверно широкий
и  выпуклый,  лицом  рябоват,  мечен   оспой,   над   расклиненной   бородой
навис-огромный сизый носище. Он, видимо, разогрелся в драке и  снял  валяный
черный колпак, подставив ветру лысину,  переходившую  в  крутой,  просторный
лоб. С виду как будто бы прост и обычен кузнец, но в темных пристальных  его
глазах были спокойный, уверенный ум и гордость. Капитан долго и  внимательно
глядел на кузнеца - покажись, покажись, чего ты стоишь?  И,  перехватив  его
взгляд, кузнец ответил доброй, хорошей улыбкой.
   А поп легко отмеривал частые коротенькие шажки. Мичман взглянул на него и
засмеялся:
   - Силен попище! На кобыле лежал, плетюганов отведал, а шагает гоголем!
   Ратных и  Косаговский  тоже  улыбнулись.  Приземистый,  тучный,  с  рожей
багрово-красной, будто  нахлестанной  веником,  поп  мрачно  шмыгал  лиловым
пуговкой-носиком, а хитрющие, блудливые глаза его зыркали  во  все  стороны.
Одет он был в рваный овечий полушубок поверх закапанного  воском  и  жирными
щами подрясника.
   - Шапку-то надень, - продолжал смеяться Птуха.  -  Кудрями  ты  не  очень
богат.
   Поп потер красную, мясистую плешь и махнул рукой.
   - Нету шапки. На толчке потерял, когда стегали. Ладно и так,  аки  пророк
Елисей.
   - Больно били? - полюбопытствовал мичман.
   Поп прищурил блудливые глаза.
   - Суровец ударит - кафтан треснет. Кожа, как лапша,  излоскутится,  кровь
ручьями польет. А меня не бил, бархатом гладил. Жалел!
   - А чего же ты ревел, как бугай?
   - Плоть не стерпела, - почесал поп, морщась, спину,
   - Кошмарный характер! - снова засмеялся Птуха. - После бани, а чешется. А
за что тебе всыпали, можешь сказать?
   - На богородицу я плюнул.
   - Как-ста? - оторопел стрелецкий десятник.  -  Поп,  а  на  божью  матерь
плюешь?
   - Хвати ковш полугару - пень от богородицы не отличишь. Плюнул я в церкви
на стену, на ней сатана намалеван, а попал в богородицу.
   Птуха согнулся вдруг в поясе, держась за живот,  и  затрясся  от  хохота.
Захохотал и поп и сквозь смех выкрикнул:
   - Ив Миколу-угодника маленько попал. Грехи... Ох, грехи.
   Мичман снова взвыл от смеха, а за ним, постанывая и охая, засмеялись  все
остальные. А когда отсмеялись, отдышались, вытерли выступившие слезы и снова
пошли, десятник спросил кузнеца:
   - И ты, Будимир, к посаднику?
   - К ему. Бирюч выкликнул наш посад на огульные работы.
   Голос у кузнеца был громыхающий, железный, будто падала на пол  кузнецкая
поковка.
   - Хоть и выкликал бирюч, а не пойдут  кузнецы  на  Ободранный  Ложок.  Не
пойдут, хлебна муха!
   - Повесит тя посадник, - сказал десятник. - И за дело! Не  бунтуй  против
старицы и посадника!
   Поп Савва забрал в горсть бороду и сказал задумчиво:
   - Повесить, может, и не повесит, а кнута Будимир испробует, это  уж  и  к
бабке-ворожее не ходи.
   Кузнец промолчал.
   Ратных вдруг решительно положил руку на его плечо.
   - Хочу спросить тебя, друг, кое о  чем.  Можно?  Только,  чур,  начистоту
отвечать.
   Кузнец ответил не сразу, посмотрел пытливо на мирского, и понравился ему,
видимо, пришелец из мира.
   - Можно! - чуть дернул он в улыбке губами. - И начистоту отвечу.
   - Ты кузнец, ты и скажи, что это за белое железо? И кому  его  нужно  так
много, что целыми посадами гонят людей его добывать?
   - Верхним людям нужно. Белым железом они народ на корню губят. А  крушец*
совсем бездельный. Шибко мягкий, а на плавку тугой. Простое  черное  железо,
то полезно людям, а белое совсем без пользы.
   * Крушец (устар.) - металл
   - Без пользы, а добывают. Для чего же?
   - Тебя надо спросить. К вам, в мир, его отправляют.
   - Ты это точно знаешь?
   - Народ не без глаз! Таскаем-таскаем в Детинец проклятое белое железо - и
как в бездонную бочку сыплем. Куда оно  девается?  А  еще  скажи:  откуда  в
Детинце всякая роскошь появляется, невиданная в Ново-Китеже?
   - Поганый у тя язык, Будимир! - оборвал кузнеца  поп  Савва.  -  Ведь  не
ведено о белом железе речи вести. То ведомо тебе?
   Кузнец недобро улыбнулся, глядя на попа:
   - Рожа у тя, поп, будто клюквой натерта. В  посадники  бы  тебе  с  такой
рожей. Ты не хуже посадника народу глотку затыкаешь. Видишь, мирской, как  у
нас? - развел руки кузнец. - По всему Ново-Китежу о белом железе молвь идет,
а приказано молчать. О том молчи, о сем молчи, обо всем молчи. Молча живем.
   - И вправду кончайте ваши байки, - недовольно сказал стрелецкий десятник.
- Тута Душановы псы, ушники, подкрасться могут. Подслушают -  и  вам  и  нам
влепят по горбу!
   Над  избенками  посадов  уже   видны   были   башни   Детинца,   угрюмые,
взъерошенные, как совы, и бревенчатые  его  стены,  потемневшие  от  таежных
ветров и непогод. Меж бревен  торчали  пучки  прижившейся  травы,  из  узких
бойниц  свешивались  бороды  мха.  Срубленный  из  вековых,  в  два  обхвата
лиственниц, Детинец  был  как  кулак,  занесенный  над  соломенными  крышами
посадских избенок-однодымок.
   Поп, стрельцы и Будимир перекрестились на икону, врубленную над башенными
воротами под жерлом большой пушки, и все вошли  в  башню.  Темньтй  ее  свод
уходил вверх, во мрак. Пахло сыростью, тленом. Все было древнее, погруженное
в века.
   2
   Внутри Детинца, на просторном  посадничьем  дворе,  стоял  собор  о  пяти
главах, простой, строгий, легкий,  обшитый  досками  и  расписанный  по  ним
"травчатым"  узором.  Меж  узорными  цветами,  травами  и  деревьями  летали
шестикрылые серафимы и враждебно  глядели  с  высоты  на  толпившихся  внизу
грешных людей. Собор цвел кармином, лазурью, желтью, зеленью и золотом,  как
неописуемой красы  русский  платок,  упавший  с  девичьей  головы  на  траву
лужайки.
   Рядом с собором стояли высокие, в три жилья, хоромы,  срубленные  хоть  и
крепко, но неказисто. В нестройной связи перемешались балкончики,  крылечки,
крытые переходы,  летние  спаленки-повалуши,  светлицы,  клети,  подклети  и
чуланы. Ребристая крыша хором  ослепительно  сияла,  выложенная  пластинками
золотистой слюды.
   Против  посадничьих  хором,  по  другую  сторону  собора,   стояли   избы
верховников, без всяких затей, но из могучих бревен, крепкие, словно каленые
орехи. Гонтовые крыши насунулись на окна, как  шапки  на  злые,  завистливые
глаза. Оттуда  несло  духовито  свежевыпеченным  хлебом,  вынутыми  из  печи
пирогами  и  наваристыми  мясными  щами.  Мичман,  потянув  носом,   жалобно
сморщился и потер живот. За домами собинников виднелись избы стрельцов.  Там
полно было зеленых кафтанов, жирных свиней и злых псов. А дальше,  до  самых
крепостных стен, зеленел  листвой  сад,  обнесенный  дубовым  частоколом,  с
высокими качелями, девичьей забавой. К саду примыкал блестевший под  солнцем
пруд, наверное, с жирными карасями.
   - Видал, хлебна муха,  как  в  Детинце  живут?  -  тихо  сказал  капитану
Будимир. - Сытно, пьяно, мягкая перина стлана.
   Конвойные стрельцы подвели мирских  к  парадному,  красному  крыльцу  под
шатровой крышей, на витых столбах, с деревянными, в  полчеловеческого  роста
шарами в подножье. На  нижней  ступеньке  крыльца  два  стрельца  в  зеленых
кафтанах, здоровенные,  налитые  ядреным  красно-сизым  румянцем,  играли  в
чернь, выкидывая из стаканчика костяные кубики с точками на боках.
   - Полняк! - обрадованно закричал стрелец, выкидывая двенадцать очков.
   Другой выкинул четыре и уныло сказал:
   - Чека!
   - С пудом! - веселился один.
   - Голь! - мрачнел другой.
   Азарт захлестнул сторожей; они  и  о  пищалях-рушницах  забыли,  беспечно
прислонив их к стене.
   - Хороша службишка, сидячая да лежачая.  Знай  кости  бросай!  -  сказали
насмешливо из толпы посадских, стоявших около крыльца.
   - Отзынь, волк, собаки близко! - огрызнулся проигравший стрелец.
   А удачливый сказал назидательно:
   - Попробуй послужи! Всегда у стремени посадника, и днем и ночью!
   - И днем и ночью у поварни  посадника.  Так  вернее  будет,  -  проворчал
громко Будимир.
   - Знамо! - захохотали в толпе. - Кажин день щи  с  убоиной  жрут,  чаркой
запивают да спят как резаные. Служба!
   - А ну брысь, вшивые сермяги! -  вскочил,  хватая  пищаль,  проигравшийся
стрелец.
   Посадские не спеша отошли  от  крыльца.  Напоследок  все  же  крикнули  с
угрозой:
   - На  это  вы  горазды,  народу  пищалями  грозить!  АН  ладно,  сочтемся
как-нибудь и за старое, и за новое, и вперед за пять лет!
   - Кто эти люди, зачем они к посаднику  пришли?  -  тихо  спросил  капитан
Будимира.
   Кузнец приветливо улыбнулся.
   - Люди тут разные, а дело у всех одно.  Плакаться  будем,  просить  будем
освободить от Ободранного Ложка, от добычи белого железа. Эти вот - пахотные
мужики из таежных деревень и заимок. С хлебушком бедуют, а  их  с  пашни  на
белое железо гонят.
   Услышав разговор, к кузнецу  и  капитану  подвинулся  ближе  пахотный,  в
рубахе из небеленого холста, в дерюге и в лаптях из ивовых прутьев.
   - Было бы нам солнце красное, да дождик, да вёдро во благовремении. Будет
и хлебушко. А до прочего нам дела нет. На кой ляд нам твое белое  железо?  А
посадник лютует на нас!
   - Истинно! - подтвердил Будимир. - Народ на  двор  посадничий  идет,  аки
пророк Даниил в львиный ров.. А энти вон бортники дикий мед в тайге из дупла
выламывают, а рядом с ними хмелевщики, что хмель в лесу дерут. Без  хмеля  и
меда детинские неразымчивы. И все с подношениями. Видишь кадушки  и  короба?
Чуть далее, те рыболовы с озера, ершееды, жуй да плюй!  На  Светлояре  нашем
промышляют.
   У ног рыбаков лежали на  рогожах  огромный  усатый  сом  и  широкие,  как
подносы, лещи.
   - А ваше подношение? - спросил кузнеца с любопытством Виктор.
   - Вот мое подношение! - взмахнул Будимир огромными кузнечными клещами.  -
А мало будет, кувалдой в лоб!
   - Добро! - весело сказал Птуха. - Так держать, браток!
   - А эти кто? Погляди. Витя, погляди, - потянул Сережа брата за  рукав.  -
На Кожаного чулка похожи. Верно?
   Сережа показывал на двоих худолицых, с темной кожей, с блестящими зоркими
глазами.   Они   выделялись   своей    одеждой,    короткими    безрукавными
кафтанами-лузанами из  звериных  шкур  мехом  наружу,  штанами  из  ровдуги,
поршнями из кабаньей кожи с высокими,  до  колен,  гетрами  из  ровдуги  же,
похожими на кожаные чулки, и шапками из рысьего меха. Только эти двое пришли
в Детинец с оружием: черными луками из мореного дуба с желтыми,  прозрачными
тетивами из медвежьих жил. Были  у  них  и  рогатины  с  широкими  железными
лезвиями на толстых ратовищах.
   - Лесомыки это, - объяснил Сереже Будимир. - По тайге  мыкаются  и  зверя
всякого промышляют и под деревом стоячим, и под колодой лежачей. В  тайге  и
живут, в сузене глухом.
   - А пошто не жить? - сказал добродушно один из лесомык.  -  Лес  -  божья
пазуха. Кого хошь напоит и накормит, ежели