- Кошмар! На что мне сдался семнадцатый век? - с кряхтеньем выдирая ногу,
увязшую в грязи, ворчал Птуха. - Мне и в двадцатом было не плохо. А здесь мы
будем иметь массу неприятностей. Это я вам точно говорю.
   Грязную, ухабистую улицу, по которой они шли, обступили  убогие  избенки,
крытые косматой ржавой соломой или еловым корьем. Окна  изб  -  дыра  в  две
ладони, кошачий лаз, а не окно - затянуты тонко скобленной коровьей брюшиной
или бычьим пузырем. Печных труб на крышах нет, топились  они  по-черному,  и
дым валил из окон, дверей, из-под крыш, из всех  щелей.  Над  городом  низко
висел этот дым, будто город загорелся со всех концов. Даже крылец  у  многих
изб не было, только толстое бревно с зарубками вместо ступенек, прислоненное
к дверям сеней. Крыши изб просели, заборы и  плетни  дворов  сгнили,  ворота
завалились. Горькая нищета кричала из всех дырок.
   Мичману надоело окунаться в грязные колдобины  мостовой,  и  он  повернул
ближе к избам, где была тропка посуше. Но  сюда  выбрасывали  из  изб  и  со
дворов золу, битые горшки, сношенное тряпье, дырявые лапти, дохлых  кошек  и
собак.  Споткнувшись  о  рассохшееся  деревянное  ведро,  Птуха  раздраженно
запыхтел:
   - Город! На две трубы меньше Москвы!  С  улицы  на  улицу,  от  плетня  к
плетню, от колодца к  колодцу  по  Ново-Китежу  пронеслась  уже  весть,  что
стрельцы поймали в тайге и привели в  город  мирских  людей.  Посмотреть  на
этакое диво кинулся весь  город.  По  глубокой  грязи  улиц  бежали  мужики,
обернув вокруг пояса полы зипунов и кафтанов, спешили  бабы,  высоко  подняв
подолы, мчались мальчишки; разбрызгивая  фонтаны  грязи,  скакали  верховые,
волоклись телеги. И все разом остановились, увидев мирских,  потом  окружили
их живым кольцом. Долго молча и робко разглядывали, и не  скоро  послышались
первые голоса:
   - Глянь, бороды бриты! Образ богомерзкий!
   - Неверы!.. Антихристы!
   - Скрадом к нам пробрались. Доглядчики!
   - Обожди, спасены души! А как же они  через  Прорву  прошли?  И  болотный
засос их за ноги не схватил?
   - Мирские все могут! Им нечистик помогает. И снова замолчали, разглядывая
пленников кто испуганно, кто с отвращением, а кто просто с любопытством.
   Глядели и  пленники  на  стоявших  кругом  людей.  Истые  русские  мужики
суровой, трудной  жизни.  Правда,  все  чуть  скуластые,  с  чуть  раскосыми
глазами; волосы у большинства черные, блестящие  и  жесткие.  А  мало  ли  в
русской крови всяких других  кровей  бродит  и  пенится?  Одеты  все  бедно:
толстое домотканое сукно, самодельная пестрядь,  крашеная  посконь,  холсты,
дерюга, пеньковое рядно. У нас из этого половики,  конские  попоны  и  мешки
делают, а здесь шьют  кафтаны,  зипуны,  портки,  рубахи,  сарафаны.  Покрой
одежды  старинный,  как   на   исторических   картинах,   все   длиннополое,
длиннорукавное.
   2
   Долгое напряженное молчание прервал веселый смех Птухи. Стоявшая в первых
рядах  молодица,  судорожно  перебирая  красные  глиняные  бусы,  с  испугом
смотрела на бритое лицо мичмана.
   - Ишь как на меня глаза пучит! - усмехнулся Птуха  я  повел  на  молодицу
ласковым черным глазом. - Может, во сне меня видела, красавица?
   - Ой, срамной какой! Лицо как коленка  голое!  -  попятилась  молодка.  -
Свинья необрядная!
   - Зачем ты его так, девка? - примирительно сказали и толпе. - Мирской аль
ново-китежский, родня мы.
   - Знамо так! - дружно поддержали в  толпе.  -  Василия  Мирского,  упокой
господи его душеньку, помните? Говорил же он, что и  в  миру  наши  земляки,
русичи, живут.
   - Не земляки, а чужаки! Поганцы, чертово отродье, змеи шипящие!
   . Это выкрикнул звонким горловым голосом высокий  рыжебородый  человек  в
нарядном кафтане до пят, не из сермяги или дерюги,  а  из  добротного  сукна
ядовито-желтого цвета. Лицо его сплошь, кроме  носа  и  узкой  полоски  лба,
заросло густыми рыжими волосами. В тусклых оловянных  его  глазах  затаилось
зверино-злобное и рабски подлое. Нехорошее лицо, опасное!
   - Прелестный голос! -  поглядел  Птуха  на  рыжебородого,  -  Удивлялось,
почему он в одесской опере не поет. А рыжебородый завопил кликушно:
   - Антихристы!.. Сыны дьявола! У них на голове рога сатаны!
   - Патрикей скажет, только слушай! - насмешливо протянули в толпе.  -  Где
они, рога-то?
   - Под шапкой у них рога! -  резко  крикнул  рыжебородый.  -  Сбей  шапку,
пощупай!
   - Тю! Зачем сбивать? - Птуха снял мичманку и наклонил голову. -  Щупайте,
граждане! Какие же мы черти? И нас, как и вас, мама родила.
   Ближний парень протянул руку, с опаской пощупал и крикнул радостно:
   - Гладкая, как и у нас! Ей-бо, гладкая! Нет рогов!
   Рыжебородый оттолкнул зло парня и пошел на мирских. Он остановился против
Сережи и взвизгнул:
   - А где третий глаз во лбу? Открой третий глаз, .псёнок! У-у!.. Палачу бы
под топор тебя! Чтоб и семени вашего не осталось!
   Рыжебородый тянулся руками к Сереже. Казалось, он сейчас бросится  душить
мальчика. Сережа не отступил, не попятился, а ударил сильно по тянувшимся  к
нему рукам и крикнул:
   - Ты, рыжий, не очень!..
   Рыжебородый сунулся было ближе к Сереже, но мичман незаметно  двинул  его
локтем в бок и сказал вежливо:
   - Я, конечно, извиняюсь.
   - Стрельцы, пошто мирским волю даете? - закричал слезливо рыжий,  потирая
бок. - Бейте мирских нещадно!
   В толпе нашлись  у  него  единомышленники.  Это  были  молодые,  сытые  и
мордастые  парни.  Их  кафтаны,  тоже  из  цветного  хорошего  сукна,   были
подпоясаны туго и  высоко,  выше  пояса,  а  рукава  засучены.  Так  выходят
кулачные бойцы на "стенку".
   - Бей мирских! - закричали мордастые парни.  -  Наш  святой  град  пришли
разведать!
   - От царишки московского подосланы!.. Бей!..  Но  из  толпы  закричали  и
другое:
   - Не тронь мирских! Мы, может, тоже к миру тянемся!
   - Мужики, помолчите! Орут как непоено стадо.
   Это крикнула бабенка, коротенькая, но матёрая и крепкая,  как  грибок,  с
властными, мужскими повадками. На животе ее  висел  лоток,  а  на  нем,  под
тряпицей, дымились горячие подовые пироги и калачи, густо обвалянные  мукой.
Широкое, лукавое и умное ее лицо пылало гневом и брезгливой ненавистью.  Она
встала против рыжего и сказала не громко, но сильно:
   - Чо к младеню лезешь?  Пошто  на  мирских  народ  натравляешь?  Будь  ты
трою-трижды на семи соборах проклят, Душан!
   Рыжебородый опасливо попятился:
   - Понесла без весла! Молчи, баба, когда мужики говорят.
   - Сам молчи, шептун! Вцеплюсь, рыжий пес, ногтями в твое  рыло,  и  женка
твоя не узнает, где что у тебя!
   - Ах ты ведьма! - взревел рыжий, бросаясь на пирожницу.
   Птуха шагнул было заступить ему дорогу, но не успел. Пирожница  взмахнула
лотком и трахнула им рыжебородого по голове. Пироги брызнули во все  стороны
воробьями. Толпа захохотала:
   - Налетай, спасены души, на пироги! С горохом, с репой, с зайчатиной!
   Рыжий плюнул остервенело и пошел прочь.
   - Серьезная женщина! - засмеялся капитан.
   - Грандиозная дама! - восхищенно согласился Птуха. -  Красавица,  теперь,
когда у вас на загривке шерсть опустилась, скажите, кто  тот  рыжий  жлоб  с
мордой в собачьем меху?
   -  Патрикей  Душан,  вьюн  да  шептун,  главный  подглядчик  и   доносчик
детинский. А мордастые парни, что в суконных кафтанах, тоже  из  его  шайки.
Тоже посадничьи псы!
   - Агентура, значит? Запомним! А какие ваши анкетные  данные  будут?  Имя,
отчество, фамилия, девица, замужняя, вдовая?
   - Дарёнка я. Вдова. На толчке в обжорном ряду пирогами торгую.
   - Боже ж мой, и вдова и пирожница! Очень приятно!  Тогда  будем  знакомы.
Разрешите представиться. - Мичман лихо козырнул, не сгибая ладони  и  высоко
подняв локоть. - Мичман Птуха, славного Тихоокеанского  флота!  А  где  вас,
Дарёночка, искать, если нужда будет?
   - Ишь какой скорый! Вы, мирские, все такие? - оправляя холщовый  сарафан,
улыбнулась Дарёнка и стрельнула глазами в мичмана.
   У  Птухи  ёкнуло  сердце.  Ох  и  глаза  же  у   пирожницы,   черненькие,
кругленькие, как у соболюшки, а ласковые и развеселые!..
   - Имею вам сказать пару слов, - нагнувшись к Дарёнке, тихо сказал мичман.
   - Обожди, мирской. Никак, соль везут. Неужто у мужиков духу не хватит  на
дуван соляной обоз пустить?
   Она  указала  на  большой  обоз,  втягивавшийся  в   улицу.   Запаренные,
исходившие кислым паром лошади  с  трудом  тащили  по  грязи  тяжелые  возы,
укрытые рогожами и увязанные волосяными  веревками.  По  обе  стороны  обоза
ехали  конные  стрельцы.  Капитана  удивили  глаза  людей,   смотревших   на
проезжающие возы. В глазах этих блестела  голодная  жадность  и  нестерпимое
желание: броситься на возы, развалить, растащить их.
   - Словно на золото смотрят, - сказал он вслух. А Птуха быстро  выдвинулся
к возу, приподнял рогожу, потер ладонью туго набитый мешок, лизнул ладонь  и
громко удивился:
   - Соль, чтоб я так жил! А охраняют, как золото,
   - Соль-то, она дороже золота. Без соли и хлебушек не сладок. А мы вот без
соли живем, - сказал невесело стоявший невдалеке мужичишка,  встрепанный,  и
сердитый.
   - В дырявой рубахе, в коротких мохрастых портках был он похож на пастуха,
только что вырвавшегосяиз драки после  хорошей  встрепки.  И  зипун  его  из
дерюги был так перекошен в вороте, будто и за ворот его  таскали  и  трепали
без милости. Бороденку словно ветром в сторону отнесло. Но лицо было смелое,
задиристое, готовое к новой драке.
   - А почему же вы без соли живете? - спросил капитан.
   - Видал, кака стража вокруг соли? Глядеть  гляди,  да  кругом  обходи!  С
дрекольем бы навалиться, отбили бы сольцу-матушку!
   - Ты чо, Псой, мак ел?  Совсем  ополоумел!  Никогда  мы  за  дреколье  не
возьмемся, Мы по писанию живем, смирно  живем,  -  покорно  сказал  стоявший
рядом с Псоем мужичок, тоже растерханный, похожий на  растеребленный  стожок
сена, но с  лицом  робким  и  кротким,  с  глазками  лучистыми,  добрыми  и,
печальными.:
   - Чистый Чарли Чаплин, - сказал  мичман,  глядя  на  робкого  мужичка.  -
Только .ребра, как у цыганской лошади, тарчат. Ты почему,  браток,  смотришь
грустно?
   - Загрустишь! - задиристо ответил за робкого Псой. -  Веселья  не  много,
коли дёсны без соли гниют. Соль всю верховники под себя погребли. А  мы.  не
солоно хлебаем!
   - Интересуюсь знать, что за звери эти верховники? - спросил, Птуха.
   - Люди владущие, сильные! - Псой, вытянул руку, в  ту  сторону,  где  над
избенками города высились на холме стены и башни Детинца. - Живут на  холме,
наверху, потому и зовутся верхними людьми. Они  в  Детинце  на  полную  душу
живут, а у нас видишь как? - указал он на покосившиеся избы. -  Все  валится
да гнется, скоро и затвориться нечем будет.
   - А почему? Душа ни к чему не лежит, вот почему, - безнадежно  проговорил
робкий мужичок.
   - Что там блестит на солнце? - спросил капитан, глядя на Детинец.
   - Терем златоверхий. Золотая голубятня! - ответил угрюмо Псой. - Только в
ней не голуби, а коршуны живут. Старица и посадник. Теребят нас,  посадчину,
как коршун курчонка; Не принесешь в Детинец белое железо, и соли тебе нет.
   - Какое белое железо? - удивился Ратных. - Где бы его добываете?
   - Сказал бы, да не ведено про белое железо говорить, - покосился Псой  на
конвойных стрельцов. - Ничего,  поживешь  -  узнаешь,  может,  сам  косточки
сложишь на Ободранном Ложке, - со зловещим намеком проговорил Псой.
   - Мне просто смешно! - сердито сказал Птуха. - Кошмар, до чего вы  скучно
живете. Хуже некуда! Даже без соли кушаете.
   - А чо делать? - по-петушиному покосился на него Псой.
   - Научу. Слушайте в оба уха! Вы что, не можете  показать  этому  Детинцу,
где раки зимуют? Пыль с них сдуть? Поворот все вдруг, и  от  Детинца  только
дырка останется.
   Кто-то, прячась в толпе, сказал с тоской.
   - Так, може, на миру, на Руси, у вас бывает, а у нас...
   - А что у вас? Ну, чего замолчал?
   - Замолчишь, коли глотку заткнут. Пробовали мы пыль  сдувать,  так  после
голов недосчитались! - снова крикнули из толпы.
   А робкий мужичок вдруг придвинулся к Птухе  и,  оглядываясь  опасливо  на
стрельцов, спросил быстрым шепотом:
   - Скажи, ради Христа, добрый человек, скажи по правде: ты не антихрист?
   - Вот морока на мою голову! - вздохнул мичман. - Хочешь,  командировочное
удостоверение покажу? Сам посуди, у антихристов командировочные со штампом и
печатью бывают?
   - Врут, значит, наши попы, что на миру сплошь антихристы.  Матерь  божья,
хоть бы одним глазком на Русь глянуть! Омерзело здеся из тайги в небо, как в
дыру, глядеть!
   - Так беги к нам!
   - Попробуй! Так тебя и пустят!
   - А кто не пускает? Да ты не бойся, выкладывай,
   - Говорили же тебе... Да вот он тащится! Он и не пускает.
   Из-за  поворота  выползла  на  улицу  неуклюжая,  скрипучая,  без  рессор
колымага, выкрашенная в  ярко-красный  цвет.  Волокла  ее  четверка  лошадей
цугом, в упряжи, увешанной бляхами,  кистями  и  лисьими  хвостами.  В  окно
колымаги видны были соболья шапка, тучная борода и опухшее  от  обжорства  и
безделья лицо. Сзади, за колымагой, плелись два пеших стрельца  с  бердышами
на плечах. Люди испуганно расступились перед  колымагой  и  не  двинулись  с
места, пока ее скрип не смолк вдали. Тогда послышались негромкие голоса:
   - Куды это верховника понесло?
   - На Ободранный Ложок, поди. Белое железо в мешок ссыпать.
   - Самого его в мешок да в омут! - угрюмо сказал Псой.
   - Суеслов, богу и верхним лучшим  людям  ты  противник!  Годи,  дадут  те
таску! - лениво, без злости пригрозил мужику стрелецкий десятник. И приказал
строго: - Двигай! Шагай ширше, мирские. Липнут всякие!
   3
   Улица пошла под уклон и, как река в бурливое озеро,  влилась  в  базарную
площадь. Здесь, на свежем навозе и по колено в грязи, галдел, кипел  толчок.
Торговали с рук, со скамей, с лотков, из бочек и  кадушек;  были  и  палатки
рогожные и тесовые. Над палатками висели на  шестах  то  лапоть,  то  лоскут
сукна, сапог или шапка. Это были вывески. А мясной ряд можно было угадать  и
без вывески - по стаям собак, с мордами, вымазанными в крови. Мясники тут же
на толчке резали скот, палками  отгоняя  собак,  рвущихся  к  окровавленному
мясу. А для рыбного ряда вывеской была вонь такая мощная, что мирские зажали
носы.
   - Что они, черти, тухлую рыбу, что ли, обожают? - вслух удивился мичман.
   - Черти, може, и  любят  тухлую  рыбу,  а  мы  не  любим,  -  откликнулся
встрепанный мужик Псой. Он и робкий, с добрыми глазами, шли за мирскими  как
привязанные. - Рыба на тонях без соли гниет, у баб капуста без соли  воняет,
мясо тухнет, сало червивеет. Истинно гибель без соли!
   - Опять разговор о соли, - тихо сказал Виктор капитану.
   - Дельный разговор! Он нам глаза на здешние порядки открывает, -  ответил
довольно капитан.
   Толчок шумел, свистел, пел, кричал.  Как  на  цымбалах,  играли  гончары,
постукивая палочкой по звонкому своему товару. Котельники оглушительно  били
в  котлы  и  сковородки,  сыромятники  размахивали  дублеными   полушубками,
вымоченными в дубовых и еловых настоях и в квасах, пьяные орали песни, нищие
слезно  ныли,  ребятишки  свистели  и  дудели  на  разные  лады  в  глиняные
свистульки и дуды. Бабка, ворожея на  бобах,  пытаясь  перекричать  базарный
гвалт, гадала двум девушкам-подружкам,  а  те,  затаив  от  страха  дыхание,
глядели прямо в ее беззубый рот. Была на толчке и стригальня, где мужикам  и
парням, сидевшим на пнях, стригли волосы, надев на голову  глиняные  горшки.
Земля здесь была покрыта, как кошмой, срезанными волосами.
   А за стригальнями увидели мирские невысокий помост из досок,  выкрашенный
в черный цвет. На нем лежал ворох соломы, подплывший кровью, стоял чурбан  с
воткнутым в него широколезвым топором. Это была плаха. Рядом мрачно  чернела
виселица. Ветер с озера тихо покачивал висевшего в петле  со  связанными  за
спиной руками. На перекладине  виселицы  сидели  тесно  в  ряд  вороны.  Они
нетерпеливо перепархивали и скрипуче каркали.
   - Хорошую моду взяли - убивать  живых  людей!  -  пробормотал  ошарашенно
мичман.
   А Ратных ощутил холодок  в  сердце:  "Плаха...  Виселица...  Время  здесь
остановилось..."
   Стрельцам пришлось задержаться. Вокруг плахи тесно стояли люди, весело  и
довольно смотревшие на кнутобойную расправу. Палач, высокий, плечистый, но с
маленькой круглой кошачьей головой, осенил себя крестным знамением, поплевал
на руки и поднял  длинный  сыромятный  кнут.  На  кобыле,  толстой  доске  с
прорезями для рук, лежал тучный бородатый человек. При первом  же  ударе  он
вскрикнул визгливым, бабьим голоском:
   - Внемли гласу моления моего, Исусе Христе!
   А люди, обступившие плаху, захохотали:
   - Чай, спьяну накуролесил, поп Савва - худая слава!
   - Известно! Он ковш пенника в один дых пьет!
   - Эй, палач Суровец! Удара не слышно! Бей кутью крепче!
   Но палач хлестал лениво, без злобы. Люди начали покрикивать раздраженно:
   - Суровец, серчай! Сердито бей божью дудку!
   - Сухо! Поповской кровушки не видно!
   Палач хлестнул с замахом, и поп взмолился:
   - Оле, мне грешному, оле, мне несчастному! -  А  потом  заорал:  -  Полно
бить-то, душегуб! Сверх счету кладешь!
   И вдруг  зрители  сразу  отхлынули  от  плахи.  В  дальнем  конце  толчка
закричали:
   - Бирюч едет, спасены души! Новое мучительство выкрикнет!
   Конный бирюч заколотил короткой плеткой в большой бубен, надел на длинный
шест свою шапку, поднял ее высоко и закричал:
   - Слушайте все люди ново-китежские, от мала до велика!
   - Ново-китежское радио! - покрутил головой Птуха. - Последние известия!
   - Слушайте, спасены души! -  кричал,  натужась,  бирюч.  -  Ее  боголюбие
старица Нимфодора и его степенство государь-посадник Ждан Густомысл указали,
а их Верхняя Дума постановила:  завтра,  после  заутрени,  выйти  Кузнецкому
посаду на Ободранный Ложок на две седмицы для доброхотного, без  понуждения,
добывания белого железа! То богова работа! А  ослушников  благий,  в  троице
прославляемый господь бог великим гневом  накажет  и  опалит,  як  огнем,  а
старица проклятие наложит!..
   И словно взорвался толчок яростными криками:
   - Не на бога работа, а на брюхатых из Детинца!
   - У скольких с костей мясо ободрал тот Ободранный Ложок!
   Широкоплечий кузнец с  подпаленной  у  горна  бородой  крикнул  железным,
громыхающим басом:
   - Бирюч, эй! Передай в Детинец: не пойдут, мол, кузнецы на белое железо!
   - Да ить ее боголюбие старица  приказала,  -  послышался  голос  смирного
мужика. - Как откажешься?
   - А иди ты со своей старицей знаешь куда?! - заорала толпа.
   - Детинские верховники народ, как восковую свечу, сгибают, а ее боголюбие
крестом их заслоняет!.. "Боголюбие"!
   В, толпе становилось все теснее, душнее. Не  выдержав,  запричитала,  как
над покойником, женщина, заплакали горько дети.  В  толпе  вздыхали,  охали,
ругались.
   - Доколе же мы будем эту муку терпеть?! - выкрикнул  вдруг  горячо  Псой,
встрепанный мужик. - Эх, смелому горох хлебать, а трусу и редьки не  видать!
На дым ихнее гнездо пустить надобе, за  рога  взять  все  ихнее  отродье!  -
погрозил он кулаком Детинцу. - А крышу ихнюю золотую я бы  тебе,  Сысой,  на
сарай подарил, - зло засмеялся он, глядя на робкого мужичка.
   - Вот это настоящий разговор! - хлопнул Птуха Псоя  по  спине.  -  Давай,
браток, знакомиться. Как твои позывные? Величают тебя как?
   - Псой Вышата я. Народ говорит, что истинный я Псой. И верно, душа у меня
злая. А это Сысой Путята, - указал он на робкого мужика. - Мы всегда вместе,
нас так и кличут: не-разлей-вода. Плотники  мы.  Чего  хочешь  тебе  срубим:
хочешь - избу, а хочешь - и домовину. А тебя как зовут, друг?
   - Федор  Птуха.  Моряк!  Из  славного  города  Одессы,  с  Черного  моря,
воспетого академиком Айвазовским. Слышал про такое?
   - Неужто твое море в самделе черное?
   - Спрашиваешь! Сунь в море сапоги - и гуталином чистить не надо. Чуеш