алей и коротких широкогорлых "тюфяков"*.  А  в  башенной
амбразуре вспыхнуло пламя, и пушечный выстрел тупо отдался в тайге. Каменное
ядро, проверещав над осаждающими, плюхнулось в землю далеко за их последними
рядами. Детинские владыки повернули разинский "Единорог" против народа.
   * Тюфяк - род старинной пушки.
   Пороховой дым повис низко над землей, как болотный туман. Кричали в толпе
раненые. Кружили над людьми  перепуганные  галки.  Осаждающие  отхлынули  от
стен, и стрельба прекратилась.
   Вскоре пошел дождь, частый и крупный, но посадские не ушли от Детинца.
 
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   "НА СЛОМ!"
   Глава 1 ОСАДНЫЙ ТАБОР
   ...Так и стояли. Эти и те. Перепопыхиваясь  винтовкой.  Ил.  Сельвинский,
"Уляляевщина"
   1
   Восставшие посады окружили Детинец осадным табором. Появились  шалаши  из
ветвей и соломы, шатры из дерюг  и  рогож.  Пригнали  из  посадов  телеги  и
огородились ими от конных атак стрельцов.
   Шумела радостно, словно дождалась праздника, посадчина. Были тут  кузнецы
с запеченными у  горнов  лицами;  плотники  из  Щепного  посада  в  дерюжных
фартуках, с топорами, засунутыми за спиной за пояс;  красильщики,  с  руками
желтыми,  синими,  зелеными;  рыбаки,  подпоясанные,  по  ловецкому  обычаю,
сетями, скрученными в  жгут.  Были  Здесь  и  мужики  из  таежных  деревень,
вооруженные вилами-тройчатками и цепами; были солевары с язвами на  лицах  и
руках от горячего рассола, и, конечно, лесомыки со страшными своими луками.
   Скрипящие, тяжело нагруженные возы привезли из  Кузнецкого  посада  тайно
заготовленное оружие: вязанки  мечей,  сабель  и  копий,  ослопы,  окованные
железом палицы, кистени, железные рубчатые шары на цепях, с  какими  еще  на
татар хаживала  Русь.  А  против  конных  стрельцов  были  молоты-клевцы,  с
железным клювом для стаскивания всадников с седел. Прислал Кузнецкий посад и
пищали, тяжелые и длинные, как ломы, но не много было огненного  боя.  А  из
Сыромятников привезли кожаные рубахи, обшитые железными пластинами.
   Походный  атаман  восставших  посадов  в  шинели,  туго   запоясанной   и
застегнутой на все четыре крючка, в зеленой пограничной фуражке и с  древней
саблей старицы  Анны,  пристегнутой  к  ремню,  обходил  осадный  табор.  За
атаманом шли есаулы. В высоком  шлеме,  в  пластинчатых  латах,  надетых  на
посконную рубаху, опираясь, как на клюку,  на  прямой  широкий  меч,  тяжело
шагал Будимир Повала. Всей пятерней он лохматил подпаленную у горна бороду и
не спускал глаз с детинских стен. Но  не  страх,  не  сомненье  были  в  его
глазах, а спокойствие и уверенность. Положив  на  плечо  рогатину,  грозную,
тяжелую, на длинном березовом  ратовище,  шел  плотный  кривоногий  староста
охотников Пуд Волкорез. И он не сводил с  Детинца  пятнистых,  как  у  рыси,
глаз. В глубине их залегла настороженность; он смотрел  на  Детинец  как  на
зверя, готового к прыжку. За бревенчатыми стенами сидел этот лютый  зверь  и
примеривался к  прыжку,  прицеливался  к  удару  когтистой  лапой.  Третьего
есаула, мичмана Птухи, не было в таборе - он уехал в посад за взрывчаткой  и
порохом.
   Атаман и есаулы остановились у  дерюжной  палатки,  .  где  бабки-ведуньи
разместили лазарет.  На  рогожах  лежали  раненые  при  первом  приступе  на
Детинец. Скупо стонал посадский,  подбитый  зарядом  картечи  из  горластого
"тюфяка". Рваные его портки и рубаха залубенели  от  крови.  Ведуньи  варили
целебные корни, обмывали отваром раны и накладывали на  раны  осиное  гнездо
или присыпали золой. А в стороне лежал убитый. Бабки  уже  обмыли  покойника
через березовый веник,  обули  в  ненадеванные  новенькие  лапти,  на  глаза
положили медные гроши, а в головах поставили чашку с водой, чтобы  было  где
обмыться его душеньке, вылетевшей из тела. И провожал его в  последний  путь
похоронный плач женщин.
   Подымитесь вы, ветры буйные,
   Со всех четырех сторон.
   Разнесите мать сыру землю,
   Разбейтесь гробы да распахните саваны,..
   Будимир снял шлем, вытер рукавом вспотевший лоб и перекрестился.
   - Мало на воле погулял! - сказал он  жалеюще,  указывая  на  мертвеца,  и
перевел взгляд на Детинец. - Облегли мы сего зверя, а он вишь как кусается!
   - Медведь, коли почует, что берлога  его  в  облоге,  он  тогда  и  зубом
кусает, и когтями рвет, и лапой наотмашь бьет, - угрюмо заговорил Пуд, глядя
на сиявшую золотом крышу посадничьих хором.  -  А  Детинец  не  добыча  еще,
подранок только. Вот и кусается.
   - Добьем? - спросил походный атаман. - По острию ножа идем!
   - Подденем на рогатину! - тихо, но с угрозой ответил Волкорез.
   - Прииде час для мужества и для битвы! - снова перекрестился  Будимир.  -
Докончим же наше дело в добрый час, во святое времечко.
   А похоронный  вой  плакальщиц  начала  перебивать  горластая,  задиристая
перебранка двух враждующих станов. Таков древний осадный  обычай.  Посадские
кричали стрельцам, высыпавшим на стены:
   - Пошто ворота Детинца заперли?
   - Чтоб телята не лазили! - отвечали насмешливо стрельцы.
   - Теляток спужались, храбрецы?
   - В мир, гилевщики, захотели? - орали со стен. - Ототкнем вам дыру  не  в
мир, а в адское пекло!
   - Всем вам, кафтанникам, головы  свернем!  Сами  себя  в  пятки  целовать
будете!
   - На себя погляди, посадчина тухлая! Лаптем щи 'хлебаешь,  еловой  шишкой
чешешься!
   - Веревки на вас, кафтанников, жалко! Мочальной петлей удавим!
   На стене показалась вдруг багровая рожа попа Саввы.  Задрав  нос-пуговку,
он сначала выругался ядрено, потом заорал:
   - Паршивчики, шелудивчики! Сманили вас, дуроломов, мирские на  окаянство!
Саблей вас будем крестить, как рече пророк!
   - Душа  паскудная,  попище  нечестивый!  Уже  переметнулся?  -  брезгливо
закричал Истома, стоявший под стенами.
   - Истомушка! Внучек! Сам знаешь, сколь скудно мы живем! - слезливо  заныл
поп. - А старица обещала, что я один  буду  мертвых  посадских  отпевать.  А
посад-чину стрельцы сотнями уложат, вот увидишь!
   - Кутья тухлая! Прихвостень посадничий! - закричали ненавидяще посадские.
- Трупоядец проклятый! А поп надрывался со стены:
   - Сосчитай-ка, Истомушка! С каждого покойника по алтыну  -  три  рубля  в
мошну!
   Толстый, неповоротливый стрелец,  низко  склонившись  со  стены,  крикнул
зычно:
   - В Светлояре ваших мертвяков  будем  топить!  Как  в  прошлый  ваш  бунт
топили!
   - Ты топить нас не  будешь!  -  рявкнул  Волкорез.  Длинная,  зверобойная
стрела его мстительно взвизгнула и впилась стрельцу в горло.
   - Вот тебе, вражина!
   Стрелец шатнулся и упал со стены головой вперед. Так и остался лежать  со
стрелой, пробившей горло и застрявшей где-то в черепе.
   А перебранка осадного табора и детинской стены прекратилась только ночью.
   2
   Ночь пришла холодная и ветреная, с редкими проблесками луны меж  бегущими
облаками. И принесла эта ночь караульным  стрельцам  тревогу  и  страх.  Они
слышали шум какой-то работы: лязгало железо, били в  землю  лопаты,  ломы  и
кайлы, скрипели подъезжавшие возы.  А  не  видно  в  темноте,  что  задумали
смерды.
   Это Птуха готовил свои фугасы. Он сердился и ругался  шепотом,  чтобы  не
услышали на стенах.
   - Кошмар! Ты же не могилу копаешь, а шурф!  Понимаешь?  А  на  дне  шурфа
выкопаем зарядную камеру. И что с этого будет? И  будет  с  этого,  чтоб  вы
знали, воронка усиленного выброса!
   А со стороны  Светлояра  подъезжали  возы  с  песком,  глиной  и  крупной
галькой, забоечным материалом для забойки шурфа.
   Тревогу и страх  рождал  и  у  посадских  нависший  над  осадным  табором
Детинец. Был он загадочен, безмолвен и темен. Светились только  два  окна  в
посадничьих хоромах, словно пялились на осадный табор  огненные  глазища.  А
еще посверкивали волчьим глазом тлеющие  фитили  на  стенах,  отмечая  места
пушки, "тюфяков" и  пищалей,  да  иногда  свет  проглянувшей  луны  дробился
синеватыми искрами на  остриях  копий,  на  лезвиях  бердышей  и  на  шлемах
стрельцов.
   "Ветер и ночь холопьего бунта! Стены старинной крепости и зловещий  блеск
старинного оружия... Все как во сне!" - думал капитан, стоя  около  штабного
шатра.
   Пуд Волкорез, стоявший рядом с  ним,  погрозил  кулаком  окнам  посадских
хором:
   - Ужо выбьем твои глазища, филин проклятый!
   3
   Капитан и  Волкорез  вползли  в  штабной  шатер,  под  большую  дерюжину,
накинутую на поднятые оглобли двух телег. В шатре были уже  Будимир,  Алекса
Кудреванко и атаманские посыльные, то есть адъютанты  -  Истома  и  Мишанька
Безмен.
   Садясь на рогожу. Ратных сказал:
   - Итак, товарищи и братья, завтра утром общий штурм Детинца. Согласны?
   - Знамо, так! И перетакивать не будем, - решительно  ответил  Будимир.  -
Мужики уже роптать начали: де атаман и есаулы зады чешут, о битве не думают.
   - Ас братчиками как? - озабоченно спросил Пуд. - Опаска  с  ними  большая
нужна!
   - С братчиками не все ясно. В Детинце, полагаю, их нет, а вот с тыла  они
могут ударить. Алекса перенес свои сторожевые посты на тылы осадного табора.
Алекса, не проморгают твои дозорцы?
   Алекса привстал, отвечая:
   - Уши топориком держим, не вполглаза - на полный глаз глядим. И  мышь  не
прошмыгнет!
   - Если тревога в тылу начнется,  ты,  Пуд,  туда  своих  ребят  с  луками
посылай. Нужно издали врагов бить, близко к табору не  подпускать.  Подойдут
вплотную, нам несдобровать! А как твои таежные посты, Пуд?
   - У Алексы мышь не прошмыгнет, а у нас жук или червяк не проползут. Округ
города в тайге дозоры стоят.
   - Оружия у нас маловато, - вздохнул атаман.  -  Если  стрельцы  в  конную
атаку пойдут, кольями и оглоблями отбиваться придется.
   Будимир виновато опустил голову.
   -  Сделали,  сколько  успели.  Раньше  времени  начали.  Все   помолчали,
погруженные в тревожные думы. Потом капитан снова спросил Истому:
   - О пленных наших ничего не узнали? Юноша покачал головой.
   - Узнали, да мало. Друзья Сергунькины, ребятишки посадские, говорят,  что
Сергунька и брат его в Пытошной башне сидят. Точно будто бы узнали.
   - Ребятишки всегда знают,  -  улыбнулся  капитан.  В  шатер,  согнувшись,
втиснулся мичман. Был  он  перемазан  землей  и  глиной,  брюки  на  коленях
разорваны.
   - Закончили, мичман? - оживился Ратных.
   - Так точно, закончили! - Глаза Птухи, обычно всегда со смешинкой, как  у
истого одессита, сейчас блестели жестко.  -  Эх,  и  рванем!  Двадцатый  век
против семнадцатого. Кошмар!
   Новокитежане с уважением смотрели на мичмана. К  штабному  шатру  подошел
кто-то и остановился, не решаясь войти. Видны  были  только  огромные  босые
ноги. Потом послышался голос Некраса Лапши:
   -  Атаман-батюшка,  есаулы  славные,  на  детинских  стенах  огни  многие
появились. Взглянули бы! Штабной шатер вмиг опустел.
   Глава 2 МИРНАЯ БЕСЕДА
   Только там, где приходит беда, Проверяется смелость.
   Муса Джалила
   1
   Их заперли в  комнате  Пыточной  башни.  Большое  волоковое  окно,  через
которое Сережа и его друзья пробрались два дня назад по  желобу  в  Детинец,
было забито наглухо толстыми сосновыми горбылями.  Виктор  еще  на  рассвете
внимательно  осмотрел  волоковое  окно,  попробовал   отодрать   горбыли   и
безнадежно сказал:
   - Здесь нам хода нет.
   Было в камере и второе окно, маленькое и забранное  решеткой,  выходившее
на посадничий двор. Видно из него было немногое: край двора,  верхушки  сада
да берег пруда, где шлепали вальками прачки. Но это было все же веселее, чем
мрачные стены тюрьмы, и Сережа часто подходил к этому окну.  Он  и  заметил,
что среди прачек,  коренастых,  голоногих,  появилась  тоненькая  девушка  в
цветном сарафане.
   - Чего это она смотрит на наше окно?  -  удивился  вслух  Сережа.  -  Все
смотрит и смотрит!
   - Кто смотрит? - подошел к окну Виктор и тотчас вскрикнул: - Она! Анфиса!
Узнала, что нас сюда сунули! Будем ждать от нее весточки.
   А весточка уже пришла - уже стучал на двери  наружный  засов.  Посадничий
ключник, дряхлый Петяйка, принес большой узел с пирогами,  жареным  мясом  и
рыбой.
   - Сдоба вам и ядь всякая, скоромная и постная.
   - Спасибо, дедуся! От кого посылка? И письмо есть?
   - Письмо тебе посадник-владыка батогами пропишет!
   - Ты ей на словах хоть передай, что я...
   - Отзынь, поганец! - крикнул зло Петяйка и спросил Сережу сухо и  угрюмо:
- Белено спросить здоровье твое. Что передать?
   - Передайте, здоровье хорошее, - ответил Сережа и вежливо  добавил:  -  И
большое спасибо за беспокойство. Это тоже передайте.
   Петяйка вышел из камеры и со стуком задвинул снаружи засов на двери.
   Кроме радостной весточки от Анфисы, ничего не случилось в этот  день.  Он
тянулся, как и всякий  тюремный  день,  лениво,  незаметно,  бесшумно.  Лишь
стучало где-то деревянное ведро  о  сруб  колодца  и  ворковали  голуби  под
застрехой башни. Но вот в тюремное безмолвие начали вливаться сначала глухо,
а потом все громче и громче яростные  и  страстные  крики.  Где-то  недалеко
шумела толпа,  свистела,  охала,  кричала  то  негодующе,  то  умоляюще,  то
ликующе.
   - Играют! Честное пионерское, играют! - восторженно  закричал  Сережа.  -
Сборная посадов со сборной Детинца!..  Витя,  ты  знаешь,  какая  в  Детинце
команда? О-го-го, командочка. А кто же вместо  меня  центра  играет?  Юрятку
надо было поставить!
   Сережа метался по  каморе,  возбужденный,  со  страдающими  глазами.  Его
команда играет ответственный матч, а его нет на поле!
   - Да успокойся ты! Сыграешь и ты за свою  команду,  не  раз  сыграешь!  -
схватил Виктор Сережу и прижал к себе, остановив его  возбужденное  кружение
по комнате. Он начал уже беспокоиться за брата: слишком он был возбужден, не
кончилось бы это горьким плачем.
   А когда крики футбольных болельщиков перешли  в  яростный  рев,  в  топот
множества бегущих людей и когда буря эта домчалась до Детинца и ударилась  о
его стены, заметался по каморе и летчик:
   - Началось! Боже, началось!.. Так неожиданно!
   Загремели пищальные выстрелы, ухнула пушка. Виктор снова  прижал  к  себе
Сережу, загородив его собой. Решается их судьба! Сейчас ворвутся стрельцы  и
потащат их на расправу.  А  может  быть...  Может  быть,  ворвутся  капитан,
мичман, посадские и выведут их на свободу!
   Так и стояли, обнявшись, глядя с  ожиданием  на  дверь.  Но  прекратились
выстрелы, затихли крики толпы, а за ними никто не пришел.
   Настала ночь. Переволновавшийся Сережа крепко заснул на соломе. Виктор не
спал, тревожно вслушивался в ночные шумы Детинца.
   Не  спало  и  гнездо  верховников.  Кричали  сердито  мужчины,  причитали
женщины, звякало оружие.  Зарешеченное  окно  светилось  красным,  трепетным
светом факелов. Неожиданно стукнул засов двери, и в камору хлынул  свет.  На
пороге стоял Петяйка, за его спиной - стрельцы с большими  фонарями.  Сережа
испуганно вскочил с соломы.
   - Не подходите! - тихо, но  с  угрозой  сказал  Виктор,  загородив  собой
брата.
   - Не бойся, мирской, - сказал, выходя вперед, стрелецкий десятник.  -  Ни
тебе, ни мальцу худа не будет. Зовет вас ее боголюбие государыня  старица  в
свою Крестовую палату для мирной беседы.
   Летчик ответил угрюмым, враждебным взглядом. Он знал,  что  вызывает  его
Памфил-Бык для окончательного ответа.
   - Знаю я ваши мирные беседы.
   Десятник перекрестился и улыбнулся добродушно:
   - Вот те крест, что худа вам не будет. Говорю же, старица зовет.
   Виктор  заколебался.  Ответ  Памфилу  давать  придется,   от   этого   не
отвертеться. Он взял Сережу за руку, сказал решительно:
   - Хорошо, пошли!
   ...Ночь была черна и тревожна. Над Детинцем повис злой, клыкастый  месяц.
Чуя недоброе, на стрелецких дворах взлаивали собаки и замолкали,  к  чему-то
прислушиваясь.
   Виктора и Сережу  ввели  в  посадничьи  хоромы  и  повели  по  полутемным
горницам. Всюду стояли стрельцы, сонно опираясь на бердыши. Смутная  тревога
чуялась в низких,  душных  горницах,  где  разноцветные  огни  лампад  остро
отражались в лезвиях бердышей.
   Остановились у широкой тяжелой двери,  охраняемой  двумя  стрельцами.  Те
скрестили' было бердыши, но, увидев  ключника,  освободили  проход.  Петяйка
открыл дверь и молча, кивком головы пригласил пленников войти. Виктор вошел,
ведя за руку Сережу, и услышал тихий старушечий голос:
   - Подойди ближе, мирской.
   Виктор  поднял  глаза.   Втянув   изжеванные   старостью   щеки,   словно
задохнувшись от ярости, на него смотрела ново-китежская владычица.
   Он притянул к себе Сережу, обнял его за плечи и огляделся.
   2
   Их привели в Верхнюю Думу - государственный совет Ново-Китежа.
   На лавках, стоявших покоем вдоль трех стен, сидели верхние люди, тяжелые,
сытые, угрюмые. Виктор глядел на их медно-красные морды, распухшие от  лени,
обжорства и перепоя, на их отвисшие толстые щеки, на крепкие волчьи челюсти,
на затылки, как из  камня  вытесанные,  на  тяжелые  животы,  свисавшие  меж
расставленных ног, и думал: "От таких добра не жди! Своими  руками  задушат,
волчьими зубами загрызут!.."
   Верхняя Дума заседала в Крестовой палате, молельне старицы. Всюду  иконы,
всюду суровые, изможденные лики святых. На тонких  цепочках  висели  горящие
лампады; в грубых, железных  подсвечниках  оплывали  толстые  желтые  свечи.
Горький их чад и копоть лампад забивали дыхание.
   Старица сидела в своем высоком, красно-бархатном кресле, упираясь  в  пол
посохом и положив ноги на скамейку с пуховой подушкой. Рядом с нею, в кресле
пониже,  развалился,  сонно  заводя  маленькие  осовелые  глазки,  посадник.
Отдельно, на табурете, сидел человек в ядовито-желтом  кафтане.  Свет  свечи
упал на его лицо, и летчик узнал старшего подглядчика Патрикея Душана.
   - Благослови, матушка государыня, начать,  -  вздохнув  и  почесав  пузо,
сказал посадник.
   - Господь, благослови на мирную беседу, - откликнулась старица. ,
   В Крестовой палате стало тихо. Потрескивали  лампады  и  свечи.  И  снова
послышался басок старицы:
   - Патрикей, прочитай мертвую грамоту на мирских и кузнеца Повалу!
   Душан  встал,  развернул  берестяной  свиток  и  начал   читать   глухим,
замогильным голосом:
   - Ее  боголюбие  старица  Нимфодора  и  владыка-посадник  Ждан  Густомысл
сказали, а Верхняя Дума приговорила: мирских людей Степана, Виктора и Федора
Трехпалого, а с ними же старосту  Кузнецкого  посада  Будимира  Повалу...  -
Душан перевел дыхание и грозно, торжественно закончил - ...сжечь в  железной
клетке на толчке на большом костре!
   - Слышал, мирской? - засмеялась клокочуще Нимфодора. - Попал ты, как  кур
в ощип! Не вырвешься!
   Черевистый, с рожей, налитой темной кровью, верховник хохотнул злорадно:
   - Попался на крючок, окунь красноперый!
   Второй верховник, с мертвым под бельмом глазом, прорычал:
   - . Не хотелось петушку на пир идти, да за хохолок потащили!
   А третий - дряхлый, лицо с кулачок, бородка шилом, губы и щеки  ввалились
- прохрипел:
   - Попался, который кусался!
   - Говори, Патрикей,  вины  мирских  людей!  -  резко  сказала  Нимфодора,
стукнув посохом в пол.
   Душан заговорил быстро, гладко, как хорошо заученное.
   В оловянных  глазах  его  сверкала  подлая  радость  и  злоба,  когда  он
взглядывал при этом на летчика.
   - Подбивали мирские люди посадских людишек идти с уязвительным оружием на
Детинец, против благоуветливой  государыни  старицы,  государя  посадника  и
лучших верхних людей!
   "Лучшие" люди, слушая, сопели, задушенно  рыгали,  наливались  свекольным
соком и, по-бычьи нагнув головы,  глядели  исподлобья  колючими  глазами  на
мирских.
   - Словно в улей дунули, вот как загудел народ, - горестно покачал головой
посадник. - Отвечай, мирской, было такое?
   - Было такое! - ответил твердо Виктор, глядя в глаза посадника и шагнул к
нему.
   Густомысл замахал испуганно руками.
   - Не подходи! Отзынь, дьявол! Стой тамо, где стоишь!
   Виктор усмехнулся и отступил назад.
   - Было такое! - повторил он. - Народ посадский, трудовой народ, рвется  в
мир, н