подскочил к Повале мичман.
   - Такого стрекача задали! Остафий так спешил, что и шапочку свою атласную
оставил. В тайгу утекли, не иначе.
   - Поп Савва предал нас, - сказал капитан. - Натравил на нас братчиков под
землей. Двери им открыл.
   - Найдем! Я уже послал в тайгу лесомык, - заверил его Волкорез.
   - А когда вы Детинец снова захватили?
   - Ночью. Вас шли выручать. Знали мы, что в соборе вы  безвыходно  засели.
Перед  этим  всем   посадом   Кузнецким   щиты   железные   ковали,   против
скоропалительных мирских пищалей. В соборе они стоят. Поди посмотри. Чаю, не
просадят их пули из мирских пищалей, - с гордостью закончил Будимир.
   Хотел капитан сказать, что жестяные эти  щиты  винтовочные  и  пулеметные
пули без труда просадят, но  вообразил,  как  весь  Кузнецкий  посад  гремел
тяжелыми  ударами  молотов,  как  хрипло,  с  надсадой  дыша,  то   и   дело
прикладываясь запаленно к ведру с водой, ладили кузнецы  спасительные  щиты,
чтобы идти под их защитой на выручку мирских друзей, и сказал уверенно:
   - Какой разговор! Ясно, не просадят! - И добавил растроганно:  -  Спасибо
вам, друзья. Не бросили нас в беде.
   - За что благодаришь, хлебна муха? Во второй раз мы Детинец голыми руками
взяли. Навалились  всей  силушкой,  а  Детинец  пустой.  Защитники  его  или
разбежались, или под перины попрятались...
   2
   Капитан приказал отправить подводы к "Николе на бугре",  привезти  оттуда
оружие  и  канистры  с  бензином.  А  затем  началась  перетряска   Детинца.
Верховников и десяток уцелевших стрельцов заперли в Пыточную башню. Искали и
платину, свозимую с приисков в Детинец, но не  нашли.  Верховники  хитро  ее
спрятали, придется поговорить с ними.  Нашли  и  Нимфодору.  Старица,  всеми
брошенная, возлежала в своем гробу, вдребезги пьяная, и орала молитвы. Около
гроба, под рукой, стояла бутылка ликера. Сунувшегося к  ней  посадского  она
огрела подсвечником и обругала совсем не божественными словами.
   К вечеру капитан собрал на совет  всех  вожаков  Ново-Китежа.  Пришла  на
совет и Дарёнка. Она сидела рядом с Птухой.
   Собрались вожаки в посадничьих хоромах, в комнате Колдунова, а задолго до
собрания пробрались сюда  Сережа,  Юрятка  и  Тишата.  Они  крутились  около
колдуновской рации. Убегая, Колдунов растоптал в лепешку передатчик (поэтому
Ратных  не  смог  передать  на  Большую  землю  сообщение  о  ново-китежских
событиях), но приемник в спешке повредил не серьезно,  лишь  порвал  кое-где
провода. Орудуя своим  чудо-ножом,  Сережа  принялся  за  ремонт  приемника,
подвинчивал, зачищал, сращивал.
   Начался совет сообщением капитана Ратных  о  том,  что  карта  Прорвы  не
найдена. Новокитежане притихли и помрачнели. Опять померкла мечта о выходе в
мир, на родную Русь. Заметив это, капитан поднялся с лавки.
   - Унывать не будем,, недостойно это людей храбрых и решительных! Железная
птица нашего друга Виктора, - указал он на летчика, - теперь  может  летать.
Отправим в мир послов. Из нас  кто-нибудь  полетит  и  от  Ново-Китежа  люди
полетят. Попросим  помощь.  Пришлют  сюда  топографов,  геологов,  воздушной
разведкой найдут тропы через Прорву.  И  уйдете  вы  в  мир,  о  чем  ГОДАМИ
мечтали.
   - После твоих слов, Степан,  опять  вольнее  дышать  стало,  -  улыбнулся
радостно Будимир. - Ладьтесь  в  путь,  спасены  души,  -  посмотрел  он  на
новокитежан. - Толокно толките, сухари сушите, мясо  солите,  рыбу  коптите.
Верю я Степанову слову!
   - Но прежде нам  потрудиться  дружно  придется,  -  продолжал  Ратных.  -
Мирская железная птица перед взлетом должна разбежаться. Видали,  как  птицы
небесные, перед тем как крыльями взмахнуть,  разбегаются  по  земле?  И  для
нашей птицы расчистить дорожку нужно.. . Много там работы!  Тайгу  валить  и
корчевать, целые скалы дробить и вытаскивать, землю ровнять. Одной неделей и
одной сотней работников не управиться.
   - Все в наших руках! - сказал бодро Некрас Лапша. - На  трижды  проклятый
Ободранный Ложок ходили на огульные  работы.  А  теперь  огульная  работа  -
истинно богова работа будет.
   - Долгая это песня, - вздохнул Косаговский. - За месяц едва управимся.
   - ДРУГОВО выхода не вижу, -  ответил  капитан.  К  этому  моменту  Сережа
закончил  ремонт  приемника.  Повернул  ручку  настройки.  Раздался  щелчок,
медленно начал разгораться зеленый  "глазок"  индикатора.  Юрятка  и  Тишата
оробело попятились, с суеверным  страхом  глядя  на  раскрывающийся  зеленый
"глаз". Сережа медленно поворачивал ручку. Послышались неясные шумы,  хрипы,
и вдруг вырвался человеческий голос. Что-то кричал японский диктор,  но  его
заглушил кабацкий фокстрот из Харбина, такой нелепый здесь, в  средневековом
городе. И сразу все  заглушил  поросячий  визг,  щелканье,  дробь  морзянки,
скрежет, рев. Юрятка и Тишата опрометью бросились  к  дверям.  Поднялись  со
скамей  и  взрослые,  посадские  вожаки,  не  спуская  глаз  с   говорящего,
играющего, визжащего поросенком ящика. Они вздрагивали от каждого звука,  но
не убежали. Негоже с мальчишек пример брать.
   А у Сережи дело опять наладилось. Он поймал  какую-то  станцию.  Далекий,
очень печальный женский голос тихо брел над землей, над тайгой  и  забрел  в
древний Ново-Китеж. Затаив дыхание слушали посадские далекую, грустную песню
на незнакомом языке. И вдруг - это  было  так  неожиданно  и  радостно,  что
вздрогнули все, и новокитежане и мирские, - вдруг в песню  ворвался  русский
голос. Спокойно, деловито рассказал он о  рыбаках  Посьета,  перевыполнивших
план  второго  квартала,  о   новосибирских   геологах,   открывших   мощное
месторождение железа,  и  о  свердловских  металлургах,  увеличивших  выпуск
стального проката.
   Ратных,  Косаговский  и  Птуха  переглянулись,  счастливо   улыбаясь.   С
волнением слушали они привычные слова о трудах родной страны. Голос диктора,
словно колеблемый ветром, то поднимался, то  затихал  и  неожиданно  пропал.
Сережа, ловя заглохшую волну, повернул ручку  настройки,  и  снова  появился
русский голос, но другой, глубокий бархатный баритон:
   "Говорит Москва! От Советского Информбюро..."
   Сережа прибавил громкость,  и  четко,  медленно,  торжественно  зазвучали
слова:
   "В течение вчерашнего дня наши войска  вели  ожесточенные  оборонительные
бои с превосходящими силами гитлеровцев..."
   Капитан вскочил, грохнув  отброшенным  табуретом.  Косаговский,  опираясь
ладонями о стол, хотел подняться, но остался сидеть, тяжело и часто задышав.
Мичман вскинул руки, сжатые  в  кулаки,  и  медленно  опустил  их  на  стол.
Посадские с испугом и удивлением смотрели на мирских. А торжественный  голос
продолжал:
   "После упорных тяжелых боев наши войска вынуждены были отойти  к  Минску.
На Северном фронте гитлеровцы прорвались на дальние подступы к Ленинграду".
   - Какой Минск? - растерянно, непонимающе спросил Птуха.
   - Один у нас Минск - столица Белоруссии! - -со скорбной  яростью  крикнул
летчик.
   - Тише, ради бога! Не мешайте, - умоляюще сказал капитан.
   Но передача уже кончилась. Торжественно и печально  прозвучали  последние
слова:
   "Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость  нашей...
родины!"
   И сразу зазвучала незнакомая, неслышанная песня:
   Пусть ярость  благородная  Вскипает,  как  волна.  Идет  война  народная,
Священная война...
   - Товарищи! Братья! - повернулся  капитан  к  новокитежанам.  -  На  нашу
родину, на мать-Россию, напал жестокий враг!
   3
   Капитан сел на поднятый табурет. Он помолчал, чувствуя  ледяной,  колющий
озноб на щеках, от которого стянуло кожу на скулах.
   - Наше место на фронте! - твердо,  убежденно  заговорил.  Виктор.  -  Там
решается судьба нашей родины. Немедленно на фронт!
   Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поднял голову и увидел
Анфису. Она только что вошла, остановилась в дверях  и,  стиснув  побелевшие
губы, смотрела на Виктора. Она услышала его слова,  медленно  повернулась  и
ушла. Летчик посмотрел жалобно ей вслед, но остался на месте.
   - На фронт идете? Приветствую! И моя душа уже  там,  -  строго  и  сурово
сказал мичман. - А у меня другой вариант. Я остаюсь здесь. Слышали? -  Птуха
сказал это с вызовом и даже встал. -  Осуждать  будете?  Ха,  хвост  поджал,
гроза морей? А это вы видели?  -  поднял  он  левую  руку.  -  Двух  пальцев
недочет. На фронт меня не возьмут. А  выдавать  подштанники  и  тельняшки  в
баталерке - мне это надо? - Певучий, ласковый одесский говорок мичмана  стал
строгим и твердым. - А. они как? - кивнул он на новокитежан. -  Они  же  как
дети,  как  котята  слепые.  Они  в  веках  заблудились.  И  не   до   конца
разминировали мы Ново-Китеж. Бродят еще здесь два  лютых  волка  -  братчик,
князь недобитый, и Остафий Сабур,  тварь  поганая.  А  поп  Савва?  Тоже  их
поддужный! Эта тройка много зла может натворить. Где  они  сейчас  прячутся?
Что делать думают? Не в лапту же с  посадскими  играть.  А  я  посадских  из
карабинов, автоматов и пулеметов научу стрелять. Дадим прикурить  жлобам!  И
полный порядок на палубе!  Будем  спокойненько  ждать  помощи  от  Советской
власти. Тогда я и сдам ново-китежских  братишек  из  рук  в  руки  Советской
власти. - Мичман помолчал и неожиданно сел. - Все! Ваше слово, товарищи.
   Капитан встал, обошел стол и, подойдя к Птухе, крепко пожал ему руку.
   - Спасибо, мичман! А учить посадских  стрелять  из  автоматов  мы  вместе
будем. Моя душа уже там, где защищают нашу  родину,  но  не  скоро  мы  туда
попадем. Долгая песня, как сказал Виктор Дмитриевич.
   - И у меня душа там! Не будет долгой песни,  Степан  Васильевич.  Взлетим
без корчевки. У меня мысль появилась... -  Виктор  застенчиво  улыбнулся.  -
Старые летчики, воздушные волки, говорят: "Главное сесть, а подняться всегда
сумеем!" Рискованно, правда...
   - Я тоже за риск, - поднялся капитан. - Тогда все решено. Тогда принимай,
Будимир, атаманство!
   Ратных снял с себя саблю старицы Анны и протянул ее через стол Повале.
   Глава 10 РОССТАНЬ
   Ты готов?
   Я готов. Отныне Новый, труд ожидает нас...
   Э. Багрицкий, "Лето"
   1
   Мирские уходили рано утром.
   Канистры с бензином положили на волокуши  -  упругие  шесты,  скрепленные
поперечиной и привязанные к хомутам. Только волокуши и пройдут  по  таежному
бездорожью, в болоте не загрузнут, в чапыжнике не зацепятся, меж стволами не
застрянут. Взяты были в дорогу и автоматы.
   Провожал их весь город. Они  стояли,  окруженные  посадскими,  с  лицами,
распухшими от  укусов  гнуса,  обородатевшие.  Стояли,  не  отводя  глаз  от
изнуренных лиц новокитежан, и глотали горькую почему-то слюну.
   Капитан снял фуражку и сказал дрогнувшим голосом:
   - Ну, простимся, братцы!
   Целовались неумело, по-мужски,  тискали  руки,  вытирали  рукавом  глаза.
Прощался и Сережа с ребятами. Держался он  твердо,  только  лицо  кривилось.
Юряте он подарил свой чудо-нож, а всем другим ребятам - по горсти  стреляных
автоматных гильз. На. городской заставе, когда ребята уже  остановились,  он
вдруг вспомнил и закричал:
   - Ребята, вы Вукола в полузащите попробуйте! Слышите? А Завида  на  левый
край поставьте. Обязательно! Слышите?
   На заставе простился и Виктор с Анфисой. Опять, как  на  качелях  Ярилина
поля, разверзлась перед Анфисой погибельная бездна, но твердо было ее мокрое
от слез Лицо. Виктор взял в ладони ее холодные, бессильные руки.
   - Не зову я тебя сейчас идти со мной. Впереди у нас будет новая  разлука.
Я на войну уйду. Не забывай меня и клятвы нашей не забывай.
   Она прижала руки к горлу  жестом  беспомощным,  обреченным  и  сказала  с
беспросветной горечью:
   - Справлюсь ли я с сердцем своим, не засушит ли меня тоска по тебе, любый
мой?.. Сердце щемит. Встречусь ли снова с тобой?
   Любовь, нежность, тоска сжали горло Виктора. Он привлек ее к себе и  стал
целовать ее обмякшие губы, шелковистые брови, мягкие ресницы. Она молчала на
его  груди,  даже  дыхания  не  было  слышно,  и  простилась  с  ним  легким
прикосновением губ к его лбу, не обнимая. И отошла. Тотчас обняла  её  нежно
Дарёнка.
   - Не кручинься, государыня Анфиса. Судьба разлучает, судьба и  прилучает.
Так-то!
   Анфиса покачала безнадежно головой. Она не верила, не надеялась.
   За последними домами  Рыбного  посада  провожавшие  отстали.  В  тайгу  с
мирскими шел Пуд Волкорез - указывать дорогу, Некрас Лапша - менять  лошадей
в таежных деревнях, а еще Истома и Птуха.  Юноша  летел  на  Русь  вместе  с
мирскими: много раз просил он об этом капитана,  а  мичман  заявил,  что  он
только  тогда  спокоен  будет,   когда   увидит,   что   "Антошка"   взлетел
благополучно.
   На  сопке,  редко  поросшей  сосной,  остановились  и  в  последний   раз
оглянулись на град невидимый, богоспасаемый. Он лежал внизу веселый, залитый
солнцем,  нарядный  и,  скрывая  нищету  свою  и  убожество,  слал  уходящим
последнюю улыбку. Бледным  золотом  сияла  чья-то  крыша  из  новой  соломы,
кичливо червонным золотом сверкал  верх  посадничьих  хором,  нежно  голубел
купол собора и  переливался  под  солнцем  Светлояр.  Только  обугленные,  с
сорванными воротами стены  Детинца  да  реденький  дымок  все  еще  чадивших
остатков домов верховников и стрельцов напоминали о грозных бунташяых  днях,
промчавшихся по древнему городу.
   2
   В тайге было чисто, свежо. Ветер продувал ее  насквозь.;  Шли  по  каляно
шуршавшим под  ногой  прошлогодним  листьям,  по  сочным,  стоявшим  торчком
молодым травам.
   Лишь Волкорез шел без шума, будто и не было у него под  ногами  ни  сухих
листьев, ни сучьев. Женька снова шарил  по  кустам,  бросался  на  дразнящие
звериные запахи, и глаза его горели охотничьей яростью. Сережа был  весел  и
счастлив. Домой идём, на Забайкальскую улицу! И не надо ему отводить  обеими
руками упрямо лезущие в лицо сучья или нащупывать неверной  ногой  скользкий
полусгнивший валежник. Спасибо Волкорезу - освободил Сережу  от  этой  муки,
посадил верхом на лошадь, тащившую волокушу с бензином.
   Но  грустен  был  Виктор.  Чувство   невозратимой   утраты   и   какой-то
непоправимой жизненной несправедливости теснили  его  сердце.  Он  думал  об
Анфисе.
   На ночь отаборились у звонкого ручья. Лапша убежал в деревню за  сменными
лошадьми. Здесь, когда начало темнеть, и заметили они пожар в  той  стороне,
откуда шли. Там стояли в небе тучи, они то багровели зловеще,  то  светились
недобрым желтым отсветом.
   Спали ночью плохо, беспокойно. То один, то другой  вставал  и  смотрел  в
сторону пожара. А утром заспешили. Лапша пригнал лошадей больше,  чем  нужно
было для волокуши, и люди могли  ехать  верхами.  Теперь,  где  можно  было,
пускали лошадей рысью. И на рыси Некрас, то  и  дело  оглядывавшийся,  вдруг
остановил лошадь и закричал пропаще:
   - Спасены души, это Ново-Китеж горит! Он горит, родимый!
   Все обернулись. В стороне города в небе встала стена густого дыма.
   - В Детинце тлело, а ветерок  раздул,  и  на  город  перекинулось.  Божье
наказание! - перекрестился Волкорез.
   - Я еду назад! - Мичман круто повернул лошадь. - Товарищ капитан,  Виктор
Дмитриевич, Сережа, до скорой встречи!
   Он хлестнул лошадь и помчался не оглядываясь.
   - И куда поскакал, оглашенный! Заблудится, - покачал головой Волкорез.  -
Некрас, езжай с ним. Найдешь в город дорогу?
   Лапша полез пятерней в затылок:
   - А чо не найти? Найдем.
   - Езжай! - приказал  охотник.  Лапша  повернул  было  лошадь,  но  Истома
остановил его.
   - Погоди чуть, дядя Некрас.  -  Юноша  соскочил  с  лошади  и  подошел  к
мирским. - Говорил я вам не раз, что стремлюсь в мир, яко  олень  на  потоки
водные. Мечтание имел, не мешкая, с вами  в  мир  уйти.  А  душа  приказала:
останься!.. Ты плохо не думай, Виктор, - шагнул  он  к  Косаговскому.  -  Ей
одной тяжело будет. Людей злых в Ново-Китеже немало  осталось.  И  загорелся
город божьим ли попущением, а может быть, и злым умыслом.  Новые  мученья  и
страхи. А я хоть малой защитой ей буду. Потому и  вернусь  в  город.  Веришь
мне? - положил он руку на колено Виктора.
   Летчик нагнулся с седла и, обняв юношу,  долго  не  отпускал  его,  затем
крепко поцеловал.
   - А ты, Степан, мне дороже брата был, - подошел Истома к капитану.  -  На
многое доброе ты глаза мне открыл, темноту нашу светлил.  Крестами  бы  я  с
тобой поменялся, побратимами мы стали бы, да не носишь ты  креста.  Так  вот
тебе память обо мне.
   Он вытащил из кармана большой пятак,  из  мира  вывезенный,  с  двуглавым
орлом под короной, разрубил его топором пополам и половину  монеты  протянул
капитану.
   - Как взглянешь на сю половинку, меня вспоминай. Прощай, друг!
   - И ты. Истома, не забывай друзей. Не так уж много их на свете. -  Ратных
протянул юноше руку. - А я тебе "прощай" не говорю, говорю - "до встречи"!
   - Увижу ли я мир? Не верю что-то, - с печальным сомнением ответил Истома.
Обняв Сережу обеими руками, притянул к себе, поцеловал в губы и в  глаза.  -
Прощай и ты, головка светлая и сердечко соколиное!
   Он вскочил на лошадь и с места послал ее намётом.  Лапша  припустился  за
ним, болтая на скаку локтями.
   Мирские долго смотрели им вслед.  Смотрел  и  Женька,  задумчиво  склонив
набок голову и подняв переднюю лапу. Он не  мог  понять,  почему  расстались
такие хорошие люди.
   Глава 11 ВЗЛЕТ
   Полный газ! Ревут моторы.
   М. Светлов, "Песня летчика"
   1
   Озеро Чапаева открылось неожиданно. Деревья кончились, и вдруг сразу, как
взрыв, ударил в глаза яростный оранжево-красный закат. Два  заката!  Один  в
небе над тайгой, второй - в озере.
   - Ух ты, до чего ж красиво! - восхитился Сережа. И тут  же  он  вспомнил,
что пришло время прощаться с тайгой. Стало так грустно, что  даже  в  сердце
вступило. Полна тайга угрюмой дикости, а все же прекрасна  она  неукротимой,
мощной красотой. Но тут же он вспомнил свою  Забайкальскую,  вообразил,  как
пойдет по ее асфальту и будет переходить с одной стороны  на  другую,  чтобы
почувствовать, какая она широкая и ровная.
   Дождались рассвета и начали осмотр самолета. Стоянка в тайге не повредила
"Антону". Это выяснилось, когда сбросили с него маскировку,  сняли  чехлы  и
опробовали моторы.
   - Ни на что не жалуется. Вполне здоров! - обрадовался летчик.
   Дружным авралом развернули "Антона" в сторону полета, носом к пропасти, и
летчик медленно пошел от пропеллера к  краю  обрыва,  шагами  вымеряя  длину
взлетной площадки. Капитан с сомнением смотрел на Косаговского. А Виктор шел
прямой, спокойный, упорный.
   -  Сколько  нужно  для  взлета?  -  спросил  Ратных,  когда   Косаговский
остановился у края пропасти.
   - Не менее ста пятидесяти метров.
   - А здесь?
   - Здесь меньше.
   Летчик поднял большой камень, бросил вниз и зашептал, считая секунды.
   - Хорошая пропастина, - довольно сказал он. - Глубина - верный километр.
   - Виктор Дмитриевич, я все-таки не понимаю; как вы  думаете  взлететь?  -
спросил Ратных.
   - Думаю разогнать  мотор  до  нужной  скорости  и  падать  в  пропасть  с
работающим мотором. В падении набрать высоту. Все очень просто!
   - Действительно, все очень просто!  -  развел  капитан  руками.  -  Легко
сказать - набрать нужную скорость. На этой кургузой дорожке?
   - Слушайте, капитан! - вдруг разозлился летчик. - Я вас не узнаю. Что  вы
предлагаете? Идите в самолет и занимайте места.
   Капитан решительно и сердито встал.
   - Ладно. Пусть будет так. Сережа, прощайся с Волкорезом.
   2
   Капитан сел на жесткую металлическую скамейку и для чего-то крепко прижал
к себе Сережу. Будто-он сможет чем-то помочь мальчику, если...
   Виктор дал. газ, и самолет двинулся. За  бортом  пронеслось  перепуганное
лицо Волкореза. Летчик дал полный газ. "Антошка" поднял хвост, но не взлетел
- бежал, увеличивая скорость. Виден обрыв в  пропасть,  а  скорость  -  сто.
Мало! Мало!
   Колеса перестали прыгать по земле. Обрыв! Скорее ручку на  себя!  Ну  же,
ручку на себя!.. Не смей, не  трогай  р