. От взрыва пороха загремит и взрывчатка.
   Псой нахмурился, покачал головой.
   - Нет у нас пороха. Запрещено посадам стрельное зелье делать.
   - Наделаем, братишка! - хлопнул мичман Псоя по плечу. - Дело  не  хитрое.
Селитры семьдесят пять долей, угля пятнадцать да серы десять.  А  селитра  и
сера у вас здесь есть. В Детинце-то делают порох для стрелецких пистолетов и
пищалей.
   Капитан подошел к Птухе, взволнованно пожал ему руку.
   - Ваша взрывчатка - наш главный козырь, мичман! Надо немедленно перенести
ее в город. Тогда  и  начнем  восстание.  -  Он  повернулся  к  охотнику.  -
Волкорез, будет тебе важное задание. Вы, лесомыки, хозяева в тайге.
   - С нее кормимся. Как свою запазуху знаем.
   - А знаете вы озеро, как чашка, круглое? Я точнее скажу.  Из  него  берет
начало речка, которая около Рыбачьего посада в Светлояр впадает. Наш  Сережа
Сердитой ее прозвал.
   - Знаем ту реку и то озеро. Отрочь-озеро мы его зовем. Далеконько оно.
   - Далеконько. А надо оттуда большой груз в город принести. Можно?
   - А почему нельзя? В крошнях* принесем. Будто дичину на толчок, на  базар
приволокли.
   * Крошни (старин.) - берестяные заплечные котомки.
   - На дне  этого  озера  лежит  наша  взрывчатка.  Пуд  вскинул  на  плечо
рогатину, сказал спокойно:
   - Коли на дне, шестами нащупаем. И мырять мы можем. Найдем!
   - Щупать не надо,  -  торопливо  перебил  его  Птуха.  -  На  берегу  там
лиственница стоит, опаленная молнией. Это отметка. Против  нее  и  затоплена
взрывчатка.
   - Федор Тарасович, - положил капитан руку на плечо Птухи,  -  иди  сам  с
охотниками. Дело вернее будет.
   - Я готов хоть сейчас! Со взрывчаткой осторожность ведь нужна.  Кусается!
- показал он трехпалую левую руку.
   - Федор Тарасович, "Антошку" моего посмотрите. Как он себя  чувствует?  -
попросил Косаговский.
   - Обязательно, Виктор Дмитриевич!.. Пуд, минутку меня подожди.  Я  мигом,
только китель надену. Мичман побежал в избу.
   - А теперь, товарищи, нужно нам найти  Алексу  Кудреванку,  -  озабоченно
сказал капитан. - Алекса должен знать наши планы.
   - Алекса в Усолье убежал, - сообщил Истома. -  В  солеварнях  на  полатях
прячется, где соль сушат. Тяжко там, парко, душно, соль тело грызет.
   - Правильно. Алекса в солеварнях. Ты,  Истома,  пойдешь  в  Усолье.  Зови
Кудреванку на встречу со мной.
   - Кажись, и в самом деле за топоры мы беремся!  -  обрадованно  вскрикнул
Псой, подтягивая штаны. - Мне-то поручение будет?
   - Будет. Тебе поручается заготавливать серу и  селитру.  Начнем  ружейное
зелье делать. Осторожней будь, Душановы подглядчики не заметили  бы.  Но  ты
мужик шустрый, не попадешься.
   - Я не то чтоб шустрый, я дюже на детинских сердитый.
   - А ты, Сысой, иди сидням мозги вправлять. Зови  их  на  Русь.  Мужик  ты
тихий, это и хорошо. Потише будь, во весь голос о нашем деле не кричи.
   - Это верно, я тихий. Тихо и буду их на Русь звать, шепотом.
   Глава 10 СОБОР
   Был диковинный храм Богомазами весь размалеван.
   Дм. Кедрин "Зодчие"
   1
   Истома и Косаговский пришли под вечер в  Детинец.  Летчик  упросил  юношу
показать сделанную им роспись собора.  Была,  правда,  у  Виктора  и  другая
мысль, была и тайная надежда.
   На  посадничьем  дворе   Виктор   остановился,   любуясь   собором,   его
мужественной простотой и строгостью.
   - Лепота! - вздохнул глубоко и радостно  Истома,  глядя  на  собор.  -  В
"Поведании" записано, что ставил собор  зодчий  Нифонт,  из  города  Суздаля
родом. А егда воздвиг чудо сие, топор в озеро Светлояр бросил.. Не было-де и
не будет такого второго! Стоит  еще  на  Руси  город  Суздаль?  А  искусники
суздальские и теперь, поди, славятся?
   - Стоит по-прежнему на Руси город Суздаль. А искусников, Истома, у нас во
всех городах много...
   В соборе тускло поблескивали ризы  огромных  икон.  От  одиноко  горевшей
ослопной* свечи в воздухе плыл  горьковатый  запах  плавленого  воска.  Было
тихо, только потрескивала свеча.
   * Ослоп - дубина; большая, толстая свеча.
   Сквозь стрельчатые, затянутые промасленным холстом окна в  собор,  в  его
хмурую  полутьму,  пролился  желтоватый  свет  заката  и   осветил   фрески,
написанные на грубой штукатурке.
   - Все твоя работа, Истома? - спросил летчик.
   - Сплошь моя. До меня никто не дерзнул, - с конфузливой гордостью ответил
юноша.
   На своде собора  был  написан  рай,  и  шли  в  рай  святые,  чудотворцы,
великомученики, божьи угодники - все изможденные, с бородами до  чресл.  Шли
шеренгами и толпами, в четыре ряда поднимаясь до  свода,  словно  подсаживая
друг друга. А рай был русский, с земляникой, опятами, ландышами,  ромашками,
и березки трепетали всеми листочками от теплого ветра. За березками  теплела
синева неба и синело лесное озеро.
   - Синяя наша Русь, такой я ее вижу. Верно, Виктор? - спросил  мечтательно
Истома.
   Летчик не ответил. Неподкупная, грустная кисть  Истомы  изобразила  здесь
мечту юноши, его тоску по далекой Руси.
   - В верхнем ряду, рядом с евангелистом Лукой, монахиню  видишь?  -  снова
спросил Истома, указывая на свод. - Это Анна, первая наша старица. Великой и
светлой души человек. Она наших предков от пытошной муки спасла, от  царской
петли и плахи увела. Спрятала наших прадедов здесь, в глухом таежном закуте,
посреди болотных зыбунов. Пойдем, могилу ее покажу.
   2
   Дальний храмовой придел был отделен  от  главного  нефа  железной,  грубо
кованной решеткой. Скрипнула тяжелая дверь, и они вошли под низкие,  давящие
своды погребального придела.
   Здесь было темно, только где-то  в  глубине  кроваво  светилась  одинокая
лампадка. Истома пошарил в стенной нише, вытащил толстую свечу и  зажег  ее.
При скупом свете свечи Виктор  увидел  ряды  голубцов,  древних  намогильных
памятников, маленьких, до половины человеческого  роста,  избяных  срубов  с
крестом на коньке. На крестах были вырезаны славянской вязью  имена  усопших
стариц. Истома подошел к голубцу под красной лампадой.
   - Старица Анна! - благоговейно перекрестился он и поднял повыше свечу.  -
И прочие ново-китежские старицы тут покоятся. Читай на крестах их имена.
   И Виктор читал имена  странные,  звучащие  из  глубин  веков:  Праскудия,
Меропа, Голендуха, Пестимея, Амелфа, Улита.
   - Голубцы эти, - сказал Истома, - только надгробия, а похоронены  старицы
в подполье собора, там они земле преданы. Вот дверь туда,  -  подошел  он  к
небольшой железной  двери  в  ногах  гробницы  старицы  Анны.  -  За  дверью
ступеньки вниз, к их святым могилкам.
   Виктор потрогал огромный замок, висевший на железной двери.
   - Всюду у вас запреты и запоры. И мертвых под замком держите!
   - Истинно говоришь, на все живое у нас запреты, запоры  и  оковы.  Стариц
возьми. Девчонками постригали, заживо в гроб клали. -  В  тихих  васильковых
глазах Истомы появилась тоска. - Эх, Виктор, нельзя жизнь во  цвете  губить,
нельзя у горячего молодого сердца отнимать радости земные!
   - Анфиса добровольно идет на постриг? Она согласна на это? -  не  сдержав
волнения, спросил Виктор. Истома тихо покачал головой, не поднимая ее.
   - Ее согласия не спросят. Указала старица - отрублено!
   - А мать?
   - Сиротка она. Умерла ее матушка.
   - Отец, посадник, тоже согласен?
   Истома ненавидяще сузил глаза.
   - Кабан Густомысл за власть не токмо дщерь свою, и душу отдаст! Чай, ждет
не  дождется,  когда  Анфиса  старицей  станет.  Тогда  он   истинно   царем
ново-китежским станет, мономахом!
   - Нельзя этого допустить, нельзя! - схватил Виктор  за  плечи  Истому  и,
забывшись, начал трясти его. - Надо помочь ей, слышишь, Истома?
   Юноша ответил безнадежным жестом руки и движением плеч.
   - Немыслимое говоришь. Анфису от пострига нам не спасти.  Сие  свыше  сил
наших. Одно осталось - токи слезные лить.
   Виктор дрогнул лицом и взял юношу за руку.
   - Ты любишь ее, Истома?
   Спросил и почувствовал, что задал ненужный вопрос.
   - Одному тебе, Виктор, выдам тайну мою. Люблю.
   - Она тебя тоже любит? - быстро спросил Виктор и удивился, уловив в своем
голосе ревнивую нотку.
   - Молчи! - неистово шепнул вдруг Истома и дунул на свечу. - Анфиса!
   Виктор тоже увидел ее. Она стояла у гробницы старицы Анны. Кровавый  свет
лампады заливал ее лицо. Она молилась. Виктор слышал исступленный  шепот  ее
молитвы, и горькая нежность охватила его.
   - Каждый день приходит молиться на могилку старицы Анны, - одним дыханием
шепнул Истома. - Тяжко ей.
   Анфиса тяжело, прерывисто вздохнула, будто сдерживая рыдание,  и  рухнула
на колени. Припав лбом к полу, она замерла.
   Удушливое чувство надвигающейся непоправимой беды  охватило  Виктора.  Не
колеблясь, не раздумывая, он пошел к Анфисе. Девушка  услышала  его  шаги  и
быстро поднялась с пола. Легкий  шелковый  опашень  с  длинными,  до  земли,
рукавами, надетый в опашь, внакидку, соскользнул с ее плеч и  упал  на  пол.
Увидев мирского, она резко отвернулась,  но  не  выдержала  и  взглянула  на
Виктора коротко и быстро. Тоска  была  в  ее  глазах,  а  в  изгибах  губ  -
беспомощность страдающего ребенка.
   Неслышно подошел Истома. Он улыбнулся  девушке.  Была  улыбка  эта  такой
нежной и просветленной, что Виктору стало неловко. Будто подглядел он в душе
юноши от всех таимое чувство.
   - Все молишься, Анфиса? - печально спросил он. Девушка дрогнула  плечами,
будто пахнуло на нее могильным холодом. Она стояла, сложив крестом  руки  на
груди, тонкая и четкая, грустная и беспомощная.
   - Все молюсь, Истомушка, - подняла она глаза на юношу. - Да  минует  меня
страшная сия чаша...
   Губы ее задрожали и, поникнув, она быстро  пошла  к  выходу  из  придела.
Виктор поднял ее опашень и  побежал  вслед.  Он  догнал  ее  возле  железной
решетчатой двери и накинул опашень, ласково коснувшись узких девичьих плеч.
   Девушка остановилась и обернулась. Взгляды их встретились. Что-то хорошее
увидела  она  в  мальчишечьих  застенчивых  глазах  Виктора  и   улыбнулась.
Тоненькая паутинка тихой ласковости протянулась между ними.
   -  Ишь  ты,  ласковый  какой,  видать,  шелковой  травой  тебя  младенцем
пеленали, - чуть слышно сказала она.
   Виктор молчал и неотрывно, изумленно и восторженно глядел на Анфису.
   - Не гляди так, - нерешительно закрылась она рукой. - Пожалеешь потом.
   Она резко отвернулась. Взлетел зеленый шелк ее опашня -  и  нет  уже  ее,
только в глубине собора слышны быстрые убегающие, всполошенные шаги.
   Виктор оперся локтями о железную решетку и стоял так, пока не смолкло под
сводами собора эхо Анфисиных шагов. Тогда встревоженно рванулся и побежал  к
дверям собора.
   3
   На соборной паперти стоял один Истома. Пуст был и посадничий двор.  Пусто
было и на кривых черных улицах Ново-Китежа.  Протащилась,  увязая  в  грязи,
неуклюжая телега.  Мужик  нещадно  хлестал  шатавшуюся  в  оглоблях  лошадь.
Проехал конный стрелец. От Светлояра поднимались женщины с корзинами мокрого
белья на коромыслах. В каждой корзине пуда по два;  женщины  сегнулись,  шли
еле-еле. Около церкви лениво дрались нищие.
   - Немота какая! -  с  тоской  проговорил  Истома.  Но  колыхнулась  немая
тишина. Из посадничьего сада прилетела песня. Два девичьих голоса  взвились,
как только могли, высоко:
   Ты расти, расти, коса,
   До шелкова пояса. Вырастешь, коса,
   Будешь городу краса...
   - Вырастешь коса, и под черный монашеский шлык тебя! - стоном вырвалось у
Истомы.
   А девичьи голоса все выше поднимали  песню,  выше  берез,  выше  соборных
куполов, выше туч.
   Виктор схватил свисающую на лоб прядь белокурых волос и  с  силой  рванул
ее.
   Глава 11 ЯРИЛИНО ПОЛЕ
   Ударил его Ярило по голове золотой вожжой...
   Л, Мельникое-Печерскии, "В лесах"
   1
   Отцвели в посадничьем саду кудрявая черемуха и  душистая  сирень.  Крепче
запахло из оврагов грибной  сыростью,  зацвела  рожь,  заколосился  овес,  и
пришли на землю самые длинные дни, пришли самые короткие,  хмелевые  Ярилины
ночи.
   Верит народ, что этими короткими  ночами  скачет  по  земле  светлый  бог
Ярило*, добрый и веселый Яр-Хмель. Скачет  он,  юный,  радостный,  на  белом
коне, в белой одежде, а в  руках  у  него  пук  ржаных  колосьев.  И  кружит
веселый, радостный бог сердца и головы парней и девушек хмельными, любовными
чарами.
   * Ярило - бог плодородия и любви у древних славян.
   Истома пришел звать мирских на Ярилино поле*. Какую-то особенную  чистоту
и ясность придавала юноше его белоснежная одежда:  белая  длинная  рубаха  с
красной оторочкой, белые шаровары и онучки и высокий, с узкими полями шляпок
из белой поярковой шерсти.
   * Гулянье в честь Яри.чы. Справлялось в русских  деревнях  до  начала  XX
века.
   - Ты, Истома, настоящий Ярило! - улыбнулся Косаговский, любуясь юношей.
   - Еще не Ярило, а буду им, коли в хороводе от девушек пук ржаных колосьев
получу. Есть у нас обряд такой, - улыбался ответно Истома. И начал  торопить
мирских: - Идти пора. Наши девки заждались, чай, мирских красавцев.
   Со двора вышли втроем. Сережа ушел раньше, за  ним  зашли  ребята.  Город
замер в горячей летней тишине, только пчелы гудели в  садах  да  звенели  на
берегу Светлояра хоровые девичьи песни.
   Озерный берег гудел,  пестрел  цветными  рубахами  и  сарафанами.  Дудели
берестяные жалейки, вздыхали  сопелки,  деревянно  пел  гудок,  переливалась
свирель бузинная и тарахтел бубен, глупый и веселый.  Дальше  от  берега,  в
роще, галчатами кричали ребятишки, игравшие в  футбол.  Оттуда  доносился  и
радостно-ошалелый лай Женьки. Значит, и Сережа был там.
   - Глядите-ка, Степан Васильевич, - сказал Косаговский, когда они вошли  в
рощу, - Сысой посадских агитирует.
   - Политзанятие с сиднями проводит, - улыбнулся капитан.
   Путята сидел на траве среди посадских. В стороне лежал Псой Вышата.
   - Изволочили нас верховники брюхатые, изнеможили до последнего,  -  тихо,
опасливо оглядываясь, говорил Сысой. - На Ободранном Ложке трещат наши пупы.
Доколе терпеть будем?
   - В топоры, спасены души! - выкрикнул зло посадский, хлестнув  прутом  по
земле. - Пущай старица и посадник оттыкают  дыру  в  мир!  Они  туда  дорогу
знают.
   - С земли отчич и дедич уйти? - грустно поник головой посадский с длинной
седой бородой, похожий на апостола с иконы.  -  Присохли  мы  здесь,  больно
отдирать.
   - А что нам отдирать? - накинулся  на  него  посадский  с  прутом.  -  Не
хозяйство у нас, а нищее хламовище. Лапти переобул да и пошагал на Русь!
   - Живем, как черти на сковороде! - сердито отозвался Псой,  переваливаясь
с пуза на бок. - Со всех сторон припекает, а спрыгнуть некуда. Ототкнем дыру
и Руси-матушке поклонимся!
   - Ты, Псой, потише будь, - остановил его Сысой. - Сам  знаешь,  у  нас  и
сучки в лесу подслушивают, и щели в избах подглядывают.
   - А чего там потише! - снова хлестнул прутом посадский. - Пущай ведут нас
старосты на Детинец. Сшибемся во имя божье!
   -  Праховое  дело  вы  задумали,  -  осуждающе  проговорил  посадский   с
апостольской бородой. - Надо смирно жить, чтоб  Христос  на  нас  смотрел  и
радовался.
   - Сидень ты  знаемый,  Софроний!  -  рассердился  сидевший  с  ним  рядом
посадский, видимо сыромятник: от  него  едко  несло  кислым.  -  Страсть  ты
трусливый и к богу приверженный!
   - Я не один так думаю, - возразил Софроний. -  И  еще  сидни  найдутся  в
посадах.
   - Вы, сидни, людской воле поперечники! А я скажу: пора верховников за это
место хватать! - ухватился Псой  за  перекошенный  ворот  своего  зипуна.  -
Откланялись Детинцу!
   - На Русь я хочу, спасены души.  Приволья  душе  ищу,  -  совсем  потишал
голосом Сысой. Были в его словах и тоска, и светлый восторг.  -  Вольным  бы
духом подышать.
   - Запри гортань, еретик! - раздался вдруг резкий окрик. -  Народ  мутишь,
поганец?
   Из-за толстого ствола березы вышел Патрикей Душан.  Посадские  все  разом
встали. В глазах их была тоскливая злоба и брезгливый страх.
   - Про что посадским говорил? - сразу надвинулся Душан на Сысоя.
   Тот молчал, робко помаргивая глазами, облизывая обмершие губы.
   - Про баню мы говорили и про веники березовые, -  выступил  вперед  Псой,
оттерев плечом Сысоя. - Стой-ка! Еще,  кажись,  о  рыжих  кобелях  говорили.
Верно! И про рыжего кобеля разговор был.
   Душан одурело хлопал рыжими ресницами. Псой вздернул бороденку и пошел  в
рощу, таща за рукав Сысоя. За первыми деревьями они столкнулись с  капитаном
и летчиком.
   - Осторожнее надо, ребята, - сказал им Ратных.
   - Я тихо говорил, - ответил Сысой. - Псой вот кричал. А в посаде  аукнешь
- в Детинце откликнется. Когда мужики отошли, капитан сказал Виктору:
   - Слышали разговор Сысоя с посадскими? Не все одинаково в посадах думают.
Есть накачанные, как торпеды, - верно Птуха говорил, а есть и робкие  сидни.
Чтобы всех посадских воодушевить единой мыслью, нужно время.
   2
   Даже на Ярилином поле, на просторной полянке меж белыми  стволами  берез,
высокомерный Детинец  сторонился  от  посадчины.  На  поляне  кружились  два
хоровода, очень разных, несхожих нарядами.
   На детинских девах косо, неуклюже и  нелепо  висели  мирские  платья,  то
короткие, до колен, то длинные, до  земли.  Детинские  модницы  не  решались
перешивать принесенные из-за Прорвы наряды, боясь  испортить  мирскую  моду.
Дешевые  ситцы,  коленкоры,  сатины  и  миткали  кололи  глаза  грубо-яркими
расцветками: ядовито-зелеными, густо-желтыми, кумачово-красными. На ромашках
и  одуванчиках  поляны  тупо  и  крепко  стояли   ноги   детинских   дев   в
чугунно-тяжелых, дешевых и грубых туфлях со скособоченными каблуками. Они  и
в хороводе не выпускали из рук раскрытые зонты, выставляли напоказ медные  и
латунные перстеньки и брошки, то и  дело  смотрелись  в  копеечные  рыночные
зеркальца. Заваль, гниль, дешевку тащили в Ново-Китеж  из  мира  неизвестные
люди в обмен на платину, а здесь это убожество было сказочным богатством.
   А  хоровод  посадских  цвел  сарафанами   золотисто-желтыми,   крашенными
крушиной; алели, крашенными мореной, и темно-коричневыми, крашенными дубовым
корьем. Были и розовые сарафаны, и палевые, и зеленые, и голубые. Вся радуга
здесь.
   Звенели девичьи голоса, плавно  кружился  хоровод;  сарафаны,  один  ярче
другого, проплывали по траве. А  внутри  хоровода  ходила  девушка  с  пуком
ржаных колосьев в руке.  В  наклоне  ее  головы  Виктору  почудилось  что-то
знакомое. Но вот она повернулась лицом, и летчик узнал  Анфису.  Но  как  же
она, дочь посадника, попала в хоровод посадчины? Видно, все время была она с
посадскими, чураясь компании дочерей верховников.
   И неужели это та скорбная, потухшая Анфиса, которую он видел в соборе  на
могиле старицы Анны? Знать, хмелевые чары Ярилы изменили ее. Она шла легкими
несмелыми шагами; молодое, гибкое ее  тело  покачивалось  в  такт  песне,  а
голова была закинута гордо и страстно. Радостно  ей  было,  сломав  запреты,
слушать любовные песни, плыть под эту песню, по-лебединому закинув голову.
   - Ох ты, королевна писаная! - ахали восторженно в толпе парней.
   Песня неожиданно смолкла, хоровод остановился; остановилась и Анфиса. Она
молча улыбалась и чего-то ждала, чуть вытянув руку с пучком ржаных колосьев.
   - Ярилу ждет, - проговорил Истома опадающим голосом.  -  Неужто  найдется
такой смелый?
   И  нашелся  смелый,  разорвал  девичью  цепочку.   Кто-то,   стройный   и
щеголеватый, вошел в хоровод. Травой-муравой переливался на  солнце  зеленый
бархатный  кафтан  с  перехватом  в  талии,  с  высоким  стоячим  квадратным
воротником, шитым золотом и жемчугом.
   - Остафий, собака! - прошептал отчаянно Истома. -  Шагу  не  дает  Анфисе
ступить, хоть и нареченная старицей она. Ему, псу, ништо не свято!
   Стрелецкий голова снял голубую атласную шапку и низко поклонился девушке.
Затем молодецки избоченился, выставив ногу в желтом  сафьяновом  сапоге.  На
красивом нежно-румяном лице его играла самоуверенпая улыбка.  Он  ждал,  что
Анфиса передаст ему пук ржи,