а Русь из вашей кабалы, и мы им в этом поможем!
   - Не дай боже нам сей беды! - всхлипнул  слезливо  дряхлый  верховник.  И
вдруг закричал запальчиво: - А мы с кем останемся? Кто работать будет?
   - Ай-яй-яй! Вот горе какое! - насмешливо посочувствовал  Виктор  и  обвел
медленным взглядом верховников, словно на каждого  указал  пальцем.  -  Тебе
здесь нравится, дед? - посмотрел он на дряхлого  верховника.  -  Ну  и  сиди
здесь, в лесочке, как дачник. А народ уйдет!
   - Ранее в пень вас порубим, всех  с  головы  на  голову  перепластаем!  -
закричала Нимфодора, стуча посохом в пол.  -  Тебе  первому  поганую  голову
напрочь!
   - Да бейте их!.. Режь!.. Души!.. - заорали  дико  верховники.  Они  стаей
кинулись на Виктора и Сережу,  стиснули  их  в  живом  кольце.  Они  вопили,
гнусили, визжали, рычали по-медвежьи: - Глотку  им  смолой  залить!..  Ребра
клещами переломать!.. На дыбу вздернуть!..
   И вдруг крики, рычание, визг разом смолкли, и кольцо горячих, потных  тел
распалось.
   В дверях стоял Памфил-Бык.
   Он был в синей ферязи и мурмолке  с  золочеными  кистями,  свисавшими  на
плечо. Но Сережа сразу узнал его:
   - Витя, гляди, юродивый с нашей Забайкальской! Виктор молча крепче прижал
к себе брата. Ни на кого не глядя, братчик сел на свободный табурет.  Сказал
брезгливо:
   - Духота и вонь у вас, как в берлоге. Окно откройте!
   Душан подбежал к окну и распахнул его. Виден  ста!  месяц,  висевший  над
тайгой, и слышны стали шум, говор, крики, песни осадного табора, обложившего
Детинец.
   - Слышите? - быстро и радостно вытянул Виктор  руку  к  окну.  -  Восстал
народ! А вашему царству конец!
   Тяжело ступая, медленным, давящим шагом Памфил подошел к летчику.  Сказал
спокойно, без раздражения:
   - Напишите капитану Ратных, чтобы он снял осаду с Детинца.
   - Осадил Детинец не капитан, а посадские люди... - ответил Виктор.
   - Чепуха! - оборвал его братчик. - Быдло не осмелилось бы  на  восстание.
Это ваша работа, советских. А если откажетесь написать, завтра на рассвете я
повешу вас и вашего брата  на  стенах  Детинца.  -  От  возбуждения  братчик
вздрагивал всем телом, как от озноба. - Не напишешь? - И, понизив  голос  до
шепота, снова спросил: - И не полетишь со мной? Не передумал, летчик?
 
   - Плохо ты, бандита советских люден знаешь! Памфил в бешенстве  сорвал  с
головы мурмолку и замахнулся на летчика. Но братчика опередила Нимфодора. С.
неожиданной быстротой она  подбежала  к  Сереже  и,  нагнувшись,  заговорила
быстро и ласково:
   - Покричи, внучек, своим мирским с  детинской  стены.  Покричи,  родимый.
Скажи им, пущай они посадских от Детинца уведут. И будем  мы  снова  жить  в
мире да в радости. А я тебе  за  это  коврижку  медовую  дам,  сахарку  дам.
Покричи, ангелочек, покричи!,.
   Сережа, прижав к губам сжатый кулак, чтобы не заплакать, с ужасом смотрел
на зловещую старуху. А она, надвинувшись на мальчика, дыша ему в лицо  вонью
гнилого рта, хрипела:
   - А не будешь кричать,  Суровцу  тебя  отдам.  Руки  твои  в  суставчиках
хрустнут, клещами ноготки твои вырвут и огнем подкурят!
   Голова Виктора медленно закружилась от нахлынувшей слабости.  Капли  пота
текли у него по вискам. Он чувствовал, как дрожит плечо прижавшегося к  нему
Сережи.
   - В остатний раз спрашиваю: покричишь? - выдохнула старица.
   Сережа вдруг рванулся из объятий брата и крикнул старице в лицо:
   - Фиг с маком! Сама кричи, если тебе надо! Понятно?
   - Сережа! - испуганно и восхищенно вскрикнул Виктор.
   - Удавлю, гаденыш! -  прохрипел  Памфил-Бык.  Он  бесцеремонно  оттолкнул
Нимфодору и, схватив  концы  Сережиного  выгоревшего  пионерского  галстука,
начал медленно наматывать их на кулак, притягивая мальчика к себе.
   Виктор кинулся на братчика и ударил его локтем в  грудь.  Памфил  ответил
быстрым ударом в подбородок и ударом ноги в пах. Виктор сгорбился,  постоял,
полузакрыв глаза, и вдруг с силой обрушил  на  голову  Памфила  стоявший  на
столе тяжелый железный подсвечник. Но попал не в голову, а в плечо.  Братчик
застонал, бешено скрипнув зубами. На помощь к нему бросился Душан.  Посадник
мелко крестился, старица выставила угрожающе острый конец посоха.
   Верховники повскакали с лавок и медленно, неслышно, как  подкрадывающаяся
волчья стая, двинулись  налетчика.  Сейчас  бросятся,  исполосуют  ножами  и
выбросят собакам. Виктор прикрыл собой Сережу и поднял подсвечник.
   - Ну, кто хочет? Подходи!
   3
   Верховники остановились и попятились. Их остановил не подсвечник в  руках
летчика, а звук легких, быстрых шагов. В Крестовую  палату  вбежала  Анфиса,
схватила Сережу и сверкнула глазами на Памфила:
   - Не тронь младеня, убивец!
   Братчик не удивился и не растерялся. Он улыбнулся вежливо и тонко:
   - Мне понятен ваш  благородный  порыв,  мадемуазель.  Этот  мальчик  брат
вашего жениха, может быть, уже и мужа. Но,  как  мне  известно,  по  законам
Ново-Китежа вас, будущую старицу, за такие амурные дела должны  бить  кнутом
на базарной площади.
   Верховники оторопело переглянулись и  засопели.  У  посадника  отвалилась
нижняя челюсть. Анфиса вскинула гордо голову. В глазах ее были гадливость  и
презрение.
   - Батюшка, и ты, старица пресветлая,  и  вы,  верхние  люди,  -  смиренно
поклонилась она всем, кого назвала, - на  вас  ляжет  кровь  младенца  сего.
Будет он мертвенький приходить к вам по ночам, на постелю сядет, кровью  вас
закапает! - - Голос девушки дрожал мольбой и слезами.
   - Замолчи, Анфиса! - испуганно замахал руками дряхлый верховник.  -  Экое
говоришь, аж жуть берет.
   - Я за его смерть перед богом в ответе буду! - .торжественно  проговорила
старица. - Ваш грех, верховники, я замолю; И не пролью  крови  младенческой.
Удавочка - смерть скорая. Захлеснут, дернут - и помчится его  душонка  в  ад
кромешный, к дьяволу в гости! И братца его родного заодно на ту же виселицу.
   - И то! - обрадовался и приободрился дряхлый верховник. - Коль старица на
себя сей грех берет, удавить его, дьяволенка!
   - Погоди, премудрая,  и  вы,  лучшие  люди  ново-китежские,  погодите!  -
решительно перебила их слова Анфиса. - Души наши  ты,  старица,  спасешь,  а
жизнь нашу? А ежели  посадские  Детинец  на  растрюк  возьмут,  что  они  за
убийства эти с нами сделают? За смерть младенца  и  брата  его?  Головы  нам
отрубят - это еще милостиво. А коли сначала руки и ноги отсекут или  на  кол
посадят?
   - Наземь сшибут, да  еще  и  ногой  придавят,  -  послышалось  со  скамей
верховников. - Как баранов зарежут.
   - Бараны и есть! - с презрением посмотрела Нимфодора на своих советников.
- Уперли бороды в брюхо и знай сопят. Какой же ваш приговор будет?
   Верховники нерешительно переглядывались. Один из них, осмелев, сказал:
   - Погодить надо с виселицей. Неизвестно, как дале дело обернется.
   А другой кивнул на открытое окно:
   - Вон они! Слышите?
   - Испугались, отцы? - со спокойным бешенством спросил Памфил.
   - Ты,  милостивец,  не  серчай,  -  заговорил  робко  верховник,  тучный,
огромный, похожий на гору мяса и жира. - Ты что, взял да  ушел.  А  мы  куда
подадимся? В осаде вот сидим. Убежали бы на Русь, да  ты  сам  говорил,  что
ждет нас там горшая беда, комиссары красные.
   - Я так мыслю, - заговорил бельмастый верховник, - дать надобе  посадским
чертеж ходов прорвенских. Не все уйдут, кои и останутся. Лучше рукавом  щель
заткнуть, нежели целым кафтаном.
   - У вас есть чертеж Прорвы? Так дайте самое  лучшее  решение  вопроса,  -
насмешливо посмотрел Памфил на верховников. - Нет у вас чертежа, а к  чужому
добру руки не тяните, по рукам получите! И вот о чем подумайте, отцы.  Уйдут
посадские из Ново-Китежа, тайну прорвенских троп  откроют,  а  на  их  место
придут сюда из мира антихристы, красные комиссары. Любо?
   Стоны и причитания раздались на скамье верховников.
   - Как волки мы, в ловчей яме! Нету  выхода!  А  дряхлый  верховник  заныл
слезливо, обращаясь к Памфилу:
   - Ты же обещал,  кормилец,  укорот  дать  посадским,  коли  они  на  дыбы
встанут. Самопалами-скорострелами, драконами огнедышащими их  усмирить!  Где
же слово твое? Стрели в посадских, разгоняй их сатанинское сборище!
   - За мою спину прячетесь? - ответил презрительно братчик и, поморщившись,
схватился за разбитое плечо. - К дьяволу вас, толстопузых!  Самопалы  начнут
стрелять, когда это мне  нужно  будет.  А  вы  сами  себя  спасайте.  У  вас
стрельцы, у вас пушка есть. Воюйте!
   Он подошел к Виктору, долго смотрел в глаза летчика и сказал негромко:
   - На рассвете за вами придут. - Он оскалился злой, волчьей улыбкой.  -  С
веревками. С петлями. Подумайте еще раз, крепко подумайте!
   Он выбежал из Крестовой палаты.
   Старица сокрушенно вздохнула и сердито сказала Анфисе:
   - А ты чего здесь торчишь? Уйди с моих глаз, постылая!..  Душан,  передай
мирских стрельцам. Пускай их обратно в Пытошную  отведут.  Придушить  их  мы
всегда успеем.
   - Видно, теперь уже не придушим, - проворчал сумрачно дряхлый верховник.
   И когда ушла Анфиса, а стрельцы увели мирских, он всплеснул руками.
   - Господи сусе, как мирские в нашем городе  богоспасаемом  появятся,  так
обязательно бунт заваривается. То Васьки Мирского бунт, то вот опять  посады
поднялись!
   - Я  во  всем  виновата!  -  горестно  поджала  Нимфодора  сухой  рот.  -
Распустила я паству свою, яко негодный пастырь. А стадо без пастыря  -  пища
сатаны. Но сломала я выю Васькиному бунту; сломаю хребет и бунту сёднешнему.
Душан, грамоту увещевательную написал поп Савва?
   - Вот она, твое боголюбие! - - поднял Душан со стола березовый свиток.
   - Давай сюда. И свечу дай.
   Старица долго читала грамоту, далеко отнеся ее от глаз и беззвучно шевеля
губами. Душан светил ей канделябром. Прочитала, опустила свиток на колени.
   - Зело искусен поп Савва в сплетении слов. Великий талант ему богом  дан,
а он тот талант в чарочке топит. В грамоте сей он и соловьем поет,  и  лисой
крадется, и  бархатной  кошачьей  лапкой  гладит,  и  львиные  когти  кажет.
Уповательно, утишит посадских сия грамота.
   - Не брунчи пустое,  Нимфодора!  -  грубо  оборвал  старицу  верховник  с
бельмом. - Не словеса, а  шелепы  посадских  утишить  могут.  Непокорны  они
останутся и после грамоты. А что дале делать будем?
   - Слышали, что было сказано нам? Сами себя спасайте! Владыка посадник,  к
бою готовься! Снаряжай стрельцов конно и оружно!
   - То Остафия Сабура дело, - недовольно ответил Густомысл. - На  то  он  и
стрелецкий голова.
   - Дубинноголов, дремуч и неповоротлив ты,  Ждан.  Тебе  бы  ноздрями  мух
ловить, - с невыразимым презрением не сказала, пропела Нимфодора. -  Неохота
в кольчугу влезать, брюхо толсто? Иль боишься, убьют тебя  смерды?  Убьют  -
церковку на твоих костях поставлю, святым великомучеником сделаю, образ твои
в соборе повешу.
   Посадник смотрел на нее мутно и тоскливо. Видно было, что не с  руки  ему
стать великомучеником, и не радовала икона в соборе с его ликом.
   - На сборы даю тебе ночь, Ждан. А на утре в бой иди! - Старица  поднялась
с кресла. - А теперь помолимся господу победительному, чтобы  воинство  наше
сброд, голь да шушваль посадскую,  как  полову,  разметало!  И  пойдемте  на
стены, грамоту увещевательную читать!
   Все закрестились на огромный черный лик Христа.
   Глава 3 ГАЗДОР-ЗМЕЯ
   Ах вы, люди новгородские! Между  вас  змея-раздор  шипит.  М.  Лермонтов,
"Последний сын вольности".
   1
   Выбежали из шатра не только атаман и есаулы, вылезли из шатров,  шалашей,
из-под телег все посадские.
   Верхи детинских  стен  осветились  трепетным  светом  боевых  факелов.  В
железных корзинках, нацепленных на концы копий, красным, дымным огнем горело
смолье. И неожиданно забухал набатно соборный колокол Лебедь.
   Осадный табор забегал,  засуматошился.  Но  сотники  и  десятники  быстро
выстроили людей в боевые порядку. Слышны были голоса есаулов,  приказывавших
гасить костры - цели для вражеских стрелков.
   На стены тем временем выходили верховники. Они встали  в  ряд,  и  факелы
осветили их могущество и  богачество.  Сколько  тут  было  необъятных  брюх,
пышных бород, толстых рож, сколько бархата,  шелка,  атласа  и  мехов  самых
дорогих. Когда установились верховники, чинные,  важные,  могутные,  колокол
смолк, и наступила выжидательная тишина.
   - К стенам нас подзывают, - догадались наконец посадские. - Указы-грамоты
начнут нам читать иль слово увещевательное говорить будут.  Всю  ночь,  чай,
Верхняя Дума совещалась.
   Так и  вышло,  по  догадке.  На  вислое  крыльцо*  воротной  башни  вышел
стрелецкий голова. Остафий снял атласную, с бобром шапку и поклонился народу
на три стороны.
   * Вислое крыльцо - балкон.
   - Гляди, вежливый какой стал! - засмеялись в толпе.
   - Слушайте, люди ново-китежские, грамоту старицы и посадника! - зычно, на
всю площадь, крикнул он. Подняв высоко  длинный  свиток  бересты,  он  начал
читать:  -  "Всем  людям  посадским,  и  деревенским,   и   прочим   жителям
богоспасаемой земли ново-китежской, иде же истинное православие  сияет,  яко
светило. Пожелав вам душевного просветления, вкупе  же  и  телесно  здравия,
обращаемся к вам, людие, мы, высокие владыки. Во-перве, ее боголюбие старица
Нимфодора, златое правило Христовой веры, церкви бодрое око, уста  немолчные
сладковещательные, преподобная мудрая наставница и владычица,  и  прочая,  и
прочая.  А  рядом  с  нею  государь  владыка  посадник  ново-китежский  Ждан
Густомысл..."
   - Не приемлем! - заревела толпа, услышав имя посадника. - Не  желаем  про
Ждана слышать!..
   - Чего галдите? Дайте  грамоту  дочесть!  -  пытался  голова  перекричать
людей. - А ну вас к дьяволу! Меня не слушали, так старицу  Нимфодору  небось
выслушаете!
   При  имени  старицы  площадь  начала  затихать.  На   стене   посветлело.
Монахини-старухи вынесли толстые церковные свечи и  фонари,  иконы,  кресты,
хоругви. Люди на площади закрестились, сломались в поклонах. И вдруг  чей-то
звонкий голос крикнул:
   - Гля-кось, и поп Савва - худая слава к святости примазался!
   Поп Савва, важный  и  суровый,  выпятил  брюхо  и  упер  в  него  большой
деревянный крест. Он не вытерпел и погрозил крестом, как  дубиной,  стоявшим
внизу посадским.
   Старухи монахини визгливо запели молитву,  и  под  пение  дворовые  парни
вынесли на стену в кресле старицу. На площади попадали на колени,  и  вверх,
к,   ней,   протянулись   мозолистые   земляные,   корявые   ладони,   прося
благословения. Нимфодора встала с  кресла  и,  подойдя  к  перилам  балкона,
широкими взмахами руки перекрестила народ. Ее  глаза  старой  хитрой  бестии
торжествующе поблескивали. Не вышли из ее воли люди, на колени попадали!
   - Спасены души, пошто лики злые являете? - заговорила Нимфодора сильным и
звучным голосом.  -  Пошто  слушаете  злокозненные  советы  проклятых  богом
мирских людей? Людие, воззрите на главу мою, иже денно и нощно о вас  печаль
имеет!
   Старица сняла монашеский клобук и поклонилась народу.
   Седые реденькие волосы ее смешно разлохматились на ветру.
   Женский жалостливый, со слезами голос крикнул из толпы:
   - Шапочку надень, матушка. Головушку старую застудишь.
   -  Размирье  наше  кончать  надобе.   На   что   сменять   хотите   жизнь
ново-китежскую, кроткую да  утешную?  -  ласково,  увещевательно  продолжала
старица. - На жизнь мирскую,  на  злую  царскую  неволю?  Опомнитесь!  Миром
прошу!
   - Ты, преподобная, со святыми ангелами гуторь, а с нами, грешными, теперя
не договоришься! - вскинулся из толпы веселый голос.
   Второй голос крикнул насмешливо:
   - Ты, милостивая, не слова нам кидай, а ситчику мирского кинь!
   Его догнал злой и резкий вскрик:
   - Вставай с колен, хрешшоны! На коленях не бунтуют!
   Люди поднялись с колен, тихо, но недобро переговариваясь.
   Старица почувствовала перемену в настроении  толпы  и  закликушествовала,
посыпала проклинающими словами:
   - Стыд и обык забыли, богом проклятые! Проклинаю вас до третьего  колена!
Анафема вам! Огонь и железо на вас пошлю! Да не  простит  вас  бог!  Анафема
вам! Анафема!
   Будимир улыбнулся одними губами, невесело и раздраженно:
   -  Всегда  она  против  народа,  хлебна  муха!  Мудрая  наставница,  уста
сладковещательные, а для нас у нее иных слов, кроме угрозных и  хулительных,
нет. Змея старая!
   Взлохмаченную, обозленную Нимфодору уволокли старухи.
   Вислое крыльцо опустело.
   Толпа негодующе и гневно гудела.
   Глава 4 ПОБЕГ
   В тюрьме крепк" в дверях замки
   И стены высоки.
   За жизнью узника следят
   Холодные зрачки.
   О. Уайльд, "Баллада о Рэдингскэй тюрьме"
   I
   Ветер размел облака, и поднялась в небе большая  желтая  луна.  Над  всей
необъятной Сибирью полыхала, наверное, эта зловеще желтая луна.
   Осадный табор понемногу затихал после вызова под детинские  стены,  после
сердитого разговора восставших со старицей. Атаман  и  есаулы  стояли  около
штабного шатра, договариваясь, кому с какими посадами идти завтра  на  штурм
Детинца.  Здесь  и  заметил  Будимир  молодого  парнишку,   шедшего   как-то
неуверенно, то и дело оглядываясь и всматриваясь в лица попадавшихся людей.
   - Стой-ка! - схватил его сзади за плечо Будимир.  -  А  я,  кажись,  тебя
знаю.
   Паренек испуганно оглянулся, но, посмотрев на Повалу, улыбнулся:
   - И я тебя знаю, дядя Будимир.
   - Ты из Детинца, парень! Коней к нам приводил ковать.
   - Из Детинца. Конюх я с посадничьей конюшни.
   - А как сюда попал? - двинулся на парня: Птуха.
   - По веревке меня со стены спустили.
   - Зачем? - с угрозой спросил мичман.
   - Грамотку я мирским принес.
   - От кого?
   - Читай, узнаешь. Видать, ты  мирской  и  будешь?  А  приказано  передать
грамотку набольшему из мирских, он же атаман заворохи сёднешней бунтовской;
   - Я атаман. Давай грамотку, - сказал капитан.  Оробевший  парень  передал
ему письмо. Сердце капитана сжало  недоброе  предчувствие:  письмо  было  на
мирской бумаге из блокнота, с зубчиками по верхнему краю.
   - Голова стрелецкий Остафий, когда спускал меня со стены,  кричал  вслед,
что мирские, мол, наградят тебя. Полтины две, мол, огребешь!  Весточку  зело
радошную несешь! - стеснительно поглядывая  на  есаулов,  говорил  детинский
посланец.
   Капитан подошел к костру и быстро  прочитал,  видимо,  очень  коротенькое
послание. Письмо выпало из его рук, и он опустился обессиленно  на  лежавшую
около костра колоду, закрыв ладонями лицо.
   Мичман поднял выпавшее из рук капитана письмо и вслух прочитал:
   - "Капитан! К рассвету шайки бунтовщиков должны быть отведены от  Детинца
в посады. В противном случае с первыми солнечными лучами летчик  Косаговский
и его брат будут повешены на стенах Детинца".
   Подписи не было.
   - Вона какую весточку я принес, -  оробел  конюх.  -  Такое  дело  плахой
пахнет, а не полтиной!
   Капитан отвел от лица ладони и встал.  Лицо  его  было  бледно.  На  него
смотрел с невыразимой, жалостью Истома, казалось готовый заплакать.
   - Решайте, товарищи и братья, - тихо, надломленно сказал Ратных. -  Я  не
знаю, как поступить. Е.саулы молчали, опустив глаза в землю.
   - Решайте же! И будет по-вашему! - крикнул с болью капитан.
   - Не в праве мы такое дело решать! - Будимир беспомощно  развел  руки.  -
Всем народом такое дело решается, отойти нам в посады иль в облоге стоять  и
на приступ идти. Бейте тревогу, братья есаулы, созывайте народ на сходку!
   - Смотрите на него, он собирается в посады вернуться!  -  блеснул  мичман
цыганскими белками. - Отойдем мы в посады, ладно! Ну и что? Поможет это, как
пилюля от землетрясения! Отпустят они наших пленников за такую твою  услугу,
Будимир? И дыру в мир откроют для народа?
   - А что .вы предлагаете, мичман? - посмотрел на него Ратных.
   Птуха глубоко  .вздохнул,  и  поднял  кулак,  собираясь  крикнуть  что-то
решительное, окончательное, но  кулак  его  опустился,  и,  понурившись,  он
сказал растерянно:
   - Ничего я не предлагаю.