упышевым не идти.
   - Николай Васильевич, - заговорил я,  - мне думается,  что вам в высшей
степени наплевать и на мою кафедру и на ее пожелания. Вас интересует, как я,
конкретно,  отнесусь   к  выдвижению   на  пост  секретаря   парткома  вашей
кандидатуры. Так вот вам мой откровенный ответ. Мне абсолютно  безразлично с
кем Вы спите, и где - хоть под забором. Но в борьбе против вашей кандидатуры
я  использую  факт  вашей связи с колгановской секретаршей. Я не моралист  и
Ваша мораль меня  не  интересует, но я считаю Вас вредным на посту секретаря
парткома. Вы все время поддерживаете наиболее реакционные элементы и мешаете
внедрять  новое.  Поэтому  я  приму все зависящие  от  меня  меры, чтобы Вас
провалить.  -  Я  поднялся.  -  Думаю,  Николай Васильевич, что  больше  нам
советоваться не о чем.
   - Спасибо Петр Григорьевич, -  подал  он  мне руку, -  за откровенность
спасибо. Очень жаль, что я не сумел  найти  общего  языка  с вами  раньше. А
теперь поздно.
   Кандидатура  Пупышева  в  партком была  выдвинута. Когда  дошло  до  ее
обсуждения,  я  задал   вопрос  заместителю  начальника  ГлавПУР'а,  который
возглавлял комиссию, расследовавшую интимные дела Пупышева:
   -  Скажите, каковы результаты расследования  интимной  связи Пупышева и
использования им при этом служебного положения?
   Он весьма нечленораздельно пробормотал:
   -   Там,   конечно,  были   встречи...  но  там   ничего...   такого...
принципиального не было...
   - Я сам  прекрасно  понимаю,  - прервал  я его, - что Маркса они там не
обсуждали и заговора  против  советской власти не устраивали. Мы  достаточно
взрослые люди, чтобы понимать, что там происходило. Раздался хохот.
   - Меня интересует, - продолжал я, - почему женщину уволили с работы, ее
мужа  отправили служить подальше  от Москвы, незаконно  выданную квартиру не
отобрали, а  тому,  кому  она  полагалась,  замены  не предоставили.  А ваша
комиссия все работает и не видит ничего принципиального в том, что человек с
такой моралью выдвигается в секретари парткома.
   Подавляющим большинством голосов кандидатуру Пупышева отвели.
   И состоялось  мое  первое (заочное)  знакомство с Борисом  Николаевичем
Пономаревым  - секретарем ЦК КПСС. Когда ему доложили о провале Пупышева, он
спросил:
   -  Это  опять  его  тот  же,  что  "съел"  Колесниченко?  -  когда  ему
подтвердили, он сказал:
   - Надо присмотреться к этому истребителю политработников.
   Это  была весна  1961-го  года,  а  вначале  осени  мы  встретились  на
примечательной для меня партконференции Ленинского района города Москвы.
   Последние годы были  у меня чрезвычайно напряженными и в служебном, и в
гражданском  отношении. Я все больше  и больше постигал жизнь, все критичнее
относился к действиям властей. И все труднее  мне становилось не реагировать
на  беззакония  и  благоглупости  властителей.  Прошла  вторая  послевоенная
(Хрущевская)  девальвация. Но если первая, открыто грабительская, не вызвала
во мне протеста, то заявление Хрущева насчет того, что во второй девальвации
никто  ничего  не  выиграл  и  никто  не  проиграл  -  встречено  внутренним
протестом.  Я  понимал,  что  дело  не так  просто,  как говорит Хрущев. Его
уверение, что дело  лишь в том, что уменьшилась  масса денег в  10  раз,  но
покупательная способность не изменилась, так как в  10 же  раз подешевели  и
товары - лживо. Лжив  и  сам пример, приведенный Хрущевым,  хотя внешне он и
убедителен: коробка спичек стоила 10 копеек, теперь 1 копейка.  Но я обращаю
внимание не на эту,  показную сторону, а на то, что обеспечение  новых денег
золотом уменьшилось вдвое.
   Пишу в журнал "Коммунист", прошу разъяснить. В ответ - нечто запутанное
с главным мотивом: "в социалистическом обществе золотое обеспечение не имеет
значения. Деньги обеспечиваются всем достоянием Советского Союза".
   Пишу в ответ:
   "Если  золотое обеспечение не имеет значения, то зачем  его  уменьшать.
Оставили бы прежнее или наоборот - увеличили бы".
   На это не  отвечают. Напоминаю  несколько раз  - молчат.  А между  тем,
доходит   реакция   народа.   Первыми   заговорили   наименее  обеспеченные.
Соседка-пенсионерка говорит:
   - Петр Григорьевич, а эти деньги обманчивые.  Раньше я на десятку  день
жила, а теперь с рублем в магазин идти нельзя...
   В троллейбусе армянин на весь вагон кричит:
   -  Прахадимец!  Коробка спичек  -  капэйка!  Прахадимец!  Разве чэловек
спичками жывет! Устроил грабиловку, а спичками очи закрыть хочэт.
   Жизнь подбрасывала и другие факты. На научной конференции ВВС выступает
главный конструктор туполевского бюро.  И о чем же  он  просит, он, человек,
вхожий   во   все  бюрократические  инстанции?   Помочь  внедрить  новое   в
промышленное   производство.  Он  рассказывает   о   совершенно  необходимом
компьютере,  который  был спроектирован, разработан  и  построен  на опытном
производстве.  Проверен  в  эксплуатации,  надо   запускать   в   серию,  но
невозможно. Чтобы пустить, нужно решение совета министров, а чтобы поставить
этот   вопрос  на  совете   министров,  нужен  не   только  заказчик,  нужен
исполнитель, который бы письменно подтвердил,  что он согласен принять такой
заказ. Но кто же, - говорит Архангельский, - согласится добровольно взять на
себя обузу производить новое, непривычное. Ведь гораздо выгоднее производить
старое, к чему производство уже приспособилось.
   А вот еще пример.
   Знакомились  с  образцами новое  боевой  техники.  Среди них - средства
связи. Спрашиваю у генерала, ведущего показ:
   - А как с этой техникой в США?
   -  Ну, вы  знаете,  что мы  примерно на 15 лет отстаем от  них  во всех
отношениях. С этой техникой примерно также.
   - Так что же мы секретим?
   -  А вот  это  именно  и  секретим.  Кому  же  выгодно  показывать свою
отсталость?
   -  Так ведь американцы, поди,  знают,  как  у нас  обстоит дело с  этой
техникой.
   -  Американцы-то знают, да секретим-то мы ведь не от них, а от своих...
Да  еще и для  огромной  армии  тех,  кто охраняет секреты. Ну куда  бы  они
девались, не  держи  мы  таких секретов. Ведь они  только  и способны на то,
чтобы охранять. Ничего другого они не умеют.
   Такие и подобные наблюдения и разговоры были и прежде, но они проходили
мимо  меня.  Теперь  все оседало  в душе моей и, накапливаясь,  просилось на
выход.  Знакомых было много  и притом  из разных социальных слоев: директора
крупных    предприятий,   руководящие   работники   Госплана,   руководители
сельскохозяйственных    органов,    учителя   рядовые   служащие,   рабочие,
колхозники...  и  у  всех  были  недовольства,  все  рассказывали  о  фактах
бесхозяйственности, беззакония, бюрократизма, глупости. Сказать же  об  этом
было негде и недовольство начало прорываться в простых разговорах. По поводу
одного моего высказывания в  большой компании жена сказала мне: "Ну,  теперь
жди  доноса. Присутствующий  при этом один из близких наших друзей  заметил:
"Донесут или нет - это вопрос второй, может, и не донесут, а вот слушать еще
не  готовы. Так перед кем же вы выступать хотите? Неужели думаете, что у нас
есть более сознательные  слои народа? Нет, на  сегодня  вас никто слушать не
захочет".
   К счастью, он оказался не  совсем прав. Те, кто захотел  меня  слушать,
вскоре нашлись, но  тогда никто на меня  не донес. И это не мелочь. Я думал,
если мои друзья готовы не донести, но не готовы слушать  мои суждения, то  в
этом есть и моя вина. Видимо, о том же следует сказать мягче и доступнее, то
есть используя привычный в  советском обществе политический жаргон. Но  пока
что всякие политические разговоры я  прекратил и пытался подавить сомнения и
недовольства,  загружаясь научной и  учебной работой. Тем более,  что работы
было более чем достаточно.
   Особенно тяжелым  был  1958/59 г. На  меня было  возложено  руководство
авторским коллективом основного теоретического труда академии "Общевойсковой
бой".  Большинство  глав  к  моменту  назначения меня  руководителем было  в
состоянии провала. А срок окончания  близок. Приходилось непрерывно работать
с  авторами.  И  своих  четыре  главы  писать.  И  весь труд  редактировать,
приводить к единству содержания и стиля.
   Одновременно велась подготовка к открытию кафедры  военной кибернетики.
Помощник министра  обороны по  радиоэлектронике Аксель Иванович  Берг вызвал
меня.  Была  длительная  деловая  беседа,  в  которой  обсуждались  основные
направления    деятельности   кафедры   и    связанные    с   этим   вопросы
материально-технического  обеспечения  и  вопрос  подбора кадров.  Потом нас
принял министр обороны маршал Советского Союза Малиновский Родион Яковлевич.
Он официально предложил мне должность начальника кафедры. При  этом разрешил
подобрать нужных  для кафедры людей во всех вооруженных силах, а если  надо,
то и из  гражданских  ВУЗов.  Работа кафедры,  сказал он,  должна начаться с
будущего учебного  года,  но  начинать  ее создание  надо немедленно. И  эта
работа легла на меня дополнительным,  тяжелым и весьма ответственным грузом.
Отнимала она уйму времени.
   Но ведь основная работа  НИО  тоже  продолжалась.  И у  меня оставалось
очень мало времени на нее. Меня начала охватывать тревога за судьбу  отдела.
Как и куда  пойдет он после моего ухода на  кафедру? Отдел практически ведет
Кирьян. Если бы можно  было оставить  Кирьяна,  с тоской подумал я.  Но куда
там. Когда меня назначили на эту должность, мне было 45. При том  я до этого
уже три года исполнял ее, за плечами боевой опыт, работа на больших  штабных
должностях, командование  бригадой и дивизией,  преподавательская  работа. К
тому же поддерживал меня Жадов.
   А полковнику Кирьяну  Михаилу Митрофановичу  всего 40.  И  ничем, кроме
роты, он не командовал. И заместителем в НИО немногим более двух лет.
   Теперь  нам предстояло разлучиться. И это его беспокоило не меньше, чем
меня.  Поводы только разные. Меня  беспокоила судьба  сделанного мною. А его
кроме того и личная судьба. Придет новый начальник. И  если  он изберет иное
направление работы,  а это наиболее вероятно, то стычка неизбежна, и Кирьяну
придется уходить. О том, чтобы занять мою должность, он и не помышлял. Я же,
наоборот чем ближе подходило время к моему переходу на кафедру, тем  упорнее
думал об этом.  Наконец, поставил этот  вопрос перед Курочкиным.  Он коротко
ответил: "Не пропустят". Но я был готов к такому ответу.
   - Тогда  мне придется отказаться от кафедры. Я не могу так - браться за
организацию нового дела, а старое покидать на развал.
   - Почему непременно развал?
   -  Новый  человек  - обязательно  развал.  В том же  направлении  может
повести  дело  только  подготовленный мною человек.  Новый пойдет  по  линии
наименьшего сопротивления. Контролировать других легче, чем работать самому.
В общем прошу доложить  министру обороны, что  я связываю назначение меня на
кафедру с тем, назначат ли вместо меня заместителя или нет.  Если  нет, буду
считать, что не сумел его подготовить к замещению моей должности и останусь,
чтобы подготовить.
   Курочкин  сказал, что это  бесполезно,  и  никаких обещаний не  дал. Но
когда нас  с ним вызвали  к министру, там дело  прошло совсем просто.  После
разговора  о   работе  будущей   кафедры,  министра  она,   очевидно,  очень
интересовала, как инструмент резкого улучшения управления войсками. Курочкин
довольно небрежно и даже осуждающе кинул: "А вот будущего начальника кафедры
больше интересует не кафедра, а вопрос о том, кто  после него будет назначен
начальником НИО."
   Малиновский вопросительно посмотрел на меня.
   - Видите ли, товарищ  маршал Советского Союза, я не могу рассуждать так
- после меня хоть потоп. В  НИО произошел резкий поворот  в работе. Его надо
закрепить.  Я  к  этому  готовил  человека,  назначенного вашим  приказом на
должность  заместителя.  Я  считаю,  что  он  подготовился  к  занятию  моей
должности, и я прошу его и назначить.
   - А какие возражения? - обратился он к Курочкину.
   - Да собственно, принципиальных  нет. Молод. Звание  слишком отстает от
должностного. Должность - генерал-полковничья.
   -  Ну, молодость не порок. А  звание в наших руках. А как его деловые и
политические качества?
   - Человек очень дельный, разумный. Политически вполне благонадежен.
   -   Ну  и  представляйте.  Григоренко  прав:  заместители  для  того  и
существуют,  чтобы перенимать должность на ходу. Плох тот начальник, который
не способен подготовить к этому своего заместителя.
   Когда был объявлен  приказ министра обороны  о  назначении Кирьяна, это
вызвало  фурор,  особенно  в том  управлении  Министерства обороны,  где  он
работал.  Все его товарищи по работе были поражены таким  взлетом и  решили,
что, по-видимому,  у  него очень высокие связи.  Но сам Кирьян, оказывается,
знал все перипетии  дела через  своего приятеля  - начальника  отдела кадров
академии. Как только приказ на него прибыл, он прибежал ко  мне и со слезами
на глазах  благодарил. Но я сказал,  что хоть и очень люблю его, но старался
не ради него, а для пользы дела. И я не ошибся.
   Пока я мог наблюдать  за  работой Михаила Митрофановича, мне ни разу не
пришлось краснеть  за него  или  быть лично неудовлетворенным. Он не  только
ничего не утратил из того,  над чем  трудились мы оба, но многое значительно
развил и открыл ряд новых научных направлений. Во время работы на кафедре, я
постоянно  контактировал с  ним,  и  бывало, что  он  оказывался значительно
дальновиднее меня.
   Вспоминается, например, такой случай. Научно-исследовательский институт
(НИИ)  связи  закончил разработку  машины  для  автоматического  кодирования
текстов  и   переговоров.  Приказом  Министра  обороны  войсковые  испытания
возлагались   на  академию  Фрунзе.   Председателем  приемной   комиссии   и
одновременно руководителем испытания был назначен я. В это  время на кафедре
работал  изобретатель-одиночка   из  НИИ.  Он   по   собственной  инициативе
разрабатывал кодировочный прибор. Не  встречая нигде поддержки, он добрался,
в конце концов, к нам. Работа нас заинтересовала, и мы оказали всю возможную
помощь  изобретателю. Настойчиво трудясь во внеурочное время,  он  к моменту
упомянутых испытаний успел создать лабораторный образец  (макет)  прибора. Я
решил поставить на испытание и этот образец.
   Для  проведения  испытаний было  разработано командно-штабное  учение в
условиях высокоманевренных боевых действий. Командный пункт корпуса - высшая
инстанция на учении задерживался на  одном месте 2-3 часа. С ним действовала
и испытываемая электро-механическая кодировочная машина,  представленная  на
испытания  управлением   связи.  Смонтирована  машина   на   трех  авто.  По
тактико-технической характеристике ей на  развертывание и вступление в связь
требовалось полчаса. Практически за все учение она не успела развернуться за
время  стоянки  штаба  корпуса  ни  разу.  В конце  учения  я дал  ей  право
развертываться  столько времени, сколько потребуется. Ушло 4 часа стоянки на
месте для ведения кодированных переговоров. Надежной работы не добились, а к
концу четвертого часа машина окончательно  выбыла из строя.  Надо было ехать
на заводской ремонт.
   Одновременно    испытывался     лабораторный    образец    электронного
кодировочного  прибора.   Прибор   проверялся   во  всех   штабах   четырех,
участвовавших  в учениях, дивизий.  Не было зафиксировано ни одного перебоя.
Ему не требовалось никакого времени на развертывание.  Он просто подключался
к  радиостанции  и  работал на  стоянке и  на  ходу, -  в танке, автомашине,
бронетранспортере, просто  в руках.  Этот 3,5 килограммовый ящичек не стоило
труда переносить на себе. В общем, ни у  кого  не  могло возникнуть никакого
сомнения  в превосходстве  маленького электронного  прибора  над  громоздкой
электромеханической машиной. Несмотря на это, зам. начальника связи, отозвав
меня в сторону, предложил сделку. Записать  в акт,  что кодировочная машина,
после устранения обнаруженных на испытаниях недостатков, может  быть принята
на  вооружение.  Но, одновременно,  комиссия  рекомендует усилить  работу по
доведению  до  готовности  электронного  кодировочного  прибора,  который  в
лабораторном образце показал прекрасные результаты на учении.
   Я, разумеется,  категорически  отверг это  предложение.  Согласиться на
закупку для вооруженных  сил  никому  не нужной  груды металла  я не мог. Но
когда я рассказал об этом разговоре Михаилу Митрофановичу, он не одобрил мое
решение. Он  сказал, что  связисты своего добьются и заодно угробят  хороший
прибор.   Очень   скоро   его  прогноз  подтвердился.  Инженера-изобретателя
отчислили из института, где он работал, а на новом месте запретили работу не
по профилю. Я, в ответ,  показал прибор в работе всем командующим округами и
министру  обороны. Все командующие начали атаковать просьбами дать прибор  в
войска.  Но  управление   связи,  ссылаясь  на   неготовность,   отказывало.
Одновременно распускался слух о том, что прибор - блеф. Командующий войсками
Киевского военного округа  (после Чуйкова)  генерал армии Кошевой, пользуясь
личными  связями,  заказал  на  "Арсенале"  50  приборов. Но  об этом  стало
известно  (откуда!) в Главном  Артиллерийском  управлении  (ГАУ) и  директор
"Арсенала" получил приказ снять образцы с производства. Так  союз бюрократов
навязал  войскам дорогую,  громоздкую и, главное, ненужную  машину,  угробив
заодно прогрессивный прибор.
   Я  предпринял   еще   одну  попытку  спасения  прибора  -  обратился  в
Научно-технический  комитет (НТК)  Генштаба. И вот  разговор с председателем
НТК генерал-майором Лобановым:
   - Ты  что же думаешь, у меня  реальная власть? Дам команду и  выполнят?
Ошибаешься. Мне, дай Бог, как-то увязать общую научно-техническую  политику.
Что  же  касается  конкретных  вопросов,  то  чтобы добиться  чего-то,  надо
изворачиваться, хитрить, идти на уступки в  чем-то. В гибели прибора виноват
прежде всего ты  сам.  Связисты  предлагали тебе хорошую  сделку - оправдать
ихние  расходы  и  получить  взамен  хороший  прибор. Они  ведь 7  миллионов
потратили  на ту машину. Ты им не дал списать их. Вот они и добиваются этого
другим путем, а прибор им мешает добиться этого. Вот его и гробят.
   Но как же я  мог согласиться добавить  к 7 миллионам еще  и  расходы  -
десятков миллионов - на серийное производство никому не нужных машин?
   -  Ну, до серии мы бы их не допустили. Да им это и  не нужно.  Они сами
увидели, что создали  гроб, и они бы  с  удовольствием его  ликвидировали  и
занялись перспективным прибором, если бы вы им  дали  возможность  оправдать
сделанные расходы.  А теперь они тратят деньги на доводку не нужной машины и
станут проталкивать ее в серию. А прибор будут душить.
   - Ну, а как же спасти прибор?
   - Пока я  вижу  только один  выход.  Уговорить вашего  Курочкина  взять
прибор себе. Они поймут, что этот прибор в ваших руках, а они уже знают, что
вы не из тех,  кто  отступает, что вы доведете его до серии.  А это для  них
удар, которого они получить не захотят, и потому затеят с вами новый торг. А
мы им подскажем, посоветуем поторговаться.
   Но  уговорить  Курочкина мне не  удалось  ("Зачем  мне эта  ерунда?") А
вскоре меня самого ушли  из академии.  Но  два  прибора  на кафедре  все  же
остались. И  вообще у нас  собралось  много  технических  средств управления
войсками, которые имелись только у  нас, в  единственном экземпляре.  Как же
творческая мысль!  Душат  ее, душат, а она все оживает.  Сколько энтузиастов
без всякой платы трудились на кафедре,  создавая оригинальнейшие  образцы. И
откуда  только узнавали, что нам  нужно. Но  узнавали,  приходили, приносили
свои проекты и начинали работать над ними.
   Мы  непрерывно  что-нибудь  проверяем,  используя  для этого  учения  и
военные игры.  Поэтому когда главком  сухопутных войск  наметил двустороннюю
фронтовую игру,  я сразу же  предложил  создать "исследова